Жорж Вигарелло
История усталости от Средневековья до наших дней

Полная версия

Градация сил

Новшеству в виде градации «состояний» соответствует еще одно новшество – градация сил, «первые ласточки» сравнения ресурсов и возможностей.

В XVI веке были уточнены качества, которыми должны обладать самые подходящие, наиболее способные противостоять тяготам службы военные:

Признаками, по которым можно определить наиболее подходящих для этой профессии, являются следующие: настороженный и живой взгляд, прямо посаженная голова, крепкий желудок, широкие плечи, длинные руки, сильные пальцы, небольшой живот, сильные бедра, длинные ноги, сухие ступни; этими качествами хорошо бы обладать любому человеку, они позволяют быть ловким и сильным, что непременно требуется хорошему солдату; в то же время не следует отказываться от тех, кто не обладает всем вышеперечисленным, они могут оказаться хороши в другом. В особенности же надо следить за тем, чтобы для новобранцев были созданы условия, отвечающие их качествам, и не принимать их недостатки за достоинства²³⁷.

Фермер из обширного труда Оливье де Серра²³⁸ «Сельскохозяйственный театр» (Théâtre d’agriculture) (1600) также оценивал выносливость своих «слуг». Труд работника должен быть эффективным, но, кроме того, обязанности следует распределять правильно: «Самые крепкие должны выполнять самую тяжелую работу, а более слабым следует поручать задачи, для выполнения которых нужна не столько физическая сила, сколько приборы и техника»²³⁹. В средневековых монастырях за этим следили: одним братьям поручалась работа с книгами, другим же – полевые работы²⁴⁰. Составлялись и систематизировались «рейтинги» работ, каждому поручалось дело, которое соответствовало его энергии и силам. Работы делились на «большие», «малые» и «средние», «малые» интуитивно поручались наиболее слабым, «большие» – тем, кто посильнее; «средние» работы, находившиеся на стыке «больших» и «малых», считались предпочтительнее всего. К тому же в общих чертах возникала специализация, уточнение задач, в результате чего работники разбивались на категории: «крупные мужчины подходят для пахоты», для работы со скотом, для переноски тяжестей; «те, кто помельче» хороши для работы на виноградниках, «для посадки деревьев», «в садоводстве, в пчеловодстве, в животноводстве»; «средние», как правило, подходили для «любых работ»²⁴¹. На строительстве домов и шахт, как видно из предписания Максимилиана от 1517 года, начинается распределение рабочих по категориям «в зависимости от их возраста, навыков, физических сил»²⁴². Вероятно, никаких расчетов еще не делалось, но уже существовало стремление хотя бы предварительно, в общих чертах оценить возможности и выносливость работников.

Аналогичными соображениями руководствовались при вербовке в армию. Это подтверждает капитан Пьемонтского полка Жузеп Торрильон де Прадес, оспаривая решение отца, который в 1686 году поставил собственному сыну «слишком слабых» солдат: «Напрасно я писал вам, что нужны лишь высокие мужчины, – это не помогло; из восьми человек, что вы мне прислали, подошли лишь Байар и Л’Эвейе, и еще один, которого по дороге нашел мой подчиненный; остальные же оказались карликами; лучше уж было вообще ничего не предпринимать, потому что нанимать таких – все равно что бросать деньги на ветер»²⁴³. В Великий век среди военных по этому поводу велись оживленные споры. Для многих подразделений требовался минимальный рост: например, для гвардии пять футов четыре дюйма (1,626 метра)²⁴⁴. Существовали нюансы. Вобан выступал скорее за «маленький» рост, даже если доминировал образ «высокого» военного: «Энергия, сила и храбрость чаще встречаются у мужчин ниже среднего роста»²⁴⁵. Таким образом, тела различались по силе, выносливости, способности противостоять усталости. В конце XVII века были сложности: мужчин не хватало, в армии был недобор. Король приказал тогда «не измерять солдат»²⁴⁶. Лувуа запретил отказываться брать в армию мужчин, «по возрасту и силе подходящих для службы», которые при этом «несколькими дюймами ниже ростом, чем остальные»²⁴⁷. При этом существуют идеальные каноны внешности, и с XVI века складывается интуитивно надуманная «модель» того, какими должны быть живость, крепость, размах рук, рост.

Пример галер более показателен. Здесь дело касается хода судна, его скорости и маневренности. В XVII веке разрабатывается более детальная классификация, акцент делается на «современном» флоте. Жан Мартей, гугенот, попавший на галеры «по вопросам религии», описывает, как все происходило с момента посадки на судно: «Нас заставили раздеться догола и осмотрели все части тела. Нас ощупывали повсюду, прямо как жирных быков на ярмарке, а потом разделили на две группы – на тех, кто посильнее, и на тех, кто послабее»²⁴⁸. «Лучших» гребцов сажали либо в первый ряд, задающий ритм, либо на крайние весла, чтобы выравнивать движения весел. Были еще и более мелкие различия, в зависимости от удаленности от борта и широты движения веслом. Одновременно оцениваются разные вещи: возраст, рост, «комплекция». Наконец, дифференцируются страдания: Жан-Батист Кольбер, государственный секретарь по морским делам, рекомендовал в 1688 году «сажать гугенотов на галеры, идущие в Алжир»²⁴⁹ – там условия самые тяжелые.

Градация социальных функций

При изучении такого явления, как усталость, нельзя абстрагироваться от социальной жизни. Шарль Луазо, говоря о «сословиях» и «санах» в момент становления классического общества, косвенным образом показывает, как мало всех интересовали проблемы простого народа:

Есть профессии, которые зиждутся на затратах физических сил, а не на торговом обороте или мыслительных усилиях, это самые презренные занятия. И тем более те, кто не имеет ни профессии, ни товаров, которыми можно было бы торговать, кто зарабатывает себе на жизнь, работая руками, те, кого мы называем поденщиками – грузчики, подмастерья на стройке и другие, – являются самыми презренными из бедняков. Потому что нет ничего хуже, чем работать без выходных²⁵⁰.

В рассказах о повседневной жизни подробностей таких работ практически не найти. Им суждено было оставаться «невидимыми». Эту работу выполняла «самая презренная часть „третьего сословия“ <…> те, кто не имел отношения к богатству королевства»²⁵¹. Лафонтен писал о «стонущем и сгорбленном»²⁵² дровосеке и в то же время о «поющем с утра до вечера» сапожнике, «видеть которого – настоящее чудо»²⁵³, или о «завязшем в болоте возчике», первейший совет которому – «на Бога надейся, а сам не плошай»²⁵⁴. Антуан Фюретьер высмеивал «человека низкого звания», «заросшего бородой и потемневшего от загара»²⁵⁵, питающегося лишь «водой и тумаками»²⁵⁶. То, что крестьяне тоже люди, забыто, и упоминание о них Лабрюйера – случай исключительный²⁵⁷, а постоянная усталость рабочих и простолюдинов, как правило, не комментируется. Различные наблюдатели и путешественники не обращают на них внимания. Жозеф Дюшен, врач Генриха IV, считал, что «усилия», совершаемые землепашцами, лишь «укрепляют их мускулатуру и нервы»²⁵⁸; Леон Годфруа, путешествуя в 1646 году по Гаскони и Беарну, замечал у попадавшихся на его пути крестьян лишь «загорелые почти дочерна» лица, что «бросало тень на народ» Арманьяка²⁵⁹. Франсуа де Гренай в 1643 году пересек Аквитанию и увидел «плодороднейшую долину»²⁶⁰, но не заметил ни малейших признаков тяжелого труда или прилагаемых усилий.

Еще Фрэнсис Бэкон, сравнивая с медицинской точки зрения «типы жизни» – от военных до религиозных деятелей, от бюрократов до землепашцев, пришел к выводу, что «сельская жизнь» наиболее бедна, но в то же время наиболее здорова: «Потому что помимо того, что они постоянно пребывают на свежем воздухе, они все время находятся в движении; им чужда праздность, тревоги и зависть, они питаются мясом, которое им не приходится покупать»²⁶¹. Об их работе Бэкон не упоминал и не замечал никаких страданий и боли, возникающих при ее выполнении.

ГЛАВА 8. КАТЕГОРИИ

Помимо относительной индифферентности к усталости самых обездоленных, хотя и признается существование различий в ее интенсивности, в Новое время появляются и обсуждаются типы усталости, ее разновидности, свойства, становящиеся разнообразнее с развитием экономики и в зависимости от выполняемых задач и окружения: в городах и при дворе, в торговле и в армии.

Изнурение как наказание

Страдание – не последнее дело, когда речь заходит о наказании или репрессиях. Например, существует очевидная связь между назначенным наказанием и ожидаемым изнеможением, причиной которого станет это наказание, когда осужденного отправляют на галеры. 22 января 1513 года Людовик XII выдвигает «комплекс телесных наказаний, вынесенных в герцогстве Бретань»²⁶². Насилие – суть повседневной жизни каторжников, поэтому их изнурение – главное в подобных приговорах. Эдикт Карла IX 1564 года распространяет этот комплекс на все королевство, до того как в XVII веке более детально разрабатывается связь между тяжестью преступления и длительностью наказания, а также различия между галерами и прочими наказаниями. Гребля на галерах пришла на смену средневековому паломничеству²⁶³, применяемому в качестве наказания, другого, но неумолимого и жестокого. Вот как эту работу описывают свидетели: «Стоя заносишь весло назад, опираешься на него, погружая в воду, потом садишься на скамейку и с силой двигаешь весло вперед»²⁶⁴. Другие описывают различные вариации этого процесса, тяжелое преодоление волн, когда приходится удваивать скорость движений, и бдительность ненавистных «тюремщиков»: «Иногда каторжник гребет таким образом по десять-двенадцать часов без малейшего перерыва. Надзиратель или кто-то из моряков в таких случаях вкладывают несчастным в рот по кусочку хлеба, смоченного в вине, чтобы они не падали в обморок»²⁶⁵. Отношение к судьбе группы гребцов в целом было безразличным – вот как об этом говорит Мартей: «Если раб падает без чувств на весло (такие случаи нередки), его секут, пока он не умрет, а потом его попросту швыряют в море»²⁶⁶. Изнурение каторжников неописуемо, но соответствует порядкам, царившим в XVII веке: гребцов сковывали кандалами по трое и приковывали к скамье, от которой они не могли отойти ни днем ни ночью; кормили их раз в два дня; пожираемые паразитами, они спали здесь же, не имея возможности вытянуться»²⁶⁷. Парадоксально на этом фоне мнение Бернардино Рамаццини о профессиональных заболеваниях, высказанное в 1700 году: он видел в труде гребцов на галерах, которым угрожал «град ударов», «преимущества», заключавшиеся в том, что часть усилий они совершали сидя: «их желудки при этом поддерживаются, тогда как у рабочих, которые выполняют работу стоя, этот орган находится в подвешенном состоянии»²⁶⁸. Ну что же, и опытные врачи порой заблуждаются.

Как бы то ни было, считалось, что физическое изнеможение пропорционально «пороку» осужденного. Боль, от которой перехватывало дыхание, была показательной карой: в первую очередь традиционно наказывалось тело, его «заслуженные» страдания были очевидны. На те же мысли наводит Общая больница, куда «помещались для исправления юноши и девицы, не достигшие двадцатипятилетнего возраста», среди прочих те, кто «плохо обращался с отцом или матерью», и девицы, чье поведение было «развратным». Предполагалось, что исправительные работы должны были вызывать крайнюю усталость: «Их заставят работать подолгу и выполнять самые тяжелые работы, какие только найдутся в тех местах, где они будут содержаться»²⁶⁹. Таким образом, речь идет о своеобразной усталости, которую, вероятно, трудно оценить, но логика которой направлена на «крайнее» подавление и наказание.

Война

Усталость в Новое время можно разбить на категории и по многим другим видам деятельности, и каждая категория, как представляется, может дать новый опыт, каждая из них как будто связана с изменившимся миром. Бой, сражение – один из этих параметров, поскольку в связи с изменениями в обществе меняется практика военных действий. В XVI веке армия становится профессиональной. Служба в армии длится дольше. Профессия складывается, усложняется, требует привычки к долгим переходам, к неустроенному солдатскому быту, к климатическим условиям новых регионов: «XVI век отмечен важным поворотом в военной мысли Западной Европы… Именно тогда современные понятия „солдат“, „тренировка“, „дисциплина“ становятся важнее таких слов, как „рыцарство“, „звание“, „честь“»²⁷⁰. Армия отныне действует на постоянной основе. Набор ведется все время. Важнейший принцип таков: «Солдат прекращает служить лишь тогда, когда он больше не в состоянии этого делать или в нем нет необходимости»²⁷¹. «Длительность службы» становится «неопределенной»²⁷². Помимо собственно ратного дела это стимулирует непрекращающуюся бурную деятельность, касающуюся жизни в лагерях, перемещений, стражи, патрулирования. Цель этого – «избежать рассредоточения войск, поддерживать их в тонусе постоянными тренировками»²⁷³. Вот как о подобных вещах вспоминал Жозеф Севен де Кенси: «В этом лагере мы изнемогали от усталости. Не было дня, когда бы мы не несли службу»²⁷⁴. Тренировки военных становятся зрелищем, проходят на больших пространствах. Повторяются движения. Изображаются бои. На тренировках присутствует двор. В Компьене в 1660‐х годах это вызвало неожиданное утомление: «Надо было ежедневно ходить в лагерь, и [придворные] в большей степени уставали, нежели получали удовольствие»²⁷⁵.

Появляется множество предписаний и регламентов, в которых уточняются «порядок и дисциплина, которые отныне, по желанию Его Величества, должны соблюдаться кавалерией в городах, где будут размещаться гарнизоны»²⁷⁶; уточняются задачи и функции офицеров²⁷⁷; разрабатываются тренировки для обеспечения «военного развития», отрабатываются «марши», «движение в колонне», «шаги» (шаг Лувуа)²⁷⁸; разрабатываются необходимые «фортификационные меры»²⁷⁹, а также санкции, применяемые к дезертирам²⁸⁰.

Появляется и сразу же закрепляется в языке новая формулировка – «усталость от войны» или «усталость от армии», причем имеется в виду не изнуренность боем. Это выражение мы встречаем у Жана де Сувиньи: в 1614 году он таким образом показывает удивление своего дядюшки, узнавшего от двенадцатилетнего племянника, что он хочет вступить в Пентьеврский полк лучников: «Он поинтересовался, есть ли у меня склонность и достаточно мужества и сил, чтобы выносить тяготы войны»²⁸¹. Журнал «Галантный Меркурий» (Mercure galant) также использует этот термин в 1672 году, описывая удивление посетителя, который зашел в комнату солдата и обнаружил, что речь идет о женщине: «Она была совсем молодая, но в то же время крупная, и у нее хватало сил, чтобы переносить армейские тяготы»²⁸². То же выражение употребляет Фрэнсис Бэкон, в начале XVII века задаваясь вопросом о «солдатской жизни» и показывая, что она парадоксальным образом может продлить жизнь – что случается с «теми, для кого с начала жизни работа входит в привычку; на склоне их дней горечь усталости они вспоминают с нежностью»²⁸³.

Дело в том, что новая чувствительность, по-новому оценивая среду, относится так же ко всему, что окружает, к условиям повседневной жизни: к ночлегу, к обмундированию, к провианту, к отдыху. Все это – благоприятствующие или изматывающие факторы, не имеющие отношения лишь к физическим усилиям или ведению боя. Франсуа де Сепо одним из первых в 1552 году наравне с марш-бросками указывает на плохие условия для сна и отсутствие возможности переодеться как на причину нарастающей усталости. «Мы шли таким образом двенадцать дней, и лишь немногие из нас спали в постелях, которые за ними носили. Остальные спали не раздеваясь»²⁸⁴. Шекспировский герой Отелло говорит о тех же невзгодах венецианским военачальникам, пытаясь убедить их в том, что все эти трудности преодолимы:

 
Жестокий навык, чтимые синьоры,
Преобразил кремнистый одр войны
В мою пуховую постель. Не скрою —
Я почерпаю радостную бодрость
В лишениях. И я вполне готов
Руководить войною против турок²⁸⁵, ²⁸⁶.
 

В XVII веке усталость становится все разнообразнее, и герцог Мэнский, узаконенный сын Людовика XIV, «сопровождая» армию из похода во Фландрию, связывает усталость с невозможностью поменять белье – «трудность», триумфальное «преодоление» которой молодой герцог описал в письме к вырастившей его мадам де Ментенон: «Мадам, я почувствовал тяготы войны, потому что уже три дня и две ночи не менял рубашку»²⁸⁷.

Возникает новая всеобщая военная неутомимость – не только способность сражаться с врагом, как было в Средние века, но и умение противостоять всевозможным трудностям жизни в полку или в военных лагерях, и более всего здесь интересна фигура офицера. Подробное описание Луи-Франсуа де Буффлера, оставленное Сен-Симоном, – красноречивое свидетельство того, что в XVII веке участие в войне переворачивает все представления об усталости воинов, как солдат, так и их начальников:

К нему был доступ в любое время дня и ночи, он заботился обо всех, думал о том, чтобы, насколько возможно, не утомлять окружающих и не подвергать их ненужной опасности. Он уставал за всех, был повсюду, сам за всем следил, отдавал распоряжения и постоянно рисковал собой. Во время наступления он спал не раздеваясь и оставался в окопе до сигнала о сдаче. Невозможно понять, как человек его возраста, которого изрядно потрепали войны, мог совершать подобную физическую и умственную работу, никогда не теряя хладнокровия и не выходя из себя. Ему ставили в упрек, что он слишком рисковал собой; он делал это, чтобы все видеть собственными глазами и постепенно добиваться своего; таким образом он подавал пример другим, а также убеждался в том, что все идет как следует²⁸⁸.

Усталость обрела новые формы, или же, в связи с появлением новых задач, которые предстояло выполнять, ей стали уделять больше внимания и лучше ее описывать.

Так, например, в некоторых случаях начинает приниматься в расчет особая «изнуренность». Появляется новый взгляд на усталость, испытываемую представителями некоторых редких профессий. Заболевший или раненый солдат «продолжает получать жалованье»²⁸⁹, а вышедшим в отставку военным или морякам по предписанию от 1670 года выплачивают по два экю в месяц²⁹⁰. Королевский Дом инвалидов, открытый 1 октября 1674 года, предназначается для «солдат, изнуренных и получивших увечья в боях за короля»²⁹¹. Не секрет, однако, что это многоцелевое учреждение было создано и для того, чтобы обездоленные солдаты не скитались по площадям, мостам и улицам и никого не раздражали своим присутствием.

Город

Еще одним объектом, вызывающим озабоченность, становятся города, к которым также начинают относиться по-новому. С конца XVI века идет традиционная полемика о неспокойных городах и безмятежной жизни в сельской местности, в этой полемике появляются новые аспекты. Обнаруживается усталость. Появляются новые причины для волнений, новые очаги возбуждения и напряжения. Город внезапно разросся, его роль стала заметнее. Сместились полюса власти – торговой, гражданской, административной, к ней присоединилась «элита окружающих городов и весей», «помещичьи сборщики налогов и судьи»²⁹². В городах ширились ряды лавочников, практикующих лекарей, парламентариев, стряпчих, конторских служащих. Сельскохозяйственный труд рационализируется, и мелкие земледельцы и скотоводы теряют работу; «улицы городов заполняются доселе невиданным количеством бродяг»²⁹³. Городские стены ограничивают пространство, «нарастает»²⁹⁴ скученность, собираются разномастные толпы, и «до сих пор островки „старого Парижа“ представляют собой впечатляющий пример тому»²⁹⁵. Существует множество свидетельств того, что Париж задыхается, он заполонен, «народу в нем, как пчел в улье»²⁹⁶.

Отовсюду звучат жалобы, усиливается ожесточение. Прежде всего проблему представляет собой постоянный шум, делающий невозможным нормальный сон людей. Вот как сатирически описывает это Буало в 1666 году:

 
Хоть и не создан я для участи такой,
Всё словно в сговоре, чтоб мой сгубить покой <…>
И в комнате своей тушу я свет поспешно.
Но вот закрыть глаза пытаюсь безуспешно²⁹⁷, ²⁹⁸.
 

Шум как фактор усталости, новая реальность городской жизни, вызывает критические замечания: «Извозчики так грубы, у них луженые глотки, их кнуты постоянно щелкают, и из‐за всего этого кажется, будто фурии решили превратить Париж в ад»²⁹⁹. В непрекращающемся шуме отдохнуть становится невозможно. Гравюра Никола Герара «Загроможденный Париж» (конец XVII века) сопровождается стихами, усиливающими ощущение тревоги, вызванной как опасностями городской жизни, так и смертельной усталостью:

 
В Париже об одном предупреждает гам:
Дорогу! Берегись! Проедут по ногам!³⁰⁰
 

Более замаскированы новые «жалобы»; им пока с трудом находят название, но связаны они с тяготами бумажной бюрократической работы – разнообразными постановлениями и обширной перепиской. Речь идет о малозаметной до поры до времени усталости стряпчих, администраторов, конторских служащих, торговцев, нотаблей: ежедневно нарастает ком проблем, и им приходится их решать. Появляется все больше признаков того, что зарождается мир адвокатов, чиновников, парламентариев – мир кабинетной работы; напряжение и усталость этого сословия долго не признавались, но внезапно они стали заметны, и, не подбирая формулировок, заговорили о них скорее в терминах физических, нежели моральных. Вот как Генрих IV обратился к главе своего правительства Сюлли в 1591 году: «Во всех новостях, приходящих из Манта, говорится, что вы смертельно устали и похудели от работы»³⁰¹. То же самое находим у Сен-Симона, который несколько десятилетий спустя описывает несчастье Мишеля Шамийара, утомленного работой в министерствах. Наступивший гуморальный хаос взял верх над психологическими проблемами, в нем все кипело, он иссох:

У Шамийара, измученного работой одновременно в Военном министерстве и в Министерстве финансов, не хватало времени ни на еду, ни на сон. <…> Он возвел необходимость в ранг добродетели, но в конце концов не выдержал: его бросало в жар, он падал в обморок, мучился головной болью, у него нарушилось пищеварение, он похудел на глазах. Тем не менее работу нельзя было останавливать, а без него все застопорилось бы³⁰².

Впрочем, Езекиель Спангейм описывает «усталость, вызванную занимаемым высоким положением» и внезапное головокружение Людовика XIV в момент, когда он становится королем, в терминах тела: «Полная величия внешность и телосложение, способное выдержать тяготы и груз столь высокого положения»³⁰³. Точно так же за несколько десятилетий до того Ришелье заявлял о сопротивлении «тяжести» административных обязанностей, появившихся с наступлением XVII века. Это весьма любопытный, неявный, в высшей степени физический, даже почти экзотический, но преданно описанный Жилем Менажем способ «оживить» животное начало, провоцируя динамизм и подвижность:

Он порой находил время, чтобы снять напряжение, всегда сопровождающее работу министра. Больше всего он любил упражняться после еды, но он не хотел, чтобы его заставали врасплох при этом занятии. <…> Ему нравилось прыгать в высоту вдоль стены большой галереи Пале-Рояля³⁰⁴.

Угроза усталости, появившаяся в классическую эпоху, кажется престижной и часто выставляется напоказ, демонстрируются выносливость и «работоспособность». Вот портрет нового персонажа, кичащегося своим «изнеможением», остроумно созданный Лабрюйером:

Вам смешны попытки помечтать в карете или, возможно, отдохнуть в дороге? Скорее возьмите в руки книгу или деловые бумаги, читайте, приветствуйте путешественников, едущих в каретах вам навстречу, лишь легким кивком головы; так они сочтут вас очень занятым и скажут: «Вот трудолюбивый, неутомимый человек; он читает и работает даже в дороге». Знайте, что самый неизвестный адвокат должен казаться заваленным делами, хмурить брови и о чем угодно задумываться очень глубоко и уметь отказываться от еды и питья…³⁰⁵

Таким образом, в городе эпохи классицизма появляются как усталость, так и неутомимость.