bannerbannerbanner
Stop-кадр!

Иэн Макьюэн
Stop-кадр!

Полная версия

4

Один конец улицы скрывался в кромешной темноте; в другом направлении в рассеянном голубовато-сером свете виднелся ряд невысоких зданий – похожие на глыбы, высеченные из гранита, удаляясь, они делались все ниже и пропадали во тьме, там, где улица резко поворачивала в сторону. Далеко в вышине, краснея, рыхлое облако своим слабеющим перстом указывало за линию поворота. Свежий соленый ветер катал по ступеньке, где сидел Колин и Мэри, целлофановую обертку. Из-за плотно закрытого ставнями окна прямо над ними доносился приглушенный храп и резкий скрип кроватных пружин. Мэри приникла головой к плечу Колина, а он прислонился затылком к стене между двумя водосточными трубами. По улице, с той стороны, где было посветлее, к ним, гулко стуча когтями по истертому булыжнику, быстро приближалась собака. Дойдя до них, она не остановилась и даже не взглянула в их сторону, и когда собака уже растворилась в темноте, они еще слышали звук ее причудливой трусцы.

– Надо было карты взять, – сказал Колин. Мэри теснее прижалась к нему.

– Вряд ли это имеет значение, – прошептала она. – Мы же приехали отдыхать.

Час спустя их разбудили голоса и смех. Где-то раздавался высокий, однотонный звон колокольчика. Утренний свет уже сделался ровным, а ветерок – теплым и влажным, как дыхание зверя. Мимо Колина и Мэри толпой хлынули маленькие дети в ярко-синих блузах с черными воротничками и манжетами. У каждого была за спиной аккуратно перевязанная пачка книг. Колин встал и, держась обеими руками за голову, пошатываясь, вышел на середину узкой улочки, и толпа детей начала обтекать его. Одна девочка бросила ему в живот теннисный мячик и ловко поймала его на отскоке. Ребятня отметила этот успех радостным визгом. Потом звон колокольчика затих, а оставшиеся дети замолчали и умолкли, посерьезнев, бросились бежать со всех ног. Улица внезапно опустела, Мэри низко нагнулась и энергично зачесала обеими руками ногу. Колин, слегка покачиваясь, стоял посреди улицы и смотрел в сторону невысоких домов.

– Меня какая-то дрянь искусала! – крикнула ему Мэри.

Колин подошел, встал у нее за спиной и посмотрел, как она чешет ногу. Несколько маленьких красных пятнышек увеличивались до размера монеты и быстро окрашивались в малиновый цвет.

– Лучше не расчесывать, – сказал Колин.

Он взял ее за руку и потащил на середину улицы. Слышно было, как далеко позади дети голосами, искаженными акустикой помещения явно внушительных размеров, монотонно повторяют то ли религиозный догмат, то ли арифметическую таблицу.

Мэри подпрыгивала на одной ноге.

– О господи! – вскричала она, сама посмеиваясь над своими мучениями. – Я умру, если не буду расчесывать эти укусы. Да и пить так хочется!

С похмелья у Колина появились сдержанно-грубоватые, властные манеры, совершенно для него не характерные. Встав за спиной у Мэри и прижав ей руки к бокам, он показал в конец улицы.

– Если спустимся туда, – сказал он ей на ушко, – кажется, попадем к морю. Там наверняка открыто какое-нибудь кафе.

Мэри не сопротивлялась, когда Колин подтолкнул ее вперед.

– Ты не побрился.

– Не забывай, – сказал Колин, когда они, прибавляя шагу, стали спускаться под гору, – мы приехали отдыхать.

Море раскинулось сразу за поворотом улицы. Прибрежный участок земли, узкий и пустынный, с обеих сторон упирался в сплошной ряд поврежденных бурями домов. Из спокойной желтоватой воды беспорядочно, под разными углами, торчали высокие столбы, но ни катера, ни лодок не было пришвартовано к ним. Справа от Колина и Мэри изъеденная ржавчиной жестяная стрелка указывала дорогу – по набережной – к больнице. По той же улице, что и они, на берег вышел маленький мальчик, сопровождаемый с обеих сторон двумя женщинами с набитыми до отказа хозяйственными сумками. Все трое остановились возле указателя, и женщины, нагнувшись, принялись рыться в сумках с таким видом, словно искали нечто забытое. Когда они пошли дальше, малыш пискляво заныл, но его быстро уняли.

Колин с Мэри сели у края причала на деревянные ящики, провонявшие дохлой рыбой. Приятно было смотреть в морскую даль, оставив позади узкие улочки и переулки города. В поле зрения господствовал расположенный в полумиле от берега невысокий остров, обнесенный стеной и целиком отведенный под кладбище. На одной его оконечности находились часовня и маленькая каменная пристань. Перспективу нарушал голубоватый утренний туман, и издали поблескивающие склепы и надгробия казались сооружениями тесно застроенного города будущего. Солнце за низкой пеленой смога превратилось в диск грязно-серебряного цвета, маленький и резко очерченный.

Мэри снова прислонилась к плечу Колина.

– Сегодня тебе придется заботиться обо мне, – проговорила она, зевая.

Он погладил ее по затылку:

– Значит, вчера ты обо мне заботилась? Она кивнула и закрыла глаза. Потребность в заботе вошла у них в привычку, и они считали своим долгом поочередно присматривать друг за другом. Колин принялся убаюкивать Мэри в своих объятиях и несколько раз рассеянно поцеловал ее в ухо. Показавшийся из-за кладбищенского острова речной трамвай уже причаливал к каменной пристани. Даже с такого расстояния можно было разглядеть цветы в руках у крошечных фигурок в черном, спускавшихся по траву. Вдали, над водой, послышался тонкий пронзительный крик – то ли чайки, то ли ребенка, – и судно медленно отошло от острова.

Оно направлялось к больничному причалу, расположенному за изгибом береговой линии и недоступному взору с того места, где они сидели. Сама больница, однако, возвышалась над соседними зданиями – цитадель, выкрашенная уже наполовину облупившейся горчично-желтой матовой краской, с крутыми черепичными крышами бледно-красного цвета, подпирающими беспорядочное, неустойчивое нагромождение телевизионных антенн. В некоторых палатах были высокие зарешеченные окна, выходившие на балконы величиной с небольшие корабли, где стояли и сидели, вглядываясь в морскую даль, то ли пациенты, то ли сестры, одетые во все белое.

Берег и улицы позади Колина и Мэри заполнялись людьми. Мимо устало тащились с пустыми хозяйственными сумками погруженные в молчание старухи в черных платках. От ближайшего дома доносился резкий аромат крепкого кофе и сигарного дыма, который смешивался с запахом дохлой рыбы, делая его почти неуловимым. Рядом с ящиками, чуть ли не под ноги Колину и Мэри, бросил связку сетей худой и морщинистый рыбак в рваном сером костюме и некогда белой рубашке без пуговиц – впечатление было такое, будто он много лет назад оставил службу в конторе. Колин отреагировал неуверенным примирительным жестом, но рыбак, уже шагавший прочь, четко произнес: «Туристы!» – и взмахом руки подтвердил свое право на отступление от правил.

Колин разбудил задремавшую Мэри и уговорил ее прогуляться до больничного причала. Если там нет кафе, речной трамвай довезет их по каналам до центра города, а там недалеко и до гостиницы.

Когда они подошли к внушительной сторожке у ворот, служившей больничной проходной, речной трамвай уже отчаливал. Судном правили двое молодых людей с одинаковыми тонкими усиками, в синих пиджаках и темных очках в серебряной оправе. Один в ожидании стоял у штурвала, а другой, ловко, небрежно вращая запястьем, разматывал швартов с кнехта; в самый последний момент он шагнул на палубу над расширяющейся полоской маслянистой воды, одновременно отцепил стальной барьер, за которым толпились пассажиры, и одной рукой закрепил его, равнодушно глядя на удаляющийся причал и громко болтая с напарником.

Не сговариваясь, Колин с Мэри удалились от моря и влились в людской поток, который двигался через проходную и, поднимаясь по крутой подъездной аллее с цветущими по обеими сторонам кустами, направлялся к больнице. Сидевшие на скамеечках пожилые женщины продавали журналы, цветы, распятия и статуэтки, но никто не задерживался возле них хотя бы для того, чтобы бросить беглый взгляд.

– Если здесь есть амбулаторное отделение, – сказал Колин, крепче сжав руку Мэри, – значит, возможно, есть и буфет.

Мэри вдруг пришла в раздражение.

– Мне просто необходимо выпить стакан воды. Вода-то у них наверняка найдется. – Нижняя губа у нее потрескалась, а под глазами появились темные круги.

– Непременно, – сказал Колин. – Это как-никак больница.

У входа – ряда стеклянных дверей, увенчанных огромным полукруглым витражом, – уже образовалась очередь. Поднявшись на цыпочки, Колин с Мэри сквозь отражения людей и кустов различили человека в форме привратника или полицейского, стоящего в темноте между первым и вторым рядами дверей и проверяющего документы у каждого посетителя. Все вокруг доставали из карманов и сумочек свои ярко-желтые пропуска. Несомненно, начались часы посещения: никто из ожидавших в очереди не казался больным. Люди постепенно сгрудились у дверей. На стоящей на подпорках у двери доске было прикреплено красиво написанное от руки объявление, состоявшее из одного длинного, сложного предложения, в котором дважды встречалось слово, похожее на «безопасность». Слишком уставшие, чтобы сразу выбраться из очереди или, переступив порог и оказавшись перед охранником, объяснить, что им необходимо подкрепиться, Колин с Мэри побрели обратно, вниз по аллее, а вдогонку им участливо понеслись советы толпившихся у входа людей, судя по всему, в районе было несколько кафе, но рядом с больницей – ни одного. Мэри сказала, что ей хочется сесть где-нибудь и поплакать, и как раз когда они подыскали подходящее место, послышался громкий крик, а потом – приглушенный шум судового двигателя, которому дали обратный ход; у причала швартовался еще один речной трамвай.

Для того чтобы добраться до гостиницы, нужно было перейти через одну из самых известных мировых достопримечательностей – огромную площадь, которую с трех сторон обступали величественные здания с аркадами. На широкой ее оконечности возвышалась красная кирпичная башня с часами, а за ней – знаменитый собор с белыми куполами и роскошным фасадом, великолепное сочетание – как его часто описывали – стилей многовековой цивилизации. Сосредоточенные на двух длинных сторонах площади, словно разделенные брусчаткой противостоящие армии, стояли друг перед другом плотные ряды стульев и круглых столиков, принадлежащих издавна существующим кафе. Расположившиеся по соседству оркестры под управлением дирижеров в смокингах, не замечая утренней жары, исполняли одновременно марши и романтические произведения, вальсы и отрывки из популярных опер с громоподобными кульминациями. Повсюду толклись, расхаживали с важным видом и гадили голуби, а оркестр у каждого кафе умолкал в нерешительности после восторженных, но жидких аплодисментов посетителей. Туристы либо сновали группами по залитому ярким солнцем открытому пространству, либо отделялись поодиночке от общей массы и исчезали среди черно-белого переплетения света и тени, за изящными колоннами аркад. Большинство мужчин имели при себе фотоаппараты.

 

Колин и Мэри с трудом сошли с судна и теперь, еще не перейдя площадь, стояли в укорачивающейся тени башни с часами. Мэри несколько раз глубоко вздохнула и предположила, что здесь найдется глоток воды. Стараясь не отставать друг от друга, они начали обходить площадь по краю, но свободных столиков не было, не было даже свободных стульев, и стало очевидно, что большинство людей, движущихся взад и вперед по площади, ищут место, где можно присесть, и что те, кто удаляется в лабиринт узких улочек, поступают так от досады.

Наконец, лишь постояв несколько минут возле столика пожилых супругов, которые ерзали на стульях, размахивая своим счетом, они смогли сесть, и тут выяснилось, что столик находится на дальнем фланге территории их официанта и что многие другие посетители, вытягивающие шеи и неслышно щелкающие пальцами, будут удостоены внимания раньше их. Мэри уставилась на Колина, прищурив воспаленные глаза, и что-то пробормотала, с трудом шевеля потрескавшимися, начинающими распухать губами; и когда он в шутку предложил ей помои из стоящей перед ним маленькой кофейной чашечки, она закрыла лицо руками.

Колин, обходя столики, поспешно направился к аркаде. Но группа официантов, которая прохлаждалась в глубокой тени у входа в бар, с криками прогнала его прочь. «Нет воды», – сказал один и показал на яркое, светлое море выгодных клиентов, окаймленных темными изгибами арок. Вернувшись за столик, Колин взял Мэри за руку. Они сидели приблизительно на равном расстоянии от двух оркестров, и хотя музыка звучала не очень громко, диссонансы и несовместимые ритмы затрудняли принятие решения.

– Думаю, сейчас что-нибудь принесут, – смущенно сказал Колин.

Они разняли руки и откинулись на спинки стульев. Колин проследил за пристальным взглядом Мэри и увидел неподалеку семейство, чей самый маленький ребенок, поддерживаемый отцом и покачиваясь, стоял на столике среди пепельниц и пустых чашек. На нем были белая широкополая шляпа от солнца, кофточка в зеленую и белую полоску, широкие штанишки, украшенные розовыми кружевами и белой лентой, короткие желтые носки и ярко-красные кожаные ботиночки. Губ не было видно из-за крепко прижатого к ним маленького кругляша соски-пустышки, отчего на лице застыло уморительное изумленное выражение. Слюна из уголка рта тонкой, как след улитки, струйкой стекала на подбородок в впадинку под нижней губой и образовывала блестящую капельку. Ручонки малыша то сжимались в кулачки, то разжимались, голова комично покачивалась, слабые пухлые ножки изогнулись колесом по обе стороны большого, неприлично выпирающего подгузника. Взгляд круглых, ясных глаз быстро скользнул по залитой солнцем площади и, казалось, с удивлением и гневом был теперь устремлен на крыши собора, где, как было однажды написано, гребни сводов, словно в экстазе, бросаются в мраморную пену и вздымаются высоко в голубое небо в сверкающих кольцах застывших в камне брызг – как будто буруны были скованы морозом на берегу, прежде чем утихло волнение. Малыш издал тонкий, гортанный звук, и его ручонки дернулись в сторону здания.

По направлению к ним, лавируя между столиками, мчался официант с подносом, уставленным пустыми бутылками, и Колин на всякий случай поднял руку, но не успел он ею помахать, как тот, промчавшись мимо, отбежал на несколько футов от них. Семейство собиралось уходить, и младенца передавали с рук на руки, пока он не добрался до матери, которая вытерла ему губы тыльной стороной ладони, осторожно положила его на спину в отделанную металлом коляску и принялась с усилием, рывками, затягивать у него на руках и груди кожаные ремни с множеством пряжек. Когда малыша увозили, он откинулся на подушечку и устремил свой разъяренный взгляд в небеса.

– Интересно, – сказала Мэри, провожая взглядом коляску, – как там дети?

Двое детей Мэри гостили у своего отца, который жил в сельской коммуне. Все три открытки, написанные Мэри в первый день детям, по-прежнему лежали на ночном столике в гостиничном номере. Мэри даже не наклеила на них марки.

– Думаю, отлично, разве что скучают по футболу, сосискам, комиксам и шипучке, – сказал Колин.

На мгновение толпа прижала к их столику двух мужчин, которые, держась за руки, искали свободные места.

– Все эти горы и огромные открытые пространства, – сказала Мэри. – А знаешь, в этом городе бывает ужасно душно.

Она пристально посмотрела на Колина. Он взял ее за руку:

– Надо бы отправить открытки.

Мэри отдернула руку и обвела взглядом опоры бесчисленных арок и колонн.

Колин тоже посмотрел вокруг. Официантов поблизости не было видно, но стаканы у всех оказались полны.

– Здесь как в тюрьме, – сказала Мэри.

Колин, скрестив руки на груди, долго, не моргая, смотрел на нее. Идея приехать сюда принадлежала ему. Наконец он сказал:

– Билеты на самолет куплены, а наш рейс через десять дней.

– Можно поехать поездом. Колин смотрел вдаль, мимо Мэри.

Оба оркестра одновременно перестали играть, и музыканты направились к аркадам, в бары своих кафе. Без музыки площадь казалась еще более просторной, лишь частично оглашаемой звуками шагов – резким стуком каблучков модных туфель, шлепками сандалий; и голосами – благоговейным шепотом, детскими криками, строгими родительскими приказаниями. Мэри скрестила руки на груди и опустила голову.

Колин встал и обеими руками помахал официанту, который кивнул и начал продвигаться по направлению к ним, собирая по дороге заказы и пустые бутылки.

– Не может быть! – торжествующе вскричал Колин.

– Надо было взять их с собой, – сказала Мэри, уставившись на свои колени.

Колин по-прежнему стоял.

– Официант и вправду идет! – Он сел и дернул Мэри за руку. – Чего бы тебе хотелось?

– Было подло с нашей стороны оставить их там.

– А по-моему, мы поступили вполне тактично.

Официант, крупный, солидный с виду мужчина в очках в золотой оправе и с густой седеющей бородой, возник вдруг возле их столика и наклонился к ним, слегка подняв брови.

– Чего ты хочешь, Мэри? – торопливо прошептал Колин.

Мэри сложила руки на коленях и сказала:

– Стакан воды, безо льда.

– Да, два стакана, – нетерпеливо добавил Колин, – и…

Официант выпрямился, и из его ноздрей вырвалось отрывистое шипение.

– Воды? – сухо переспросил он. Окинув двух взъерошенных клиентов оценивающим взглядом, он отступил на шаг и кивком показал в сторону угла площади. – Есть пивная.

Когда он двинулся прочь, Колин резко повернул на стуле и схватил его за рукав.

– Нет, подождите, официант, – произнес он с мольбой в голосе. – Мы еще хотели кофе и…

Официант рывком высвободил руку.

– Кофе! – повторил он с издевкой, и ноздри его раздулись. – Два кофе?

– Да, да!

Мужчина кивнул и удалился.

Колин уселся поудобнее, закрыл глаза и медленно покачал головой; Мэри старалась усесться попрямее.

Она осторожно тронула ногу Колина под столиком.

– Идем отсюда. До гостиницы всего десять минут ходьбы.

Колин кивнул, но глаза не открыл.

– Мы сможем принять душ, посидеть на нашем балконе и заказать в номер все, что захотим.

Пока подбородок Колина опускался на грудь, Мэри делалась все оживленнее.

– Мы сможем лечь в постель. Ах, эти чистые белые простыни! Мы закроем ставни. Только представь себе – что может быть лучше? Мы сможем…

– Ладно, – вяло произнес Колин. – Идем в гостиницу.

Но никто из них не пошевелился. Мэри поджала губы, а потом сказала:

– Наверно, он в любом случае принесет кофе. Когда люди здесь качают головой, это может означать все что угодно.

Утренняя жара усилилась, и толпа значительно поредела. Появилось довольно много свободных столиков, а по площади ходили уже либо только завзятые любители достопримечательностей, либо горожане, спешившие по своим делам, – лишь редкие фигурки, казавшиеся совсем крошечными в огромном пустом пространстве и поблескивавшие в мареве знойного воздуха. На противоположной стороне площади оркестр снова собрался и уже начинал играть «Венский вальс»; на той стороне, где сидели Колин и Мэри, Дирижер листал партитуру, а музыканты рассаживались по местам и раскладывали ноты на пюпитрах.

Одним из следствий столь близких отношений было то, что Мэри с Колином зачастую неожиданно для себя, не сговариваясь, начинали смотреть на одно и то же; на сей раз – на человека, стоявшего к ним спиной более чем в двухстах ярдах от них. В ярком солнечном свете его белый костюм бросался в глаза. Он остановился, чтобы послушать вальс. В одной руке он держал фотоаппарат, в другой – сигарету. Он стоял в ленивой позе, перенеся свой вес на одну ногу, и шевелил головой, повинуясь несложному ритму. Потом он вдруг повернулся так, словно ему надоело слушать – вальс еще звучал, – и не спеша направился в их сторону, бросив на ходу сигарету и растоптав ее – не глядя. Не сбиваясь с широкого шага, он достал из нагрудного кармана темные очки, наскоро протер их белым платком и надел. Каждое его движение казалось сколь экономным, столь же и обдуманным. Несмотря на черные очки, хорошо скроенный костюм и светло-серый шелковый галстук, они сразу узнали этого человека и, как зачарованные, следили за его приближением. Невозможно было определить, увидел ли он Колина с Мэри, но шел он уже прямо по направлению к их столику.

Колин тяжело вздохнул:

– Надо было пойти в гостиницу.

– Давай отвернемся, – сказала Мэри, но они продолжали смотреть, как он подходит все ближе, завороженные новым ощущением узнавания человека в незнакомом городе, возможностью наблюдать, оставаясь незамеченными.

– Он нас не заметил, – прошептал Колин, но тут, словно по подсказке суфлера, Роберт остановился, снял очки, воскликнул:

– Друзья мои! – и с распростертыми объятьями поспешил к ним. – Друзья мои! – Он пожал руку Колину, а руку Мэри поднес к губам.

Они откинулись на спинки стульев и слабо улыбнулись ему. Найдя свободный стул и усевшись между ними, он улыбался так широко, словно с того момента, как они расстались, прошло не несколько часов, а по меньшей мере несколько лет. Он сидел, развалясь и положив одну ногу на колено другой так, что хорошо были видны мягкие кожаные ботинки светло-кремового цвета. Вокруг столика распространялся слабый запах его одеколона, разительно отличавшийся от того благоухания, которое он источал минувшей ночью. Мэри принялась чесать ногу. Когда они объяснили, что еще не возвращались в гостиницу и ночевали на улице, Роберт в ужасе раскрыл рот и выпрямился. На другой стороне площади первый вальс незаметно перешел в следующий; неподалеку второй оркестр вдохновенно заиграл чопорное танго, «Приют Эрнандо».

– Это я виноват! – воскликнул Роберт. – Из-за вина и моих дурацких историй вы засиделись допоздна.

– Перестань чесать, – сказал Колин Мэри, а Роберту: – Вовсе нет. Нам следовало взять с собой карту города.

Но Роберт уже вскочил на ноги, положив одну руку на локоть Колина, а другой потянувшись к ладони Мэри.

– Нет, это моя вина. Я обязан ее загладить. Вы воспользуетесь моим гостеприимством.

– Но это невозможно, – неуверенно сказал Колин. – Мы живем в гостинице.

– При такой усталости гостиница – не самое лучшее место для отдыха. Я устрою вас так удобно, что вы позабудете об этой ужасной ночи.

Роберт задвинул свой стул под столик, чтобы дать Мэри пройти. Колин дернул ее за юбку:

– Обожди-ка минутку… – Короткое танго резко подошло к своему финалу и при помощи искусной модуляции превратилось в увертюру Россини; вальс перешел в галоп. – Постой…

Но Роберт уже вел Мэри за руку между столиками. Ее движения отличались замедленным автоматизмом сомнамбулы. Роберт обернулся и нетерпеливо крикнул Колину:

– Мы возьмем такси!

Они прошли мимо оркестра, мимо башни с часами, чья тень была уже не больше пенька, и направились к оживленному порту, центру населенной лагуны, где лодочники, казалось, сразу узнали Роберта и принялись наперебой предлагать ему свои услуги.

 
Рейтинг@Mail.ru