Валентин Иванов
Энергия подвластна нам
Видно, сердце почуяло. Сначала-то он Алёшу не узнал – мы тогда с коптилками последние месяцы досиживали. «Кто это?» – говорит. Алёша встал, Федя на него поглядел и странно так, не своим голосом, спрашивает: «А, Алексей, что же, вернулся?» – А у Алёши голос пропал. Еле-еле вытянул: «Да, папа, отпустили…» Тут Федя ему руки протянул, Алёша к нему, да как заплачет… А со мной, как взрослый, разговаривал! У брата тоже слёзы на глазах… Когда мы все успокоились, Федя Алёше рассказал, что он в большевиках уверился, что они хотят и смогут сделать нас самой великой страной, что теперь для науки такие откроются возможности, каких нигде нет, и ему такое и не снилось. Что он прежде этого не понимал и во многом ошибался и жизни тоже не понимал. А настоящее только теперь начинается, и нужно работать для народа… А через два дня пришли рабочие и сняли перегородку.
Анна Александровна утомлённо замолчала.
– А потом, мама Аня?
– Дядя Федя заставил Алёшу учиться и сам много с ним занимался. Алёша ведь тоже очень умный. Вот и вышел из него учёный. Федя и за моим Колей стал больше присматривать… А дальше ты уже сама, наверно, знаешь.
Тата встала.
– Ах, как это всё интересно! И все вы, мама Аня, какие-то особенные!
– Нет, Таточка, вот в этом ты глубоко ошибаешься, – мы все очень простые люди. А проще дяди Феди человека нет. Его только нужно понимать и самой с ним простой быть. Его честь беречь нужно. Это для него главное. И дело тоже. Вот он Алёшу ведь как любит! А я знаю, хоть он и не говорит, что из других учеников у него главный Степанов. Знаешь, почему? Я тебе не сумею сказать, как у них там в науке, а я слышала, как он с ним разговаривает. Я каждую федину нотку знаю, ты уж мне верь!
– А Коля тоже ведь на дядю Федю похож немного? – Тата встала и задумчиво прошлась по комнате.
– Он и на отца похож. О Коле, милочка, ты должна по-своему судить. Для меня он сын, а для тебя муж.
Это разница большая. Между вами третий не указчик.
– Вот ведь он один уехал…
– А он такой уж бродяга! Алёша сразу своё выбродил, а Коля понемногу! Пусть побродит, вернётся, – на верёвочке ходит! – Анна Александровна улыбнулась.
– Коля, правда, такой чудный бывает, когда возвращается… – ответила Тата. – Только мне скучно без него!.. Поехать я с ним не могла… А он может один уехать, без меня… и вот его нет… и эти друзья его, этот Павел Иванович какой-то…
– А разве Павел Иванович тебе не понравился, когда он у нас зимой гостил? Я бы с ним кого угодно, не только Колю, на край света отпустила.
– На край света!.. И так всего один раз написал… – Анна Александровна посмотрела на свою невестку. Тата стояла к ней спиной и теребила фикус на подоконнике.
Вот она чуть пожала плечами, повернулась, посмотрела на часы в браслете на левом запястье…
– Мне пора, мама Аня!
Тата поцеловала Анну Александровну в щёку. Привычным движением руки поднялись, поправили волосы перед зеркалом. Чётко простучали в передней невысокие каблучки. Мягко захлопнулась выходная дверь. Через открытые окна внимательное ухо различило быстрые шаги на ступеньках крыльца…
Анна Александровна сидела в глубоком раздумье.
Глава вторая
БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ
1
Семя, раскрываясь в земле, выпускает слабый росток. Он, изгибаясь, пробирается к свету. Робкой жизни со всех сторон грозят жадные клещи жуков, рты вечно голодных личинок, червей, крепкие когти крота.
Время идёт. Уже встали посевы в труде и в борьбе. Теперь новое сильное племя способно защитить себя. Оно крепнет, жизнь – за ним! Но и червь не оставил надежды добраться до корня. Он продолжает рыться в жирной земле. Пусть роет! Поздно!..
2
Нет, не в кабинетной работе, не в замкнутости лабораторных испытаний, не в одиночестве отвергнувшего жизнь отшельника рождается подлинное творчество.
Быть с народом, жить для народа – вот истинный источник вдохновения! Поэтому бодрое, юношеское сердце бьётся в груди седого учёного. Любит Фёдор Александрович, и любит горячо. Прекрасна и чиста его возлюбленная – идея, служения народу. Всегда она с ним и награждает его прекрасным и гордым сознанием силы его мужества, внушает ему благородную ревность к самому себе. Хочет он сегодня быть лучше, чем вчера, а завтра – лучше, чем сегодня. Он говорит вместе с другими: «…мы обещаем работать ещё лучше и не останавливаться на достигнутом!»
Поэтому имя академика Фёдора Александровича Подарева записано ныне в золотой книге советских учёных и широко известно в нашей стране.
Работая в той области науки, которой поручено изучение тайн энергии, он без устали расширяет свою научную семью, – его окружают друзья, товарищи, ученики.
Внимательно изучаются люди, проверяются с первых шагов в аудиториях и в лабораториях Института.
И когда, в итоге этого изучения, отбираются нужные люди, Фёдор Александрович, человек установившихся привычек, проводит решающее собеседование с избранником в своём кабинете в Старом Корпусе Института Энергии.
Происходит это приблизительно так: при появлении в дверях вызванного к точно назначенному часу и минуте студента-выпускника Фёдор Александрович встаёт из-за стола.
– Садитесь, пожалуйста… – Студент усаживался против старого дубового письменного стола.
После коротенького молчания, в течение которого студент чувствовал себя не совсем ловко, а Фёдор Александрович вглядывался в него с явной торжественностью, академик начинал:
– Прощу извинить… Скажите, чем вы хотели бы заняться после получения диплома? Быть может, я смогу помочь вам в осуществлении намеченного вами?
Хотя слухи о серьёзном и определённом значении подобных вступлений и ходили в студенческой среде, зачастую спрашиваемый терялся и молчал, не находя нужного ответа. Легко сказать, – ведь перед ним сам Фёдор Александрович!
Академик начинал хмуриться. Собеседнику его казалось, что резче делались вертикальные морщины на крутом лбу, глубже становились две правильные складки, ограничивающие жёсткие прямые усы, и внушительнее выдвигался вперёд широкий бритый подбородок:
– Так что же? Так как же, батенька мой? Отличный студент – и не имеете никакого призвания?
Фёдор Александрович строго впивался глазами в молодого человека и поднимал вверх палец – тот самый, о котором говорили: «Когда он поднял палец, – смотри, подтянись!»
Затем учёный откидывался на спинку кресла и продолжал:
– Вот смотрите-ка, Алексей Фёдорович! (если тот, к счастью, оказывался под рукой). Смотрите-ка, – товарищ не имеет никакого определённого призвания!
И палец вновь поднимался над столом. Студент набирался смелости:
– Да я, Фёдор Александрович… вот… я… мне бы хотелось остаться при Институте, да не знаю…
– Благодарю вас! А кто же знает? Может быть, Алексей Фёдорович знает?
Алексей поспешно приходил на помощь растерявшемуся юноше. И когда всё нужное бывало сказано, академик заключал беседу, решавшую будущее ещё одного молодого человека:
– Хорошо, вот обо всём и условились. Теперь и вы знаете, и я знаю. Позвольте вас особо предупредить: в нашей работе всё одинаково важно! У нас малых дел нет и никакой работой не брезговать, да!
– Я это понимаю, Фёдор Александрович, – уже вполне уверенным голосом отвечал новый член семьи академика.
– Вот и отлично, вот и будем вместе, как говорится, приумножать знания!
Когда же на традиционный вопрос следовал ответ с точным названием географической точки и намеченного будущим инженером предприятия, Фёдор Александрович или одобрял выбор или рекомендовал другое предприятие. Беседа заключалась торжественным обещанием молодого человека поддерживать связь с Институтом.
…Большая семья у старого академика!..
Глава третья
ЗА ЖИЗНЬ
1
Много есть на свете людей, казалось бы внешне и похожих друг на друга, а между тем никто не находит сходства между ними.
Алексей не старался копировать отца. Но в походке, в жестах, в интонациях голоса, в мимике, – словом, во всём, что сопутствует работе мысли и выражает чувство, разительно проявлялось их сходство.
И не было в этом сходстве ничего нарочитого, неестественного. Любовь была учителем сына, а чувство это – наставник надёжный, умный и тонкий.
С начала своей сознательной жизни всем сердцем привязался юноша к отцу-воспитателю. Не секретом было для Алёши, что не родной ему по крови Фёдор Александрович, но ни в чём это не мешало наречённым отцу и сыну. Всегда легко отгадывал сначала юноша, потом мужчина мысли отца и легко шли они оба днями, месяцами и годами совместной жизни тружеников науки.
Однажды случилось, что Фёдор Александрович задал сыну не совсем обычный для него вопрос:
– Ты, Алексей, жениться не думаешь?
Они были одни в кабинете академика в Старом Корпусе Института Энергии.
– Нет, отец, не думаю.
– Почему же?
Недавняя женитьба племянника Фёдора Александровича, Николая, была, по-видимому, причиной этого вопроса и, когда Алексей замедлил с ответом, отец повторил вопрос:
– Но почему же?
Тут кто-то им помешал своим приходом и последний вопрос Фёдора Александровича остался без ответа.
Вспомнился сегодня Алексею вопрос отца. Мельком слышал он утром жалобы Таты на невнимание мужа и ушёл из дома с мыслью: «А я бы писал аккуратно…» – А сейчас Елена Ивановна, его преемница по литерной лаборатории, сказала что-то ласковое своему мужу по телефону.
Вот и вспомнилось… Но пора к делу!
2
Ещё в недавнем прошлом на десятилетия вперёд определялись до мелочей структура и программа учебно-научного учреждения. Иной профессор-чиновник год за годом, до самой отставки, читал свой курс по неизменным затасканным тетрадкам.
Так было… Теперь же в нашей стране никому и в голову не придёт читать курс даже по прошлогоднему конспекту!
И в Институте Энергии новая тематика появляется беспрерывно.
Новые лаборатории, свидетельствуя о расширении тематики, при своём рождении получают порядковые номера, обозначаемые арабскими цифрами. А появление внутри основных тем самостоятельных ответвлений знаменуется буквенным обозначением. Так и говорят в Институте: «получить литеру». Это значит обрести законченную форму и собственное хозяйство.
Лаборатория П расположилась в одной из позднейших пристроек к Экспериментальному Корпусу. На эту территорию в отличие от Старого Корпуса посторонним доступ был возможен только по специальному разрешению.
Последние два года работы Алексея Фёдоровича были связаны с новой литерной лабораторией. Её часто посещали физиологи и врачи, не имеющие непосредственного отношения к делу энергетического хозяйства страны и к научным проблемам физики.
Однако именно здесь, в новых областях применения атомной энергии и в сферах особенностей ядерных реакций, был заключён союз между медициной и энергетикой.
Литерная лаборатория состоит из двух помещений. Первое – аппаратная. Перед вошедшим открывается довольно узкий проход. Прямо, шагов через двадцать, в стене видна дверь – стальная плита с тяжёлыми рычагами-запорами. Это вход в камеру – так называют второе помещение лаборатории в отличие от аппаратной.
В первом помещении, слева от прохода, в несколько рядов стоят очень высокие, почти под потолок, резервуары прямоугольной формы. Они соединены толстыми, коленчатыми трубами, изогнутыми в разных направлениях. На потолке на фарфоровых изоляторах подвешена густая кабельная сеть. Последний ряд резервуаров подходит вплотную к стене камеры. Коленчатые хоботы толстых груб подняты и исчезают в стене.
Другая сторона аппаратной несколько свободнее. Здесь приблизительно две трети длины помещения заняты высоким бетонным фундаментом. На сером массиве лежит толстая свинцовая пластинка. Четыре кабеля уходят под помещённые на пластинке стеклянные колпаки. Под прозрачным стеклом – шары и матовые груши на блестящих цоколях, контакты и многосложное переплетение проводов.
Приборы управления сгруппированы у входа в камеру. На стене – длинный белый щит, разделённый на три части. Слева на щите несколько больших дисков со стрелками на циферблатах. Справа – длинная шкала под выпуклым стеклом, а над ней квадратное углубление о частыми концентрическими кругами, рассечёнными двумя взаимно перпендикулярными прямыми.
Середина щита пуста. Её матовая поверхность напоминает неглазурованный фарфор.
Над щитом из стены выступает большой чёрный рупор, обращённый широким раструбом вниз. Второй рупор, длинный и узкий, выходит из-под щита.
Окон в помещении нет и освещение искусственное.
В коридоре перед входом в лабораторию Алексея Фёдоровича ждала женщина в белом халате и белой шапочке. Немного дальше на полу стояли носилки с лежащим на них человеком и возле них – два санитара. Женщина шагнула навстречу Алексею Фёдоровичу. Поздоровались. Она объяснила:
– Наш новый больной, мастер с завода «Молот революции». Саркома в области коленного сустава правой ноги…
Алексей Фёдорович подошёл к носилкам и, нагнувшись к больному, приветливо сказал:
– Добрый день! Мы вас особенно утомлять не будем, наши операции безболезненны. Поднимите носилки, товарищи.
Они прошли через аппаратную, и Алексей Фёдорович) отворил стальную дверь.
В камере просторно и пусто. Сплошные, без окон, стены, пол и потолок покрыты бронёй из серебристого матово-тусклого металла.
У вошедшего в камеру сразу же создаётся отчётливое впечатление глубокой замкнутости, полной изолированности от внешнего мира.
В геометрическом центре камеры на массивной, расширяющейся кверху опоре находится длинный узкий стол. На столе – тугой резиновый тюфяк и белая подушка. С верхней рамы стола почти до пола свисают замшевые ремни с пряжками.
По потолку камеры из аппаратной проходят трубы и кабели. В середине потолка они собираются и исчезают в массивном кубе. Из нижней плоскости куба вы ступает большая воронка, обращённая вниз узкой частью. Её срез, диаметром в три или четыре сантиметра, открывает тёмное, пустое отверстие.
3
Санитары подняли больного и положили на стол. Сопровождающий врач обнажил его правую ногу.
В относительно ранней стадии убийственная злокачественная опухоль работает невидимо. Внутри каждую секунду, не останавливаясь, непрерывно, хищные клетки саркомы пожирают здоровые, живые ткани. Деятельность врага последовательна и неотвратима. Он ползёт и уничтожает. А снаружи глаз видит красивое, мускулистое, здоровое тело. Жить бы ему да жить!
На белой чистой коже колена синей краской очерчены границы опухоли.
Больной молчал и, видимо, волновался. Алексей Фёдорович сказал ему:
– Мы должны вас тщательно и туго привязать. Видите, сколько ремней?
Больной только сейчас понял назначение длинных полос замши.
– Да вы не беспокойтесь, доктор. Мне бы только ногу сохранить, а лежать я буду спокойненько!
– Конечно, конечно… Я не сомневаюсь в вас. Но уж у нас такой порядок. Вы можете нечаянно изменить положение и это для вас будет нехорошо. Вам разрешается только дышать! – Алексей Фёдорович улыбнулся. – Согласны?
– Соглашусь даже не дышать. Дисциплина. Хоть на куски разрежьте! В цехе будут перестраивать конвейер, и без ноги мне не справиться. Придётся переходить к старикам, в техконтроль.
Врачи кропотливо закрепляли ремни, а заводской мастер отрывисто говорил:
– Ампутация?! Ведь это на войне без ноги остаться… дело другое… а так? ни за что – и вдруг в инвалиды!
Когда все ремни были затянуты, Алексей Фёдорович спросил:
– Ну, как? Постарайтесь-ка пошевелиться!
Больной напряг сильное тело, попробовал сделать движение и одобрил:
– Работа надёжная.
Дежурный врач повернул выключатель и из воронки вниз упал снопик очень яркого света. Алексей Фёдорович, нажимая ногой на педали, менял положение стола. То поворачивая, то поднимая его, он продолжал разговаривать со своим пациентом:
– Сейчас мы все уйдём и оставим вас одного. Но я буду видеть вас и слышать. Вы же будете только слышать мой голос. Если я что-нибудь спрошу у вас, отвечайте.
– Хорошо. А нога останется?
– Останется!
– Честное слово?
– Честное слово!
Стол продолжал передвигаться, пока на обнажённое колено не лёг правильный круг света, падавший из воронки. После этого тело крепко привязанного человека начали покрывать полотнищами из толстой, гибкой ткани. Изолирующая защита была соткана из тончайших волокон того же металла, который служил бронёй для камеры и для аппаратуры атомных реакций. Осталась открытой только часть поражённого саркомой колена. Голову больного покрыли глубокой маской с помещёнными в ней микрофоном и телевизионным передатчиком. Санитары унесли носилки. Алексей Фёдорович вышел последним, закрыл дверь и закрепил её массивными запорами.
4
Учёный сел в кресло перед пультом управления. Общее освещение аппаратной погасло. Только невидимые лампочки над щитом продолжали гореть, освещая щит и пульт управления. Привычной рукой Алексей Фёдорович нажимал кнопки.
На щите, в середине матового экрана, появилось ярко освещённое лицо больного. Изображение было объёмным, сильно увеличенное лицо казалось висящим в воздухе. Алексей Фёдорович сказал в нижний рупор:
– Вы слышите меня?
Громадное лицо на экране зашевелило губами, и из верхнего рупора ответил громкий голос:
– Слышу!
Женщина-врач, сопровождавшая больного, подошла ближе – рупор передавал дыхание больного.
Алексей Фёдорович потянул на себя до отказа рычаг управления. Сейчас же от высоких резервуаров, заполнявших левую часть аппаратной, донеслось густое жужжание. Звук усилился, и тёмное помещение начало освещаться синеватым сиянием, проникавшим через стеклянные колпаки.
Лицо больного смотрело с экрана с тем особенным выражением, какое может быть у человека в одиночестве, когда он не знает, что за ним наблюдают. Больной явно не отдавал себе отчёта в том, что его видят и слышат. Он слегка поморщился, пошевелил губами, широко открыл рот и длинно, нервно зевнул. Громкий зевок, усиленный рупором, раздался в аппаратной. Было слышно шуршание накрахмаленной наволочки.
Левая рука Алексея Фёдоровича переходила к рычагам следующих рядов. Жужжание и шум в аппаратной усилились настолько, что уже нельзя было различать, и слышать неопределённые звуки, передаваемые рупором. Лицо больного изменило выражение:
– Я ничего не чувствую, только жужжит в ушах!
– Всё в порядке, – ответил Алексей Фёдорович и перенёс руку к рычагам.
– А что вы сейчас чувствуете? – спросил учёный.
Лоб больного сморщился. После небольшой паузы он ответил:
– Как будто ничего… Как будто немного пощипывает… Пожалуй, колено покалывает…
– Сильно покалывает?
– Нет, слабо.
Алексей Фёдорович взял обеими руками сразу два рычага и медленно перевёл их:
– А как теперь?
Рупор громко ответил:
– Так же! – И после недолгого молчания продолжал: – А мне можно с вами разговаривать?
– Нет! Сейчас нельзя. Потом.
Учёный взялся за последний рычаг и поставил его вертикально, потом встал и предложил своей помощнице:
– Начинайте!
Слух присутствовавших ясно различал короткие глухие удары, доносившиеся из-за стен камеры. На громадном лице человека на экране выступили крупные капли пота. Его глаза открывались и закрывались. Алексей Фёдорович нагнулся к рупору и спросил:
– Что вы сейчас чувствуете?
– Жарко… и здесь как из зениток палят!
– Так и должно быть, – ответил учёный.
Было видно, как пот заливал лицо больного. Он зажмурил глаза и тяжело дышал, оттопыривая губы.
Небольшая группа в аппаратной была неподвижна. Только руки помощницы Алексея Фёдоровича поднимались и опускались, определяя чёткий ритм. А из-за стены слышались глухие удары, похожие на отдалённые взрывы.
Через семь минут Алексей Фёдорович последовательно вернул в первоначальное положение все рычаги пульта управления. Аппараты смолкли, помещение осветилось и на экране уже не было громадного лица.
5
Когда с головы больного сняли тяжёлую маску и вытерли мокрое лицо, он отыскал глазами Алексея Фёдоровича и спросил:
– Теперь мне можно с вами разговаривать?
– Можно, пожалуйста.
– Алексей Фёдорович, я ведь вас сразу не узнал, – за доктора принял! В больнице не сказали, куда везут. Я лежал и всё вспоминал: лицо знакомое. Вы бывали у нас на заводе. Главное, никак имени не мог вспомнить. Фёдор-то Александрович и в этом году к нам раза два приезжал и в мой цех оба раза заходил. Тут у вас Степанов работает, на нашем заводе человек жизнь начинал!
– Вот и отлично! – весело ответил учёный. – Значит, старые знакомые, и друзья у нас общие. Вот и вы у нас в Институте оказались в гостях.
Когда сняли ремни с больного, он схватил Алексея Фёдоровича за руку. Лицо его стало очень серьёзным:
– А это всё не засекречено? Вас можно расспрашивать?
– Тайны нет. Пока шла разработка, мы избегали широкой огласки, как обычно. Теперь мы говорим, ни чего не скрывая. Мы пользуемся атомной энергией. В аппаратуре происходят взрывы малых количеств вещества, и мы посылаем через фильтры энергию короткими импульсами. Атомные частицы проникают в тело, встречают опухоль и убивают её. Но если бы мы направили на ваше колено непрерывный поток частиц, он убил бы и здоровые ткани тела вместе с опухолью. При коротких толчках здоровые клетки успевают выстоять, я чуждая организму болезнь гибнет…
Больной возбуждённо прервал учёного:
– Алексей Фёдорович! Да всё же понятно! Это всё равно, как интервенты. Народ у себя дома, все вместе, а они – чужие!
– Совершенно верно. Вы даёте образное и правильное определение. Болезнь – это захватчик.
Когда упал последний ремень, больной, пользуясь полученной свободой, порывисто сел и хотел даже соскочить со стола. Алексей Фёдорович подхватил его и уложил обратно.
– Э-э-э! Рано! Вас сюда привезут ещё два или три раза… Чудес не бывает. Прыгать будете, когда всё восстановится и врачи разрешат!
В проходе аппаратной мастер приподнялся на носилках:
– Вы мне главное скажите! Кто изобрёл? Это вы с Фёдором Александровичем изобрели?
– Кто изобрёл? Работал весь наш коллектив. И у нас, как в каждом нашем большом деле, один на другого опирается. Ведь вы производственник! И вы понимаете, что для осуществления идеи нужна согласованная работа на высоких классах точности. И высокая организация. Часть заказов нашего Института выполняется и на вашем заводе. Кто сделал, кто изобрёл? Кто у нас в стране всё делает? Народ! Наши замечательные советские люди, руководимые партией!
…В коридоре Алексей Фёдорович встретил носилки ещё с одним больным. Он посторонился и прошёл дальше. Сегодня учёный в последний раз исполнял обязанности оператора. Литерная лаборатория сдана на ходу.
Новые мысли всё сильнее и сильнее увлекали учёного. Есть ли граница стремлениям людей в их борьбе за власть над жизнью?
Фёдор Александрович сообщил, что возвращается сегодня вечером после двухнедельного отсутствия.
Сын с нетерпением ждал возвращения отца.
