Женя Гравис
Визионер
– Иногда её опека просто невыносима. Мне скоро восемнадцать! Я сама могу решать, что делать. Без ежедневных указаний и постоянного контроля.
– Сможете, конечно. Но вспомните рассказ Александры. Думаю, когда случилась та история, вашей матери было ненамного больше лет, чем вам. И она приняла очень смелое решение. Смелое, но не безрассудное. Мне кажется, от безрассудства она и пытается вас уберечь, зная ваш упрямый характер. И тут я с ней согласен.
– Вот, и вы туда же, поучать и контролировать. Я-то думала, мы теперь команда.
– Но ведь одно не исключает другого? Работать в команде – это значит принимать коллективные решения, а не бросаться с разбегу в гущу событий, полагаясь только на догадки и интуицию. Тем более в таком запутанном и опасном деле.
– Это намёк, что я девушка без опыта и ничего не понимаю в полицейской работе?
– Нет, ваш пол и возраст ни при чём. У меня есть сотрудник, Миша, по совпадению тоже очень молодой. И такой же темпераментный и неудержимый. Это отличные качества для сыщика. Но иногда ему недостаёт терпения ждать, когда к делу присоединятся другие. Он хочет быстрее прийти к финишу и совершает ошибки, которые отражаются на всех. Приходится его притормаживать. Это не контроль, всего лишь способ направить энергию в нужное русло. Не теряя голову и не совершая необдуманных поступков.
– Это ужасно сложно – ждать, а не действовать. Папа говорит, что у меня в голове живёт воображаемый попугай, и это ужасно нетерпеливая и своевольная птица.
– Вы дали ему имя?
Тон у Мити был серьёзный, но в глазах прыгали весёлые бесенята. Соня не выдержала и рассмеялась первой. Через мгновение оба хохотали в голос..
Глава 12,
в которой возникают живописные детали и персонажи
– Если вы конкретизируете ваш интерес, Дмитрий Александрович, я буду рад помочь. Но пока, помилуйте, я не совсем понимаю, что от меня требуется.
Митя и сам пока не очень понимал, о чём именно следует расспрашивать невысокого пухлого секретаря Московского художественного общества, Олега Евсеевича Попышева. Вместе они прошлись по залам здания, в котором располагалось объединение. Богато живут, надо признаться. Одна парадная зала на пятьсот человек чего стоит. Везде картины, статуи, музейные витрины с древними экспонатами. Вычурная лепнина, блестящий паркет. И никого.
Попышев болтал без умолку. Иногда замирал возле очередного полотна, сложив маленькие ручки на груди, и с восторгом начинал расписывать его уникальность. На Дмитрия нескончаемой лавиной сыпались непонятные термины – «пленэр», «лессировка», «контрапост», «пастозность»… Сыщик давно внутренне позёвывал, но потока речи не прерывал, надеясь выловить в море бесполезной информации хоть что-то полезное. Крючок, к сожалению, оставался пустым.
Секретарь успел рассказать про историю Общества, которая насчитывала почти девяносто лет. Оно появилось как творческий кружок, натурный класс коллективного рисования. Через тринадцать лет на его базе были созданы Московское художественное общество и Училище живописи, ваяния и зодчества. Оба заведения тесно связаны до сих пор. Организация выделяет стипендии талантливым, но неимущим студентам, проводит благотворительные мероприятия в пользу нуждающихся художников, устраивает выставки. Одним словом, сплошная благодать и филантропия.
Как вторгнуться с убийствами в этот райский мирок? С какой стороны подобраться? Не спросишь же в лоб: «Кто у вас тут самый подозрительный и ненадёжный?» Митя медлил. Попышев словесно разливался. Улова по-прежнему не наблюдалось. В конце концов Олег Евсеевич предложил продолжить беседу в кабинете. Там и устроились.
Попышев болтал что-то о задачах современного художественного творчества, новой идеологии, страстном переживании искусства в новых формах… Сыщик огляделся по сторонам. Ничем не примечательная комната. Тёмно-зелёные полосатые обои, стол, шкаф, пара плюшевых кресел. На стенах порядком утомившие уже картины, в углу аккуратно сложены рамы и холсты. Слева от стола – большой настенный календарь. Репродукция и мартовский табель под ней. «Девочка с персиками». Снова эта проклятая девочка.
Митя, подчинившись спонтанному порыву, вскочил и подошёл ближе.
– Вы позволите?
– Да-да, разумеется, – недоумённо ответил служащий.
Самарин снял календарь со стены. Отличная печать, хорошая бумага. Митя рассеянно пролистнул страницы, пробежал взглядом остальные месяцы. Потом провёл пальцем по оторванным корешкам сверху. Ну да, разумеется – январь и февраль уже прошли.
– Откуда это у вас, Олег Евсеевич?
– Ах это… Наше общество выпустило. Такая традиция. Печатаем и дарим каждый год друзьям и соратникам.
– Всё раздарили? Целых не осталось случайно?
– Пожалуй, найдётся парочка.
Попышев, бормоча, задвигал ящиками стола и в нижнем обнаружил искомое.
– Вот, прошу вас. Примите в дар, от всей души.
Подарок слабо пах типографской краской. Митя прочёл выведенное витиеватым шрифтом на обложке: «Женский портрет глазами русских художников. Календарь Московского художественного общества на 1920 год» и аккуратно отвернул первую страницу.
Январь. «Снегурочка».
Февраль. «Неизвестная».
Таких совпадений не бывает.
Теперь осторожно. Не спугнуть.
Сыщик встал напротив секретаря. Наклонился над столом. Зловеще навис над испуганным человечком и, глядя в глаза и тщательно выговаривая каждое слово, угрожающе спросил:
– КТО, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ЭТО ПРИДУМАЛ???
* * *
– Ох, и напугали вы меня, Дмитрий Александрович! Аж сердце подпрыгнуло. Пощадите, мил-сударь, у меня здоровье и так слабое. Ну и методы у вас, – спустя минуту секретарь всё ещё вытирал платком вспотевшую лысину и нервно пил воду из стакана.
– Вам, Попышев, не следует волноваться, если вы ни в чём не замешаны. Или замешаны?
– Помилуйте, бог с вами. Я человек маленький, моё дело бумаги заполнять. Я и ведать не ведал, что наше объединение может заинтересовать полицию, а тем более Убийственный отдел.
– Убойный. Ладно, давайте к делу. Когда принималось решение выпустить календарь?
– Комитет, управляющий обществом, заседает раз в месяц. Календарь, стало быть, мы начали готовить заранее, в августе. С темой-то сразу определились – у нас все мужчины, ну, вы понимаете. А вот с выбором портретов спор возник. И какой! Два часа бились, препирались. Не могли прийти к единому мнению.
– Но кто-то в итоге выбрал? Председатель?
– Что вы, у нас демократия. Решили тайным голосованием. Поскольку членов комитета как раз двенадцать человек, каждый по одной и выбрал.
– И ни у кого предпочтения не совпали?
– К тому времени уже стало понятно, кто к чему склоняется, так что нет. Бог миловал, и так полдня прозаседали.
– То есть кто именно за кого голосовал – узнать уже невозможно.
– Боюсь, что нет.
– Кто курировал печать, вы?
– Нет, у нас есть подопечный, студент училища Анисим Самокрасов, очень талантливый юноша. Он занимался подбором репродукций и следил, чтобы календари изготовили вовремя.
– Сколько напечатано экземпляров?
– Пятьсот штук.
– Раздали, видимо, почти всё. И кому именно – вы наверняка не знаете.
– Отчего же. – Попышев возмущённо надул и без того пухлые щёки. – Представьте себе, знаю. Вы видели парадную залу? Каждый год в середине декабря мы устраиваем там большой приём. Вот на прошлом рауте и раздали. Список гостей, наверное, попросите? Так у меня есть.
– Это облегчает задачу. Когда следующее заседание вашего комитета?
– Двадцатого марта.
– Известите учредителей, что я тоже посещу собрание. Из уважения к их регалиям я не буду вызывать каждого на допрос, но сообщить о происшествии обязан.
Из здания общества Митя выходил со стопкой бумаг. Час от часу не легче. Ну почему, скажите на милость, в деле фигурируют не пьяные извозчики, не проигравшиеся драчуны, не обычная московская шпана? Двенадцать членов комитета – сплошь именитые художники, щедрые меценаты, видные искусствоведы. Пятьсот гостей большого приёма – вторая головная боль. Чиновники, купцы, дворяне, живописцы, коллекционеры. Аристократы и богема, чёрт их раздери. Все – люди с образцовой репутацией и приличными манерами. И где-то среди них есть чёрная овца. Или, скорее, волк.
Пинкертону и не снилось такое. Холмсу, пожалуй, тоже. Хорошо быть героем детектива. Там либо всё очевидно сразу, либо чудесным образом находятся невероятные намёки. Тут Митя себя одёрнул. Соня с её книжками и знаниями – тоже удивительная подсказка. И внезапно обнаруженный календарь – необычайное везение. Не надо прибедняться, Самарин.
С другой стороны, ну и бог с этими титулами и званиями. Убийства и среди знати происходят. Аристократы – тоже люди. Со своими слабостями и недостатками. Не небожители. Просто этот преступник оказался чуть умнее. Но неужели умнее всей полиции Москвы? Ха, это мы ещё посмотрим.
С такими размышлениями Митя возвращался в здание сыскной полиции. И всё же великодушно сгрузил список гостей на Вишневского, решив начать с «талантливого юноши» Самокрасова.
Подопечный художественного общества отыскался в натурном классе Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Митя не раз, проходя мимо, обращал внимание на это нетипичное здание на углу Мясницкой и Юшкова переулка. Особняк буквально выпирал на перекрёсток округлым «животом» огромного балкона с монументальной колоннадой. Изнутри дом выглядел не менее основательным и богатым, хоть и пустынным. Видимо, урочное время, все на занятиях.
Студент Самокрасов увлечённо рисовал и появлению сыщика явно не обрадовался. Выглядел он именно так, как, по мнению Мити, и должен смотреться начинающий художник. Высокий, худой до измождённости, бледное лицо, встрёпанные чёрные волосы, простая рубашка и фартук, заляпанные краской.
– Руки не подам, сами видите. – Студент повернул к посетителю испачканную узкую ладонь с длинными пальцами. – Чем могу служить?
Глаза у Самокрасова были красноватые и воспалённые. Не выспался?
Митя объяснил цель визита.
– Заурядная рутина, – пожал плечами Анисим. – Собрал, отвёз, проследил, забрал готовые. Я и прошлый календарь тоже помогал делать. Всё как обычно. В девятнадцатом году были натюрморты, в двадцатом – женские портреты. Издательство Сытина их печатало, как и раньше.
– Удивительно, что простому студенту доверили такое ответственное дело.
– Я лучший. – Самокрасов сверкнул глазами. – Заслужил. Думаете, это легко? Седьмой год, изо дня в день, только и доказываю, что могу и достоин.
– Седьмой? Сколько же лет тут надо учиться?
– Художникам – восемь, архитекторам – десять. Конкурс огромный, а вылететь можно в два счёта. Тем более таким, как я – без связей и протекции.
– Ну, тут вы лукавите, Анисим. Общество вон для вас стипендию выбило, поддерживает всячески.
– Да, на пятом курсе только. Но я всё равно благодарен. Они и место помощника преподавателя мне выхлопотали. Копеечка, как говорится, а рубль бережёт.
– Нуждаетесь в деньгах?
– А кто не нуждается? – Анисим удивлённо уставился на сыщика. – Вы разве студентом не были? Кручусь как могу. Художник может быть голодным, но протягивать ноги от голода – увольте. Я ещё стану известным, вот увидите.
– А можно посмотреть, что вы сейчас рисуете? – Митя попытался заглянуть за холст с другой стороны.
– Нет! – резко выкрикнул Самокрасов и для верности даже отодвинул мольберт от сыщика. – Не люблю показывать неоконченные работы.
«До чего же нервные эти творческие натуры», – поморщился про себя Дмитрий.
– Простите великодушно, не хотел задеть ваш талант. – Мите показалось, что он вложил в слова достаточно сарказма, но студент, кажется, этого не заметил. – Где вы были в ночь с двадцать девятого февраля на первое марта?
– Что? – Анисим изменился в лице. – К чему этот вопрос?
– Мне повторить?
– Я… Дома, наверное. Не помню. Или на ночной смене.
– По ночам работаете?
– Иногда подменяю ночного сторожа. В театре Корша.
– Хм, а это любопытно, я проверю. Проживаете где?
– В «Ляпинке», это общежитие в Богословском переулке. Я не понимаю. В чём меня обвиняют?
– Пока ни в чём, Самокрасов. Но, может статься, вы нам ещё понадобитесь. Так что настоятельно рекомендую пределов города не покидать.
– Это возмутительно! Я буду жаловаться!
– А вы куда-то собирались?
Вопрос остался без ответа. Студент сжал челюсти, на щеках его проступил лихорадочный румянец. Интересно, почему он так негодует?
– Анисим, вот ты где! А я тебя ищу. Через десять минут занятие, а у нас ещё ничего не готово. – В помещение зашёл крупный шатен лет сорока пяти, с аккуратной эспаньолкой. В отличие от растрёпанного и заляпанного всеми цветами радуги Самокрасова этот выглядел очень опрятно – белая рубашка, бордовый галстук, синий жилет с большими карманами, из которых торчали наточенные карандаши. Наверняка учитель.
– Не знал, что у тебя посетитель, Анисим, – озадачился вошедший.
– Фараон, – процедил студент сквозь зубы.
Митя назвался.
– Вот как. – Мужчина улыбнулся и протянул руку Самарину. – Орест Максимович Ганеман, преподаватель натурного класса. Должен сказать, нечасто нас посещают представители закона. Анисим, неужели ты попал в переделку? Не ожидал, не ожидал…
– Ваш студент пока проходит свидетелем по делу об убийстве.
– Убийство, ну надо же. Какая неприятность. Уверен, он окажет всю необходимую помощь следствию. Он, знаете ли, на редкость прилежный и трудолюбивый юноша, хоть и вспыльчивый иногда. Ведь так, Анисим?
Самокрасов мрачно кивнул.
– Что ж, не буду вам мешать, ухожу, ухожу. А вы бы не хотели как-нибудь попозировать нашим ученикам? У вас очень фактурное лицо. Этот шрам…
– Благодарю покорно, – перебил Митя преподавателя. – Служба. Некогда.
– Жаль, жаль. Такая выразительная натура нечасто попадается. Вы всё-таки подумайте.
Ещё чего! Он сыщик, а не модель человека!
А студент что-то слишком нервничает. Надо бы за ним приглядеть.
* * *
В общем кабинете происходило что-то нетипичное. Видеть Митя не видел, зато слышал неплохо. Вот Горбунов бубнит что-то неразборчивое низким голосом, вот Мишка что-то весело восклицает, потом женский смех. Женский? Кто у них там?
Любопытство пересилило. Митя выглянул из-за приоткрытой двери.
– Здравствуйте! А я вот баранок вам принесла. – Соня встряхнула связкой сушек, которую держала в руке. – Вы не против?
– Соня, вы чудо, – ответил за начальника Семён. – Это очень к месту, я чайку сейчас организую.
«Вот умеет же, – с лёгкой завистью подумал Митя. – Второй раз в жизни их видит, а уже как своя. Что они так вокруг неё вьются?» На самом деле сыщик обрадовался и удивился, снова увидев нечаянную напарницу. После поездки в Абрамцево они не разговаривали. Мите показалось, что она тогда слегка обиделась. Или просто расстроилась? А сейчас вон какая жизнерадостная. Наверное, примерещилось. С барышнями никогда не угадаешь, какое у них настроение и по какой прихоти оно меняется.
Усевшись в кресло для посетителей и узнав новые подробности о деле, Соня сразу же сделалась сосредоточенной и серьёзной.
– Это же просто невероятно! – Девушка разглядывала календарь. – Совершенно безумный план. Этот ваш Визионер определённо маньяк. Но какой изобретательный!
– Зло тоже бывает гениальным, как оказалось. Зато теперь мы в курсе плана его действий, если я всё верно понял. До первого апреля ещё две недели. И если мы сможем угадать, кого он наметил на следующий… перформанс, то ничего не случится. Может, у вас есть какие-нибудь идеи?
Соня перелистнула календарь на апрель и прищурилась:
– Очень известное полотно кисти Врубеля. Висит в галерее Третьяковых уже десять лет. Это сказочный, мифический персонаж. У неё вроде как двойственная природа – тёмная, земная, и воздушная, небесная. Но так или иначе она царевна.
– Ещё нам царевен не хватало после дочки фабриканта. Надеюсь, никто из императорской семьи не планирует визитов в Москву. Три великие княжны, одна из которых наследница, я даже думать о таком опасаюсь.
– Ваш преступник, конечно, ловкий. Но там такая охрана, вы не представляете даже. Мы с родителями в прошлом году были на приёме, папе вручала награду княжна Татиана. Чужого человека на выстрел бы не подпустили к царской семье. Нет, он будет искать здесь.
– Это наша главная задача – узнать, кто именно ему нужен.
– Есть одна мысль… Через неделю состоится Цветочный бал.
– В марте? В разгар поста святой Ашеры?
Митя порой сам удивлялся, как его церковное воспитание вылезает иногда в самые неподходящие моменты.
– Общественный бал. Коммерсанты устраивают. Они люди новой формации, могут себе позволить манкировать правилами. Дело в другом. Ежегодно на балу выбирают цветочную царевну, коронуют самую красивую девушку. Я бы на месте вашего Визионера выбирала там.
– Соня, вам с мятой или с чабрецом заварить? – В проёме двери возникла худая фигура Вишневского.
– На ваш вкус, Лев Янович, благодарю.
«Ну надо же, даже этого педанта очаровала», – поразился Митя и ощутил что-то похожее на лёгкую досаду.
Если бы кто-то сведущий сказал сейчас сыщику, что это чувство называется ревность, Дмитрий рассмеялся бы ему в лицо.
Глупость какая.
Глава 13,
в которой шумят двенадцать разгневанных мужчин и одна типография
– …шут гороховый – этот ваш Язвицкий! Чёрная клякса, уродующая белизну листа!
– Дали бы ему шанс, глядишь, молодёжь больше бы интересовалась искусством.
– Только через мой труп!
– Поддержу. Это, простите, не живопись, а мазня!
– Тихо, тихо, коллеги, мы отвлеклись…
«Культурные, творческие люди, а кричат, как зазывалы на ярмарке», – размышлял Дмитрий в ожидании за дверями кабинета, где заседали двенадцать членов комитета Московского художественного общества.
За полчаса сыщик успел изучить все завитушки на резной ручке, паркетные узоры под ногами и пересчитать по три раза яблоки на натюрмортах. Томительное безделье иногда прерывалось шумными выкриками, которые не могла приглушить даже тяжёлая створка. Горячие у них там дискуссии. Кто же знал, что живопись – такой азартный вид искусства?
Дверь внезапно приоткрылась, и в коридор выкатился смущённый секретарь Попышев.
– Извините, Дмитрий Александрович, обсуждение авангардистов неожиданно затянулось. Такое случается. Сейчас с ними закончат, и я вас приглашу. Прошу прощения за задержку.
– Ничего, ничего, я подожду. Конечно, авангардисты важнее, чем три мёртвые барышни.
Попышев вздохнул и снова скрылся за дверью, чтобы через пять минут пригласить сыщика внутрь.
Собрание, судя по атмосфере, продолжалось уже не первый час. В комнате было душно и накурено, на большом овальном столе вперемешку теснились бумаги, рюмки и тарелки, пепельницы щетинились окурками. Кое-кто из комитетчиков уже развязал галстук, а иные и вовсе сняли пиджаки.
Двенадцать представительных мужчин. В возрасте от сорока и выше. Уработались. Расслабились. Немного устали. Лучший момент для «десерта».
Митя представился и занял место за столом.
– Сыскная полиция? – удивился кто-то из присутствующих. – Признавайтесь, господа, кто сверх меры пошалил? Никак вы, Марковец?
– Будет вам, Степан Степаныч…
– Что за балаган снова? Дайте послушать уже.
– Прежде всего, хочу предупредить о конфиденциальности нашей с вами беседы, – продолжил Дмитрий, когда утихли шепотки и смех. – Я рассчитываю на ваши благоразумие и честность. Подробности этого разговора должны остаться между нами. По крайней мере, до тех пор, пока идёт расследование и пока полиция сама не сделала публичной информацию, которую я вам намерен сообщить.
– Что за расследование? О чём речь?
– Три убийства, совершённые с начала года. Не без помощи изданного вашим обществом календаря.
Митя кратко изложил подробности.
В комнате повисло недоброе молчание. Потом некоторые нервно закурили, а кто-то начал лихорадочно теребить галстук.
– Неслыханно!
– Какая дерзость!
– Календарный убийца, надо же, какая фантазия.
– Это всё занятно, конечно, но мы-то здесь при чём?
– Вы нас в чём-то обвиняете?
На последний вопрос сыщик ответил:
– Не в моих привычках выдвигать обвинения без всяких на то оснований. Вы все уважаемые, влиятельные люди. Смею надеяться, что к тому же законопослушные. По крайней мере, без душегубских привычек. Но эта история отчасти задевает вашу организацию. Потому я счёл своим долгом предупредить, что ваш календарь фигурирует в этой прискорбной истории.
– Что вы от нас-то хотите?
– В общем-то, ничего исключительного. Возможно, вы что-то вспомните. Может, кто-то из вашего окружения проявлял повышенный интерес к календарю, выспрашивал о нём.
– То есть кто преступник – вы не знаете?
– Ведём поиск. В одном мы уверены точно – вкус у него имеется.
– Эстет, значит…
– Декадентская эстетика, Василий Петрович. Хтоническая, я бы сказал. В вашем духе.
– Я бы попросил… Вы, как всегда, путаете автора и замысел. А художник не есть его творение.
– Ради бога, не затевайте снова этот пустопорожний спор…
– А когда этих барышень находили? В первых числах?
– Да.
– У меня алиби имеется! Меня не было в Москве!
– Да что вы всё о себе, Чепелев? Кого волнует ваше алиби?
– Меня! Так и запишите себе, уважаемый сыщик.
– О господи, какая бессмыслица…
– Налить вам ещё?
– И мне, и мне капельку.
– Попышев, а кто там этот календарь печатал?
– Студент Самокрасов занимался сопровождением.
– Это же наш подопечный! Мы ему обучение оплатили, помните?
– Точно, был такой. А вы с ним не говорили, господин сыщик?
– Он мне никогда не нравился. Такой нервный, раздражённый юноша.
– Точно! Подозрительный тип. Вы его допросите с пристрастием.
– Оставьте Самокрасова в покое! Не похож он на душегуба.
– А вы много душегубов видели, Степан Степаныч? Не поделитесь, как они должны выглядеть?
– Да хватит уже!
– Говорил я, надо было открытки выпускать. С видами Москвы.
– Снова вы своего маляра Юмина тащите. Не будет ему протекции.
– Меня тоже в Новый год в Москве не было!
Митя молча наблюдал, как собрание превращается в балаган. Столько шума. И как все по-разному отреагировали. Один хмурился, второй кричал, третий курил не переставая, четвёртый оправдывался… Ситуация напоминала комическую сцену из какого-нибудь спектакля. Неплохая бы вышла постановка. Ещё бы дать ей яркое название. «Двенадцать разгневанных мужчин», например. А что, неплохо…
– Тихо! – Седовласый председатель, наконец, не выдержал. – Господа, бессодержательные прения ни к чему не приведут. Дмитрий Александрович, благодарю вас за информацию. Думаю, все понимают, что разглашать её пока не следует. Престиж общества и репутация не должны пострадать. А мы, со своей стороны, постараемся оказать следствию необходимую помощь. Согласны?
Раздались нестройные одобрительные возгласы.
Выходя из здания Художественного общества, Митя подумал, что своим заявлением спровоцировал бурную реакцию. Подобную той, что вызывает капля крови в банке с пероксидом водорода. Шипение и пена, лезущая во все стороны. Теперь эти приличные люди будут сердито ворчать и подозревать друг друга. Пусть. Может, из этого бурчания родится хоть крупинка полезной информации.
* * *
Не менее шумно было и в издательстве Сытина, куда Митя заехал узнать технические подробности изготовления календаря.
Типографские помещения занимали все четыре этажа монументального здания на Пятницкой. Большие полукруглые окна с частыми переплётами плохо пропускали свет из-за въевшейся чёрной пыли. Шум станков доносился на улицу через стены.
Митя вдруг подумал, что работа у него хоть и хлопотная, но всё-таки интересная. Не каждому любопытному доведётся посмотреть вживую, как делают книги и журналы. А здесь печатают треть всей продукции, издающейся в Москве.
В большом цеху сыщик практически оглох от грохота станков, которые как раз выдавали свежий тираж «Московского листка». Огромные рулоны бумаги медленно крутились, уходя в недра лязгающей машины, с другой стороны которой выезжали один за одним ещё тёплые, пахнущие краской экземпляры. Двое рабочих тут же их подхватывали и ловко сгибали, складывая в стопки. Пачки упакованных газет, перевязанные бечёвкой, ожидали отправки. Вот, значит, как делается ежедневная пресса.
Сотрудник типографии, молодой долговязый парень, долго кричал Дмитрию в ухо, пытаясь рассказать, как организован процесс. Но в итоге махнул рукой и провёл сыщика на второй этаж, где, к счастью, было тихо.
В большом помещении сидели за наборными станками люди в грязных фартуках и с чёрными пальцами и очень ловко укладывали в металлические формы маленькие брусочки. Сильно пахло свинцом и краской. Митя подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Оказалось, что на каждом бруске есть буква или знак и рабочие находят нужный и складывают отдельные символы в слова. Так быстро! А главное – в зеркальном отражении.
– Никогда не видел, как это происходит, – признался Самарин сопровождающему. – Впечатляющая скорость. Как называется такой специалист?
– Наборщик, или метранпаж, – ответил провожатый. – Видите, у каждого есть верстатка, металлический уголок, в который ставятся литеры из наборной кассы. Когда страница или гранка полностью готова, её фиксируют и переносят на спускальную доску. Покрывают краской, сверху кладут бумагу, а потом уже под прессом делают оттиск.
– И сколько отпечатков так можно получить?
– Тысячи, десятки тысяч. Но для больших тиражей мы используем ротационные станки, вы их видели на первом этаже. А более мелкие заказы делаем тут, вручную.
– И календарь здесь делали?
– Само собой. Там набор совсем простой, текста почти нет, только сетки с датами.
– А репродукции?
– Это как раз была самая трудоёмкая часть. Гелиогравюры на медных пластинах. Их покрывают лаком, потом протравливают в кислоте, чтобы получить нужный рисунок. Процесс небыстрый, зато изображения получились очень качественные, вы сами видели.
– Жаль только, что не цветные.
– Ну, наука не стоит на месте. Думаю, кто-нибудь скоро до этого догадается. Можно было и акварелью раскрасить, но в таком количестве вышло бы крайне накладно. Это ведь ручная работа.
Отчётные документы по печати календаря Митя тоже просмотрел и убедился, что они в порядке. Подписи на месте, лишних тиражей нет, работа полностью оплачена.
– Хорошие заказчики, – одобрительно отозвался сопровождающий. – Не скупые, пунктуальные, с фантазией. Приятно с ними иметь дело.
– Представителем от них был Самокрасов, не так ли? Студент.
– Он самый. Серьёзный юноша, ответственный. Соблюдал сроки, с утверждением не тянул. Побольше бы таких клиентов.
– А кто-нибудь из ваших сотрудников проявлял к календарю повышенный интерес?
Экскурсовод рассмеялся.
– Вы, верно, шутите. Представьте себе булочника, который ежедневно выпекает сотни буханок. Как думаете, проявляет он особое внимание к какой-нибудь из них? У нас потоковое производство: каждый день выходят сотни книг, календарей, брошюр, учебников, газет… Как только заказ закрыт – о нём никто не помнит. Да и в процессе нет времени на пристальное изучение. Здесь конвейер, почти как у Форда.
Глядя, как стремительно наборщики (то есть метранпажи) выкладывают свинцовые литеры, Митя мысленно согласился со своим провожатым. Нет, у сотрудников типографии точно нет времени не то что на убийства, а даже на вдумчивое осмысление своей работы. Фантазии здесь не место.
* * *
– Эх, жалко, фотокарточек нет, – вздохнул Мишка и перелистнул страницу.
– Каких карточек? Ты что там изучаешь так внимательно? – удивился Самарин.
– Список дебютанток на Цветочном балу. Княжна Тамара хороша. Видел её фотографию в газете. Обворожительная красавица!
– Лев, это ты ему дал?
– Видимо, не уследил, у меня большое количество документов. Михаил, будь добр, верни список.
– Я же для дела! Кандидатуры вон присматриваю.
– Присматривает он. По одним фамилиям, без фотокарточек. Что-то мне подсказывает, Миша, тебя на этот бал точно брать не нужно. Ты не работать будешь, а барышень разглядывать.
– Так он и так их целыми днями разглядывает. У него открыток с актрисами полный ящик, – вставил Горбунов.
Мишка покраснел и, опустив глаза, вернул бумаги на стол Вишневского.
– И вообще Ламарк пока никаких балов не одобрил. Так что не надейся особо. Лев, а что со списком гостей с художественного приёма?
– Изучаю. Проверка такого количества людей займёт не один день.
– Может, тебе Мишу в помощь дать? Кажется, у него много свободного времени.
– Благодарю, но лучше я сам. В таком ответственном деле можно доверять лишь собственным умозаключениям. Не в обиду коллегам. У меня своя методика.
– Как скажешь, не буду мешать. Ты, Михаил, к мадам Шаттэ съездил с вещами Лазаренко и Барышкиной, как я просил?
– Угу. Она сказала, что это не фабричная одежда, а домашнее производство. Но строчки ровные, рука у портнихи набита. А ткани не новые, иным десяток лет уже. Некоторые вещи перешиты, перелицованы, потому что видны следы прежних швов.
– У душегуба бездонный гардероб, не иначе. Ты вот что сделай: пробегись с вещами по старьёвщикам на Сухаревке. Вдруг кто-нибудь опознает одежду.
– Будет сделано. А ещё мадам Виктория про тебя спрашивала.
– Что именно?
– Как у тебя дела, почему сам не заглянул? Вздыхала очень.
– Ох, авантажная мадама, – крутанул ус Горбунов. – Ежели бы не жена…
– Она же старая, – скривился Афремов.
– Глупый ты, Мишка, зелёный ещё, в женщинах разбираться, – проворчал Семён. – Ступай вон на Сухаревку, как начальство приказало.
– Ну и пойду. – Михаил сердито схватил мешок с одеждой и выскочил за дверь.
Вишневский проводил его укоризненным взглядом и облегчённо вздохнул. Лев предпочитал работать в тишине, а неуёмный рыжий сосед, напротив, не выносил молчания. Когда никто не поддерживал разговор, Афремов начинал вслух комментировать свои действия и мысли.
С Мишкиным уходом в кабинете воцарилось вожделенное Вишневским безмолвие.
Митя отстранённо наблюдал за разыгравшейся сценкой. Что поделать: в маленьком коллективе, как в семье – небольшие стычки неизбежны. Главное – чтобы в целом было согласие.
А мадам Виктория, значит, им, сыщиком, интересовалась. Зачем, спрашивается? Впрочем, Митя тут же отбросил эту мысль как несущественную, не подозревая, что навестить пылкую владелицу ателье придётся гораздо раньше, чем он планировал.