Тут я должен кое-что уточнить. Фарамон и милая Матильда так искренне восхищались моей догадливостью, что это, признаться, немного вскружило мне голову… Мы шли по узким улочкам, сердца наши колотились, предвкушая предстоящие опасности, и сомнения охватили меня лишь в тот момент, когда впереди показался дворец Ка-Реццонико.
Ну конечно, XIXII – это было никакое не имя, а… Как же я, гениальный де Жанвье, не догадался раньше?
– Точно! – воскликнула Матильда, стукнув себя по лбу. – Это ведь римские цифры! Смотрите, тут есть дефис, просто он почти стёрся. Тут написано не XIXII, а XIX – II – это дата. 19 февраля!
– Но 19 февраля – это сегодня! – сказал Фарамон, который вообще всегда очень быстро соображает.
Он бросился бежать, по-обезьяньи болтая руками с моими сумками.
Я галантно замыкал шествие, тяжело дыша и обливаясь потом, несмотря на зимнюю прохладу.
Ка-Реццонико находится на правом берегу Большого канала. Из моего путеводителя следует, что внушительное здание дворца было построено в XVII – XVIII веках, а в настоящее время там хранятся коллекции живописи. Достигнув билетных касс, куда стекалась толпа туристов, мы принялись искать глазами подозрительного Мюллера в тирольской шляпе – других его отличительных особенностей мы не знали.
Однако вокруг были только самые обыкновенные туристы, вооружённые путеводителями, точно такими же, как у меня.
– Ну что ж, – вздохнул Реми. – Придётся набраться наглости и спросить.
Мы провели экстренный военный совет. Наглость – это у нас было по части Фарамона; я же довольствовался тем, что дал ему несколько лингвистических рекомендаций. Всё напрасно. Он вернулся от окошка кассы раздосадованный.
– Ничего не получится, – буркнул он. – Он ни слова не понимает.
– Подожди, я с тобой.
На этот раз кассир должен понять, что имеет дело не абы с кем.
– Ubi est quidam cum capello tyroliano?[11] – отчётливо произнёс я на безупречной латыни.
– Scusi, non capisco. Non capisco[12], – забубнил в ответ сотрудник музея на неподражаемом ломаном латинском, свойственном местным жителям.
– Дайте я попробую, – сказала Матильда. – Per favore, signor, cerchiamo un uomo con un cappello tiroliano[13].
– No, non l’ho visto. Ci sono molti turisti oggi, signorina[14].
– Что он сказал?
– Я не очень хорошо поняла, – прошептала Матильда, прежде чем одарить натянутой улыбкой своего любезного собеседника. Впрочем, он уже переключил внимание на следующего посетителя и её улыбки не увидел.
– Ладно. Тогда давайте искать П. Лонги.
– Хорошо. Но как мы его узнаем?
– По-моему, это очевидно, – сказал я. – Наверняка П. Лонги – крайне подозрительный персонаж. К тому же, поскольку он пришёл сюда на встречу с Мюллером, он будет единственным посетителем во всём музее, который не станет носиться как сумасшедший от одной картины к другой.
Ну и ещё я добавил:
– Только надо, чтобы кто-нибудь присмотрел за сумками. Могу взять это на себя…
– По-моему, ты просто трусишь, – отозвался Фарамон. – Лично я пошёл. Оставайся тут, если хочешь.
Сказано – сделано. Я остался на посту рядом с вещами, а они поднялись по широкой парадной лестнице дворца и исчезли из виду. На мой взгляд, совершенно абсурдная затея.
Может, Пэ-Пэ Дежавю прав? Сегодня произошло уже столько всего – чувствую себя шариком для пинг-понга. За несколько часов мы успели потерять учителя, документы и незнакомца из поезда, расшифровать тайное послание, прокатиться зайцем на вапоретто и объесться сладкими булками в компании голубей на площади Сан-Марко…
Многовато для обычного утра обыкновенных школьников. А теперь мы ещё к тому же затеяли облаву в старинном венецианском дворце – выслеживаем персонажа, про которого совершенно ничего не знаем, и своими необдуманными действиями, возможно, ставим под угрозу жизнь месье Корусанта.
Короче говоря, ведём себя как выскочки-недоумки. Но обратного пути нет: теперь во что бы то ни стало надо отыскать этого самого Лонги и надеяться, что он приведёт нас к учителю.
Представляю себе лицо директора школы, когда он узнает, что мы потеряли одного из его лучших преподавателей – потеряли, как будто это какой-нибудь носок! Сначала уши директора из розовых превратятся в алые, а потом и щёки его, и лоб станут совершенно красными – боюсь, зрелище будет не для слабонервных.
– Если уже Фарамон начал выигрывать конкурсы, – сказал директор за несколько дней до нашего отъезда, – значит, нужно готовиться к трагедиям вселенского масштаба.
Директор даже представить себе не мог, насколько верными окажутся его слова. Я уже заранее видел заголовки в газетах: «ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ УЧИТЕЛЯ ГДЕ-ТО МЕЖДУ ФРАНЦИЕЙ И ИТАЛИЕЙ» – «В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕГО ВИДЕЛИ В 20:15 – НЕ БЫЛ ЛИ ОН СЛИШКОМ СТРОГ К СВОИМ УЧЕНИКАМ?» или «ПОТРЯСАЮЩИЕ ПОДРОБНОСТИ ВЕНЕЦИАНСКОГО ДЕЛА: ДИРЕКТОР ШКОЛЫ ОБВИНЯЕТ В СЛУЧИВШЕМСЯ ВТОРОГОДНИКА ИЗ 7 „Б“!»
Все шишки, конечно, как обычно, посыплются на меня. Мне не привыкать. У нас в школе дня не проходит, чтобы кто-нибудь не вспомнил имени Фарамон. Вот только на этот раз я совершенно ни при чём. Если кому-то понадобилось организовать исчезновение учителя, то я мог бы предоставить несколько имён – даже целый список! А месье Корусант – отличный учитель, и я бы с радостью предложил вместо него похитителям пару-тройку других…
Вот только кто же они такие, эти похитители? Зачем Мюллер явился в Венецию? Когда мы найдём Лонги (если, конечно, мы его вообще найдём), не факт, что он приведёт нас к месье Корусанту. Что же до встречи, назначенной в записке… Нет, Пэ-Пэ прав: надо нам убираться отсюда и идти прямиком в консульство.
Если бы не Матильда, я бы наверняка не выдержал и ушёл. Дворец оказался нереально огромным, залы тянулись друг за другом какой-то бесконечной чередой, на стенах висели картины в рамах – в общем, тихий ужас. Но Матильда всё приговаривала: «Давай ещё тут посмотрим», – и я шёл за ней. Мы переходили из зала в зал и всматривались в лица посетителей, которых становилось всё меньше: музей с минуты на минуту закрывался на обед.
– В конце концов мы его найдём, – упрямо повторяла Матильда. – Думаю, тут есть ещё этаж. Как раз успеем обойти.
Но на третьем этаже почти никого не было. Мы прошли через зал с фресками, спальню с крошечной кроваткой – наверное, тут когда-то жил карлик. Рядом со спальней располагалась комната с китайской позолоченной мебелью, совсем как в доме у моей тёти Марселины – у неё тоже есть такие вещи, которые ни один нормальный человек не стал бы держать у себя.
Я так находился, что даже ноги заболели. Ну и вообще был уже почти час, а в час музеи закрываются на обеденный перерыв: пора было признаться себе, что мы никого не найдём.
– Ладно, – сказала Матильда. – Спускаемся.
В вестибюле мы обнаружили Пэ-Пэ: он развалился на сумках и безмятежно дрых. Нас всех, конечно, подкосили переживания этого длинного утра. Но музей закрывался, надо было снова брать вещи в руки и дальше петлять по узким улочкам. А тут ещё вдобавок полил дождь.
Люси, как было бы здорово, если бы ты была здесь! Нет ничего печальнее, чем Венеция в дождь. Повсюду мостики, каналы, в которых не отражается солнце, по ним только стучит дождь – по ним и ещё по брезенту, укрывающему гондолы, которые мягко покачиваются на воде. Темнота такая, словно настала ночь, и я почти не вижу, что пишу.
Понедельник. В прошлом году в это время мы сидели в школьном саду и ели бутерброды, дожидаясь физкультуры. Ты не представляешь, как я по вам скучаю. В новой школе никакого сада нет, только пустой двор с футбольной коробкой и малюсенький газончик, по которому запрещено ходить… Эх, зачем, ну зачем родители решили переехать?!
Ладно, чего уж теперь плакать: сделанного не исправишь. Но иногда на меня находит даже на уроках – недавно классный руководитель сказал, что, несмотря на хорошие результаты в учёбе, пока не может поздравить меня с успехами, потому что мне ещё надо поработать над собой, чтобы адаптироваться и интегрироваться в жизнь класса.
– Я рад, что вы отправляетесь в путешествие вместе с Фарамоном и де Жанвье, – добавил он. – Они очень разные, но оба – замечательные, и я уверен, что в путешествии вы подружитесь.
Хуже этих слов ничего и придумать было нельзя, я даже чуть не раздумала ехать! Терпеть не могу, когда мне навязывают друзей, и если бы не возможность побывать в Венеции…
Впрочем, теперь это уже не важно. Всё кончено. Мы сидим под навесом, пережидаем дождь, а потом пойдём в консульство. Больше нам ничего не остаётся. Придётся им про всё рассказать: про месье Корусанта, про тайное послание, про то, почему мы не сообщили о случившемся родителям, и про всё остальное – думаю, это будет не самый приятный разговор. Представляю, как рассердятся мама и папа, – боюсь, теперь мне можно попрощаться с мечтой провести каникулы с тобой.
Когда ты получишь это письмо, я буду уже в Париже, и единственное, что меня утешает, – это мысль, что дома меня, возможно, будет дожидаться весточка от тебя…
О, вон Реми идёт обратно, весь мокрый насквозь, но зато с пиццей и колой. На некоторое время покидаю тебя, умираю от голода!
Венеция на карте похожа на голову слона. Большой канал, протекающий посередине, очерчивает контур глаза и рта, а маленькие каналы рисуют вокруг хитросплетение вен. Там, где начинается хобот, расположена площадь Сан-Марко – та самая, где мы потеряли нашего незнакомца. А напротив, отделённый другим каналом, находится остров Джудекка, которым слон как будто защищается от лагуны.
Если я правильно понял указания путеводителя, консульство Франции располагается у самого рта слона, на берегу канала острова Джудекка.
Выйдя из Ка-Реццонико, мы наугад пустились в путь по неизвестным улицам, и скоро я окончательно перестал понимать, где мы находимся. Моё прославленное умение ориентироваться на местности не устояло перед дождём, путаницей улиц и мозолями на ногах.
– Пэ-Пэ, – вдруг сказал Фарамон, – я уверен, что мы уже проходили мимо этой штуковины.
– Эта штуковина, как ты изволил выразиться, называется церковь Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари, и, если я не ошибаюсь, это один из прекраснейших образцов средневековой готической архитектуры.
– Пф, подумаешь! Церковь – она и есть церковь, – сказал Фарамон. – К тому же этот твой прекраснейший образец находится вдали от нашего маршрута. Мы уже полчаса ходим по кругу.
– Если ты так хорошо знаешь город, возьми карту и сам разбирайся!
Нет, ну правда: если ты полный ноль в географии, зачем лезть с советами к другим? Я чувствовал, как постепенно лишаюсь своего легендарного терпения, тем более что мы всё-таки заблудились.
– И вообще, если бы не твои нелепые догадки, мы бы сюда не забрели, – добавил я.
– Хочу тебе напомнить, что мы голосовали. А если бы ты не притащил с собой столько барахла, мы бы не потеряли Мюллера…
В величественной атмосфере вечного города мелочность Фарамона была попросту смешна. Мы словно находились в театральных декорациях: все эти старинные фасады, намокшая под дождём мостовая, небо, по которому проплывали розовые и голубые облака. Над крышами летали голуби, и прямо из глубины очередной узкой улочки в призме многоцветных паров поднималась ослепительной красоты радуга.
Но Фарамон всего этого, понятное дело, не замечал. Нашу маленькую компанию охватило уныние, и восхитительная сплочённость, которую мы проявляли в минуты чрезвычайной опасности, стала демонстрировать первые признаки слабости, что было поистине печально.
– Всё равно, – мрачно молвил Фарамон. – Если в школу отправили письмо с требованием выкупа за месье Корусанта, все уже в курсе. Нам достанется по полной программе.
– Это точно, – сказал я. – Можно никуда не спешить.
– Нужно купить газету, – предложила Матильда. – Узнаем, пишут об этом или нет.
– «Купить-купить!» – передразнил я её. – Конечно, платить-то не вам!
Против воли я подчинился и достал деньги – и, уж не знаю почему, при виде купюр, которые мне вручили родители в миг расставания, на глаза навернулись слёзы. Нет-нет, мне не было жалко денег, не подумайте: просто я вдруг ужасно соскучился по своим родным. Я как будто отдавал свитер, связанный матерью, знак родительской привязанности, нечто такое, что долго принадлежало моей семье.
Матильда вернулась огорчённая.
– Нашла только вот это. На французском больше ничего нет.
Она купила газету под названием «Женевский сплетник». Я хорошо знал это издание, потому что мой отец на него подписан – ради биржевых сводок.
Без особой надежды мы пробежали глазами заголовки. Опять мимо…
– Ой, подождите! – вдруг воскликнула Матильда. – Кажется, что-то есть!
Она ткнула в фотографию абсолютно лысого мужчины лет пятидесяти, чьё лицо наполовину скрывала огромная сигара.
– Чудовищно, – согласился я. – Но я не понимаю…
– Читайте! Подпись к фотографии!
Мы с Фарамоном одновременно удивлённо вскрикнули. Под снимком было указано имя, которое мы уж никак не ожидали встретить в прессе…
Если это было совпадение, то абсолютно непостижимое!
– Мюллер! Человек из тайного послания! – воскликнул Фарамон.
Как такое вообще было возможно? Я не сводил глаз с фотографии и лишь изумлённо моргал. «Хайнц Мюллер, известный коллекционер, у себя на вилле близ озера Леман», – так выглядела подпись под фотографией. А ниже располагалась небольшая заметка, на которую мы с Матильдой набросились и принялись жадно читать, пока Фарамон бубнил себе под нос и медленно водил пальцем по строчкам.
Хайнц Мюллер, миллионер и коллекционер, является, бесспорно, одним из самых загадочных персонажей нашей эпохи. О происхождении его баснословного состояния ходят самые противоречивые слухи, и в авторитетных кругах считается, что он входит в число богатейших людей в мире.
Являлся ли Хайнц Мюллер, как утверждают некоторые, одним из тех, кто секретно финансировал Третий рейх[15]? Этот период его жизни покрыт густой завесой тайны.
Сегодня он отошёл от дел и живёт в уединении своей виллы на берегу озера Леман неподалёку от Женевы, в компании доберманов и коллекции работ итальянской школы живописи, не имеющей равных во всей Европе. Его последние приобретения взвинтили цены на художественных рынках Лондона и Парижа – никогда ещё частные коллекционеры не совершали столь дорогих покупок.
Впрочем, никто не может оценить теперешний состав его коллекции: ревностно охраняемые за стенами неприступной крепости сокровища художественного наследия недоступны как для широкой публики, так и для журналистов. Нам остаётся лишь удивляться необъяснимой страсти, толкающей этого человека на приобретение баснословного множества шедевров, которые превращают его виллу в самый богатый личный музей во всём западном мире…
– Давайте не будем радоваться раньше времени, – сказал Фарамон, когда к нам постепенно вернулся дар речи. – Нет никакой уверенности в том, что это именно наш Мюллер… К тому же человек в поезде был высокий и довольно худой.
– Швейцарец, итальянская живопись, имя, всё сходится! Не может быть, чтобы это было просто совпадение!
– Мы ошиблись в рассуждениях, вот и всё, – сказала Матильда. – Мюллер – это не человек из поезда, а тот, кто написал сообщение.
– Тогда выход у нас один, – сказал Фарамон. – Вернуться во дворец Ка-Реццонико.
В это самое мгновение, словно для того чтобы нас приободрить, солнце пробилось сквозь тучи и осветило площадь лучом, состоящим из миллиона золотистых капель.
Но никто из нас этого не заметил.
На этот раз нам не составило труда найти дорогу. Новое открытие как будто придало Пэ-Пэ сил, он бежал впереди, уткнувшись носом в свой знаменитый путеводитель. Матильда радостно мне улыбалась, выглядывая, словно ласточка, из-под капюшона своей огромной куртки. Одним словом, жизнь снова была прекрасна…
Если бы я знал, к каким опасностям мы так беззаботно бежим, я бы, наверное, поседел.
Залитый солнцем, Ка-Реццонико выглядел совсем по-другому. «Ка» на местном наречии означает сокращение от слова «каса» – «дом», а Реццонико – это фамилия семьи, для которой дом был построен. Ну, по-моему, уж лучше так, чем вилла под названием «Мой славный уголок», как у дяди Фирмена. Будь здесь моя мама, она бы точно сказала, что такие огромные комнаты – это ж сколько пыли, но в те времена у них были слуги, да и вообще, вряд ли у нас когда-нибудь будет дом вроде этого, так что…
Вот о чём я думал, опять поднимаясь по лестнице дворца. На потолке картины, очень похожие друг на друга, изображали разные сцены из мифологии. Пэ-Пэ делал вид, что любуется живописью, а сам, понятно, таращился на голых женщин – Венеру, Диану с луком и разных других богинь, которые, похоже, устроили пикник под ивами в окружении целой толпы ку-бидонов[16], – это такие толстяки типа Пэ-Пэ, только с крыльями. Нарисовано было настолько ярко, что казалось, краска ещё не высохла: так и хотелось потрогать пальцем.
Народу теперь было ещё больше, чем с утра, целые группы двигались из зала в зал длинными вереницами, и искать П. Лонги было почти невозможно. Как его вообще можно найти в такой толпе народу? И даже если нам это удастся, мы что же – подойдём к нему и как ни в чём не бывало спросим, не он ли похитил месье Корусанта и не будет ли он так любезен, пожалуйста, вернуть учителя, чтобы нам не досталось от директора?
Мы разделили этажи: Пэ-Пэ остался внизу с сумками, Матильда поднялась на второй, а я взял на себя третий. Слоняясь по доставшимся мне комнатам, я наткнулся на небольшой зал, которого в прошлый раз мы с Матильдой не заметили. На стенах висели картины – штук тридцать, не меньше. На одной из них был изображён носорог в окружении венецианцев в масках, треуголках и карнавальных плащах.
Посреди комнаты, на удивление пустынной, стоял мольберт, и перед ним сидел человек. Наверное, это был студент художественного училища – у нас в Париже в Лувр такие тоже часто приходят со своими холстами и копируют полотна мастеров под чутким надзором музейных смотрителей. Я замечал, что обычно люди с бóльшим интересом разглядывают копии студентов, чем сами шедевры… Только вот, честно говоря, для студента этот человек был слегка староват. Вооружившись парой кистей, он нанёс на холст последние штрихи и обернулся, широко мне улыбнувшись.
– Wunderbar![17] – проговорил он, обводя рукой висящие на стенах картины.
Надо заметить, что языки – не самая моя сильная сторона. Он, видимо, это заметил, потому что добавил с сильным акцентом:
– Красота, не так ли?
Ах! Лонги – великий художник, я-я![18]
Я чуть не грохнулся на месте… Лонги! Да как же это мы раньше не догадались?!
А Пэ-Пэ-то там внизу со страху умирает! Просто цирк! Мы готовились к встрече с опасным международным гангстером, а это оказался… художник!
Безобидный венецианец, который жил лет двести тому назад!
Ведь именно это имя значилось на медных табличках, прикреплённых под картинами. Зал был увешан работами П. Лонги, а мы с утра пробежали мимо, ничего не заметив.
– Умопомрачительно, Фарамон! – восхитился Пэ-Пэ, когда я сообщил друзьям о находке.
Меня прямо-таки распирало от гордости. Но главной наградой были улыбка Матильды и её огромные вспыхнувшие глаза, когда она посмотрела на меня и сказала:
– Слушайте, но ведь это всё меняет! Если незнакомец из поезда приехал сюда не потому, что у него была назначена встреча, значит…
– «Пьетро Лонги, – перебил её Пэ-Пэ, с умным видом зачитывая информацию из путеводителя и слюнявя палец, чтобы перевернуть страницу. – Венецианский художник, родился в 1701 году, умер в 1785-м. Известен жанровыми сценами (каковой является, например, знаменитый „Носорог в Венеции“), в которых с юмором и правдивостью отражена светская жизнь его эпохи. В своей самой известной работе, „Ридотто“, художник выразил всю…»
– Ну ладно, потом дочитаешь, говорящая энциклопедия! Вот если бы ты всё это утром прочитал. Пойдёмте, я вам покажу.
Мы взлетели на третий этаж, перемахивая через несколько ступенек сразу.
– Ого, надо же, студент уже ушёл… Вот «Носорог», а вон там дальше – «Ридотто». Твой путеводитель нам ни к чему, старина, тут все картины подписаны.
– Если Мюллер – тот, за кого мы его принимаем, – сказала Матильда, – и если незнакомец из поезда должен прийти сюда, как указано в записке, то становится очевидной цель его визита.
Я признался, что лично мне причина не становилась очевидной.
– Ну ведь ясно же: Мюллер – коллекционер, и к тому же очень подозрительный тип! Лонги – художник. А значит, Мюллер отправил типа из поезда сюда с одной-единственной целью…
– …украсть картину Лонги! – воскликнул Пэ-Пэ, которому непременно нужно было первым произнести что-нибудь умное. – Блестяще! И как только я сам до этого не додумался!
– Ладно, – сказал я. – Значит, мы с вами напали на банду похитителей картин. Но при чём тут месье Корусант?
– Возможно, он что-то обнаружил. А может, он вообще секретный агент, который скрывался под маской скромного учителя и вёл подпольную шпионскую жизнь, полную тревог и опасностей!
– Слушай, Пэ-Пэ, это ты со своими бреднями полон тревог и опасностей! Дай нам с Матильдой сосредоточиться и всё как следует обдумать.
Но вообще-то всё и так уже было обдумано. Я посмотрел на Матильду и понял, что наши мысли совпадают. Оставалось только угомонить Пэ-Пэ, что она и сделала, взяв его под руку.
– Если верить записке, – сказала она, – картина будет украдена сегодня, 19 февраля. И, по-моему, совершенно ясно, что надо делать.
– Правда? – скептически ухмыльнулся Пэ-Пэ. – Интересно знать, что же.
– Ну… – протянула Матильда, прищурившись. – В общем… Нам нужно здесь переночевать.
– Во дворце?
– Во дворце.
– Ясно, – сказал Пэ-Пэ совершенно спокойно. – У меня есть план.
Теперь уже мы с Матильдой уставились на него, разинув рты.