Джером К. Джером
Человек, который не верил в счастье

Он сидел, устремив взгляд в окно, и некоторое время я не решался прервать его печальные, по всей видимости, воспоминания.

– Так что же произошло? – спросил я наконец. Он вернулся к действительности.

– О, ничего особенного! – сказал он. – Ей пришлось ненадолго уехать из Лондона, и на это время она поручила моим заботам свою любимую канарейку.

– Но вы-то здесь ни при чем, – не унимался я.

– Да, пожалуй, – согласился он. – Однако это породило охлаждение, которым кое-кто не замедлил воспользоваться. Я уж ей и свою кошку взамен предлагал, – добавил он больше для себя, чем для меня.

Мы сидели и молча курили. Я чувствовал, что утешения здесь ни к чему.

– Пегие лошади тоже приносят счастье, – заметил он, выколачивая трубку о край спущенного оконного стекла. – Была у меня и пегая…

– Из-за нее вы тоже пострадали? – удивился я.

– Я потерял из-за нее лучшее свое место, – последовал несложный ответ. – Управляющий и без того терпел дольше, чем я смел надеяться. Но ведь нельзя же держать человека, который вечно пьян. Это портит репутацию фирмы.

– Без сомнения, – согласился я.

– Видите ли, – продолжал он, – я не умею пить. Иные, сколько ни выпьют, – ничего, а меня первый стакан с ног валит. Я ведь к этому непривычен.

– Так зачем же вы пили? – не отставал я. – Лошадь вас, что ли, заставляла?

– Дело обстояло вот как, – начал он, все еще осторожно потирая свою шишку, которая была уже размером с яйцо. – Лошадь принадлежала прежде одному виноторговцу, который заезжал по делу почти во все питейные заведения. Вот лошадка и взяла в привычку останавливаться у каждого кабачка, и ничего с ней не поделаешь, по крайней мере я ничего не мог с ней поделать. Любой кабак распознает за четверть мили и несется стрелой прямо к дверям. Сначала я пытался справиться с нею, но только попусту терял время и собирал толпу зевак, которые держали пари – кто кого. К этому я бы еще как-нибудь притерпелся, только однажды какой-то трезвенник, стоявший на противоположной стороне улицы, обратился к толпе с речью. Он называл меня Паломником, а лошадку Поллионом или чем-то в этом роде, и возглашал, что я сражаюсь с ней ради небесного венца^[1]. После этого нас стали величать «Полли и Паломник в битве за венец». Разумеется, меня это разозлило, и у следующего кабачка, к которому она меня принесла, я спешился и сказал, что заехал выпить стопку-другую шотландской. Так все и началось. Потребовались годы, чтобы отстать от этой привычки.

– Но со мной всегда так случается, – продолжал он. – Еще когда я поступил на первое свое место, не успел я прослужить и двух недель, как хозяин подарил мне к рождеству гуся в восемнадцать фунтов весом.

– Ну, уж от этого ничего худого не могло произойти, – заметил я. – Редкое счастье.

– Вот то же самое говорили тогда другие клерки, – ответил он. – Старик в жизни никому ничего не дарил. «Вы полюбились ему, – говорили они. – Счастливчик!»

Он тяжело вздохнул. Я понял, что с этим связана целая история.

– И что же вы сделали с гусем? – спросил я.

– В том-то и беда! – ответил он. – Я сам не знал, что с ним делать. Это случилось в сочельник, в десять часов вечера. Только я собрался домой, а он дает мне гуся. «Тидлинг и братья» прислали мне гуся, Биглз, – сказал он, когда я подавал ему пальто. – Очень мило с их стороны, только к чему он мне? Возьмите его себе!