Иван Погонин
Господин начальник
Тот, держа стакан двумя руками, поднес его ко рту и залпом выпил.
– Век за вас Бога буду молить, ваше превосходительство! Какой вы прекрасной души человек. А некоторые еще про полицию плохо говорят. А я скажу, наша полиция лучше всех!
Задержанный говорил без умолку, в конце концов язык его начал заплетаться.
Кудревич приступил к допросу. Допрос продвигался медленно, мысль задержанного то и дело уходила в сторону, он сообщал массу ненужных подробностей, при этом забывая говорить про то, о чем его спрашивали. Через пятнадцать минут картина прояснилась.
День для Фрола Игнатьева начался на редкость удачно. В шесть утра они со старшим сыном вытянули сеть, которую накануне поставили между двух лунок, и набрали более пуда рыбы. Да какой! Среди лещей и налимов в сети бились три стерлядки, каждая более аршина. Завернув успевшую замерзнуть рыбу в рогожу, Игнатьев отвез ее в гостиницу, где находился единственный в городе ресторан, и продал повару всех лещей и налимов за полтора рубля, а стерлядку по два двугривенных за штуку. Затем он отправился на находившийся недалеко постоялый двор, где в кабаке заказал себе чайную пару и чарку водки, а деткам – связку баранок.
Он уже выпил и чай, и водку и раздумывал, не взять ли еще одну чарочку, когда за его столик подсел одетый барином мужчина. По описанию Игнатьева, это был молодой человек невысокого роста, белобрысый, лет двадцати пяти, в пальто на вате и шляпе котелком.
– А не твоя ли лошадь, любезный, во дворе стоит?
– Моя, мил человек, только тебе это зачем?
– Да надобно нам с приятелем в Серпухов попасть. Не мог бы ты нас отвезти?
– С большим нашим удовольствием, если в цене сойдемся.
– Двадцати рублей хватит?
У Игнатьева так дух и захватило. Но виду он не подал.
– На чаек бы добавить, ваша милость.
– Разве этого недостаточно? Я справлялся, мне сказали, что такая сумма более чем хороша.
Боясь потерять выгодного клиента, Игнатьев сразу же пошел на попятную:
– Да бог с ним, с чаем, поедем и за двадцать. Где друг ваш?
– Пойдем на улицу, он недалеко отсюда нас ждет.
По Больничной они проехали до Малой Посадской, где на углу стоял мужчина лет сорока, в бобровой шубе и котиковой шапке.
Услышав про бобра и котика, Тараканов перебил возчика:
– Постой, постой. Опиши-ка мне этого господина.
– Чего сделать?
– Ну расскажи, как он выглядел.
– Как? Известно как – как барин. Шуба хорошая.
– На лицо он какой?
– Как какой? Как все – ни косой, ни кривой, голова, два уха, третий нос. – Игнатьев громко рассмеялся своей шутке.
– Блондин он, брюнет?
– Ась?
– Ну светлый, черный у него волос?
– Волос темный, шантен!
– Кто?
– Ну как бы рыжий, но не рыжий. Шантен вроде называется? Или нет?
– Шатен?
– Точно, шатен! На Московской в цирюльне на окне парики стоят, я слышал, как одна барыня такой цвет «шантеном» называла. Слово хорошее уж больно, запомнил.
– Дальше, дальше.
– А дальше барин в шубе стал ругать моего барина, мол, лошадь плоха, не доехать на ней до Серпухова. Я уж испужался, что без денег останусь, и рассказал про шурина.
Оказалось, что у Игнатьева в селе Мокрый Корь, которое стоит на пути в Серпухов, в пятнадцати верстах от города жил шурин, который держал постоялый двор и имел тройку.
– У него не кони – звери! У него коней один генерал хотел купить, да шуряк не продал! Долетите до Серпухова и не заметите.
Наниматели задумались.
Чтобы они побыстрее приняли решение, Игнатьев предложил:
– А коль я вас только до Коря довезу, так давайте мне половину от обговоренного, а остальное шуряку.
Господин в бобрах сказал другому нанимателю:
– Смена лошадей, пожалуй, будет полезна. Да и тройка… Здесь мы тройку вряд ли найдем. Ну что ж, – повернулся он к Игнатьеву, – ваши условия нас устраивают. Вот вам три рубля задатка. Приезжайте к пяти часам в Пушкинский парк – да встаньте не со стороны Дворянской, а с противоположной, мы с другом подойдем. Да только не опоздайте! Запомните: опоздаете хоть на минуту или встанете не в том месте, мы с вами никуда не поедем и никаких денег вы не получите. Да, и сено в санях новое постелите, а то запах от него какой-то странный.
Игнатьев в этот день больше коня не утруждал, засыпал ему полную мерку овса. Бабе о том, что поедет к шурину, не сказал, она могла в попутчицы напроситься, братца повидать, а какая с ней поездка? Ни закусить, ни выпить. Недаром говорят: баба с воза, кобыле легче. В парк он приехал в половине пятого, пассажиры пришли в пять с четвертью, когда он уже начал волноваться. Обладатель шубы на этот раз был одет, как и его друг, в ватное пальто и котелок, в руках нес холщовый солдатский мешок. Они быстро вскочили в санки и велели спешить. Весь путь пассажиры ехали молча. По хорошей, подмерзшей дороге отдохнувшая и сытая лошадь бежала резво, и до Мокрого Коря доехали быстро – за полтора часа. С братом Глафиры договорились за пять минут. Сначала он ехать не хотел, но, когда приезжие посулили четвертной билет, велел работнику запрягать, сказав, что отвезет дорогих гостей самолично.
– Дали они мне двенадцать рублей, я у брата на постоялом дворе сороковочку выкушал, да, на беду, земляка встретил – Андрюху Сторублевцева из Тарасково. Он с Тулы шел, с заработков домой, на Рождество. Выпили мы с ним за встречу. Андрюха и упросил меня его до дома подвезти. Приехали в Тарасково, а у него к празднику четверть припасена. Как за стол садились, помню, а более – ничего. Нельзя ли еще напитку вашего, ваше высокоблагородие?
– Хватит с тебя. Иди в холодную, посиди. Антипов, отведи его.
После того как понурившийся Игнатьев, все-таки получивший в печень от Антипова, был удален, классные чины разбудили исправника и начали экстренное совещание. Тараканов рассказал начальству о своем случайном попутчике, очень похожем на одного из грабителей.
Исправник, покусывая кончик уса, сказал:
– На тройке они до Серпухова за час-полтора домчались. А оттуда можно в любую сторону, по железке. Если уехали они из Каширы в четверть шестого, то в Коре были не позже чем без четверти восемь. Пока тройку запрягали, пока собирались – половина девятого. В половине десятого, в десять – они в Серпухове. Есть оттуда об эту пору поезда?
– Надо телефонировать на нашу станцию, у дежурного чиновника должно быть расписание, – предложил Кудревич.
Позвонив, исправник заметно повеселел.
– После десяти вечера ни одного поезда в расписании не имеется. Первый, проходящий, из Курска – в шесть утра. Я дам телеграмму в московское сыскное, в охрану, сообщу приметы, их встретят. Да и в Серпухов телеграфирую, может быть, прямо там их перехватить удастся.
– Я бы не спешил, Сергей Павлович.
Исправник недоуменно посмотрел на сказавшего эти слова помощника.
– Почему?
– Ну как же. В Кашире почту обнесли, местная полиция бессильна, а серпуховская – герои, задержали грабителей! Им награды, а нам – взыскания. У вас и так предупреждение о неполном соответствии… Мне под вашим началом неплохо служится, и я другого начальства не желаю.
– А что же делать? Не сообщим никуда, так вообще злодеев упустим.
– Почему же не сообщим? И в Москву телеграфируем, и в Серпухов. Только не сейчас, а после шести, когда поезд уйдет. И сами в погоню отправимся. Я знаю, от нас есть поезд в пять часов, проходящий, из Козлова, я на нем от тещи неоднократно возвращался. Через три часа, то есть в восемь, будем в Москве, на извозчике с Павелецкого вокзала до Курского – пятнадцать – двадцать минут. А серпуховский поезд прибудет часов в девять. Так что успеем принять голубчиков в лучшем виде! Исправник задумался. Идея помощника ему казалась здравой. Вот только кого послать? Самому лезть под пули не хотелось. Отправить Кудревича? Хоть и клялся тот в горячей к нему любви, но не доверял Сергей Павлович Витольду Константиновичу, не доверял. Чудилось исправнику, что поляк так и метит на его место. И фокус этот придумал, чтобы самому выслужиться, лично задержать грабителей.
– Осип Григорьевич, вы поедете.
Кудревич вскочил.
– Разрешите мне, ваше высокоблагородие!
– Нет, Витольд Константинович, вы мне здесь понадобитесь. Из Тулы к нам уже выехал помощник начальника ГЖУ, мне одному его встречать прикажете? Кроме того, весьма вероятно, что одного из разбойников Осип Григорьевич знает в лицо. Второго громилу, кроме этого кучера-пропойцы, никто не видел, так что Игнатьева тоже придется в Москву везти. Кто из нижних чинов налицо?
– Антипов и Харламов.
– Харламов? Как нельзя лучше, храбрый полицейский, его берите. У вас револьвер исправен? – обратился исправник к Тараканову.
– У меня его вовсе нет. Не обзавелся.
– Возьмите мой, заряжен, смазан, бьет точно, я каждую неделю упражняюсь. Все, поторапливайтесь, до поезда сорок минут. Антипов! Беги на Московскую, найди извозчика или любого мужика с лошадью. Бегом беги, пять минут у тебя есть! Так, ничего не забыли? Да. Если что-то изменится, я вам телеграфирую. Справляйтесь о телеграммах на станциях и на вокзале. Вопросы?
– Ваше высокоблагородие! Я не при деньгах, даже на один билет нет…
– Вот, возьмите. – Исправник вытащил из бумажника десять рублей и передал Тараканову. – Билеты только не выбрасывайте, потом попробуем возместить из сыскных расходов. Урядника с Игнатьевым – в третий класс.
– В этом поезде нет третьего класса, – пробурчал Кудревич.
– Тогда мне десяти рублей в оба конца не хватит… – сказал Тараканов.
Исправник вновь достал бумажник.
– Вот вам еще пять. Ну где там Антипов!
4
Еле успели. Извозчик, зная, что от полиции ему ничего не очистится, лошадь сильно не утруждал и, несмотря на грозные окрики урядника, больше делал вид, чем по-настоящему хлестал свою кормилицу. Хорошо, что исправник догадался по телефону попросить кассира встретить Тараканова и Ко с билетами на платформе. Они запрыгнули в уже тронувшийся вагон. Расселись, тяжело дыша, урядник и Игнатьев сразу же скинули верхнюю одежду. Сидевший в их секции интеллигентного вида пассажир пробурчал что-то про запах и про то, что «мол, дали волю», после чего пересел в другое отделение.
Игнатьев никак не мог отдышаться:
– Ваше благородие, а водочкой здесь никто не торгует? Невмоготу мне совсем, опохмелиться бы!
– Потерпи, дело сделаем – куплю тебе.
– Да я сам куплю, деньги есть.
Исправник изъял у Игнатьева трехрублевки и мелочь в качестве вещественного доказательства, но хитрый мужик, видимо, имел в каком-то потаенном месте своей одежды денежный запас.
– Ну, сам так сам. Ты мне лучше поподробнее опиши пассажиров своих. Рост какой у них, телосложение и так далее.
Игнатьев стал перечислять приметы.
– А еще, ваше благородие, у старшого взгляд такой, особенный.
– Какой такой особенный?
– А такой, нехороший. Мурашки по коже от этого взгляда.
– А раньше никого из них не видел?
– Того, который в бобрах был, не видал, а вот того, кто помоложе, – видел где-то, а вот где – не припомню.
– Постарайся, пожалуйста. В Кашире, в Туле, в Москве, где?
– Ну уж не в Туле и не в Москве, это точно. Я там годов десять не был. В городе у нас видел, а где – не помню. Эх, сейчас бы чарочку, память освежить.
Урядник достал из-за голенища маленькую медную фляжку и протянул Игнатьеву.
– Все не пей, мне оставь.
Игнатьев схватил фляжку и присосался к ней, да так крепко, что урядник еле вырвал ее у него из рук.
– Кому расскажешь, не поверят, какие чудесные у нас полицейские, второй раз угощают! С меня причитается! Я уж в долгу не останусь, так угощу, что долго помнить будете, да и рыбки свеженькой всегда доставлю.
– Рыбка – это хорошо, – сказал урядник. – Мозги то у тебя заработали? Вспомнил, где громилу видел?
Мужик задумался. По нему было видно, что он и вправду пытается вспомнить, где видел своего пассажира.
– Нет, не вспоминается. Вот если бы еще!
– Будет с тебя.
Тараканов прислонился к окну и стал дремать.
Когда они вышли на площадь перед Павелецким вокзалом и стали рядиться с извозчиками, Тараканов почувствовал, что его знобит. Сразу вдруг начало першить в горле, из носа потекло. В санках симптомы простуды усилились, и, входя в жандармское помещение вокзала, Тараканов понял, что заболел.
Их ждали двое. Один представился полицейским надзирателем охранного отделения Поликарповым, а напарника представил агентом Георгадзе.
– Вы вдвоем?
– А вы хотели, чтобы весь жандармский дивизион на вокзал прислали? Это у вас в деревне экс – событие, а в Москве их по два-три в неделю. Я уж и не помню, когда дома был. А вы почему по форме? Неужели не могли сообразить в партикулярное переодеться?
– Да времени совсем не было.
– Как же нам быть? Ну, вы, ладно, то, что в чиновничьей шинели, в принципе даже лучше, на ней же не написано, что вы по полиции служите. А вот как быть с урядником? Если они увидят урядника на московском вокзале, то сразу догадаются, зачем он здесь. Господин старший унтер-офицер, – обратился Поликарпов к жандарму, – не распорядитесь ли вызвать сюда какого-нибудь городового схожей с урядником комплекции? Пусть они с ним шинелями и шапками поменяются, и пока мы не закончим, городовой у вас чайку попьет.
– Сделаем!
– Спасибо. – Надзиратель охранки повернулся к Тараканову: – Рассказывайте!
Поликарпов внимательно выслушал надзирателя, поговорил с Игнатьевым, уточняя приметы налетчиков.
– Значит, так сделаем. Игнатьев и вы встанете у начала платформы, на которую прибудет поезд, урядник, переодетый городовым, пусть идет в ее конец и смотрит, не пойдет ли кто-нибудь в обратную от вокзала сторону. Мы с Георгадзе – посредине. Если кто-нибудь из вас заметит разыскиваемых, пусть даст нам сигнал. Ну, скажем, достанет платок, снимет шапку и оботрет лоб. Мы подходим, идем за заподозренными, доводим их до площади, где толпа пассажиров поредеет, и скопом на них бросаемся. Никаких «вы арестованы», «будьте любезны пройти», ни в коем случае! Люди серьезные и вооруженные. Палить начнут, никому мало не покажется. Всем все понятно?
– А мне тоже? – Игнатьев сжимал в руке шапку.
– Что тоже?
– Тоже бросаться скопом?
– Нет, ты господину полицейскому надзирателю на пассажиров своих укажешь и отходи от него подальше, чтобы они тебя не увидели. Ясно?
– Ясно, – с облегчением проговорил Игнатьев.
Все бы могло пройти как по маслу, если бы поезд не задержался на полчаса. Тараканов, голова которого гудела как котел, и не заметил, как Игнатьев исчез, а когда он его увидел, было поздно. Мужик успел сбегать в казенную винную лавку, купить там полбутылки водки и выпить ее прямо из горла. Он подошел к надзирателю, улыбнулся, полез целоваться, но свалился и уснул у его ног. Опознавать грабителей стало некому.
Подбежал красный как рак Поликарпов. Он кинул на Тараканова уничтожающий взгляд, достал папиросу, закурил. Подошли Георгадзе и урядник.
– Дислокацию не меняем. Этого урода – на извозчика и в ближайший участок, вытрезвляться. Приметы все помнят? Внимательно разглядываем прибывших с поездом, и если увидим схожих по приметам, то даем условный знак. Потом, эх, делать нечего, подходим скопом, представляемся и просим показать документы. Просите вы, милостивый государь, а мы вас страхуем. Все ясно?
– Ясно. – Тараканов то краснел, то бледнел и не знал, куда деться от стыда.
Наконец прибыл поезд. Тараканов глядел во все глаза, но никакой похожей по приметам парочки не находил. С поезда выходили или одиночные пассажиры, или целые компании, в основном мещан и крестьян, или кавалеры с дамами.
Один из пассажиров – молодой мужчина в нагольном тулупе, проходя мимо, нечаянно задел его плечом.
– Пардон.
– Ничего страшного.
Мужчина пошел к вокзалу.
Пардон? Откуда нагольный тулуп знает слово «пардон»? Лицо бритое, странно для крестьянина. Лицо. Он где-то видел это лицо. Бритое лицо. Стоп. «Дворянин Тульской губернии Лев Филиппов Волков, двадцати пяти лет, рост два аршина семь с половиной вершков, волосы русые, бороду и усы бреет. Разыскивается уездным членом Тульского окружного суда по Каширскому уезду за преступление, предусмотренное статьей 39-4 “Устава о наказаниях”».
Ну как же! Он в мае этого года раз пятьдесят писал эти слова. И карточку Льва Филипповича Волкова на бумагу приклеивал!
Дворянин Волков появился в их уезде в конце апреля и стал приходить на все разрешенные собрания, которые тогда случались почти каждый день. В паровозном депо собирались железнодорожники, в зале Дворянского собрания – интеллигенция, в библиотеке – мещане-разночинцы. И везде этот Волков начинал агитировать, призывать к беспорядкам. Тогда полиция плохо понимала, что можно народу, что нельзя. В газетах одно писали, начальство другое говорило, а прокурорский надзор – третье. Исправник классных чинов на собрания посылал, они все внимательно слушали, а потом рапорта писали, но приказа меры принимать от исправника не следовало. Потом в ГЖУ эти рапорта прочитали и губернатору о них доложили. Тот Батурина сразу хотел уволить, но пожалел – человек два года до полной пенсии не выслужил, жену больную имел, да и с вице-губернатором в родстве состоял. Оставил, но с тем условием, чтобы смутьян Волков был пойман и строго наказан. Исправник лично явился его арестовывать в номера потомственного почетного гражданина Добронравова. Только Льва Филипповича к этому времени и след простыл. Исправник рвал и метал, всю полицию на ноги поднял, Тараканов с другими писцами полночи объявления о розыске писали, а единственный городской фотограф получил срочный заказ карточку Волкова переснять и десять дюжин размножить. Карточка в ГЖУ имелась, Волков в тамошней картотеке давно числился. Следующую половину ночи Тараканов с Андрюшкой клей мешали и фотографии на объявления клеили. Их по всему городу развесили, всем урядникам и городовым раздали, но только это не помогло. Исчез Волков. Уездный член завел дело по статье 39-4 «Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями» и выписал полиции постановление о приводе обвиняемого.
Исправника на службе все-таки оставили, но на каждом совещании губернатор ему Волкова вспоминал.
«Эх, хоть не с пустыми руками, не попался лещ, так хоть с ершом. Сергей Павловичу все поприятнее будет». – Тараканов быстрым шагом пошел за уже отошедшим на значительное расстояние Волковым.
«А вдруг не он? Сейчас покажет паспорт на другое имя, и что мне делать? Надо его проверить». Предполагаемый преступник в это время уже начал рядиться с извозчиком.
– Лев Филиппович! – крикнул стоявшему к нему спиной тулупу Тараканов.
Волков на секунду замер, не оборачиваясь, снял с плеча котомку, бросил ее на снег, сунул руку в карман тулупа и быстро развернулся. В руке у него был револьвер.
Полицейский надзиратель остановился как вкопанный. «Мама!» – не сказал, а только подумал он. Раздался гром выстрела. Волкова отбросило назад, спиной на санки, лошадь шарахнулась в сторону. Тараканов обернулся. Сзади с дымящимся револьвером в руках стоял Георгадзе. И только сейчас Тараканов с удивлением сообразил, что за все время их знакомства Георгадзе не проронил ни слова.
5
Волков был убит наповал. В его котомке полицейские нашли сорок тысяч рублей. Труп экспроприатора отправили в прозекторскую ближайшей больницы, Поликарпов вручил Тараканову под расписку деньги, пожелал удачи и был таков. Урядник и надзиратель поехали домой.
В поезде Тараканов начал бредить, в Кашире Харламову пришлось просить носильщика помочь довести надзирателя до извозчика. Увидев сына, матушка всплеснула руками. Прибывший через полчаса городской врач диагностировал тиф и прописал на семь рублей лекарств.
К счастью, диагноз эскулапа не подтвердился, ночь Тараканов провел в бреду, а утром ему полегчало. Частнопрактикующий немец-врач Штольц констатировал тяжелую простуду.
Молодой организм скоро взял свое, и меньше чем через неделю Тараканов был практически здоров.
Первым визит к выздоравливающему нанес исправник.
– Лежите, лежите, – сказал он и даже попридержал за плечо пытавшегося встать с кровати Тараканова. – Вот, пришел вас проведать, гостинчиков принес. – Исправник выложил на тумбочку у кровати большой апельсин. – И поздравить. Вот-с. – Батурин достал из кармана сложенную вчетверо газету, водрузил на нос пенсне и с выражением прочел: – «Высочайший приказ. О чинах гражданских. Производятся… так-с… Вот: в коллежские регистраторы – так, так, так… исправляющий должность полицейского надзирателя города Каширы Тараканов, с утверждением в указанной должности». Успели чин дать к Рождеству. А все я! Как только октябрьский манифест вышел, так я документы в губернию и отправил.
– Спасибо, Сергей Павлович! – Тараканов опять попытался встать.
– Лежите, лежите. Поздравляю и от себя лично говорю «спасибо». – Исправник понизил голос: – Вы меня очень выручили, голубчик. Не разыщи вы денег, я бы уже неделю себе место искал. Жандармский ротмистр Кожин, что сюда приехал дознавать этот разбой, мне так и сказал: если бы, говорит, Сергей Павлович, ваш надзиратель денег так быстро не разыскал бы, не сносить вам головы. Еще раз – крепкое мое спасибо. Услугу вашу никогда не забуду.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие!
Посидев еще минут десять и отказавшись от предложенного матушкой чая, исправник сослался на неотложные дела и удалился.
Через полчаса в комнату зашел потомственный почетный гражданин Добронравов. Он переложил внушительных размеров узелок из правой руки в левую, перекрестился на образа и поклонился вскочившему с постели надзирателю.
– Как здоровье, Осип Григорьевич, ваше благородие?
– Спасибо, уже почти здоров.
– Слава тебе, господи! – Добронравов опять перекрестился. – А я вот выбран нашим городским купечеством поздравить вас с великим праздником Рождества Христова и передать самые наилучшие пожелания. Мы еще в канун праздника собрались, да матушка ваша не пустила, плохи вы еще в ту пору были. Позвольте передать вам наши скромные дары – тут-с гусек, стерлядочка (это от меня лично), ну и другие разные деликатесы.
– Спасибо большое, но я, право, не могу…
– А еще к светлому празднику уполномочило меня наше городское купечество, во исполнение многолетней традиции, преподнести вам конвертик со сторублевочкой, чтобы имели вы возможность приобрести себе чего пожелаете.
– А вот от этого увольте. Денег я с вас тем более взять не могу.
– Это как? – В голосе купца слышалось неподдельное удивление.
– Не могу и все. Я мзду не беру.
– Какая же это мзда? Ежели вы, например, матушке своей на праздник платок подарили, это разве мздой называется?
– То мать родная, а не посторонние люди.
– Господи! Какие же мы посторонние? Вы нам теперь как отец родной, и даже лучше, потому государем нашим поставлены блюсти покой и охранять барахлишко наше, неустанными трудами нажитое. Предместник ваш брал, не брезговал, его предместник тоже.
Добронравов был поповским сыном, год отучился в семинарии и потому изъяснялся несколько витиевато.
– Сказал не возьму, значит – не возьму, и не просите. А обязанности свои я без всяких даров исполнять буду, как положено.
Поуговаривав надзирателя еще минут десять, Добронравов досадливо махнул рукой и пошел на выход, оставив узелок на столе.
Заметив это, Тараканов ринулся было догонять купца, но остановился.
«Пожалуй, гуся-то можно оставить. Да и стерлядку. Мать ушицы приготовит. А то ведь я праздник и не отметил. А как поправлюсь, пойду в номера к Добронравову и отдам ему деньгами чего следует».
– Мама!
– Чего, сынок?
– Там на столе провизия. Не сделаете ли вы ушицы?
– Конечно сделаю. И уху сварю, и гуся пожарю! Радость-то какая! Эх, отец не дожил, а то как бы был рад, сам-то и не мечтал о таком почете!
Мать села на табуретку у кровати и заплакала.
– Мама, мне мундир надо пошить и шинель, форма-то другая у надзирателя. Есть ли деньги?
– Ради такого дела поищем, перехватим у кого. Дорого ли?
– За все рублей сто придется отдать.
Мать аж ахнула.
– Сто! Уж очень дорого.
– Старую шинель можно продать. Да и форменную сюртучную пару. Я даже знаю кому. Никодимова в канцелярские служители произвели, а мы с ним одной комплекции. Я думаю, рублей двадцать пять он даст.
– Все равно дорого!
Когда из кухни начали раздаваться соблазнительные запахи, в комнату к больному зашел Кудревич. Из одного кармана шинели он вынул бутылку «Фин-шампаня», из другого – огромное антоновское яблоко.
– Я хоть и не доктор, но лекарство вам принес, – весело сказал он, садясь на табурет. – Есть ли нож у вас и штопор?
– Матушка спиртное не приветствует…
– Не пьянства ради, а здоровья для можно. Екатерина Сафоновна! – крикнул Кудревич в кухню. – Можно вашему сыну рюмочку коньячку для здоровья? Врачи рекомендуют.
– Ну коль врачи, то можно. Но только одну. Да вы погодите, я на стол соберу. – Мать зашла в комнату, вытирая руки о передник.
– Не утруждайте себя, я ненадолго, мне сегодня дежурить и через полчаса надо быть на рапорте у исправника. А вот за приборы буду признателен.
Мать принесла рюмки, нож, штопор и блюдечко с тонко нарезанным салом.
– Уж не обессудьте, на скорую руку.
– Прошу и вас с нами.
– Что вы, что вы, я совсем не пью. Ну а вы не стесняйтесь. Может, самоварчик?
– С радостью, но недосуг.
Мать ушла, а Кудревич налил две рюмки. Коллеги чокнулись. Коньяк оказался превосходным.
– Вот я что вам скажу, коллега. Неправильно вы службу начинаете.
Тараканов повесил голову.
– Я сам все время об этом думаю. Сказал же мне охранник знак подать, а я… Ведь очевидно же все было, а я не связал появление на платформе Волкова и «экс».
– Вы, простите, сейчас о чем?
– Как же? О задержании.
– А… Ну об этом отдельно поговорим, завтра я с утра свободен и специально к вам приду. А сейчас я про другое. Вы зачем хороших людей обижаете?
– Кого?
– Да всех купцов города. Люди от чистого сердца с праздником вас хотели поздравить. А вы? Гордыня – смертный грех.
– Да при чем здесь гордыня? Брать деньги с обывателей – противузаконно. За это статья есть в Уложении.
– Господи! Какая статья? Вы юрист? Статьи у нас есть за мздоимство и за лихоимство, а за получение подарков статьи нету!
– Это не подарок.
– А что?
– Витольд Константинович! Неужели вы не понимаете? Ну, хорошо, возьму я деньги. А дальше что? Пойду я через месяц к Добронравову с проверкой соблюдения обязательного постановления о времени закрытия ресторана. А он после часу ночи открыт. Нарушение? Нарушение! Я на него протокол, а он мне про сто рублей напомнит.
– Ну, во-первых, это уж и не такое большое нарушение. Подумаешь, ресторан не вовремя закрыл! А если гости закутили? Если они веселиться хотят? И при этом ведут себя благородно, морды и посуду не бьют, голыми на улицу не выскакивают, никому не мешают, никто на них не жалуется? Что будет плохого, если люди лишний часик винца попьют, а Добронравов лишнюю синенькую заработает?
– Но закон, обязательное постановление!
– Осип Григорьевич, не в упрек вам будет сказано. Молоды вы. Опыта у вас нет. И потом – кто сказал, что Добронравов вам про сегодняшнюю «катю» напомнит? Это – традиция, обычай, сродни, ну я не знаю… Сродни купанию на Крещение в проруби. Идет из глубины веков! Вам известно, что Николай Первый каждое Рождество и Пасху квартальному надзирателю того квартала, где Зимний находится, по триста рублей высылал? Император!
– Да это анекдот.
– Никакой это не анекдот, а исторический факт. А не будете соблюдать традицию – не наладите с людьми отношений. А купечество – наша надежда и опора. Тот же Добронравов – гласный городской думы, благотворитель известный. Он и полицейскому управлению помогает – вот, в прошлом году кредита казенного не хватило, так он на канцелярию двести рублей выделил. В этом году машинку печатную обещал купить. А вы ему – от ворот поворот. В общем, вот. – Помощник исправника достал из кармана сюртука уже виденный Таракановым конверт. – Вот вам сотня, и не смейте отказываться.
– Возьми, сынок, – мать стояла на пороге комнаты, – как раз на обмундировку. А то денег-то у нас совсем нет. Все, что было накоплено, на дохторов ушло да на лекарства.
6
На следующее утро Тараканов чувствовал себя уже совсем хорошо. Штольц его внимательно выслушал, посмотрел язык, измерил температуру.
– Здоров. Вот только на службу выходить я бы не торопился. Побудьте дома еще пару дней, чтобы избежать возвращения болезни. Простуда чревата осложнениями, если ее не долечить.
Решено было приступить к исполнению обязанностей с понедельника.
В час пришел Кудревич.
Тараканов уже не лежал в постели, а сидел в халате в гостиной и читал газету.
– Ну вот теперь вижу, что молодец, совсем молодец. – Помощник исправника принес с собой в дом морозную свежесть. Щеки у него были красные, усы заиндевевшие. Глядя на него, хотелось выйти на улицу, взять санки и покататься с горки, как в детстве.
В этот раз Кудревич от обеда не отказался, с аппетитом откушал щей, съел большую тарелку каши с говядиной, выпил компоту из сушеной малины и сделал маменьке такой заковыристый комплимент, что та зарделась, махнула на гостя рукой и ушла в кухню.
– Вы как, Осип Григорьевич, после обеда спите?
– Нет. У нас в семье не заведено это почему-то.
– А я, признаться, люблю в эту пору часок-другой Морфею посвятить. Но сегодня свой обычай нарушу. Давайте о деле поговорим.
– Я только и жду этого разговора.
– Опять я вам о деле докладываю в нарушение субординации, какая-то тенденция нездоровая, не находите? Шучу, шучу, вы не обижайтесь, у меня бывают шутки такие, своеобразные… В общем, слушайте. После вашего отъезда в Москву, часа через два, прибыл жандармский ротмистр Кожин с несколькими нижними чинами. За дело они взялись рьяно, передопросили всех почтарей, вместе с нами обыскали Пушкинский парк. Не безрезультатно. У входа, со стороны Дворянской, нашли пустую почтовую сумку. Затем мы с Кожиным повторили весь путь злоумышленников. Съездили в Мокрый Корь, побеседовали с шурином Игнатьева, неким Нефедьевым, на его тройке домчались до Серпухова. Седоков он высадил не на вокзале, а на центральной площади. Оттуда у них дорог было – бесконечное количество. Там же, на площади, – извозчичья биржа. Мы к серпуховскому исправнику пошли, попросили помощи. Он дал пару городовых да помощника городского пристава. Некто Юдзинский, мой соплеменник, напыщенный хлыщ. Интереса в этом деле у серпуховских никакого, у них своих происшествий хватает, поэтому и к службе они относились спустя рукава, лишь бы от них отстали. Обошли мы всех извозчиков, съездили на вокзал. Никто нам ничего хорошего не сказал. То ли не запомнили на самом деле никого, то ли говорить не хотели. В кассу сунулись, в тот день билетов в третий класс интересующего нас поезда было продано пятьдесят шесть штук. Естественно, кассир ничего путного тоже не сказал. Мы как раз с ним разговаривали, когда жандарм станционный прибежал и телеграмму от исправника принес о ваших успехах. Кожин сразу домой засобирался, строго-настрого приказав мне всех причастных отыскать и задержать, и на ближайшем поезде в Тулу и укатил. А мы на лихой тройке в Каширу поехали. Третьего дня меня в Тулу вызывали, к Кожину, дело ему от нас передали. Он-то мне и сказал, что о нашем разбое отрапортовали как о раскрытом. Формулировочка такова: «Девятнадцатого сего декабря в городе Кашира совершено разбойное нападение на почтово-телеграфную контору, убит стражник. Принятыми к розыску мерами преступники обнаружены, один убит, большая часть похищенных денег разыскана и возвращена в казну. Розыски других членов шайки продолжаются». Получается, что все довольны – губернатор ловко отчитался, исправник место сохранил, жандармы и охрана свою роль в раскрытии самыми яркими красками расписали, они это умеют.
