Иэн Рейд
Недруг
Вот что я узнаю о себе.
Что́ во время визита Терренса, что́ неделю-две после, Грета была на взводе, замкнулась в себе. Ни с того ни с сего ей вдруг захотелось побыть одной. Мы вместе ели, но мало разговаривали. Она избегала контакта со мной. Почти всю неделю после его визита она хотела, чтобы я спал в другой комнате, и так я и делал. Наконец она сказала, что я могу вернуться в нашу постель. Но от нее исходило напряжение. Она лежала рядом, и я чувствовал ее беспокойство. Оно было почти осязаемым. Кажется, она едва ли спала. Утром признавалась, что почти не смыкала глаз. Так продолжалось долгое время.
Но постепенно настоящая Грета – привычная Грета, та, которую я знаю, – возвращалась. Так устроено время. Оно восстанавливает равновесие. Тревога превращается в спокойствие. А шок, каким бы острым он ни был, проходит.
Грета пришла в себя и перестала меня отталкивать. Жизнь, которую мы вели до получения известия о лотерее, продолжилась. Пролетали недели, месяцы. Мы вошли в привычный ритм. Работа, еда, сон. Жизнь всегда возвращается на круги своя. Вот чего мы, люди, желаем – уверенности в будущем, стабильности, комфорта.
Но радикальные изменения произошли – в моем внутреннем цикле, моем внутреннем мире; и пока никто этого не видит, даже Грета. В общем и целом визит Терренса длился менее трех часов; с одной стороны, вторжение в жизнь не слишком продолжительное, но все же разрушительное и значимое.
Дни складываются в недели, а те – в месяцы. Так проходит год. И еще один. Жизнь идет своим чередом.
Но я думаю о его визите каждый день.
* * *
С Гретой мы редко говорим об этом. Когда я завожу об этом разговор, она обычно меняет тему. Я узнал, что попал в предварительный список, и начал думать о будущем: что меня ждет, что может произойти, а что не может; что будет, выбери я один из двух вариантов; стоит мне лететь или не стоит; какие плюсы и минусы в каждом случае. Еще я стал думать о прошлом. О своем прошлом, о том, что было раньше, о том, как я стал тем, кто я есть сейчас. О всем значимом. О ценных моментах, которые успел забыть. Воспоминания о каких-то конкретных эпизодах накатывают волной. Вспоминаются первые несколько лет, что мы с Гретой прожили в нашем доме, и как тогда была устроена наша жизнь.
С Гретой я, понятно дело, ничем не делюсь. Такое соглашение я заключил сам с собой. Попытаюсь разобраться во всем сам, если получится. Чтобы защитить ее. Чтобы она могла обо всем забыть. Просто буду собой, как ни в чем не бывало, как будто ничего не изменилось. Даже если это не так. Таков мой долг перед ней. Не хочу расстраивать ее или беспокоить. А именно это и сделал Терренс. Короткий визит выбил ее из колеи. Я стараюсь делать вид, что у нас все как и раньше, что все нормально. И веду себя так, будто все хорошо.
Утром мы встаем. Я иду в сарай. Кормлю куриц. Гуляю по участку. Принимаю душ. Мы завтракаем. Идем каждый на свою работу. Возвращаемся к ужину. Иногда по вечерам Грета играет на фортепиано. Я выпиваю банку пива. Может, две. Мы рассказываем друг другу, как прошел день, какие забавные или необычные случаи произошли. А назавтра все повторяется.
С нами всего-то случился короткий, безобидный визит незнакомца. Почему такая мелочь должна иметь большое влияние и силу? Не должна и не будет – вот так я и решил. Независимо от того, что произойдет в будущем, наши отношения не должны измениться. Надо сосредоточиться на настоящем. Мы вместе; вместе были и будем всегда. И мой долг – быть собой, быть тем, кем я всегда был. Ради Греты.
Ничто в нашем заведенном порядке не поменялось и не перестроилось. Но все же я чувствую, как меняюсь, хоть и против воли. Я чувствую в себе изменения.
* * *
В первый раз я увидел Грету издалека. Воспоминание об этом моменте – самое четкое, самое сильное, и именно его я воспроизвожу в памяти чаще всего. Я много думал о нем после визита Терренса, снова и снова прокручивал в голове.
Когда я ее увидел, вокруг никого не было. Только она и я. Она казалась такой маленькой. Это первое, что я отметил. Я бросил свое занятие и принялся наблюдать за ней. Выбросил все остальные мысли из головы. Хотел начать с чистого листа.
Стояло лето, ярко светило солнце, так что я отошел в тень. Мне хотелось пить, но воды с собой не было. На тот момент я уже долго работал, где-то несколько часов, и мне предстояло еще много дел. Мы оба были тогда молоды, почти дети, особенно она. До вечера оставалось всего ничего, и воздух был влажный. Такой, что хотелось никуда не спешить и ни о чем не думать. На ней была белая футболка с обрезанным рукавом. Волосы собраны в свободный пучок, и пряди обрамляли ее лицо. Я сидел на корточках в грязи под деревом, упершись локтями в бедра.
Я не узнал ее, чему очень удивился. В хорошем смысле. Кто она? Я хотел узнать; мне нужно было знать. И дело не только в том, что она была незнакомкой. Может, это и сыграло роль, но я не поэтому сидел в грязи под тем деревом, разглядывая ее. Именно ее я всегда ждал. Да, это была она.
Я закурил сигарету. Откинул волосы со лба. Влажные, потные волосы. Втянул дым. Помню, как лег тогда на спину. И лежал, глядя на тень листьев, ветви и небо над ними. Лежал и курил. Все вокруг пребывало в движении, но я ни на что не обращал внимания. Она была за гранью всего. И в то же время его частью. Я не помахал ей рукой.
В тот день мы даже не заговорили. Ни словом не обменялись. Между нами не было никакого контакта, но я почувствовал связь. Я находился по другую сторону дороги. Один. Думал, что один. Пока не увидел ее. Она понятия не имела, какое впечатление произвела на меня. Она ничего не замечала. Вот какую власть она обрела надо мной уже тогда.
Увидев ее, я задался вопросом, что я делаю, чего хочу, чего желаю, что могу. Не только конкретно в тот момент. Задумался, какие действия привели меня в то место, почему я оказался там – на солнце, с грязными, саднящими руками. Всю свою жизнь я не мог запомнить ни одного имени. Никому не удавалось сильно меня впечатлить. Но в тот момент я подумал, что теперь все может измениться. Я бы запомнил ее имя, если бы узнал. Вот что она делала, еще до того, как мы познакомились, – она меняла все. Она нагнулась, погруженная в свои мысли, и беззаботно мыла руки в луже на обочине, ничего не замечая. Я знал: она – та самая. Я создан для нее. Я увидел ее, и именно тогда началась моя жизнь.
Видимо, чему-то суждено быть, суждено случиться. Есть вещи, которые мы объяснить не в силах. Некоторые называют это судьбой. Может, так и есть. Может, нам и не нужно знать большего. Может быть, орбита, по которой движутся наши жизни, предопределена. Такая версия меня устраивает, несмотря на то, что я не очень-то верю в такое. Можно придерживаться определенных убеждений, но не верить в них.
Потом я стал думать, как еще могла бы разыграться та ситуация, как все могло бы пойти по-другому. Увидел бы я ее в другом месте, в другое время? В другой день? Неизбежна ли наша встреча? Как там говорят, все предначертано? Или это был единственный шанс? Пан или пропал? Судьба или случайность? Была ли та встреча тем самым единственным шансом? Шансом увидеть ее, заметить и запечатлеть в памяти?
Ведь я всерьез подумывал пойти другим путем. Даже не могу вспомнить, почему оказался именно на той дороге. Я не должен был там быть. Но так сложилась наша судьба. Мы нашли друг друга. Между нами завязались отношения, и мы работали над ними. В нашей жизни все предсказуемо, стабильно, определенно, нормально, рутинно, естественно. День идет за днем. Снова и снова. Такой ритм приносит покой.
Я не самый внимательный человек. Что вижу, то и вижу, а остальное не важно. Какой в этом смысл? Зачем обращать внимание на все, что происходит вокруг, захламляя мозг ненужными деталями и избыточной информацией? Что произойдет, то произойдет. Осознанность тут роли не играет.
Интересно, как бы Грета описала нашу первую встречу? Вспомнила бы ее? Не знаю. И не уверен, что хочу знать. Но мне интересно. Наши дни сливаются друг с другом, и о них не остается четких воспоминаний. Может быть, когда-нибудь у меня хватит смелости спросить ее.
Она все еще хранит ту белую футболку с обрезанным рукавом, в которой я впервые ее увидел. Я никогда не говорил ей, как много та футболка для меня значит. Она редко ее носит. И я всегда замечаю, когда она ее надевает. Я рад, что она почти ее не носит и хранит в ящике. Чем чаще она ее надевает, тем больше ее приходится стирать, а чем больше стирок, тем больше она затрепывается. Ткань и так уже потерлась и износилась. Глупо, знаю, но я не хочу, чтобы футболка полностью износилась. Хочу, чтобы она сохранилась.
* * *
В этот раз все случается ранним вечером, но ошибки быть не может. Я сразу все понимаю. Тот же яркий и четкий свет зеленоватых фар в нарастающих сумерках. Я его узнаю. Помню. Нет никакой паузы в начале подъездной дорожки. Черная машина поворачивает и, не останавливаясь, подъезжает к дому. Я вижу, как он выходит из машины и отряхивает штаны.
Прошло больше двух лет с первого визита Терренса; два года и несколько месяцев, и вот опять. Он вернулся на нашу тихую ферму. Как и сказал, что, возможно, вернется.
Издалека кажется, что он не изменился. Все еще тощий. Хрупкий. Волосы длинные, светлые. Костюм без галстука, белые носки. Черный дипломат.
Раздается стук в дверь. Тук-тук-тук.
Не знаю, слышала ли Грета. Я иду открывать дверь.
– Здравствуй, Джуниор, – говорит он с улыбкой. – Я так рад тебя видеть.
Здравствуйте, говорю я.
Руки мы не жмем. Он кладет ладонь мне на плечо и то ли похлопывает, то ли сжимает его.
Я пропускаю его вперед. Теперь видно, что он постарел. Не сильно. Годы отражаются в мелочах. Лицо исхудало, огрубело. Взгляд потяжелел. Терренс чем-то похож на грызуна. Не только лицом, но и телом, манерами.
– Хорошо выглядишь, – говорит он. – Давненько не виделись. Как дела?
Я в порядке, отвечаю я. Не знаю, слышала ли Грета, что вы пришли. Она наверху.
– Так она дома?
Дома, подтверждаю я.
– Не стоит ее звать. Как раз с тобой поболтаем.
Мы неловко стоим у двери.
– Чем занимался?
Работал. Держал хозяйство. Жил. У нас все хорошо.
– Рад слышать. Как, хорошо себя чувствуешь?
Да, я в порядке. Не жалуюсь.
– Хорошо, – говорит он. – Очень хорошо. Обнадеживает. А как поживает наша крошка Генриетта?
От его небрежного «наша» и «крошка» по отношению к Грете меня коробит. Как будто он ее знает. Он ее не знает. Не знает нас. Мы ему не друзья.
С ней все в порядке, говорю я, нацепив непроницаемое выражение.
Не рассказываю ему, как ее взволновал прошлый визит. Как она замкнулась и чуралась меня неделями. Как долго она приходила в норму. Конечно, это было очень давно, но я не хочу, чтобы в этот раз все повторилось. Не говорю ему, что он разжег во мне огонь враждебности – из-за того, как повлиял на Грету.
Я снова изучаю его лицо. Его маленькие глаза. Тонкие губы. Он слишком рад нашей встрече, слишком доволен и уверен. Мне это не нравится. В нем есть что-то неискреннее, какой-то ореол тайны.
– Да, много времени прошло. Думал обо мне? – спрашивает он, а потом смеется. – Извини. Я хотел сказать, что прошлый визит был очень важным, да и новости серьезные. Иногда даже хорошие новости могут сильно нагрузить. Сбить с толку. Надеюсь, у вас все стабильно.
Нет, думаю я, ни разу не стабильно, в последнее-то время.
Но говорю: у нас есть работа, обязанности. Жить надо. Мы не можем просто сидеть и беспокоиться о будущем, которое может никогда не наступить.
– Понимаю. Это хорошо. Правильный подход. То есть в последнее время у вас все нормально? Никаких тревог? Ничего необычного? Никаких ссор или проблем?
Грета! Кричу я через плечо.
Я думаю, ей стоит это послушать.
Грета! Повторяю я громче.
Она не отзывается. Может, она уже знает. Может, не хочет спускаться и видеть этого человека. Может, она там, наверху, слушает нас и с ужасом ждет, когда ей все-таки придется встретиться с ним лицом к лицу. Я слышу ее легкие шаги над головой.
– Что? – отвечает она с верхней ступеньки.
Иди сюда, говорю я.
Она медленно спускается по лестнице. Как только она доходит до последней ступени и видит Терренса, он приветственно кивает.
– Рад снова видеть тебя, Генриетта.
– Здравствуй, Терренс, – отвечает она.
Ее голос звучит устало.
– Я только что спрашивал Джуниора, как вы поживаете. Похоже, у вас все… хорошо.
Она подходит ко мне, обвивает меня руками. Она редко так делает, редко инициирует физический контакт. Я так удивлен, что чуть не вздрагиваю.
– Да, у нас все хорошо.
– Присядем? – предлагает он. – У меня для вас новости.
* * *
В этот раз он уже знает, куда идти. Явно помнит. За Терренсом мы проходим в гостиную. Рассаживаемся так же, как и в первый его визит: Терренс на диване, а мы с Гретой рядом, в креслах напротив. Прошли годы, но разве что-то изменилось в нашем доме? Почти ничего. Все по-прежнему.
– Какое облегчение, – говорит он. – Я рад, так сильно рад, что вы оба…
Новости, прерываю его я. Что там за новости? Вы ведь приехали что-то нам сообщить.
Грета спокойна. Она не реагирует на мои слова. Даже не поднимает головы.
Терренс улыбается.
– Конечно. – Он делает паузу, выпрямляется. – Джуниор попал в финальный список.
Он ждет, пока до нас дойдет смысл слов. Старается выглядеть непринужденно, но я уверен, все эти драматичные паузы – часть протокола, инструкций. Он выжидающе смотрит на меня. Затем на Грету, но уже другим взглядом, который у меня не получается истолковать.
– Я в восторге, – говорит он. – Невероятно взволнован. Теперь вы на шаг ближе к полету в космос!
Мы с Гретой переглядываемся. Она поднимает руки и проводит по волосам. Она выглядит не испуганной, а выжатой.
– Значит, теперь он точно полетит? – спрашивает она.
– Нет, не обязательно, – говорит Терренс. – Но он в финальном списке, так что шансов гораздо больше.
Грета кладет свою руку на мою. Что, опять же, необычно. Наверное, ей нужна поддержка.
– Что по срокам? – спрашивает она.
– Не будем забегать вперед, – отвечает Терренс. – Не могу гарантировать ничего определенного, но то, что раньше казалось неисполнимой мечтой, теперь уже почти реально.
Интересно, о чьей мечте идет речь.
Но ведь для нас ничего не меняется, разве нет? Спрашиваю я. Мы, как и раньше, в подвешенном состоянии.
– Да. Знаю, это неприятно. Понимаю. Будущее еще не ясно, но думаю, что попадание в финальный список меняет дело, – говорит он. – Мы движемся в правильном направлении. Мне жаль тех, кто не смог пройти. С этого момента мы втроем сосредоточимся на фактах. На том, что реально, а не на гипотетических возможностях. Это серьезное достижение. Нам нужно многое обсудить. В этот раз я задержусь подольше, чем в прошлый. Вопросы, естественно, приветствуются. У вас будет время их задать.
Я опускаю голову. Потираю веки. Чувствую, как Грета сжимает мое бедро.
– Да вы что? Радоваться надо! – восклицает Терренс. – У нас есть распоряжение, план для работы с теми, кто попал в финальный список. Уверяю вас, мы не выдумываем все на ходу.
Как можно не думать о гипотетических возможностях? Зачем тогда нам вообще что-то говорить? Спрашиваю я. Если вероятность того, что все получится, такая низкая? В чем смысл, если мы ничего не знаем наверняка?
Он поднимает руки, словно защищается, и кивает.
– Я все понимаю. Правда понимаю. Я знаю, что все это время с моего последнего визита, вы, должно быть, чувствовали себя… странно.
Последнее слово он адресует Грете.
– Но у меня к вам вопрос, – продолжает он. – И я хочу, чтобы вы оба хорошо подумали, прежде чем ответите. Вы хотите жить нормальной, непримечательной, обычной жизнью? Неужели вам не хочется большего?
Грета выпрямляется, прислушиваясь к его словам.
– Хотите быть как все? Или хотите стать частью чего-то особенного и уникального? Именно это мы вам и предлагаем. Шанс стать лучшей версией себя.
Фокус разговора явно сместился на Грету. Я как будто вдруг исчез из комнаты.
– На словах-то все хорошо, Терренс, – говорит Грета. – «Лучшей версией себя».
Мы ни о чем таком не просили, говорю я.
– Да, вы правы, не просили. Вам представилась редкая возможность, хоть и пока только потенциальная. Но почему вы считаете неизвестность бременем? Взгляните с другой стороны. Для вас это шанс пробудиться. И я сейчас говорю не только о путешествии в космос. Уже сейчас у вас есть шанс вырваться из своей ежедневной, еженедельной, ежемесячной, ежегодной рутины, независимо от того, что случится дальше. Это… – Он смотрит на Грету. Почему, почему он так зациклился на ней? – Своего рода пробуждение. Для вас обоих. Большая часть людей живет на автомате день за днем, как в тумане, переходя от одного дела к другому и ничего не чувствуя. Они постоянно заняты, но в то же время ничем не увлечены, ничто их не вдохновляет и не меняет. Большинство людей никогда не задумываются, каковы же пределы их возможностей, им и в голову это не приходит. Вот над чем мы работаем в OuterMore. Можно сказать, это наша философия. Основа наших принципов – идея о том, что истинное, праведное существование всегда достижимо. Для каждого.
Существование достижимо? Спрашиваю я.
– Именно так, Джуниор. Мы формируем свое существование решениями, восприятием и поведением. Такова философия OuterMore. Привычная, спокойная обыденность – худшая тюрьма. Решетки-то не видно. Живя такой жизнью, многому не научишься. А мы хотим, чтобы люди познавали не только новые миры, но и самих себя. Современный человек должен менять статус-кво. Освоение – лишь малая часть всего. Вы понимаете, о чем я? Я предлагаю вам Просветление.
– Вас заставляют это все говорить? – спрашивает Грета. – Можешь не утруждаться.
Я понимаю, что она это серьезно. Грета не из тех, кто дает отпор. Происходящее ей совсем не по нраву.
– Никто меня не заставляет. Знайте, что я обдумывал все гораздо дольше, чем вы. Вы мне нравитесь. Оба. Правда. Я не хочу, чтобы вы чувствовали, будто не контролируете ситуацию. Мне кажется, вам нужно взглянуть на все под другим углом. И я пытаюсь вам в этом помочь. Это моя работа. Я занимаюсь этим дольше, чем вы думаете. Даже не просто работа, а одержимость, миссия, в которую я верю всем сердцем.
Но на вашу жизнь она никак не влияет, ведь так? Спрашиваю я. Не так, как на нашу. Это мы под колпаком.
Грета удивленно поворачивается ко мне и что-то ищет в моих глазах.
– Да, правда, на мою жизнь это, конечно, такого влияния не имеет. Но этот проект… Он – огромная часть моей жизни, как и вашей. Он определит мою карьеру. И да, вы под колпаком. Но и я тоже! Мы вместе через все это пройдем.
– И что дальше? – спрашивает Грета. – Мы сегодня что-нибудь еще узнаем? Ты нам что-нибудь еще расскажешь?
Нервозность, которая исходила от Греты во время первого визита Терренса и которая ощущалась в доме в течение нескольких недель после его отъезда, исчезла. Судя по ее позе – сгорбленные плечи и скрещенные лодыжки, – на этот раз она, судя по всему, смирилась.
– Мне о многом нужно будет поговорить с каждым из вас. Будет несколько этапов, которые нам надо пройти.
Этапы? Какие такие этапы? Спрашиваю я.
– Давайте назовем их «интервью», – говорит Терренс. – Они помогут нам – и вам лично – подготовиться ко всем возможным последствиям.
– Когда? – резко требует Грета.
– Мы начнем завтра, – отвечает Терренс. – Не хочу вас перегружать. На сегодня хороших новостей достаточно. И вас не затруднит принести мне стакан воды перед отъездом, если можно?
Мы с Гретой переглядываемся. Она встает и выходит из комнаты.
Как только она уходит, Терренс достает экран из дипломата. Начинает делать заметки или писать кому-то сообщение. Затем он поднимает экран, направляет его на разные части комнаты.
Он фотографирует. Я уверен, он фотографирует.
– Не обращай внимания, – замечает он. – Просто собираю кое-какую информацию. Не беспокойся. Такова процедура. Можешь посмотреть на меня на секунду?
Я смотрю ему прямо в лицо. Он направляет экран на меня.
Щелк.
Я даже не успеваю возразить.
– Спасибо. А теперь, пока она не вернулась, я хочу с тобой поговорить. Понимаешь, да? Как мужчина с мужчиной. Что Грета тебе рассказала, Джуниор? Только давай честно. Будет лучше, если ты скажешь правду.
Что он имеет в виду? Я не понимаю, на что он намекает. У нас с Гретой нет секретов друг от друга.
Что она мне рассказала? А что она должна была мне рассказать? Спрашиваю я. О чем вы?
Прежде, чем я успеваю что-то еще добавить, Грета возвращается со стаканом и ставит его перед Терренсом.
– Ах да, отлично. Спасибо, Генриетта. С прошлого раза помню, какая из вашего колодца вкусная и холодная вода.
Он выпивает стакан за раз.
– Мне вот что интересно, – говорит он и поворачивается ко мне. – Мне интересно, Джуниор, вспоминаешь ли ты свою жизнь до.
До чего? Спрашиваю я.
– До того, как встретил Грету.
* * *
До того, как встретил Грету. До Греты.
Трудно вспомнить, что было до нее. Да я и не хочу.
То, что было до, не имеет значения.
Важно то, что у меня есть сейчас. Грета – вот, что важно. Она – моя жизнь, мое все. Юность моя была непримечательной, заурядной. Мы все играем какие-то социальные роли, и у меня была своя: посредственная, невыдающаяся, малозначительная. Человеческий аналог ноля.
Я всегда это понимал, но только недавно осознал, что всякий раз, когда размышляю о прошлом, то чувствую, как сильно хочу все забыть. Не хочу к нему возвращаться. Не могу. И думать не могу о тех годах. Только идти вперед. Я равнодушно переносил дни одиночества. Грета все изменила. Благодаря ей моя жизнь обрела цель. Я нашел причину для существования.
Так что я отказываюсь оглядываться назад. Мне и не нужно. Я не собираюсь вспоминать то время только потому, что Терренсу интересно. Я не его питомец, не его игрушка. В тех годах нет ничего, что вызывало бы у меня желание погрузиться в воспоминания и держаться за них. Нам и так достается не слишком-то много места для воспоминаний, так что нет причин тратить его на то, что происходило давным-давно. Тогда я и собою-то не был. Я был кем-то другим – меньше, ничтожней того человека, которым являюсь ныне.
Нельзя утолить отчаяние. Отчаяние не любит одиночества. Отчаяние всегда ищет компанию. Но я отчаяния не чувствую. Не сейчас. Я двигаюсь вперед.
На самом деле, с того времени, до Греты, у меня нет ни одного яркого воспоминания. Все они сливаются в размытый туман.
Наверное, человек вроде меня легко забывает.
* * *
Нас будит громкий стук в дверь. Бум-бум-бум-бум-бум. Я просыпаюсь первым. Сажусь в кровати. Сначала не понимаю, что происходит.
Стук становится легче, нежнее. Вчера мы попрощались с Терренсом в гостиной. Даже не проводили его до двери. Я смотрю на Грету. Она растянулась на животе. Под тонкой простыней мы оба обнажены. Она вздыхает и открывает глаза.
– Который час? – спрашивает она, не поднимая щеки с матраса.
Я всегда считал, что в определенные моменты красота Греты просто сияет, – например, когда она после душа сидит за столом, насытившись ужином, или же с утра, когда я вижу ее с растрепанными волосами и припухшими глазами. Я снова это отмечаю, наблюдая, как она отходит ото сна.
– Еще темно, – говорит она. – Твою мать. Он даже кофе не дал нам выпить.
В дверь снова легонько стучат. Уже не так агрессивно, не так настойчиво. Теперь стук едва слышно.
Да, должно быть, это он, соглашаюсь я. Он разве говорил, что приедет рано?
– Не помню. Но как видишь.
Она перекатывается на спину, подносит руки к лицу, трет припухшие глаза.
Я открою, говорю я.
Встаю, надеваю нижнее белье, шорты. Подхожу к входной двери, и снова раздается стук.
– Я вас разбудил? – спрашивает он.
Да. Который час?
– Половина шестого. Нам сегодня многое предстоит. Я предупреждал.
Не помню никакого предупреждения. Он не упоминал конкретного времени. Хотя это уже и не важно. Он приехал, мы встали.
Входите, говорю я.
На этот раз я веду его на кухню. Предлагаю сесть и включаю лампу над столом. Этот человек многое знает о нас, о нашей жизни, но до сих пор бывал только на крыльце, в ванной и гостиной.
Грета спустится через минуту, говорю я. Кофе?
– Можно только воды.
Грета входит на кухню, когда я наполняю стакан в раковине. На ней привычные шорты и черная майка. Она проходит за моей спиной к кофеварке. Кладет туда ложкой молотый кофе. Несколько раз кашляет, чтобы прочистить горло.
– Доброе утро, – говорит Терренс.
– Доброе, – отвечает она.
Я говорю, что скоро вернусь, и иду в ванную умыться и почистить зубы. Прохожу по коридору несколько шагов, останавливаюсь и прислушиваюсь, надеясь услышать, о чем они разговаривают. Но, как ни странно, они ничего не говорят друг другу. Ни слова.
Когда я возвращаюсь на кухню, кофе капает в кофейник. Грета сидит за столом с пустым выражением лица, перед ней стоит кружка. Она мотает прядь волос на указательный палец.
– Знаешь, Джуниор, – говорит Терренс, – мы с Генриеттой начали интервью. Не против, если мы его продолжим? Вдвоем. А потом я тебя позову.
Но они не разговаривали. Я бы услышал.
Мне оставить вас наедине? Утоняю я.
– Да, так будет лучше.
Грета кивает.
Хорошо, соглашаюсь я. Только налью себе кофе и пойду.
Мы молча ждем, пока приготовится кофе. Машина начинает шипеть, и кофейник становится полным, но я не собираюсь уходить. Мне интересно, почему он хочет проводить интервью по отдельности.
– Нам всего-то нужно минут пятнадцать, – говорит Терренс.
Я наливаю кофе себе и Грете и возвращаю кофейник на место.
Я буду в сарае, говорю я.
* * *
Я много размышляю о дне нашей свадьбы. Наверное, все супруги так делают. Мы с Гретой обручились через три недели и один день после первого разговора, который случился всего через пару месяцев после того, как я увидел ее в первый раз. Мы поженились осенью, церемония была выездная. Ее я тоже часто вспоминаю. День стоял теплый, непривычно теплый для осени. Я снял пиджак. Закатал рукава выше локтей. На Грете было ее любимое платье. Из мягкого хлопка и с красными вертикальными полосками, из-за которых она походила на мятный леденец.
Сама церемония заняла не более десяти минут. Десять минут – и Грета начала жизнь с чистого листа. И я тоже. Мы сделали это вместе. Она сказала, что наконец-то сможет навсегда оставить прошлое позади. А я к тому моменту уже так и сделал. Мне было проще.
Мы стояли, держась за руки. Я не хотел ее отпускать. Нам сказали поцеловать друг друга, мы поцеловались, – и вот мы официально женаты. Стали мужем и женой, которые всегда будут вместе. Пока смерть не разлучит нас. Впервые в жизни будущее стало желанным, и я почувствовал волнение – и в то же время спокойствие. Ведь я обрел что-то настоящее, определенное, и именно этого я и желал.
За новое начало, сказал я Грете. За новую жизнь.
Грета снова поцеловала меня, и я помню, что ее глаза наполнились слезами. Слезами счастья и любви.
* * *
Я вышел из дома, чтобы не мешать интервью. О чем оно будет – не уверен. Обычно мне нравится проводить время в одиночестве в нашем старом сарае. Нет, правда. Не хочу, чтобы Грета думала, будто я ее бросаю, но мне нравится здесь уединяться, выделять время для себя. А сегодня мне кажется, будто меня сюда прогнали.
Сарай я делю только с курами, они совсем не назойливые. Им легко угодить. Что пять минут, что десять, или тридцать, или даже пара часов – в сарае время летит незаметно. Я кидаю курицам объедки с кухни, даю воду, немного зерна – и все, они всегда рады меня видеть. Ну, если не рады, то, по крайней мере, равнодушны. Я даже больше не обращаю внимания на запах. Привык. Здесь я могу побыть собой и, что самое важное, предаваться раздумьям.
Я наполняю кормушку. Смотрю, как куры копаются в земле.
Они любят разбредаться и исследовать сарай. Некоторые сразу набрасываются на зерно. Другие не обращают на него внимания и продолжают беспорядочно ковырять землю когтями, то и дело наклоняя головы, чтобы взглянуть на меня. Временами они выкапывают маленькую букашку и быстро ее съедают.
Я ставлю мешок с зерном к стене и подхожу к единственному окну. Он крошечное и покрыто грязью и пылью. От левого верхнего угла идет трещина. Я плюю на стекло и вытираю его, но лучше видно не становится. Отсюда я могу следить за домом. Из сарая мне видно кухню. Вижу, что Терренс сидит за столом. А где Грета? Может, они уже закончили и она ушла? Не вижу, чтобы его губы двигались. Рядом с моей ногой проходит курица. Я смотрю вниз, легонько топаю. Она отходит к остальным.
Когда поднимаю взгляд обратно к дому, то вижу ее. Вон она. Стоит, все еще на кухне. Просто до этого была вне поля зрения. Ходит туда-сюда. Что-то ревностно говорит, размахивая и жестикулируя руками. Обычно она не такая оживленная. А Терренс просто сидит. Вероятно, что-то записывает на своем экране, точно не могу сказать. Кажется, они ругаются. Я знаю Грету. Знаю ее жесты, язык тела. Со стороны она кажется настроенной очень враждебно.
Я удивлен. Каждый раз, когда Терренс приезжал, Грета с ним только парой слов обменивалась. Меня поражает, что она так свободно разговаривает с ним. С незнакомцем. И что же такое она ему говорит? Неужели держала все в себе, пока ей не удалось остаться с ним наедине? Что ее так разозлило? Она тычет в него пальцем – в Терренса, человека, которого видит всего третий раз в жизни. Человека, которого она едва знает. Он жестом предлагает ей присесть. Но она отказывается. Продолжает стоять и что-то ему выговаривать. Не унимается.
И я наблюдаю за ними до тех пор, пока Грета не уходит из кухни. Что бы ее ни расстроило, что бы они ни обсуждали, разговор получился напряженный. И разрешить конфликт им не удалось.
* * *
Я возвращаюсь в дом. Терренс так и сидит за кухонным столом. Он один, Греты нигде не видно.
– Ты как раз вовремя, Джуниор, – говорит Терренс. – Мы с Гретой буквально только что закончили.
Все в порядке? Спрашиваю я, хотя знаю, что нет. Я же все видел. Ничего не в порядке.
– Да, конечно. Почему ты спрашиваешь?
Я не признаюсь, что наблюдал за ними через крошечное окно сарая, что видел кухню, что все понял по Грете, ведь моя обязанность – знать ее, как облупленную, считывать ее сигналы.
О чем вы говорили?
Он не поднимает взгляда, а продолжает щелкать по экрану:
– Да так, обо всем в целом, ничего особенного.
Правда? Спрашиваю я. Вы знаете Грету?
– Конечно знаю. Как и тебя, Джуниор, – говорит он, опускает экран и смотрит на меня.
Нет, он меня не знает. Совсем.
– Так, а теперь подойди сюда на секунду, – просит он и встает. – Вот, садись, да. Сюда, отлично, спасибо. У тебя когда-нибудь снимали мерки для костюма на заказ? Представь, что как раз это сейчас и происходит, хорошо? Расслабься. Ты что-то напряжен.
Ничего я не напряжен, говорю я. Просто не привык к такому. Что вы делаете?
