Жанна Голубицкая
Тегеран-82. Мир
Маленький Икрамчик только в этих гостях перестал быть серьезным и даже позволил ханум, которая тут хозяйничала, взять себя на руки и потискать.
Тем временем сестры, у которых мы гостили, Роя, Ромина и Жанет почему-то стали высовываться в окно и к чему-то прислушиваться. Каждый раз, вывесившись в окно по пояс, они на секунду замолкали, а потом раздавался взрыв хохота.
Я вспомнила, что аналогичный смех я слышала из разных окон, пока мы шли по улице. Видно, не только мои подружки так делали.
Ханум-хозяйка, отпустив Икрамчика, тоже вдруг вылезла в окно и через секунду громко расхохоталась.
– Эй, мама, у тебя уже есть муж! – крикнул ей по-английски хозяин дома.
Мне стало любопытно.
– Что там такое смешное происходит на улице? – спросила я Икрамчика.
Вместо него ответила возвратившаяся от окна хохочущая ханум:
– Это старинный обычай «фаль-гуши»: загадываешь желание и подслушиваешь, о чем говорят соседи. Первое, что услышишь, это ответ на твой вопрос. На нашей крыше сейчас парни собрались, гостят у соседского сына и девушек громко обсуждают, все слышно, поэтому и смешно. Я спросила, будут ли у меня деньги в этом году? А сверху донеслось: «Нет, она слишком толстая!»
Прибежала разрумянившаяся от смеха Ромина и сообщила, что не ее вопрос, какой у нее будет муж, «дух Огня» в лице мальчишек сверху ответил: «Этот Хоссейн такой жадный, даже кошка от него ушла к соседям».
Зато хозяйские дочки таинственно сообщили, что им сверху пришел хороший знак. Обеих в новом году ждет большая любовь. Но пояснить, что именно в мужском разговоре на крыше навело их на такую мысль, отказались.
Последней от окна вернулась Жанет. Вид у нее был обескураженный.
– Три раза спросила дух Огня, как мне сдать тест по математике! И три раза мне ответили, что какая-то Бехназ обязательно поцелует какого-то Бехруза!
– А как зовут твоего учителя по математике? – осведомился маленький Икрамчик. – Случайно не Бехруз?
– Но я же все равно не Бехназ! – резонно возразила брату Жанет.
– В общем, ты сдашь математику, если Бехназ поцелует Бехруза, – заключила Роя. – Найди двоих с такими именами и заставь их целоваться, чтобы тебя отпустили с нами на Каспий!
Я уже устала смеяться!
На прощанье нам снова выдали мешки с подарками.
К дому Рухи мы явились часа в три ночи. С Жанет и Икрамчиком расцеловались возле их входа.
Марьям-ханум ждала нас в зале, господин Рухи и Хамид уже отдыхали.
Мама подружек расцеловала каждую из нас и сказала, что уже постелила мне в комнате Ромины. На постели меня ждала красивая ночнушка, похожая на «платье», которое мы с мамой купили в «Куроше».
Когда мы с Роминой переоделись, Роя и Марьям-ханум зашли к нам пожелать спокойной ночи. Мама Ромины принесла нам уютный глиняный кувшинчик и сказала, что в нем айран, если ночью нам захочется пить. А Роя вручила мне новую зубную щетку в красивой упаковке. Она была до того красивая, что я подумала: интересно, а можно ли будет забрать ее с собой?! Но спросить постеснялась.
Я умылась и приготовилась вырубиться, чувствуя, что впечатления меня переполняют и надо их «переварить», разложить по полочкам. А это утром, потому что сейчас уже нет сил.
Только я улеглась, как Ромина прошептала:
– Подожди спать! У нас еще есть дело в эту ночь! Надо только дождаться, пока все уснут!
Любопытство заставило меня разлепить веки. По знаку Ромины мы минут 15 полежали в полной тишине, потом она встала, приоткрыла дверь в коридор и прислушалась!
– Спят! – удостоверилась подружка и достала откуда-то из-под кровати запасенную кастрюлю, в которую стучала, пока мы ходили по гостям.
– Это зачем? – удивилась я.
– Увидишь! – загадочно отозвалась Ромина.
Она перелила в кастрюлю айран из принесенного ее мамой кувшина, ополоснула его под раковиной и жестом пригласила меня к окну, выходящему на задний двор. Там, на маленькой забетонированной площадке торчал гигантский радиатор кондиционера, из которого тихо капала вода. В то время такие в Тегеране были повсюду и мне они очень нравились. Если под него засыпать, кажется, что на улице идет дождь. Дождей в Тегеране почти не было и, в отличие от зимы и снега, по дождичкам я немного скучала.
Ромина схватила кувшин, размахнулась и с силой швырнула его на бетонную площадку. Раздался треск, это кувшин разлетелся вдребезги.
– Что ты делаешь??? – ужаснулась я. – Тебе же попадет!
– Попадет! – удовлетворенно улыбнулась подружка. – Но это будет завтра. А сейчас дело сделано!
Она сообщила мне, что специально выпросила у мамы на ночь айран, зная, что она нальет его в глиняный кувшин, так положено. И припрятала кастрюльку, потому кувшин нужен для «кузе-шекани». Это примета такая на Чахаршанбе-сури. Если в ночь на последний четверг старого года выбросить в окно старый кувшин, в новом году в дом придет богатство.
– Утром мама, конечно, будет ругаться, – серьезно пояснила подружка, – но когда придет богатство, еще спасибо мне скажет! Подумаешь, кувшин!
«Какое ей еще богатство?! – думала я, засыпая. – У нее и так все есть, даже собственная ванная!»
Наутро Роя разбудила нас в семь и сказала, что ничего, выспимся в новогодние каникулы.
Мне очень хотелось спать и я чуть не сказала, что у меня-то на Новруз нет никаких новогодних каникул! Но потом вспомнила, что у меня и школы-то нет!
Стол был уже накрыт к завтраку: омлет с сабзи, тосты с моим любимым плавленым сыром панир-хомэи, похожим на очень густые сливки, и чай со свежими ширини, уже принесенными Хамидом из армянской пекарни.
За столом Марьям-ханум качала головой и что-то тихонько втолковывала Ромине на фарси. В ответ Ромина только улыбалась и разводила руками – мол, ну что теперь поделаешь?! Я догадалась, что мама отчитывает ее за кувшин.
И я снова подумала, какие все же славные эти Рухи! Если бы я нарочно разбила дома кувшин, моя мама ругалась бы куда громче. И едва ли я могла бы беспечно улыбаться, как Ромина, выслушивая то, что она обо мне думает.
Хаджи Рухи объявил, что на сегодня у нас большие планы. Сначала мы поедем в загородный клуб кататься на лошадях.
– Ты ездишь верхом? – спросил меня Хамид.
Для меня это прозвучала как в кино про жизнь аристократов: «Кстати, вы играете в теннис?»
Мое знакомство с лошадьми на тот момент сводилось к тому, что однажды, гуляя со мной по парку Сокольники, папа завел меня на территорию спортивного общества «Урожай», где мы немного поглазели на занимающихся в манеже всадников. Запомнился острый конский запах, щелчки хлыста и резкость тренера, которая уже ассоциировалась у меня с любым «большим» спортом. Если тренер не кричит и не ругается, значит, это не серьезные занятия, а так – группа здоровья. На «Урожае» все было серьезно. Хотя бы потому что нас с папой вскоре выгнали, сказав, что посторонним на тренировки нельзя. А если мы желаем сами скакать, то по воскресеньям с утра работают группы проката для «чайников».
Вспомнив все это, на вопрос Хамида я просто отрицательно помотала головой.
– Наши лошадки – полностью заслуга Хамида! – сказал хаджи. – Он их навещает и выгуливает. Благодаря ему, они ухоженные красавицы.
При этих словах отца Хамид заметно приосанился. Уход за лошадьми явно был его гордостью. Наверное, он ходит в секцию верховой езды. На «Урожае» нам с папой тоже объяснили, что, помимо непосредственно катания, каждый всадник должен уметь ухаживать за лошадью – почистить, оседлать, покормить. Правда, я не поняла, при чем тут хаджи Рухи и почему он говорит про лошадей «наши»? От любопытства я даже напряглась и вспомнила, как будет по-английски «оседлать».
– Ааааа, он их чистит, кормит и седлает? – догадалась я.
– Да, он все это умеет, – не без гордости признал господин Рухи. – Но, конечно, каждый день это делает конюх, шорник и берейтор, потому что Хамид учится и помогает мне в магазине.
Хамид снова приосанился.
– Но сын каждую неделю навещает наших любимиц, – продолжил отец семейства, – проверяет, все ли нормально и забирает каждую на длительную прогулку в поля, чтобы они побегали на воле. Все выходные там проводит! – добавил хаджи, глядя на сына с одобрением.
Марьям-ханум тоже закивала головой в знак восхищения сыном. Хамид весь сиял.
– С тех пор как наш папочка сделал эту покупку, – вставила Роя не без ехидства, – вся семья имеет по ней обязанности, а не только Хамид! Мы с Роминой тоже ездим их выгуливать! А я еще их и чищу!
– Два раза чистила за все время! – уточнил Хамид.
Ромина, накануне бывшая заводилой, с утра притихла. Наверное, не выспалась. За завтраком она, не стесняясь, клевала носом. Обычно бойкая на язык, тут она включилась только на хамидовы «два раза». Она приоткрыла один глаз и заявила:
– Неправда! Мы с Роей все прошлые каникулы там проторчали! И почти всегда ездим с Хамидом!
– Все молодцы, – примирительно молвил их отец, – все помогают родителям с лошадьми.
Марьям-ханум снова одобрительно закивала.
А я окончательно зашла в тупик. Что это за лошади такие, с которыми надо «помогать родителям»?!
Я решила не стесняться и задать вопрос прямо. А то мы к этим лошадкам едем, вдруг я тоже должна буду с ними «помогать»? А я не умею и надо об этом предупредить! Может, после этого Рухишки расхотят брать меня с собой? Хотя к лошадкам мне очень хотелось. Но я была честной девочкой, поэтому грустно сообщила:
– А я не умею ни чистить, ни седлать, ни кормить! Теперь вы не возьмете меня с собой?
Все захохотали. И даже Марьям-ханум – еще до того, как ей перевели мои слова. Я заметила, что Марьям-ханум, хотя сама и не говорит по-английски, но почти все понимает и без перевода. То ли она все-таки знает язык, просто не хочет говорить, то ли дело и вовсе не в языке, а в ее природной чуткости и в искреннем интересе к беседам своих детей со мной. Я тоже ловила себя на том, что порой понимаю, о чем идет речь на фарси, хоть и не знаю языка.
Посмеявшись, хаджи Рухи сказал, что я могу не волноваться, меня всему обучат.
Ромина снова приоткрыла глаз, видно, решив меня успокоить:
– Вы мне сейчас запугаете подружку! Папа два года назад приобрел шесть лошадей, – пояснила она мне. – Они стоят на конюшнях в Душан-Таппе, куда мы сейчас поедем. Папочка наш оплачивает их полное обслуживание, так что, на самом деле, никто ничего не должен. Просто нам нравится ездить кататься, а заодно мы все научились ухаживать. Это же интересно! И в Душан-Таппе красиво!
– Там шах Насреддин любил охотиться! – подтвердил хаджи Рухи.
– Это тот, у которого 84 жены в балетных пачках? – уточнила я, вспомнив папины рассказы.
Все снова засмеялись и признали, что да, это тот самый шах, он очень любил все красивое, а женщин и лошадей – особенно.
Пока мы допивали чай, Роя и Ромина собрали сумки. Я помогла им уложить их в багажник большой семейной «мазды». У семейства Рухи было две машины, обе стояли в гараже под домом. Фургончик «мазда», как объяснила мне Ромина, используется для загородных прогулок, на нем же они скоро всей семьей поедут на Каспий. В остальное время на нем ездит Хамид по хозяйственным поручением отца. На элегантном длинном «додже» ездит по делам хаджи Рухи, а когда Роя с Роминой учились далеко от дома, на нем Марьям-ханум возила их в школу.
Все это было для меня удивительным: и лошади, которых можно «купить», и машины, которые могут водить 15-летние мальчики и мамы. На родине я видела только одну тетю, которая водила «жигули». Это была мамина подружка юности родом из Баку, работавшая в Москве. Но эта тетя Лала и во всем остальном была необычным человеком: она работала хирургом и писала научные работы. Моя мама говорила, что Лалочка такая умная, что иногда даже страшно. Ни у одной моей подружки мама не водила машину, даже шикарная Катькина тетя Нина-актриса. А про 15-летних мальчиков я и вовсе молчу. Права в Союзе выдавались только с 18 лет.
Я попала в совсем иную жизнь. Но ценности в ней были мне привычными. А вовсе не такими, как нравы «лунных капиталистов», которые описал в «Незнайке на Луне» детский писатель Носов.
Там говорилось, что в мире капитализма, где можно все купить и продать – хоть дом, хоть лошадь – все становятся жадными, хитрыми и бесчеловечными. У Рухишек был красивый дом, две машины, несколько магазинов и, как выяснилось, еще и шесть лошадей, но они казались мне любящими, добрыми и заботливыми.
Хаджи Рухи подогнал машину к подъезду. Хамид сел рядом с ним, а Марьям-ханум вышла нас проводить. Как мне объяснили, она остается дома «ждать барана». Я не очень поняла, какого барана и зачем, но после конфуза с лошадьми переспросить постеснялась. Кто их знает, может, господин Рухи и баранов скупает.
Нас снова было пятеро. Жанет, по словам Ромины, родители заставили готовиться к пересдаче теста по математике. Но она обещала прийти к нашему возвращению, уже без братишки, а с подругой.
– Вечером у нас будут взрослые дела! – таинственно пообещала Ромина, протянув мне подушку. – А пока можно и вздремнуть!
С этими словами она свернулась уютным калачиком на третьем, самом последнем, сиденье их громадного авто и мгновенно уснула. Мы с Роей тоже с удобством устроились на среднем сиденье, благо запасливая Ромина прихватила подушки для всех.
Наверное, я тоже заснула. Потому что когда открыла глаза, мы были уже на живописном холме, покрытом ярко-зеленым лугом. Смеющаяся Ромина сообщила, что я проспала авиабазу Душан-Таппе, которую она хотела мне показать, и мы уже на месте, название которого переводится как «Кроличий холм».
Оказалось, мы ехали несколько часов – и все это время я мирно проспала!
Справа, над ломаной линией гор, возвышалась, подпирая облака, одинокая синяя вершина. Я засмотрелась на нее, щурясь на ярком утреннем солнце.
Ромина протянула мне темные очки, а хаджи Рухи пояснил, указывая на гору: «Это наш красавец Демавенд!»
На холме там и сям были разбросаны невысокие деревянные постройки. Сейчас я бы назвала их «шале в альпийском стиле», но тогда таких слов не знала. Мы оставили машину на паркинге, где было еще несколько авто.
По лужайке гуляли семьи с детьми. Дети бегали, играли в мяч и бадминтон, в стороне виднелись теннисные корты и крытый бассейн в полностью стеклянном здании-кубе.
– Тегеранцы приезжают сюда на новогодние каникулы, – рассказала Роя. – Живут вот в этих деревянных домиках. Здесь хорошо, можно гулять, дышать воздухом, кататься верхом, плавать…
– Сауна есть, – добавила Ромина, – это для кожи хорошо. А вон там – наша конюшня! – подружка указала на деревянное строение неподалеку.
Все вокруг мне очень понравилось. Я подумала, что у этого шаха Насреддина губа и впрямь была не дура.
Мы пошли к конюшне. Все, кого мы встречали в пути, радостно приветствовали господина Рухи и всех нас, и обязательно останавливались для небольшой дружеской беседы. А поскольку кого-то встречали мы на каждом шагу, то до конюшни шли очень долго, хотя она была в двух шагах.
В конюшне было очень чисто, и стоял тот самый, знакомый по «Урожаю» острый конский запах. На стойле каждой лошадки красовалась табличка с ее именем, датой рождения и породой на вязи и на английском.
Завороженная, я заглядывала в стойла и изучала таблички. Разноцветные лошадки высовывали морды в окошечки с поилками, и мои спутники гладили их по влажным носам. Я сначала боялась трогать их руками, но предусмотрительная Ромина выдала мне пакетик с кусочками сахара и маленькими морковками:
– Сначала угости, потом гладь!
Время остановилось и замерло, потому что я решила угостить каждую коняшку, которая высовывала ко мне свою морду с большими лиловыми глазами, которые казались мне грустными.
Может, я плохо запомнила лошадей «Урожая», но мне казалось, что здешние лошади намного крупнее. Высокие, длинноногие, грациозные скакуны, нервно подрагивающие чувствительными ноздрями и время от времени гордо вскидывающие голову, взмахнув густой гривой. Я вдруг вспомнила ахалтекинку, которой «обозвал» меня Грядкин.
– А ахалтекинки тут есть? – спросила я Хамида, раз уж в семье Рухи он считается главным по лошадям.
– Папа, – вместо ответа обратился Хамид к отцу, – Джамиля-ханум знает ахалтекинскую породу!
– Да ты разбираешься в лошадях! – воскликнула Роя.
Мне, конечно, ужасно хотелось важно кивнуть головой. Но пришлось признаться, что мне всего лишь рассказывал папа. Я уже догадывалась, что мне будет предложено прокатиться верхом. Но ближе, чем сегодня, я к лошадкам никогда в жизни не подходила. А единственный конь, на котором я скакала до этого, был тот самый серо-буро-малиновый, которого мои родители смастерили за ночь из швабры.
– О, хороший вкус! – восхитился хаджи Рухи. – У нас как раз есть одна ахалтекинка, самая дорогая в моей коллекции. Ее зовут Арезу, что значит «желание». Мы ее так назвали, потому что она своенравна, как любая красивая женщина. Арзу может бегать быстрее всех и прыгать выше всех. Но если у нее нет на то желания, никакой хлыст ее не заставит! Настоящая ахалтекинка, гордая и упрямая! Вот на нее-то мы тебя и посадим, раз это твоя любимая порода!
Видимо в моих глазах отразился ужас, потому что Хамид тут же добавил:
– Все, что говорил про Арезу отец, не относится к детям. Детей она очень любит. И как любое существо, знающее себе цену, никогда не обидит, того, кто меньше и слабее.
Почему-то я сразу успокоилась.
Единственное, меня немного смущало, что я буду выглядеть на лошади, как «тюфяк с дерьмом» (это выражение я услышала на «Урожае», тренер применил его к одной из всадниц). Тем временем Хамид вывел двух коней себе и отцу, а Роя и Ромина – по лошадке себе. Каждый из них трепал свою любимицу по загривку, называл по имени и беседовал с ней, как с человеком.
Роя объяснила, что у каждого члена их семьи есть своя «подшефная» лошадь, которую хозяин навещает и выгуливает, чтобы питомица его не забыла. Потому что конюх и берейтор, конечно, облегчают жизнь коневладельца, но животное должно знать своего хозяина, понимать, когда в седле он, а не кто-то из обслуживающего персонала. Даже у Марьям-ханум оказался свой вороной конь по кличке Араш, что в переводе с фарси «истина».
Пока Хамид держал под уздцы белого и рыжего коня, господин Рухи лично пошел за Арезу для меня, а Роя и Ромина ловко вскочили в седла и подъехали ко мне, чтобы познакомить меня со своими подшефными. На головах у девочек были каскетки, а в руках хлыстики. Мне казалось, что я попала в кино, так красиво и необычно все это смотрелось.
– Знакомься, это мой любимый мужчина, англо-тракен Шах! – заявила Ромина, сидя на высоченном гнедом скакуне и целуя его в шею. – Он очень добрый, да, мой Шахиншах?! Только на всякий случай не подходи сзади. Жеребцы этого не любят, могут и лягнуть.
От греха подальше я и вовсе отошла от этого лягающегося Шаха, хоть он был и вправду очень красив.
– Ну, мы с Шахом не станем вас ждать, – заявила Ромина, – а то больно уж вы медленные! Давай, милый! – она слегка ударила коня пятками вбок и он, минуя шаг, рванул вперед, в сторону ярко-зеленого луга, который казался бескрайним.
– Смотри, не загони Его Величество, – крикнул ей вслед Хамид. – Пошагай потом по леваде.
Не знаю, услышала ли его Ромина, так быстро она умчалась вдаль.
Тем временем Роя представила мне свою серую в яблоках кобылку:
– Ее зовут Шахназ, переводится как «гордость шаха». Отец говорит, что она твоя соотечественница – орловский рысак. Говорят, в Иране их разводят после того, как ваш русский царь подарил несколько голов Насреддин-шаху.
«Моя соотечественница» была пониже Ромининого Шаха и более коренастой, с красивой длинной челкой, падающей на глаза, прямо как моя. Но вот взгляд ее из-под челки показался мне не слишком добрым.
Роя умчалась вслед за Роминой, а меня позвал хаджи Рухи. Он стоял возле конюшни и махал мне рукой.
– Зайди в jockey-room («жокейская комната» – англ), – пояснил мне Хамид, тебе дадут, во что переодеться и стэк.
Тогда я еще не знала, что такое «jockey-room» и «стэк», но догадалась, придя по зову господина Рухи. Он проводил меня в комнату при конюшне: там на крючках висели седла и еще какие-то принадлежности, а для меня приготовили каскетку, хлыстик, плотные бриджи и высокие кожаные сапоги на плоской подошве.
– Это все Роминино, – заботливо сказал господин Рухи, – должно подойти по размеру. Если сапоги вдруг велики, крикни мне, я принесу носки. Я тут рядом, за дверью, – с этими словами он вышел, оставив меня в жокейской.
Я вдыхала терпкий запах кожи, лошадей и сена, смешивающийся в воздухе с прозрачным горным ветерком, долетавшим в окно – и этот такой простой и такой сложносочиненный аромат навсегда остался для меня запахом свободы.
Я точно знала, что будь здесь, к примеру, моя мама или строгий тренер из группы верховой езды, они бы, возможно, и позволили мне сесть в седло, но своими комментариями, замечаниями и предостережениями точно испортили бы всю красоту момента. А Рухи будто считали меня взрослой. Доверяли мне, хоть я и призналась, что никогда не сидела в седле. Они даже не сомневались, что я справлюсь, и это давало мне силы, задор и уверенность, что я действительно все могу, стоит только захотеть.
Наверное, из-за того раннего ощущения поездки верхом неизменно возвращают мне чувство свободы и осознанного выбора.
Все Роминино жокейское обмундирование мне подошло. Пока я натягивала бриджи и сапоги, разглядела этикетку, на ней стояло фирменное клеймо Guerlain. Такое же обнаружилось и на каске. У мамы были духи этой фирмы, и она часто повторяла, что они очень дорогие и дамские, чтобы я не вздумала подушиться. Но что «Герлен» заодно производят снаряжение для верховой езды, для меня оказалось сюрпризом. Это было первое, что я рассказала папе по возвращении домой. И предположила, что, может быть, это другие «Герлен», не те, что с парфюмом. Но папа сказал, что те самые, они специализируются на парфюмерии, а жокейскую экипировку производят маленькими партиями, только для своих постоянных клиентов.
– Это дорогое удовольствие, – добавил папа задумчиво. – Но раз Рухишки так любят родину, боюсь, о касках от «Герлена» им скоро придется забыть…
В жокейской висело большое зеркало. Я очень понравилась себе в униформе для верховой езды! Повертелась перед зеркалом, достала из-под каскетки свою новую челку, которой пока еще очень гордилась, и вышла пред очи господина Рухи.
Он почмокал языком, как персы обычно выражают высочайшую степень восхищения, и сказал:
– А теперь пойдем знакомиться с Арезу!
У выхода из конюшни стояла невероятной красоты лошадь – темно-коричневая и блестящая как глянец. Она пританцовывала на тонких высоких ногах, нервно подрагивая поджарыми боками и поводя чувственными ноздрями, будто в предвкушении опасности. Она источала такое беспокойство и нетерпение, будто собиралась, не дожидаясь ездока, сорваться с места как стрела и умчаться в ярко-зеленую даль, где скрылись Роя и Ромина. И я бы испугалась, но тут увидела глаза Арезу. Они были иссиня-черными, как ночь, и показались мне испуганными и печальными.
Впервые в жизни я стояла так близко к живой лошади, что чувствовала ее дыхание!
Несколько секунд мы с ахалтекинкой пристально смотрели друг другу в глаза, хотя я едва доставала головой до ее спины и ей пришлось наклонить голову, чтобы меня увидеть. Зато спустя эти считанные секунды я отчетливо поняла, что у нас с Арезу случилась любовь с первого взгляда, и дальше все будет легко.
Остальное было делом техники.
Хамид объяснил мне, где у лошади стремена и как вставлять в них ноги. Как, в каких случаях и зачем делать шенкель – ударять лошадь пятками в бока. Как пропускать поводья между пальцами руки и как натягивать их так, чтобы лошадь поняла всадника, но ей не было больно или обидно. Когда можно пользоваться стэком, а когда это только унизит или разозлит лошадь. Когда нужно проявить настойчивость и применить силу, а когда лучше потрепать по холке и ласково сказать: «Яваш-яваш!» («Тихо-тихо!» – перс).
Если лошадь вдруг «понесла» – помчалась вперед, не слушаясь всадника – надо не тянуть поводья на себя, а «заводить ее на вольт» – тянуть один из поводьев, правый или левый, чтобы она вынуждена была заходить на круг и терять скорость. Хамид пояснил, что если на скорости, желая остановить лошадь, резко потянуть поводья на себя, лошадь вынуждена будет резко запрокинуть голову назад, что может ей не понравиться и она встанет на дыбы. Это называется «свечка» и означает, что лошади не нравится тот, кто на ней сидит, и она намеренно хочет избавиться от всадника. И чаще всего ей это удается: если лошадь делает «свечку» на скорости, падают даже самые опытные наездники.
Завершая инструктаж, Хамид сказал, что поводья, стремена и кнут существуют, чтобы направлять лошадь, задавая ей нужный вектор, а не для того, чтобы дергать ее в разные стороны. Лошади – очень умные существа и всегда слушаются наездников, от которых исходит мудрость и сила. А по-настоящему мудрый и уверенный в своей силе человек никогда не будет без дела демонстрировать свою власть над лошадью – просто так тянуть поводья, давать шенкель на всякий случай, чтобы не расслаблялась, или напоказ стегать кнутом. Еще лошади чувствуют доверие к себе и испытывают уважение к ездоку, который им доверяет.
– Короче, ты ее уважаешь, она тебя уважает! – закончил лекцию Хамид. – А теперь давай садись! А то болтаем только!
Слушая Хамида, я вдруг подумала, что я тоже немного лошадь. Я не против того, чтобы слушаться, но только если наставник мудро направляет, а не просто пинает тебя в бока, показывая, кто тут главный. Или хлещет хлыстиком в профилактических целях, как ходжа Насреддин в любимой папиной истории. Мой папа любил рассказывать, как Ходжа вдруг ни с того ни с сего начал лупить свою дочь, когда она собралась к реке по воду. Никто не понял, в чем она провинилась. А Насреддин пояснил: «Такая растяпа, как моя дочь, точно разобьет по дороге кувшин, поэтому я решил наказать ее заранее!»
Хаджи Рухи подсадил меня на Арезу, а вернее, закинул. На мгновение мне стало страшно, так высоко я оказалась. Но тут же почувствовала под собой мощное тело ахалтекинки и подумала, что я ей доверяю. Она большая, красивая и сильная, зачем ей меня обижать? И я ее не обижу, я хоть и маленькая, но тоже красивая и сильная.
Хамид подтянул стремена, чтобы мне удобно было упираться в них самой широкой частью ступни, и взял Арезу под уздцы.
– А теперь давай небольшой шенкель! – скомандовал он.
Едва я коснулась пятками боков Арезу, как она вздрогнула, повела шеей и пошла вперед. Это был медленный шаг, но мне казалось, что я лечу! Я испытывала восторг полета, торжество управления живым существом и радость взаимного доверия одновременно! Эта гордая и своенравная лошадка покорно несла меня на себе и слушалась моих команд. Я могла повернуть ее влево, и вправо, и «пустить на вольт» – развернуть на 180 градусов. Все это мы проделали в леваде – огороженном загоне – куда Хамид привел Арезу под уздцы со мной в седле. Там он отпустил лошадь, но все время находился рядом со стэком в руках.
Я самостоятельно прошагала три круга. Хамид похвалил меня за красивую посадку в седле и спросил, не боюсь ли попробовать поехать рысью?
Я спросила, что это?
Хамид пояснил, что рысь бывает строевая и очень смешно попрыгал, изображая ее. И еще полевая, более размашистая – и снова попрыгал, еще смешнее. Арезу подозрительно косила на него своим иссиня-черным глазом. Когда Хамид показал галоп-карьер, помчавшись вдоль левады, как конь, я покатилась со смеху, а Арезу заржала, в самом прямом смысле. Вскинула голову и издала короткое гортанное ржанье.
– Она говорит, что у меня неправильный галоп! – перевел с лошадиного Хамид. – Ну что, пробуем?
– Пробуем! – храбро отозвалась я.
Хамид объяснил, как при рыси надо слегка привставать в стременах в такт движениям лошади, чтобы не плюхаться на нее как мешок с овсом. Тут я вспомнила «тюфяк с дерьмом», подслушанный на «Урожае», и пообещала ни за что не плюхаться!
– Это как в танце, – объяснял Хамид, – партнер ведет, дама слушается, а ритм задает музыка. А в верховой езде ты одновременно и дама, и музыка. Ты задаешь ритм, но ведет лошадь, а ты под нее подстраиваешься. Я понятно сказал? – усомнился Хамид в ясности для меня своего поэтического сравнения.
Я уверенно кивнула. Я действительно все поняла – и про танец, и про музыку, хотя еще ни разу в жизни не танцевала с партнером. Ну, кроме нашего группового танца маленьких лебедей в марлевых пачках.
Это было настоящее волшебство: Хамид отпустил поводья, я дала Арезу легкий шенкель и мы с ней в едином порыве вспорхнули полетели вдоль левады. Это было восхитительно! Я быстро вошла в такт движениям Арезу и не испытывала неудобства. Было немного страшно от того, что она высокая, но я чувствовала, что нарочно Арзу меня не скинет. А сама я не упаду, потому что крепко держусь за поводья и ощущая сталь стремян серединой ступни – все, как учили.
Я не знаю, сколько прошло времени. Я бы так и скакала до бесконечности по этой восхитительно-мягкой леваде, на этой мощной, но послушной ахалтекинке, и неестественно-зеленый холм Душан-Таппе с его игрушечными домиками крутился бы вокруг меня, как в танце. Я ощущала внутреннюю мощь лошади, она передавалась мне будто изнутри, ветерок в лицо давал ощущение полета, взгляд ни во что не упирался, кроме бескрайних зеленых просторов и гор на горизонте… Это было глубокое, серьезное и совсем не детское чувство. Испытав его единожды, я пронесла его через всю свою жизнь. И верховая езда в ней стала чем-то особенным, ни с чем не сравнимым.
Когда Хамид снял меня с Арезу, ноги меня не держали. Это было неожиданно. Сидя в седле, я не ощущала никаких неудобств. А тут они будто разъезжались в стороны. Хамид сказал, что это с непривычки и скоро пройдет. Он усадил меня на скамеечку у левады, сказав, что скоро приедут его сестры и накроют обед. А пока они с отцом тоже проедутся.
Хамид и господин Рухи ловко вскочили в седла и умчались в сторону дальнего луга. Я смотрела вслед ладным фигурам всадников на статных, будто точеных, лошадях и думала о том, как прекрасно быть сильным, мудрым и красивым. И чтобы вокруг вот так сияло солнце, и зеленел луг, и люди улыбались и шутили, и говорили друг другу только хорошее.
Вскоре прискакала разрумянившаяся Ромина, лихо спешилась и сообщила, что сейчас у нас будет пикник в дальней беседке под чинаром. Сейчас только она отведет Шаха в стойло и сбегает в машину за корзиной с ланчем. Я вызвалась ей помочь, но не смогла даже встать, ноги меня не слушались. Подружка ушла, ведя Шаха под уздцы, и ласково поглаживая его по холке.
Когда Ромина вернулась, я сладко дремала, привалившись к ограде левады. Так она мне потом рассказала. Я была настолько полна новыми ощущениями, что мне снова потребовалось их «переварить» и разложить по полочкам. А я в этих случаях всегда засыпаю, проверено не раз.