полная версия

Жан-Батист-Бартелеми Лессепс
Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Полная версия

Предисловие

Эта книга – всего лишь дневник моих путешествий. Я не стремился предвосхитить суждение моего читателя и не претендовал на его снисходительность, уверяя его, что вовсе не собирался писать никакой книги. И надеюсь, что мой рассказ не будет менее интересным, когда станет известно, что единственным побуждением к его написанию была необходимость заполнить свободное время, и что моё тщеславие не простиралось дальше того, чтобы правдиво описать моим друзьям трудности, с которыми мне пришлось столкнуться, и рассказать о наблюдениях, которые я сделал на своем пути. Нетрудно будет заметить, что я писал урывками, часто небрежно, а иногда тщательно – как позволяли обстоятельства, или в зависимости от того, насколько сильные впечатления производило на меня то, что в тот момент меня окружало.

Сознавая свою неопытность, я считал своим долгом не упускать ни малейшей возможности удовлетворить своё любопытство, как будто предвидел, что меня призовут к ответу за потраченное время и знания, которые я имел возможность приобрести. Боюсь только, что скрупулёзная точность, в рамки которой я себя заключил, не придала моему повествованию большого изящества и разнообразия.

События, относящиеся лично ко мне, настолько связаны с предметом моих заметок, что я не заботился о том, чтобы скрывать это. Поэтому меня вполне можно упрекнуть в том, что я слишком много говорил о себе, но это – надо признать – главный грех всех путешественников в моём возрасте.

Кроме того, я готов обвинить себя в частых повторениях, которых избежало бы более опытное перо. В некоторых вопросах, особенно в отношении путешествий, едва ли можно избежать однообразия стиля. Чтобы нарисовать одни и те же предметы, нам приходиться использовать одни и те же цвета; следовательно, похожие выражения периодически повторяются.

Задержка с публикацией этого дневника требует некоторого объяснения. Несомненно, я мог бы выпустить его в свет раньше, и это был мой долг, но чувство признательности не позволяло мне делать этого до возвращения графа де Лаперуза. «Что значит моё путешествие? – спрашивал я себя. – Для публики это всего лишь довесок к важной экспедиции этого джентльмена, а для меня же это почётное свидетельство его доверия». Эти соображения побуждали меня в первую очередь предоставить отчёт моему капитану. В этом был также и мой собственный интерес. Как бы я был счастлив, если бы, разрешив опубликовать мои приключения в качестве дополнения к его путешествиям, он соизволил сделать меня своим соратником! Признаюсь, этот апофеоз моего честолюбия был единственной причиной моего промедления.

Увы, после года нетерпеливого ожидания оказалось, что желаемое всё ещё далеко! С момента моего приезда не прошло и дня, чтобы я не вспоминал об «Астролябии» и «Буссоли». Как часто, пересекая в воображении моря, которые им предстояло проплыть, я пытался проследить их продвижение от порта до порта, вычислить их задержки и измерить все перемены их курса!

Когда в момент прощания на Камчатке офицеры наших судов скорбно обнимали меня, как безнадёжно потерянного, кто мог сказать, что я вернусь на родину, а многие из них никогда больше не увидят её, и что я сам пролью слезы над их судьбой!

В сущности, я едва успел обнять мою семью и поздравить себя с успехом моей миссии, как донесение о наших несчастьях на Островах Мореплавателей^[1] наполнило моё сердце скорбью и печалью. Виконта де Лангля, этого храброго моряка и верного товарища, друга нашего командира, человека, которого я любил и уважал, как своего отца, больше нет! Моё перо отказывается описать его трагическую кончину, но моё чувство благодарности говорит мне, что воспоминание о его добродетелях будет вечно жить в моем сердце.

Читатель, кто бы ты ни был, прости это невольное излияние моего горя. Если бы ты знал того, кого оплакиваю я, ты бы смешал свои слезы с моими и, как и я, молил бы небо, чтобы ради нашего утешения и во славу Франции командир экспедиции и те из наших храбрых Аргонавтов, которых она сохранила, могли скорее вернуться домой. Ах! Если бы, пока я пишу, попутный ветер наполнил их паруса и направил к нашим берегам! – Да будет услышана эта молитва моего сердца! Пусть день, в который эти строки будут напечатаны, будет днём их возвращения!

Глава I

Я получаю депеши и схожу на берег – Отправление фрегатов – Невозможность добраться до Охотска до открытия санного пути – Описание Петропавловской гавани – Природа – Климат – Реки Авачинской бухты.

Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я вступил в самый памятный период моей жизни. Сколь бы долгой и счастливой ни будет ещё моя карьера, я сомневаюсь, что мне суждено когда-нибудь побывать в столь же славной экспедиции, как та, в которой в настоящее время участвуют два французских фрегата: «Буссоль» и «Астролябия». Первым командует граф де Лаперуз, начальник экспедиции, а вторым – виконт де Лангль^[2].

Это кругосветное путешествие вызывало живейший интерес, все с нетерпением и любопытством ждали известий от этих прославленных мореплавателей из стран и морей, куда послала их Франция и вся Европа.

Для меня было лестно получить от графа де Лаперуза привилегию сопровождать его более двух лет, и ещё более я был обязан ему за честь доставить его донесения во Францию по суше! Чем больше я размышляю об этом ещё одном свидетельстве его доверия, тем больше чувствую, чего требует такое поручение и насколько я не был к нему пригоден; я могу только приписать его предпочтение необходимости выбора для этого путешествия человека, который жил в России и мог говорить на её языке.

6 сентября 1787 года королевские фрегаты вошли в порт Петропавловская гавань^[3] в Авачинской бухте на южной оконечности полуострова Камчатка. 29-го числа мне было приказано сойти с борта «Астролябии», и в тот же день граф де Лаперуз сообщил мне свой приказ и вручил донесения, которые мне предстояло доставить во Францию. Его забота обо мне не ограничилась обеспечить меня самыми необходимым для безопасности и удобства моего путешествия; он дал мне также заботливые отеческие советы, которые никогда не изгладятся из моего сердца. Виконт де Лэнгль был так же добр и присоединился к нему, оказав мне ряд полезных услуг.

Позвольте мне здесь воздать должное верному спутнику опасностей и славы графу Лаперузу за то, что он всегда был мне советником, другом и отцом.

Вечером я простился с моим командиром и его достойным коллегой. Судите сами, как я страдал, когда провожал их к ожидавшим их шлюпкам! Я не мог ни говорить, ни расстаться с ними; они по очереди обнимали меня, а мои слезы выдавали моё душевное состояние. Моя скорбь о том, что я оставляю их, не поддаётся описанию. Офицеры, находившиеся на берегу, тоже попрощались со мной: они были взволнованы, молились о моей безопасности, всячески утешали меня и старались помочь, как только могли. Из их объятий я был передан в руки полковника Козлова-Угренина^[4], коменданта Охотска, которому граф де Лаперуз рекомендовал меня скорее как своего сына, чем как офицера, которому поручены его депеши.

С этого момента я был всецело обязан этому русскому коменданту. Тогда я ещё не знал всех достоинств его характера, непрестанно склонного к добрым поступкам, которыми я с тех пор имел столько поводов восхищаться^[5]. Он отнёсся к моим чувствам с предельной вниманием. Я заметил слезу сочувствия и в его глазах, когда шлюпки отчалили, и мы следили за ними, покуда они не скрылись из глаз, после чего он проводил меня до своего дома и не жалел сил, чтобы отвлечь меня от грустных размышлений. Трудно представить, что я испытывал в эту минуту, для этого необходимо оказаться в моем положении и остаться одному в этих едва открытых местах, в четырёх тысячах лье от моей родной земли. Даже без этого огромного расстояния мрачный вид страны, где я очутился, достаточно ясно предсказывал, что мне придётся вынести во время моего долгого и опасного пути. Но вскоре приём, оказанный мне жителями города, и любезность господина Козлова и других русских офицеров мало-помалу сделали меня менее чувствительным к отъезду моих соотечественников.

Утром 30 сентября, при благоприятном ветре, фрегаты подняли паруса и уже через несколько часов исчезли за горизонтом. С этим ветром они продолжали плыть ещё несколько дней. Я высказал в душе самые искренние пожелания всем моим друзьям на борту – последний печальный знак моей благодарности и привязанности.

Граф де Лаперуз одобрял мою самостоятельность, но в то же время настоятельно рекомендовал мне оставаться под опекой господина Козлова, что вполне соответствовало моим желаниям. Комендант обещал проводить меня до Охотска, где находилась его резиденция, и куда он должен был немедленно отправиться. Я был рад, что отдан в такие хорошие руки, и не постеснялся беспрекословно принять его предложение.

Его намерение состояло в том, чтобы добраться до Большерецка^[6] и подождать там, пока не установится санный путь, который бы существенно облегчил наше путешествие в Охотск. Переход по морю тоже был не менее опасен; кроме того, для этого не было ни одного судна ни в Петропавловской гавани, ни в Большерецке^[7].

Господину Козлову нужно было уладить свои дела, которые, вместе с приготовлениями к отъезду, задержали нас ещё на шесть дней и дали мне время убедиться, что фрегаты вряд ли вернутся. Я также воспользовался этой возможностью, чтобы начать свои наблюдения и записывать в дневник всё, что со мной произошло. В частности, я осмотрел Авачинскую бухту и Петропавловскую гавань, чтобы составить о них правильное представление.

Бухта эта была подробно описана капитаном Куком, и я нашёл его рассказ весьма точным. С тех пор она претерпела некоторые изменения, за которыми, как говорят, последуют многие другие, особенно в отношении Петропавловского порта. Вполне возможно, что уже следующий корабль, который прибудет сюда, ожидая увидеть только пять или шесть домов, удивится виду целого города, построенного, правда, из дерева, но вполне защищённого.

Таков, по крайней мере, был план, который, как я узнал косвенно, был составлен господином Козловым, чьи взгляды столь же велики и благоприятны для служения Её Величеству. Выполнение этого плана будет способствовать не в малой степени увеличению известности порта, который уже прославился благодаря иностранным судам, заходившим сюда, а также из-за его удачного расположения для торговли^[8].

Чтобы понять необходимость и оценить полезность этого проекта, нет ничего лучшего, чем иметь представление о размерах и форме Авачинской бухты и Петропавловского порта. Существует уже много их подробных описаний, поэтому я ограничусь тем, что может служить иллюстрацией проекта господина Козлова.

Петропавловская гавань, как известно, расположена к северу от входа в бухту, а на юге отделена от неё узким перешейком суши, на котором построен острог^[9], или деревня Камчатка. На возвышенности к востоку, в самой внутренней точке залива, находится дом местного коменданта^[10], у которого остановился г-н Козлов на время своего пребывания здесь. Рядом с этим домом, почти в том же ряду, стоит дом командира гарнизона, а чуть выше, к северу – дом сержанта. Эти трое составляют всё «знатное» население порта. Напротив входа в порт, на склоне возвышенности, с которой видно длинное озеро, находятся развалины госпиталя, упомянутого капитаном Куком^[11]. Под ними, ближе к берегу, находится здание, служащее гарнизону арсеналом и постоянно охраняемое караулом. Таково было состояние, в котором мы нашли Петропавловский порт.

Судя по предлагаемому проекту, он, очевидно, станет интересным местом. Вход в гавань будет закрыт или, по крайней мере, окружён укреплениями, которые будут служить одновременно и защитой с внешней стороны будущего города, который должен быть построен главным образом на месте старого госпиталя, то есть между портом и озером. Артиллерия также должна быть установлена на перешейке, которая отделяет залив от озера, чтобы защитить другую часть города. Короче говоря, по этому плану вход в бухту должен был быть защищён достаточно сильной батареей на наименее возвышенной точке левого берега, чтобы суда, входящие в бухту, не могли избежать пушечного обстрела из-за волноломов справа. В настоящее время на вершине скалы стоит батарея из шести или восьми пушек, недавно воздвигнутая для приветствия наших фрегатов.

Частью плана является увеличение гарнизона, состоящего в настоящее время только из сорока казаков. По своему образу жизни и одежде они похожи на камчадалов, за исключением того, что во время службы у них есть сабля, огнестрельное оружие и патронная сумка; и, конечно, у них другие черты лица и язык.

Что касается поселения камчадалов, которое составляет значительную часть этой деревни и расположено, как я уже сказал, на узком выступе суши, который закрывает вход в порт, то в настоящее время оно состоит из тридцати-сорока жилищ, включая зимние и летние, называемых избы и балаганы. Общее число жителей не превышает ста человек мужчин, женщин и детей. В плане увеличить их до более чем четырёхсот.

К этим подробностям, касающимся Петропавловской гавани и её предполагаемых улучшений, я добавлю несколько замечаний о характере почвы, климата и рек. Берега Авачинского залива труднодоступны из-за высоких гор, некоторые из которых покрыты лесом, а другие являются вулканами^[12]. Растительность местных долин поразила меня. Трава почти в человеческий рост, а полевые цветы, такие как дикие розы и другие, перемежающиеся с ними, распространяли чудный аромат.

Сильные дожди идут, как правило, весной и осенью, а осенью и зимой также дуют сильные ветра. Зима иногда бывает дождливой; но, несмотря на её продолжительность она, как меня уверяли, не очень сурова, по крайней мере здесь на юге Камчатки^[13]. Снег выпадает в октябре, и оттепелей не бывает до апреля или мая; но даже в июле снег лежит на вершинах высоких гор и особенно вулканов. Лето довольно тёплое; в середине лета бывает жарко. Грозы бывают редко и никогда не наносят вреда. Таков климат почти всей этой части полуострова.

Две реки несут свои воды в Авачинскую бухту – та, которой названа бухта, и Паратунка. Обе они изобилуют рыбой и всевозможными видами водоплавающих птиц, но они настолько пугливые, что к ним невозможно подойти ближе, чем на пятьдесят ярдов. Судоходство по этим рекам после 26 ноября невозможно, к этому времени они всегда замерзают; а в середине зимы и сам залив покрывается льдом, который сохраняется, если ветер дует с моря; но полностью тает, как только он начинает дуть с суши. Гавань Петропавловска обычно покрывается льдом в январе месяце.

Я, конечно, должен рассказать здесь что-нибудь о нравах и обычаях камчадалов, об их домах или, вернее, хижинах, которые они называют избы и балаганы; но я отложу это до приезда в Большерецк, где у меня будет больше свободного времени и больше возможностей описать их подробнее.

Глава II

Отъезд из Петропавловска – Прибытие в Паратунку – Описание этого острога – Камчадальские жилища – Балаганы – Избы – Тойон острога – Прибытие в Коряки – Прибытие в Начикинские бани – Описание бань – Способы анализа горячих вод – Результат наших экспериментов – Способ охоты на соболя – Отъезд из Начиков и подробности нашего путешествия – Прибытие в Апачи.

Мы выехали из Петропавловской гавани 7 октября. Наш отряд состоял из господ Козлова, Шмалева^[14], Ворохова^[15], Ивашкина^[16], меня и свиты коменданта, состоявшей из четырёх сержантов и такого же количества солдат.

Командир порта, вероятно из уважения к господину Козлову, своему начальнику, присоединился к нашему небольшому отряду, и мы отправились на байдарах^[17] пересечь бухту и добраться до Паратунки, где нас должны были ждать лошади для продолжения нашего путешествия.

Через пять-шесть часов мы прибыли в этот острог, где есть церковь и проживает священник^[18]. Его дом служил нам пристанищем, где нас приняли с величайшим гостеприимством; хотя едва мы вошли, как дождь хлынул с такой силой, что нам пришлось задержаться дольше, чем хотелось бы.

Я охотно воспользовался этим коротким промежутком времени, чтобы описать некоторые вещи, отложенные мною до приезда в Большерецк, где, быть может, я найду и другие, не менее интересные.

Острог Паратунка расположен на берегу реки с таким же названием, примерно в двух лье от её устья^[19]. Жителей в ней едва ли больше, чем в Петропавловской гавани, да и число изб и балаганов, кажется, почти такое же^[20]. В своё время оспа произвела в этом месте ужасное опустошение.

Камчадалы живут в балаганах летом, а зимой переезжают в избы. Так как считается желательным, чтобы они постепенно стали жить как русские крестьяне, то в этой части Камчатки им запрещено строить новые юрты, и в настоящее время их почти не осталось^[21].

Балаганы возвышаются над землёй на нескольких столбах высотой около двенадцати или тринадцати футов. Это подобие колоннады поддерживает в воздухе платформу из брёвен, соединённых друг с другом и покрытых глиной; это служит полом для всего здания, которое состоит из крыши в форме конуса из длинных шестов, скреплённых вместе наверху и опирающиеся на платформу. Всё это покрыто чем-то вроде соломы или сухой травы. Внутри находится единственное помещение, или, если хотите, комната, посередине горит огонь, на котором готовят пищу, отверстие в крыше служит дымоходом, в этой же комнате все вместе едят и спят где попало без малейшего недовольства или стеснения. Об окнах в этих «квартирах» не может быть и речи; есть только дверь, такая низкая и узкая, что её едва хватает, чтобы впускать немного света. Наружная лестница не мудрёнее остальной части здания – это просто бревно с неряшливо вырубленными в нём ступеньками, один конец его лежит на земле, а другой достаёт до платформы. Лестница расположена под углом к двери и ведёт на что-то вроде открытой галереи перед входом. Ступеньки на этом круглом бревне так неудобны, что я не раз рисковал сломать себе шею. Действительно, всякий раз, когда эта мерзкая лестница проворачивается под ногами тех, кто к ней не приспособился, сохранить равновесие невозможно, падение неизбежно, а последствия его прямо пропорциональны высоте. Когда хозяева хотят сообщить, что дома никого нет, они просто поворачивают лестницу ступеньками вниз.

Идею строительства таких странных жилищ на самом деле подсказал образ жизни этих людей. Их основной пищей, а также пищей их собак является сушёная рыба, поэтому для того, чтобы высушить рыбу и другие продукты питания, им необходимо иметь место, защищённое от солнечного света и в то же время совершенно открытое для воздуха. Такое место и есть под их балаганами, там они вешают свою рыбу, либо под потолок, либо по бокам – так, чтобы она была вне досягаемости их прожорливых собак. Кстати, это пространство под домами также используется в качестве жилища для этих собак, которых камчадалы используют, чтобы возить сани^[22]. Там они и живут, привязанные к столбам, там находят укрытие от непогоды и тень от палящего солнца. Таковы преимущества, вытекающие из особого способа строительства летних жилищ камчадалов.

Зимние жилища менее своеобразны, и если бы они были побольше, то точно походили бы на жилища русских крестьян. Избы построены из дерева, то есть стены сделаны из больших брёвен, промежутки между которыми заполнены глиной. Крыша наклонная, как у наших деревенских домов, и покрыта грубой травой или камышом, а часто и досками. Внутренняя часть разделена на две комнаты, с печкой, расположенной так, чтобы согреть их обе, и которая служит также очагом для приготовления пищи. С двух сторон бо́льшей комнаты закреплены широкие скамьи, а иногда и простенький диванчик из досок, обтянутый медвежьей шкурой. Это ложе главы семьи, и женщины, которые в этой стране являются рабынями своих мужей и выполняют всю самую тяжёлую работу по дому, считают себя счастливыми, если им позволяют спать на нём.

Кроме этих скамеек и кровати, есть ещё стол и множество изображений различных святых, которыми камчадалы так же старательно увешивают стены своих покоев, как наши богатые ценители прекрасного выставляют свои великолепные картины.

Окна, как можно предположить, небольшие. Вместо стёкол в них натянуты шкурки или пузыри лосося, а иногда и листья слюды, но это редко и предполагает некоторую роскошь. Рыбьи шкурки так выделаны, что становятся прозрачными и пропускают в комнату слабый свет^[23], но предметы сквозь них не видны. Пластинки слюды более прозрачны и приближаются к стеклу; в то же время они недостаточно прозрачны для людей снаружи, чтобы видеть, что происходит внутри, а это явно является удобством для таких низких домов.

Каждый острог возглавляется вождём, называемым «тойон». Он избирается из числа туземцев, голосованием. Русские сохранили за ними эту привилегию, но выборы должны быть одобрены юрисдикцией провинции. Этот тойон – обычный крестьянин, как и те, кого он судит и кем управляет; у него нет никакого знака отличия, и он выполняет те же самые работы, что и его подчинённые. В его обязанности входит главным образом наблюдение за порядком и исполнением правительственных распоряжений. При нём находится ещё один камчадал, выбранный самим тойоном в качестве помощника. Этот вице-тойон называется «есаул». На самом деле это название казачьего чина, камчадалы приняли его со времён появления казаков на их полуострове и он стал означать второго вождя племени. Необходимо добавить, что, когда поведение этих вождей признается коррумпированным или возбуждает жалобы их подчинённых, русские офицеры, начальствующие над ними, или другие органы, учреждённые правительством, немедленно отстраняют их от исполнения их обязанностей и назначают других, более приятных для камчадалов, у которых, тем не менее, остаётся право выбора.

Дождь не прекращался, не позволяя нам продолжить путешествие, и любопытство побудило меня воспользоваться этой задержкой, чтобы пройтись по острогу и его окрестностям.

Сначала я пошёл в церковь, которая была построена из дерева и украшена в русском деревенском стиле. Я заметил герб капитана Клерка, написанный мистером Уэббером, и надпись по-английски, посвящённую смерти этого достойного преемника капитана Кука; она указывала место его погребения в Петропавловской гавани.

Во время пребывания здесь французских фрегатов я был в Паратунке на охоте с виконтом де Ланглем. Когда мы вернулись, он рассказал о многих интересных предметах, которые он увидел в церкви и которые тогда совершенно ускользнули от моего внимания. Это были, насколько я помню, различные пожертвования, оставленные там, как он сказал, некими древними мореплавателями, потерпевшими кораблекрушение. Я намеревался изучить их во время моего второго визита в этот острог; но то ли это выпало из моей памяти, то ли мои исследования были слишком поспешны, но я так и не обнаружил их.

Деревня окружена лесом, я пересёк его, идя вдоль реки, и увидел обширную равнину, простирающуюся на север и восток до самых Петропавловских гор. Цепь их заканчивается на юге и западе другой, частью которой является гора Паратунка, возвышающаяся в пяти или шести верстах от одноимённого острога. На берегах рек, протекающих по этой равнине, часто можно увидеть следы медведей, которых привлекает рыба, которой изобилуют эти реки. Жители уверяли меня, что можно видеть их на этих берегах по пятнадцать–восемнадцать особей за раз и что всякий раз, когда они охотились на них, они добывали по крайней одного–двух за день. Скоро мне представится случай рассказать об их охоте и об их оружии.

Мы выехали из Паратунки и снова пустились в путь; двадцати лошадей было достаточно для нас и нашего багажа, который был невелик, так как господин Козлов предусмотрительно отправил бо́льшую его часть по воде до острога Коряки. Река Авача судоходна не дальше этого острога, и то только на небольших лодках, называемых «баты». Байдары служат только для того, чтобы пересечь Авачинскую бухту, и не могут пройти дальше устья реки, где их груз перегружается в баты. Из-за мелководья и быстроты течения на этих лодках плывут вверх, отталкиваясь от дна шестами. Именно таким образом наши вещи прибыли в Коряки.

Что касается нас, то, переправившись через реку Паратунку по мелководью и обойдя несколько её притоков, мы вышли на путь, который был лесистым и менее ровным, но который пролегал почти полностью в долинах, и нам предстояло подняться только на две горы. Наши лошади, несмотря на их поклажу, двигались весьма быстро. У нас не было ни малейшего повода жаловаться на погоду, она была так прекрасна, что я начал думать, что сведения о суровости климата здешних мест преувеличены, но вскоре я слишком хорошо убедился в их истинности, и в продолжение моего путешествия имел все возможности привыкнуть к самым пронизывающим морозам, иногда радуясь, что среди льда и снега не приходится ещё бороться и с яростным ветром.

Мы ехали от Паратунки до Коряков около шести-семи часов, что, насколько я мог судить, составляет от тридцати восьми до сорока вёрст. Едва прибыв на место, мы были вынуждены укрыться от дождя в доме тойона; он уступил свою избу господину Козлову, и мы провели там ночь.

Острог Коряки расположен в лесу на берегу реки Авачи, которая в этой месте становится совсем узкой. Пять–шесть изб, да десятка полтора балаганов составляют эту деревню, похожую на Паратунку, только она меньше и не имеет церкви. Я вообще заметил, что в небольших далёких острогах часто не бывает церквей.

На следующий день мы поехали в Начики, другой острог на большерецкой дороге. Здесь мы должны были остановиться на несколько дней ради бань, которые господин Козлов построил на свои средства для пользы и удовольствия жителей на горячих источниках, которые я сейчас опишу. Путь от Коряков до Начиков довольно удобен, и мы без труда пересекли все небольшие ручьи, стекающие с гор, у подножия которых мы проходили. Примерно на трех четвертях пути мы вышли на реку Большую^[24] в месте её наибольшей ширины, которая в этом месте составляет около десяти или двенадцати ярдов. Здесь она сильно петляет на северо-восток; мы некоторое время шли по её берегу, пока не достигли небольшой горы, которую нам надо было перейти, чтобы добраться до деревни. Сильный дождь, который продолжался от самых Коряков, здесь прекратился, а ветер переменился на северо-западный, небо заволокло тучами, пошёл сильный снег, который продолжался до нашего прибытия. Я заметил, что снег уже покрыл горы, даже самые низкие, на которых он лежал на определённой высоте, так что нижняя его граница прочерчивала по горам ровную линию. Мы переправились вброд через реку Большую и нашли на другой стороне острог Начики, где я насчитал шесть или семь изб и двадцать балаганов, подобных тому, что я уже видел. Мы не останавливались там, так как г-н Козлов счёл нужным немедленно поспешить в бани, которым я тоже был рад, как из любопытства, так и по необходимости.

От дождя и снега я насквозь промок, а, переправляясь через реку, промочил и обувь. Поэтому очень хотелось переодеться, но когда мы приехали в баню, оказалось, что наш багаж ещё не прибыл. Мы попробовали обсушиться, пройдясь по окрестностям, заодно надеясь увидеть что-нибудь интересное. Я был очарован всем, что увидел, но мы так продрогли от сырой погоды и промокшей одежды, что быстро прекратили нашу прогулку. По возвращении нас ждало разочарование. Багаж так и не прибыл, а место, где мы находились, было не только самым сырым, какое только можно было выбрать, но и – хотя оно казалось достаточно защищённым – очень ветреным. Господин Козлов прибегнул к горячей ванне, которая быстро привела его в чувство; но я не осмелился последовать его примеру и был вынужден ждать прибытия нашего багажа. Сырость проникла в меня до такой степени, что я дрожал всю ночь.

На следующий день я попробовал эти ванны и могу сказать, что никогда ещё подобные процедуры не доставляли мне такого удовольствия и такой пользы. Но прежде чем я продолжу, я должен описать источник этих горячих вод и помещение, построенное для купания.

Бани находятся в двух верстах к северу от острога и примерно в ста ярдах от реки Большая, которую необходимо ещё раз пересечь, чтобы добраться сюда. Густой пар непрерывно поднимается от этих вод, которые падают частыми каскадами с крутого склона в трехстах ярдах от места, где воздвигнуты сами бани. Внизу поток этот имеет глубину полтора фута и ширину в шесть–семь футов. Недалеко от реки Большой этот ручей встречается с другим, с которым он вливается в реку. В месте их слияния, примерно в восьми-девяти сотнях ярдов от источника, вода настолько горячая, что невозможно держать в ней руку в течение полминуты.

Господин Козлов продуманно возвёл бани в самом удобном месте, где температура воды наиболее умеренная. Они построены из дерева, над серединой ручья, и имеют шестнадцать футов в длину и восемь в ширину. Помещение разделено на две комнаты, каждая размером семь на семь футов и столько же в высоту: та, что ближе к источнику и под которой вода, следовательно, горяче́е, предназначена для купания; другая служит гардеробной, для этого там есть широкие скамьи. Есть одно обстоятельство, которое делает эти ванны особенно приятными: тепло от воды хорошо обогревает гардеробную; а в ванне тело прогревается до такой степени, что это ощущается ещё в течение часа–двух после купания.

Мы поселились рядом с этими банями в чем-то вроде амбаров, крытых соломой. Мы заняли две комнаты, построенные специально для нас и за такое короткое время, что я сначала не поверил этому, но вскоре убедился собственными глазами. То, что находилось к югу от ручья, было слишком маленьким и сырым, и господин Козлов приказал построить другой дом попросторнее на противоположной стороне ручья, где почва менее болотистая. Это было сделано за один день, и к вечеру всё было закончено! Была даже сделана дополнительная лестница, соединявшая наш дом с купальней.

Но в наших жилищах было так невыносимо холодно по ночам, и через четыре дня господин Козлов решил покинуть их. Мы вернулись в деревню, поселившись у тойона, но привлекательность бань каждый день приводила нас обратно, чаще дважды, и мы почти никогда не уходили оттуда без купания.

Различные постройки, которые господин Козлов заказал для удобства своего заведения, задержали нас ещё на два дня. Воодушевленный любовью к добродетели и человечности, он наслаждался тем, что строил эти целебные ванны для своих бедных камчадалов.

Их незнание целебных свойств этих вод или, возможно, их лень, без его помощи лишили бы камчадалов их пользы, несмотря на бесспорную уверенность местных жителей в пользе горячих источников для лечения различных болезней^[25]. Это заставило господина Козлова выяснить свойства этих вод; мы решили сделать их анализ с помощью метода, который был у него записан для этой цели. Но прежде чем рассказать о результатах наших экспериментов, я изложу здесь весь процесс, чтобы лучше проследить последовательность наших действий.