Иван Полонянкин
Стрельцы

Полная версия

Глава третья
ПОХОД

Русское царство уже более полугода скрыто вело подготовку к возобновлению военных действий на южных рубежах против Высокой Порты и Крымского ханства. Принципиальное решение о подготовке к войне было принято на всех уровнях: Первым Царём Иваном Алексеевичем, Вторым Царём Петром Алексеевичем и Боярской думой.

С осени дьяками Разрядного приказа рассылались грамоты всем разрядным и городским воеводам о проведении сбора ратных людей и готовности к выступлению в поход.

27 января 1695 года Большой воевода Белгородского приказа боярин Шереметев Борис Петрович встретил в дороге, надеясь к обеду быть дома, в Белгороде.

Воевода с удовлетворением наблюдал слаженную работу ямских станций, и ему отрадно было видеть, как ямские тройки с вихрем проносятся по дорогам, как отчаянно и задорно свистят ямщики.

Проводимые реформы в стране коснулись и Ямского приказа, он был ликвидирован, а его функции отошли Стрелецкому приказу. Но это не отразилось на работе ямщиков: их всё так же тщательно отбирали, принимали сильных, выносливых, трезвых и ответственных, давали им льготы по уплате государственных податей, выделяли землю под строительство домов, выдавали жалование. Поступая на службу, ямщики обещали в кабаках не пропиваться, не воровать, не сбегать с работы, беречь лошадей и имущество; за нерасторопность и другие провинности им грозило наказание кнутом. Вся страна под кнутом!

Борис Петрович улыбнулся, который раз вспоминая уважительное обращение царя Петра Алексеевича, перекрестился: «Слава богу, сильный государь пришёл! С ним можно и в огонь и в воду. Всё сделаю, что смогу, живота не пожалею для него!»

Всю дорогу он размышлял о предстоящем походе, вспоминал предыдущие, намечал первоочередные дела, которые необходимо исполнить по прибытии в Белгород.

От размышлений его отвлекли замедление хода и шум на дороге. Через минуту карета остановилась: лошади сбились с шага, фыркали, ямщики ругались.

Боярин попытался протереть оконце кареты, чтобы посмотреть на местность, но бросил эту затею и требовательно стукнул в дверь: служивый распахнул её, и воевода по ступеньке шагнул наружу, огляделся.

На спуске с холма, перед небольшой дубовой рощей, которая сжала санный путь, двое саней перекрыли дорогу; вокруг суетилось несколько человек, заменяя сломанную пополам оглоблю, а возможности объехать это место никакой не было.

Служивые воеводы кинулись расчищать дорогу, а Борис Петрович использовал нежданную остановку для отдыха от езды.

Ему были знакомы эти места, а впереди уже просматривался его городок: на правом высоком берегу Северского Донца светлым островом выделялась Белая гора с остатками старой Белгородской крепости.

Муравский шлях, по которому двигался воевода, уже закончился и ушел далеко вправо, устремляясь на юг, в Крымское ханство. Вдали вокруг городка рассыпались починки: Стрелецкое, Драгунское, Пушкарное, Казацкое; с запада и северо-запада город подковой охватывал лес, с востока – болота; справа тонкой ниткой вдоль городка протянулась река Везелица.

Воевода пробежался взглядом, рассмотрел Свято-Троицкий собор и перекрестился: «Вот я и дома». И через некоторое время обоз миновал главную проезжую башню крепости Московскую.

Ранней весной 1695 года формирование Крымской большой рати под началом Большого воеводы боярина Шереметева было закончено, полки и соединения сосредоточились на территориях Севского и Белгородского разрядов, а начальники занимались обучением личного состава.

Позднее, в мае, войска соединились в более чем стотысячную армию, которая в начале июня выдвинулась из Белгорода, сопровождаемая длинными обозами с припасами для войск и кормами для лошадей, переправилась через Днепр, двинулась по его правому побережью в низовья реки, к устью, для взятия османских крепостей и исполнения царской воли. Всё шло по плану; всё так, как указывал царь; всё так, как ожидали турки и татары.

1 марта государь Пётр Алексеевич проводил Военный Совет, присутствовали близкие бояре, генералы Гордон, Головин и Лефорт; в комнате находился и Меншиков, незаменимый царёв помощник, его глаза и уши, готовый исполнить любое указание. В строжайшей тайне обсуждались вопросы, связанные с передвижением к устью Дона тридцатитысячной армии для штурма и взятия Азовской крепости.

В укомплектованную армию входили регулярные полки нового строя, в том числе полки московских стрельцов, из которых были созданы три отряда, во главе с генералами Гордоном, Головиным и Лефортом. Главнокомандующий не назначался, а армией руководил военный совет в составе этих генералов: решения военного совета могли быть исполнены только после утверждения их Петром Алексеевичем, который участвовал в походе в качестве бомбардира бомбардирской роты Преображенского полка.

В первый весенний месяц 7 марта из Москвы через Тамбов выступил авангард, сводное соединение с двумя солдатскими и четырьмя стрелецкими полками под командованием генерала Гордона, всего около десяти тысяч человек с орудиями и повозками. Они надеялись скрытно достичь низовья реки Дона, обеспечить там приём основной части Азовской армии и, используя эффект неожиданности, обложить и захватить турецкую крепость Азов.

Генерал Гордон рассчитывал через месяц уже быть в Черкасске, но весенняя распутица внесла в планы свои коррективы.

9 марта 1695 года иностранный купец грек Никон в вечернее время возвращался домой со второго повытья Посольского приказа и Стрелецкого приказа, где оформлял дорожные документы на свой срочный отъезд в родную Грецию; торговлю оставлял на молодого помощника Агафона.

Сегодня утром Никон получил от прибывшего земляка, грека Никоса, весть о тяжёлой болезни матери с просьбой срочно приехать домой и попрощаться. Он сразу же кинулся с подарком к своему знакомому, подьячему Белоухову, и тот пообещал к вечеру выписать ему дорожную грамоту.

Никон уже десяток лет вёл оптовую торговлю в Москве, обрусел, прижился у молодой вдовы стрелецкого пятидесятника Ольги, многие знали и доверяли ему и его товарам.

«Странно, что раньше я ничего не слышал об этом Никосе и не встречался с ним, – подумал Никон. Но, как и все живущие на чужбине, был рад земляку и отнёсся к нему с доверием. Приняв его в доме ранним утром и получив нерадостную весть, Никон, соблюдая законы гостеприимства, завёл разговор о многострадальной Греции и об османах, наводнивших её, но Никос не поддержал его, а на вопрос о сфере его деловых интересов отмолчался. Общих знакомых у них не нашлось, а письмо о тяжёлом состоянии матери, как сказал Никос, он получил в пути, через третьи руки, от земляка, с которым пути разошлись в Речи Посполитой, – тот направлялся в Псков. На этом разговор между ними как-то незаметно скатился к паузам, а вскоре гость попрощался и, торопясь, покинул их дом, отказавшись отобедать.

Темнело быстро, сумрак вперемешку с туманом заполнил город, где-то уже стучали молотки и трещотки сторожей. Никон задумчиво шёл по улице. Мысленно он был уже в дороге – решил ехать пусть по опасному, но наиболее короткому пути: через Воронеж и далее до турецкого Азова, а там морем до Стамбула и Афин.

Никон рассчитывал, что пока доберётся до Воронежа, ледоход пройдёт, реки очистятся ото льда, он найдёт попутчиков и с ними рекой спустится к Азову.

В Стрелецком приказе он успешно оплатил подорожную до Воронежа – специальный документ на пользование казенными лошадями и повозкой на ямских станциях. Все проблемы по проезду им разрешены, осталось только на станциях оплачивать ямщикам за прогоны. А там как Бог даст!

«Хороший человек этот подьячий Белоухов, вошёл в положение, быстро подготовил документы. Конечно, помог отрезок материи, но как без этого», – озабоченно размышлял Никон, ощупывая завёрнутые в тряпицу письмо от матери, выписанные дорожную грамоту и подорожную, свернул в проулок стрелецкой слободы: до угла дома вдовы Ольги оставалось пройти ещё три дома. Краем глаз он заметил мелькнувшую тень справа, хотел повернуться, но удар в голову опрокинул его наземь.

Ольга заждалась: ужин – запечённые в горшке кусочки рыбы – остыл; несколько раз выглядывала в окно и выходила из избы, ребятишки не дождались, уснули, а Никона всё не было. Прождала ночь, лежала без сна, ворочалась, а утром чуть свет поднялась и решила: пока дети спят, сбегать в лавку Никона и узнать, что с ним произошло.

Выскочила из избы, набросив на двери сверху щеколду. Туманное, раннее мартовское утро хозяйничало на улице, съедая снежный покров и скрывая окружающие предметы; даже поверхность проезжей дороги и пешеходной тропы по обочине можно было увидеть с трудом.

Ольга быстро пошла по тропке в сторону главной дороги, но перед выходом из проулка встала как вкопанная перед неясным, тёмным, расплывчатым очертанием человеческого тела с откинутой ногой, перекрывшей поперёк половину тропинки.

Она сразу поняла – это Никон, боязливо подошла к лежащему на боку телу, правая сторона которого опиралась на забор. Наклонилась, заглянула под шапку: запёкшаяся струйка крови из-под волос с виска пересекала бледное тонкое лицо поперёк, по векам глаз; рука была подвёрнута, белая кисть ладонью вверх выставлялась из-под тела.

Ольга протянула свою руку и осторожно пальцем дотронулась до лба Никона – лоб был холодным, провела ладонью по щеке и почувствовала, что жизнь ещё не покинула это тело. Она быстро выпрямилась и кинулась стучать в двери соседям: выскочили мужики, стрельцы, убедились, что Никон жив, и занесли его в избу Ольги, положили на скамью, раздели.

Через час прибежал ярыжка, потом целовальник, расспрашивали, выясняли; вызванный лекарь обработал рану на голове, сделал перевязку, сказав, что Никон не жилец, и в избе наступила тишина.

Ольга несколько дней не отходила от Никона: протирала его, смачивала губы, пыталась ложкой вливать в него тёпленький куриный отвар, ещё раз вызывала лекаря, помогала и смотрела, как он меняет повязку на голове, чтобы потом самой менять её. Малолетние детишки, мальчик и девочка, притихли и часами жалостливо смотрели на Никона, подходили и ласково гладили по руке: они любили его и считали своим отцом.

Через пять дней заботливого семейного ухода Никон зашевелился, пришёл в себя, сначала непонимающе смотрел на окружающих, но на следующий день, когда память вернулась, попросил пригласить подьячего Посольского приказа Белоухова, а следом и целовальника. Он рассказал им о Никосе, об исчезнувших письме от матери, дорожной грамоте и подорожной для проезда, а также о своих подозрениях: гонец не является тем человеком, за которого выдавал себя: он ни разу не перекрестился, носит особым образом усы и бритую бороду и меньше всего похож на купца. Грек ли он?

К делу подключился Тайный приказ. Установили, что в Москву Никос приехал две недели назад с юга Речи Посполитой, представлялся купцом, жил в заезжей избе, но никто из греков знаком с ним не был.

Глава четвёртая
ПЕРВЫЙ БЛИН КОМОМ

Никос спешил. С раннего утра отправился на ямскую площадку и чуть не опоздал. Хорошо обоз на некоторое время задержался! От него потребовали дорожные документы: подорожную и грамоту Посольского приказа. Никос сделал хороший подарок служивому, торопил, уговаривал, но тот всё равно внёс его в регистрационную книгу как купца, грека Никона из Афин. Ему пришлось сразу же использовать документы этого купца, другой возможности выехать из Москвы не было.

«Правильно, что я вчера днём сходил к брадобрею и убрал усы, – подумал Никос, – усы отрастут, голову бы сохранить! Вон сколько ярыжек вокруг крутится».

Всё было уже позади: он, закрывшись тулупом, полулёжал на сене в ямских санях и дремал, изображая уставшего и убитого горем человека. На каждой ямской оплачивал прогоны, с расспросами не приставали, так как среди ямщиков быстро разнеслась весть, что грек-купец торопится домой к умирающей матери, надеясь застать её живой. А он внимательно и с любопытством рассматривал окружающую местность, отмечал особенности, которые не каждому бросались в глаза: он видел, как аккуратно и широко, на три сажени, а в лесах, многократно шире, расчищена главная дорога; рассматривал многочисленные обозы; заметил в лесных массивах вдоль дороги «засеки», которые являются преградой для конницы.

Никос проехал по южному тракту от Москвы через Серпухов в Тулу, далее: Ефремов – Елец – Тешев – Хлевное и прибыл в Воронеж поздно вечером 21 марта. И вовремя: уже на следующий день по дорогам потекли ручьи, а к обеду проехать стало затруднительно.

На Воронежской Заставе, как и в других городах и крепостях, у Никоса проверили документы и отметили подорожную. Всё обошлось. Посоветовали на ночлег устроиться ближе к Лесному двору, в полверсты от Заставы, и дали провожатого.

В это время из Москвы в Воронеж мчались, загоняя коней, трое всадников: целовальник Тихон Бугров с двумя ярыжками, но весенняя распутица, вздыбившиеся реки после зимней спячки, задержала их на неделю.

На заставе Тихон нашёл регистрационную запись о прибытии грека-купца Никона, бросился в заезжую избу на Лесном дворе, потом на торговую пристань. Они опоздали: три дня назад с последним речным льдом вниз по Дону ушли первые два купеческих судна с охраной, которые теперь им не достать. Тихон кинулся к приказному дьяку, к стрельцам, к казачьему атаману, пытаясь найти способ и перехватить в пути торговые суда, но это оказалось невозможным, так как вмешалась весна со своей распутицей; он вынужден был вернуться в Москву.

Никос прибыл в Азов и сразу же направился к коменданту крепости. Его не пускала охрана янычар, но он прикрикнул, приказал вызвать их старшего.

Муртаза-паша щурился на яркое солнце, полулежал на ковре и наслаждался божественным напитком, когда ему доложили о прибытии странного и непростого человека из Москвы, который добивается срочной встречи с ним. Паша в знак согласия кивнул головой, и перед ним с достоинством предстал Никос:

– Уважаемый Муртаза-паша, я янычар Никос, эшкинджи личной гвардии султана, выполняю личное поручение Великого Визиря, счёл необходимым явиться к Вам и поделиться полученными мной сведениями о северных соседях: русские войска выдвигаются не только по Днепру на Очаков. Главная их цель – захватить Вашу крепость, уважаемый паша, и получить выход к морю. Месяц назад из Москвы отправился авангард в десять тысяч во главе с генералом Гордоном через Тамбов в Черкасск для организации осады крепости и встречи основных сил – еще двадцати тысяч ратников. Мне нужна помощь от Вас, чтобы срочно убыть в Константинополь и лично доложить Великому Визирю эти сведения.

Муртаза-паша удивлённо привстал, отставил пиалу, и стал расспрашивать о подробностях полученной информации, но Никос промолчал, только уточнив, что авангард Гордона выступил из Москвы 7 марта и скоро будет в Черкасске. Нужно спешить с укреплением крепости и усилением гарнизона.

Вечером Никос был уже на пути в Константинополь.

30 апреля 1695 года двадцатитысячная армия под руководством генералов Головина и Лефорта и под присмотром первого бомбардира Преображенского полка загрузилась на более чем тысячу стругов, лодок и плотов и из Москвы отправилась в поход, вниз по течению Москвы-реки, по Оке и Волге до Царицына.

Раннее утро 7 июня выдалось туманным и с мелкой изморосью; редкие волны нехотя хлюпали под носом струга. Воинство просыпалось нехотя, влажность подавляла.

Пётр распорядился сыграть подъём раньше принятого времени, и на Волге-реке запели вразнобой рожки, посыпалась барабанная дробь: в скором времени ожидали прибытия к месту разгрузки.

Чуть подул ветерок, солнце осушило туман и подняло настроение. Разгружались несколько дней вперемешку с отдыхом, всё таскали на себе, не подумав заранее об использовании лошадей. Подняли струги на берег, и 11 июня Азовская рать двинулась в путь, в казачий городок Паншин, который расположен на одном из островков реки Дон. На переволоку судов с Волги на Дон ушло три дня: суда поставили на полозья и перетащили с использованием катков – брёвен.

Пётр Алексеевич, осмотревшись в городке, островном Паншине, распорядился организовать в нём главную базу снабжения армии, оставив часть провианта и боеприпасов.

В Петров день, 29 июня, царь Пётр с войском на стругах зашёл в устье реки Койсуг, нижнего, левого притока Дона, прошёл вверх и начал разгрузку на пристани, которую для этих целей построил генерал Гордон.

Несмотря на свои именины и приглашение Гордоном отобедать на виду Азова, царь остался руководить высадкой войск и выгрузкой артиллерии и только после окончания работ, вечером, в сопровождении свиты, прибыл к нему в расположение войск отужинать.

Генерал Гордон встречал царя Петра и генералов приветливой широкой улыбкой и глубоким поклоном, приглашая к столу.

После ужина царь провёл совещание по подготовке к осаде Азовской крепости. Гордон доложил, что поход на Азов перестал быть тайным для турок уже через месяц после выступления первых войск из Москвы.

Сначала в Черкасск пришёл грек-перебежчик и рассказал, что Муртаза-паша, комендант крепости, с начала апреля начал готовиться к осаде города: чистить рвы, стены крепости укреплять дёрном, оборудовать места и расставлять там орудия и батареи, выселять людей с пригородных посадов, а посады сжигать, чтобы увеличить видимость, создав открытое пространство, затруднить скрытные подступы.

А в мае от захваченного в плен татарина стало известно об увеличении войск гарнизона с трёх до шести тысяч человек, о получении из Константинополя новых орудий, пополнении боеприпасами и провиантом, приходе для поддержки с моря трёх боевых кораблей и десятка грузовых судов – фуркатов с янычарами. Сейчас в крепости находился семитысячный гарнизон под командованием Хасан Арслан-бея.

На совете решили рано утром отправить разведку донских казаков, чтобы открыть и разогнать форпосты неприятеля, а Гордон завтра пойдёт ближе к Азову, осадит крепость и перекроет устье Дона.

На следующий день после обеда у Лефорта царь пригласил всех генералов к столу с развёрнутой картой и указал на ней место для нахождения каждого войскового соединения: генерал Гордон проводит осадные работы крепости с юга, генерал Головин на правом фланге от него, а генерал Лефорт на левом. Царь будет в расположении войск Головина Автомона Михайловича, который ещё с малолетства находился при нём комнатным стольником.

16 июля войскам удалось захватить две каменные башни на берегах Дона выше Азова, между которыми были протянуты железные цепи, преграждающие судам выход в море.

Дважды, в августе и сентябре, царь утверждал решения Совета генералов о штурмах крепости, которые оказались безрезультатными.

Пётр Алексеевич понял, что наскоком Азов им не взять, нужна поддержка флота с моря, чтобы ограничить возможную военную помощь, поставки провианта и боезапасов в крепость.

2 октября осада крепости была снята, а в Сергиевом городке, захваченных каменных башнях, был оставлен гарнизон из трёх тысяч стрельцов с воеводой Акимом Ржевским для сохранения отвоёванного плацдарма, чтобы использовать его при следующем походе на Азовскую крепость. Все остальные войска снялись, покинули окрестности Азова и направились через Черкасск и Валуйки на зимние квартиры в Москву.

Поход по Днепру Большой Крымской рати под командованием боярина и воеводы Шереметева оказался более успешен, так как было захвачено и разрушено несколько крепостей, закрывающих устье реки Днепр. Однако и Шереметев вынужден был по указу царя отвести войска в Белгород и Севск, к местам их постоянного расположения.

Царь Пётр Алексеевич, задумав получить выход к Чёрному морю и понимая, насколько важно участие флота во взятии Азовской крепости, распорядился начать постройку судов в Преображенском и в Воронеже, а ещё провести дополнительный набор для пополнения войск и запросить у союзников, Речи Посполитой и Австрии, инженеров для подкопных и взрывных дел.

Возвращаясь в Москву, молодой государь размышлял: «Первый блин комом вышел. Нужен флот: всякий потентат, который только сухопутные войска имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет, обе руки имеет».

Глава пятая
НОВОБРАНЦЫ

Конец мая 1695 года в Москве был жарким. Молодые бывшие стрелецкие сотники, а ныне капитаны Василий Ярыгин, Аким Струков и Осип Дуванов вышли от дьяка Стрелецкого приказа Верещагина Павла Ивановича озабоченные полученными грамотами, в которых им предписывалось в кратчайшие сроки сформировать по прибору стрелецкие сотни нового строя. Они постояли у полковой съезжей избы, потом раскланялись и отправились собираться в путь: Струков и Дуванов – к своим семьям, а Ярыгин – ставить задачу стрельцам, десятникам и пятидесятнику, которые последуют с ним в длительный поход. Грамота разрешала ему взять с собой в помощники восемнадцать опытных стрельцов, в том числе одного пятидесятника и пять десятников. Ярыгину предписывалось собрать новобранцев для службы стрельцами по прибору в Новгородской и Псковской стороне; Струкову – на севере, Дуванову – Смоленской и южной стороне.

После трёх месяцев скитаний по городам, деревням и починкам, лесам и полям Василий Ярыгин с частью стрельцов и новобранцев спешил к назначенному месту сбора своей новой сотни – в слободу Крестецкий Ям.

В составе группы молодых, здоровых и сильных новобранцев капитана Ярыгина оказались и братья Матвей и Пороша.

Новый 7204 год от сотворения мира или по новому летоисчислению, незаметно входящему в жизнь, 1 сентября 1695 год от Рождества Христова, люди капитана встретили в дороге, скоро вышагивая ежедневно по тридцать – сорок вёрст на восток.

Матвейка и Порошка были довольны и радовались как дети: всё сложилось так, как задумали. Они вошли в списки по прибору от починка и соседних деревень как братья, однако при записи у подьячих возник спор об именовании, который быстро разрешился капитаном Ярыгиным, и их записали как Петровыми сынами Полонянкиными, а Порошка стал зваться Семёном. Матвейка и Порошка приняли это равнодушно, быстро попрощались с родственниками: братом Фёдором, сестрой Голубой, многочисленными семьями своих тёток, перекрестились на иконы старой родительской избы, по-отцовски, двумя перстами, получили благословение старшего брата Фёдора, собрали необходимые пожитки и с лёгким сердцем покинули родные места. В мыслях они уже были там, в другой жизни, надеясь в скором времени увидеться со своими старшими и любимыми братьями, Андреем и Наумом, которые уже почти два года несли в Москве стрелецкую караульную службу.

Капитан Василий Иванович Ярыгин, довольный своей работой, верхом на сером коне ехал впереди части своей будущей новой сотни; за ним устало, но без жалоб и роптания, шагала серая масса молодых парней и несколько лошадей с подводами, загруженными личными вещами под присмотром опытных стрельцов: он строго выполнил требования полковника и дьяка и прибрал только молодых, не обременённых семьями, юношей и мужиков.

На третий день пути их колонна наконец-то достигла слободы Крестецкий Ям, где крестообразно стекались в одну три большие дороги: из Новгорода, Пскова и Вологды на Москву. В Яме их уже поджидали два десятника – Богдан Булгаков и Фрол Лагунов – с тремя стрельцами и пятнадцатью новобранцами с Вологодской стороны.

Ярыгин осмотрел молодое воинство и распорядился всем отдыхать, приводить себя в порядок и ждать пятидесятника Ивана Секрова с десятниками Петром Фроловым и Осипом Вахрушевым, четырьмя стрельцами и новобранцами из Псковской стороны.

Пятидесятник Секров с людьми пришёл на следующий день, только к обеду; пришлось дать его людям день для передышки.

После двух дней отдыха утром сходили на службу в местную ямскую церковь Святой Богородицы и бодро отправились в дорогу.

В Москву новая сотня новобранцев прибыла через десять дней и разместилась в северной части Стрелецкой слободы, с внутренней стороны Земляного вала, за Яузой. Эта часть слободы пустовала, ожидая новых жильцов; лишь изредка хлопали двери отдельных изб, в которых оставались проживать стрелецкие вдовы.

Среди недели по слободе поползли слухи о проигранной туркам и крымским татарам войне, о тысячах убитых стрельцах. В семьях стрельцов и стрелецких вдов стало сумрачно и тоскливо от тёмных цветов, слёз и хмурых взглядов, однако новобранцы восприняли новости о поражении и гибели части русских войск без особого огорчения: они были молоды и их пока это не касалось.

Вскоре всех молодых стрельцов разбили на десятки и расселили в свободные избы. Капитан Василий Иванович Ярыгин сам занимался распределением новобранцев, особо выделяя обученных грамоте, кровных родственников, соседей и просто ранее знакомых между собой.

Братья Матвей и Семён хотели схитрить и скрыть свою грамотность, чтобы быть в одной десятке, но сделали это неумело и попались на обмане, за что капитан сначала думал наказать, а потом рассмеялся и по просьбе десятника Килина Павла Тимофеевича записал их в десятку последнего.

Павел Тимофеевич был опытным сорокалетним стрельцом: большой, приветливый, уверенный в себе и уважаемый мужик, он ещё при первой встрече понравился братьям, и они открыто радовались возможности быть у него в десятке, жить рядом с ним – он напоминал им отца, их тятю. Разговаривая с десятником и даже просто находясь рядом, братья ощущали надёжность и безопасность, исходящие от него. Однако оказалось, что в слободе у десятника свой дом и семья, а жить им придётся отдельно.

За прошедшие две недели, находясь в дороге, молодые стрельцы уже узнали друг друга и теперь распределённые по десяткам, знакомились ближе, сбивались в тесные группы по интересам, прежнему ремеслу и просто по взаимному мужскому притяжению.

Для новобранцев, впервые увидевших боевое оружие, снаряжение и однообразное обмундирование, с улыбками, а порой и со смехом воспринимавших служебные уставы, поучения десятников и опытных стрельцов, время летело быстро. Переодевшись в повседневную стрелецкую форму – верхний красный кафтан, шапку с меховым околышем, штаны, сапоги жёлтого цвета и надев кушак поверх поясного ремня, на некоторый период они стали серьёзными, не узнавали друг друга и удивлялись всему новому. Особо молодых стрельцов забавляли перчатки с крагами коричневой кожи, другие специальные вещи и предметы, которых в обычной жизни не видели и не использовали. Позднее они получили цветное платье для парадов и праздничных дней, а также вооружение и снаряжение: новые винтовальные пищали, сабли, пики, портупеи, перевязь, сумки для пуль и пороха; всё это постоянно рассматривали с любопытством, примеряли и расставляли в стрелецких закреплённых избах по определённым местам и полкам.

Сразу же после размещения в слободе новой сотне были выданы два барабана и братское сотенное знамя: теперь стрельцы часами ходили строем со знаменем и под барабанный бой.

Капитан Ярыгин в своей сотне одним из барабанщиков назначил самого молодого, весёлого и смешливого Стёпку Нестерова из десятка Килина и не ошибся: тот быстро освоил барабанную дробь и забивал всех других барабанщиков. Вскоре весть об умелом барабанщике из сотни Ярыгина дошла и до полковника, который, послушав Стёпку, прослезился и приказал выдать ему новую широкую, расшитую кожаную ленту для подвески барабана.

За два месяца новобранцы сотни превратились в бравых стрельцов, гордившихся своей выправкой и молодостью: в красочных кафтанах, подтянутые и задорные, с энтузиазмом познавали они на снежных площадках команды парадного и походного строя; изучали винтовальные пищали, стрельбу из них, сабельный бой и боевые приёмы. Начальники рассказывали им о стрелецкой военной тактике и караульной службе, с каждым неоднократно беседовали о поведении; потребовали и взяли обязательства и клятвы о соблюдении Устава стрелецкой службы и верности. Сотня готовилась к выполнению караульных задач.

21 ноября 1695 года был устроен общий смотр, по завершении которого полковник поблагодарил всех за службу, особо он был доволен успехами в обучении строю новых сотен капитанов Василия Ярыгина, Акима Струкова и Осипа Дуванова. Полковник был рад, что в точности исполнил царское указание и перестроил полк по новому строю: теперь в нём было, как и предписывалось, десять сотен (рот) и более тысячи человек.

На следующий день после строевого смотра полковнику пришло распоряжение отправить три новые сотни в Воронеж, где сводятся несколько сотен стрельцов из разных полков для несения охранной и караульной службы при строительстве новых судов российского флота. Полковой дьяк незамедлительно отправил денщиков за капитанами Ярыгиным, Струковым и Дувановым и передал указание о переводе их сотен в Воронеж.

Капитан Ярыгин, не теряя времени, передал приказ пятидесятникам и десятникам и велел собраться ранним утром в съезжей избе для обсуждения похода.

Барабанщик Стёпка Нестеров целый день сегодня толкался в полковой съезжей избе, исполнял отдельные поручения, убирался и в конце дня невзначай услышал разговор о переводе сотни в Воронеж. Он замер и дёрнулся было бежать в свою избу и поделиться новостью с Матвеем и Семёном, ставшими ему близкими друзьями, но дождался, дотерпел до завершения дьяком работы и разрешения идти домой.

Семён расположился за столом и подправлял кожей лезвие небольшого охотничьего разделочного, почти детского ножа, подарка от отца, с которым никогда не расставался; Матвей сидел в углу и, довольно улыбаясь, смотрел на брата:

– Скажи, Сёмка, а ты тятину нагрудную иконку не потерял?

– Нет, она всегда на груди. Я берегу её.

– Я тоже не снимаю, – ответил Матвей. – А ты видел…

В этот момент дверь избы широко распахнулась, вихрем влетел Степан и, не видя Матвея, кинулся на лавку прямо к Семёну.

– Сёмка, что я сейчас узнал… – и, не выдержав, выпалил: – через три дня мы отправимся в Воронеж, где корабли строят!

Матвей выскочил из своего угла:

– Не врёшь?

– Вот тебе крест, – перекрестился Стёпка, – своими ушами слышал, как дьяк Верещагин зачитывал грамоту капитану и сказал, чтоб через три дня нашего духу в Москве не было. Полковник серчает: только собрал три новые сотни, а их у него забрали. Завтра узнаете. В Воронеже караул будем нести! А там татары да степняки рядом. Вот, и у нас дела начнутся!

Матвей и Семён переглянулись и быстро стали собираться. Стёпан растерялся:

– Вы куда?

– Нам нужно срочно к дядьке Килину. Айда с нами. Отпросимся в Стрелецкую слободу на Большую улицу у Калужских ворот повидаться с братьями.

Накинув кафтаны и шапки, они втроём скорым шагом направились по улочке слободы к избе десятника Килина.

Павел Тимофеевич уже отужинал и сидел за столом, разбирая свечные огарки, думая завтра поменять их на пару свечей. Рядом сидела дочка, отроковица Пелагея, пытаясь как-то помочь отцу, но больше мешала и дурачилась. Пелагее только что исполнилось тринадцать лет, но уже видны были её женская стать и внешняя привлекательность: светлоликая, с выразительными карими глазами и яркими девичьими губами, густыми соломенными волосами, сплетёнными в косу, она невольно вызывала улыбку и притягивала взгляд.