Иван Оченков
Стрелок. Митральезы для Белого генерала
– Федька, ты где? – позвал он денщика, но тот отчего-то не отозвался.
Как оказалось, Шматов сидел у их палатки и, вооружившись копировальным карандашом[8], что-то старательно выводил на клочке бумаги, высунув от усердия язык. Деликатность никогда не входила в число добродетелей Будищева, а потому он беззастенчиво заглянул приятелю через плечо и громко прочитал:
– Здравствуй, дорогая моя и ненаглядная Аннушка. Ты уж прости меня за то, что я уехал не попрощавшись, а только отпустить Дмитрия Николаевича одного мне было неспособно. А ты бы меня не отпустила, хоть я бы все одно уехал…
Дмитрию на минуту стало стыдно. Ему за все время так и не пришло в голову написать хоть пару строк о своем житье-бытье Гесе или Стеше. Он вообще не привык писать письма. В прошлой жизни было особо некому. Невесты он так и не завел, а спившимся родителям не хотелось. Да, если честно, он и не знал, живы ли они, или быть может, уже умерли, сгинув в пьяном угаре.
– Я тут это… – смутился Федор, прикрывая листок рукой, – а то мало ли, в бою ить всякое бывает.
– Ну-ну, – с деланым безразличием пожал плечами кондуктор, – пиши, писатель. Можешь от меня привет передать.
– Ага, – с готовностью отозвался приятель и снова взялся за карандаш, но тут его снова прервали, на этот раз Майер.
– До чего же скучно ты пишешь, братец, – заявил он. – Если уж взялся за письмо к женщине, так не поленись и добавь каких-нибудь описаний. Окружающих красот, или еще чего.
– Скажете тоже, ваше благородие, – ухмыльнулся Шматов. – Какие уж тут красоты? Одна сплошная степь кругом, да жара, а более и нет ничего.
– Эх, Федя, ничего-то ты не понимаешь в загадочной женской натуре!
– Ты сам-то давно таким знатоком стал? – ухмыльнулся про себя Будищев, но, решив не прерывать товарища, с интересом прислушивался.
– Ну вот послушайте, – продолжал разливаться соловьем гардемарин – Громадные, нависшие над пустыней скалы, покрытые темной зеленью кипарисов, освещенные бледно-розовым светом восходящего солнца…
– Тебе бы книжки писать, – не выдержал высокого стиля кондуктор.
– А что, может, и напишу!
Федор некоторое время прислушивался к их беседе, но затем тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и продолжил свою работу:
«…Дмитрий Николаевич велел тебе кланяться и просил сильно на меня не гневаться, потому как ему одному тут совсем бы худо пришлось. Вдвоем-то оно куда как способнее. А ты, коли будешь у госпожи Берг по какому делу или просто в гостях, так поклонись ей и Степаниде с Семеном от нас обоих. Да скажи, что тут совсем не опасно, и сражениев никаких покуда нет. Правда, Графа, то есть Дмитрия Николаевича, еще одним крестом наградили. Он даже смеялся, дескать, скоро на спину вешать придется. За сим прощаюсь, потому как надо собираться, а оказия письмо отправить когда еще будет. Верный тебе запасной ефрейтор и егориевский кавалер Федор Шматов».
Хорошенько поразмыслив над словами Будищева, Майер все же решил, что просто отправиться спать накануне похода не годится и надо пойти к маркитанту, с тем, чтобы немного развеяться напоследок, да попрощаться на всякий случай с приятелями, остающимися в Бами. Как водится, «немного» не получилось, и он подобно многим другим офицерам как следует надрался. Отчего к себе в палатку вернулся хоть и на своих двоих, но при дружеской поддержке лейтенанта Шемана. Доставив подчиненного до места, командир батареи передал его молодое и совсем еще недавно полное сил тело вестовому, после чего счел свой долг старшего товарища исполненным.
– Абабков, а где Будищев? – покачнувшись, спросил он у матроса.
– Должно в батарее, вашбродь, – отозвался тот, накрывая своего барчука буркой.
– Прелестно! – кивнул головой моряк и на минуту задумался, что делать дальше. Возвращаться к маркитанту или идти спать?
После недолгого размышления чувство долга перевесило, и лейтенант решительным шагом направился в сторону лавки Ашота.
Николай Абабков – старослужащий матрос одного из балтийских экипажей, назначенный Майеру вестовым, или говоря по-сухопутному – денщиком, относился к своему подопечному почти с отеческой заботой. Коли случалось молодому человеку выпить лишнего или проиграться в карты – наутро непременно следовало кроткое внушение. Трудно сказать, удавалось ли ему пристыдить гардемарина, но тот всякий раз смущался и обещал больше так не делать. Впрочем, матрос сам был не без греха и тоже любил заложить за воротник. Тогда их роли менялись, и уже Майер пытался выговаривать матросу. Абабков же в ответ, к вящему удовольствию свидетелей, также припоминал офицеру былое, после чего они обыкновенно мирились и вестовой получал денежку на опохмел.
Однако следующее утро обошлось без упреков и внушений, потому что все денщики оказались крепко заняты. Надо уложить офицерские вещи, навьючить их на верблюдов и все это как можно быстрее, чтобы не опоздать к выступлению. Где уж тут готовить их благородиям завтрак?! Хотя некоторым не до еды.
– Абабков, дай закурить, – почти простонал Майер, с тоской наблюдавший за тем, как тот собирается.
– Все кончились, вашбродь, – хладнокровно отвечал матрос, не выпуская изо рта дымящейся папиросы, которая еще не далее как вчера принадлежала его начальнику.
– Как это? – всполошился гардемарин.
– Да вот так! Я давеча говорил вам, что надобно прикупить…
– Но я получал припасы!
– А табак вам что? – удивился подобной непонятливости матрос, после чего вытащил из-за уха заначку и протянул ее барину.
Получив папироску, Майер с удовольствием затянулся и, подобно мифическому дракону, выпустил через ноздри целое облако дыма. За этим занятием его и застал Будищев, принесший с собой стакан обжигающе-горячего чая.
– На, попей, – хмыкнул он, поставив обрезанную бутыль рядом с приятелем. – С утра самое то!
– Спасибо, не хочу, – помотал головой молодой человек.
– Ну, как знаешь, – пожал плечами Дмитрий, после чего доверительно наклонился к товарищу и назидательным тоном произнес: – Только помни, избыточный опохмел может привести к запою, а недостаточный к смерти!
– Да ну тебя! – отмахнулся гардемарин, собираясь вставать.
– Ты далеко? – поинтересовался с усмешкой кондуктор. – Смотри, Шеман уже бегает по батарее и рыкает аки лютая тигра!
– К маркитанту. Представь себе, совсем забыл про папиросы.
– Тогда поторопись.
Сам он уже одет по-походному в туркменский чекмень поверх мундира. На ногах легкие поршни, отчего его можно было бы принять за местного, если бы не офицерское кепи с белым назатыльником. На поясе Будищева кобура с револьвером и кортик. Совсем без холодного оружия в походе нельзя, но сабли, палаши или шашки вызывают у Дмитрия тоску. Даже верный «шарпс» сейчас в футляре, притороченном к вьючной лошади, ибо главное его оружие в этом походе – пулеметы.
Поставленные на неповоротливые лафеты, они напоминали скорее небольшие артиллерийские орудия и имели точно такую же подвижность. Изготовленный им трехногий станок на вооружение принят не был, поэтому так и остался в единственном экземпляре. Шеман хоть и возражал поначалу, но все же взял его с собой, за что ему отдельное спасибо.
Их отряд был составлен в лучших традициях русской армии, иными словами с бору по сосенке. Две роты Самурского полка. Одна Красноводского батальона и взвод стрелков из Кавказского. Две сотни казаков Полтавского и одна из Таманского полков. Артиллерию представляли одна ракетная батарея, четыре дальнобойные и две горные пушки из двадцатой бригады и их морская полубатарея. Плюсом к тому шли взвод саперов и оркестр Дагестанского полка. Всего вместе с нестроевыми получилось шестьсот шестьдесят штыков и сабель, при десяти орудиях (если считать вместе с митральезами). Продовольствия брали на двенадцать дней. По сто двадцать патронов на пехотинца и по восемьдесят у кавалеристов.
Боезапас для картечниц, согласно приказу Скобелева, должен был составлять три тысячи патронов на каждую, на этот счет у Будищева были свои соображения. Он вообще считал, что поскольку быть сильным везде все равно не удастся, батарею не следуют разделять. Восемь пулеметов обладали не меньшей огневой мощью, чем весь русский отряд, выделенный для рекогносцировки, и сосредоточенные в одном месте запросто подавят любые массы противника, но… Скобелев принял решение, и Шеман не собирался с ним спорить. Поняв это, Дмитрий просто приказал уложить в передки и на вьюки все имеющиеся в их распоряжении огнеприпасы. Получилось примерно по пять тысяч выстрелов. Негусто, но всяко лучше, чем раньше.
– На молитву, шапки долой! – разнеслась над строем команда, и все послушно обнажили головы.
«Как же без этого», – скептически хмыкнул про себя Будищев, но вдруг не без удивления понял, что молебен не вызывает у него раздражения. Наверное, привык. Стоявший неподалеку Шматов, в отличие от своего «барина», молился истово, проговаривая про себя каждое слово, и размашисто осенял себя крестным знамением, пока полковой батюшка не закончил, и не последовала команда:
– Накройсь!
Вернув кепи на голову, Дмитрий повернулся в сторону Майера и, увидев его довольную физиономию, не удержался от вопроса:
– Что такой радостный?
– Успел, – расплылся в улыбке гардемарин.
– Куда?
– Папиросы успел взять!
– Красавчик! – усмехнулся кондуктор, но тут же согнал с лица неуместную улыбку, поскольку перед войсками появился Скобелев.
– Здорово, братцы! – крикнул Белый генерал. – Поздравляю с первым боевым походом! Нынче мы пойдем вперед до тех пор, пока не встретим текинцев, а встретим – разобьем. Много говорят про них, но мы докажем, что они такие же халатники, как все в Средней Азии. Вы меня не знаете, и я вас не знаю; но я про вас много слышал, да и вы про меня также слышали. Теперь пойдем, и я вам покажу, кто я таков, а вы мне тоже покажете, что вы за молодцы. Итак, с Богом, вперед! Прогремите про Белого царя и про матушку Русь![9]
– Ура! – загремело ему в ответ.
– Ура, – кричали казаки и пехота, артиллеристы и саперы.
– Ура! – слышалось из рядов, остающихся в Бами и уходящих в поход.
– Ура! – кричал вместе со всеми Дмитрий, увлеченный всеобщим порывом.
– Ура! – неслось со всех сторон, а некоторые принялись срывать с себя шапки и кидать их в воздух, приветствуя своего вождя.
– С эдакими молодцами, да не победить! – крикнул напоследок Скобелев и, ударив своего коня шпорами, понесся вдоль строя.
В путь русский рекогносцировочный отряд двинулся уже вечером. Шли всю ночь, лишь иногда делая короткие привалы, для отдыха. Поначалу все было хорошо, солдаты бодро шагали по песку, изредка перебрасываясь между собой короткими фразами или шутками. В авангарде шла кавалерия, скоро вырвавшаяся вперед, впрочем, не настолько, чтобы считать отряд разделившимся. За ними шла артиллерия, сначала дальнобойные пушки, потом горные, а за ними моряки. После двуколок с митральезами две роты пехоты, затем обоз, а в арьергарде дефилировала полусотня полтавцев.
Увы, с наступлением утра эта идиллия подошла к концу. Поднявшееся из-за барханов солнышко начало все сильнее и сильнее припекать, и скоро не стало слышно ни разговоров, ни прибауток.
– Ох и жарко, – выдохнул Шматов, прикладываясь к баклаге. – Горло пересохло, мочи нет!
– Поберег бы воду, – хмуро заметил шагающий рядом Будищев.
– А на что? – искренне удивился приятель. – В Бирме новой наберем.
– Где? – сбился с шага от неожиданности Дмитрий.
– Ну в этом, как его… их высокоблагородие говорили…
– Беурме?
– Ага, в ей.
– Угу, а текинцы типа не знают, что нас туда хрен несет?
– Может, и знают, а только что они сделают?
– Поживем – увидим, – пожал плечами Будищев и, усмехнувшись, добавил: – Хорошо еще, что тебя в Бирму потянуло, а не в Таиланд.
– А чего там в этом самом Таланде? – на свою беду поинтересовался простодушный Шматов.
Будищев в ответ мстительно улыбнулся и, наклонившись к уху товарища, начал что-то ему нашептывать. По мере того как он говорил, глаза у бедного парня делались все шире и шире, а нижняя челюсть отвисала все ниже и ниже.
– Как это девки с ентим самым… – потрясенно пробормотал он. – Граф, скажи, ты ить всю эту неподобь придумал, а? Ну не могёт такого быть…
Дмитрий же только пожал плечами, дескать, за что купил, за то и продаю, и продолжал как ни в чем не бывало шагать, посмеиваясь втихомолку над приятелем.
Надо сказать, что Федька был далеко не единственным, кто не сберег воду. Жара, духота и всепроникающая пыль сделали свое черное дело, и к полудню баклаги были пусты практически у всего отряда. Офицеры, судя по всему, тоже считали, что скоро будет возможность пополнить запасы и на свою беду не обращали на это внимания. Расплата за эту оплошность не заставила себя ждать. Прискакавший от Скобелева нарочный принес страшную в пустыне весть.
– Нет воды!
– Как?!!
– Текинцы отвели источники в пески!
– Зашибись, – резюмировал Будищев и, обернувшись к Нечипоренко, отрывисто приказал: – Ко всем бакам, бурдюкам и прочим емкостям приставить часовых! Хоть одна капля мимо пулеметов просочится, шкуру спущу!!!
– Есть.
– Как же теперь? – с тревогой спросил Шматов. – Ить пропадем!
– Каком кверху, – отрезал кондуктор, а немного погодя почти одобрительно добавил: – Грамотно воюют, сукины дети!
Дальнейший путь они проделали практически в полной тишине. Слышно было лишь тяжелую поступь солдат и лошадей да скрип колес.
– Глянь-ка, вашбродь, никак деревня? – подал голос кто-то из ездовых, завидев вдалеке невысокие глинобитные стенки строений.
– Походу, это аул Арчман, – заметил Дмитрий, встревоженно оглядываясь по сторонам.
– Вот и славно, – обрадовался Федор. – Стало быть, там вода есть.
– Если халатники никакой другой каверзы не удумали.
– Какой?
– Скоро узнаем.
Вдалеке послышались несколько выстрелов, а затем нестройный залп. Немного позже они узнали, что казаки застали в ауле небольшую партию текинцев, разбежавшуюся при первых же выстрелах. А пока солдаты прибавили шаг, взяв винтовки на изготовку. На околице аула их встретил сам Скобелев в окружении свиты и конвоя.
– Веселей, мо́лодцы. Отдых близко!
По идее, слова генерала следовало встретить радостными криками «ура», но из пересохших глоток не могло вырваться ничего, кроме глухого сипения. Однако Белый генерал не стал пенять измученным подчиненным за подобное невнимание, а, дав шенкеля своему белоснежному жеребцу, ускакал. Следом за ним унеслись его приближенные, оставив измученных жарой и долгим переходом солдат и казаков.
Увы, для отдыха времени не было. Ретировавшийся после недолгой перестрелки противник мог вернуться в любую минуту с подкреплением и смять оторвавшийся от главных сил крохотный отряд русских. Но если пехотинцев просто развели по дворам, наказав следить за окрестностями и в случае опасности обороняться, то артиллеристам и морякам пришлось готовить позиции: пробивать в глинобитных стенах амбразуры для пушек и пулеметов; разгружать снаряды и патроны, чтобы в случае нужды иметь их под рукой.
Рубить засохшую глину линнеманновскими лопатами[10] для утомленных людей оказалось не самым простым делом, но Шеман с Майером были непреклонны, а что касается Будищева, то он счел, что, помимо основных позиций, необходимы еще и запасные, увеличив таким образом фронт работ как минимум вдвое.
– Что тут у вас, господа? – поинтересовался только что подошедший командир четвертой легкой батареи капитан Полковников.
Петр Васильевич Полковников, несмотря на молодость, был весьма опытным и грамотным офицером. Когда его командира – полковника Вержбицкого назначили начальствовать всей артиллерией в Закаспийском крае, он принял вместо него четвертую батарею. Под его руководством была принята новая материальная часть – современные стальные дальнобойные пушки, вместо прежних медных. Более того, несмотря на неполный комплект личного состава, новая техника была в кратчайший срок освоена солдатами и офицерами.
Надо сказать, что новые пушки, в отличие от легких горных орудий и митральез, вполне могли вести огонь поверх глинобитных заборов, чем весьма облегчили жизнь своим расчетам. По крайней мере, им не пришлось вырубать для них амбразуры, хотя совсем без дела они, разумеется, не остались. Строгий начальник всем нашел занятие, после чего отправился узнать, что происходит у моряков. Внимательно выслушав доклад Шемана о ходе работ, он сдержанно похвалил их, особенно отметив полезность запасных позиций.
– Не подскажете, нашли воду? – спросил лейтенант, закончив доклад.
– К счастью, да, – кивнул артиллерист. – Текинцы не успели или не захотели зарыть колодцы и собирались испортить воду в них, кинув туда разлагающиеся трупы убитых ими здешних жителей. За этим занятием их и застали наши казаки.
– И как?
– Двоих подстрелили, остальные дали стрекача. Но я, собственно, по другому поводу. Наверняка местные оставили и спрятали здесь запасы продовольствия. Теперь их надобно найти. Я намерен послать на фуражировку всех ездовых, и ваших тоже. Это приказ!
Поскольку ездовые для морской батареи были приданы как раз от четвертой батареи, возражений не последовало. К тому же поиски фуража или продовольствия были делом обыкновенным. Обычно его старались захватить и вывезти, а если не получалось, предавали огню. Главное было не допустить попадания припасов к противнику, а для этого все средства хороши.
– Есть, – ответил Шеман, приложив руку к козырьку фуражки. – Еще что-нибудь, господин капитан?
– Нет, то есть да. Если у вас нет поручений к кондуктору Будищеву, быть может, вы пошлете его вместе с ездовыми?
– Вы полагаете, он может быть полезен?
– Уверен в этом. Ваш подчиненный – прирожденный барантач. Если уж тут есть хоть что-нибудь, то он непременно найдет.
– Хорошо. Дмитрий Николаевич, вы слышали?
– Так точно, – хмуро отвечал Будищев, которому вовсе не улыбалось таскаться по окрестностям аула в поисках ухоронок, сделанных изобретательными туркменами.
Но делать было нечего, приказ есть приказ, и ему, откозыряв, пришлось отправляться на поиски «сокровищ местного Али-бабы».
– Послушай, а что значит «барантач»? – тихонько поинтересовался у него перед уходом Майер.
– Что-то типа грабителя, – буркнул он в ответ. – Ну или человек, который может все достать.
– Достать, это мне понятно, но отчего же сразу грабитель?
– Оттого, Сашка, что если есть добро, то у него по-любому имеется хозяин. А поскольку сейчас идет война… сам понимаешь.
– Это называется «реквизиция».
– Ага. Если ты у кого-то забираешь, то реквизиция, а если у тебя, грабеж!
– Кондуктор, вы еще здесь? – вопросительно приподнял бровь Шеман.
– Уже бегу, ваше благородие. Можно даже сказать, скачу!
Интуиция не подвела Полковникова. Действительно, прежде чем уйти, местные попытались спрятать свои припасы в неглубоких ямах, сделанных в разных укромных местах. Но замаскировать их как следует времени у них не было, так что импровизированные фуражиры быстро нашли несколько таких ухоронок, подчас в самых неожиданных местах.
– Все просто, братцы-кролики, – объяснял своим подчиненным Будищев. – Если земля мягкая, стало быть, там что-то зарыли. А если это настолько ценное, чтобы не полениться и закопать, значит, оно нам нужно! Это понятно?
В принципе, вчерашние крестьяне и сами бы неплохо справились с подобным заданием, но дело в том, что они были не единственными. Прочие военные, и в особенности казаки, были также не прочь пополнить свои запасы. Причем кубанцы частенько пытались отжать в свою пользу найденное другими. И вот тут Дмитрий оказался незаменим.
– Ишь какие, – закричал на только что окончивших раскопки солдат бородатый урядник-таманец. – Мы это первые нашли!
– С чего бы это? – возмутился тяжело дышащий ездовой. – Мы раскопали, стало быть, наше!
– Вольно же вам было жилы рвать, а только мы все одно первые!
– Слышь, Непейвода! – положил конец дискуссии вышедший из близлежащего дома Будищев. – Ну-ка вали отсюда, пока ветер без сучков!
– Чаво? – не повернув головы, отозвался казак.
– Я сказал, пошел вон!
Урядник на мгновение подобрался, как будто собираясь взяться за шашку, но затем узнал моряка, отличившегося на Бендессенском перевале, и расплылся в хитрой улыбке.
– Здоровеньки булы, Митрий Миколаевич!
– И тебе не хворать, Петруха.
– Никак нашли чего?
– Нашли.
– Так поделились бы!
– А харя не треснет?
– Еще ни разу не треснула.
– Все равно перетопчешься.
– Ой, я, кажись, перепутал, – всплеснул руками казак, будто и впрямь ошибся и стал разворачивать своего коня. – Мы в соседнем базу[11] яму нашли, а не в этом.
– Ее и раскапывайте, – уже вслед ему ответил кондуктор, затем ухмыльнулся и покачал головой. – Вот же хитрожопый кубаноид!
Интересное дело, но после памятного боя у Бендессенского перевала и последующего скандала с Бриллингом рядовые казаки-таманцы относились к странному моряку, в одночасье ставшему известным, со своеобразной симпатией. А вот офицеры, особенно немцы с поляками, напротив, держались весьма отчужденно и даже враждебно. Впрочем, Дмитрию на их мнение было, по его выражению, глубоко фиолетово. Что в данном случае может означать этот цвет, никто толком не понял, но тем не менее многим оригинальный образ мыслей Будищева показался настолько интересным, что у него появились подражатели из числа молодых офицеров.
На следующий день поход продолжался. Маленький русский отряд упорно шел от одного брошенного селения к другому, лишь изредка встречая небольшие партии текинцев. Обычно такие стычки заканчивались недолгими перестрелками, после чего жители пустыни вихрем уносились прочь на своих быстроногих конях, оставляя преследовавших их казаков ни с чем. К двум часам пополудни они достигли аула Дурун, где и остановились на дневку. Вокруг селения были разбиты роскошные по здешним местам сады, разделенные между собой невысокими глинобитными заборами. В них и остановились на постой утомленные переходом войска.
– Воды опять нет, – тяжко вздохнул Шматов, присаживаясь в тень рядом с офицерами.
– Как это может быть? – возмутился Шеман, посмотрев на Федора так, будто это он был во всем виноват.
– Опять текинцы отвели, – развел руками денщик, успевший обежать все окрестности и все разведать.
– Черт знает что такое!
– Господа, – попытался перевести разговор на другую тему Майер. – Вы слышали, что в соседнем ауле наши имели перестрелку с противником и освободили пленника?
– Нашего? – ахнул сердобольный денщик.
– Нет, кажется, персиянина.
– Все одно живая душа.
– Хитрозадые наши казачки, просто караул! – устало покачал головой Будищев, но, увидев вопросительные взгляды своих спутников, счел должным пояснить: – Освободили парня и тут же артиллеристам сплавили. Дескать, кормите теперь и поите болезного. Вон он на фургоне сидит и лыбится как пришибленный.
– Не бросать же его было?
– Тоже верно, – не стал спорить Дмитрий и, откинув голову на глинобитную стену, прикрыл глаза.
– Лучше скажите, кондуктор, – вернул его в реальность Шеман, – готовы ли позиции?
– Почти, господин лейтенант.
– В каком смысле почти?
– В том, что наши пулеметы установлены, осталось только скосить эту высокую траву, как ее…
– Джугуру?[12]
– Вот-вот.
– И в чем же задержка?
– Так косить нечем. У артиллеристов хоть сабли есть, а нам чем?
– Вот носили бы палаш, как оно полагается по форме, так и было бы чем! – не удержался от нотации офицер. – Берите хоть с гардемарина пример.
– Да уж, – в голосе Дмитрия послышалось раздражение, – много бы я накосил одним палашом…
– Никто не заставляет вас делать это самому. Дали бы его матросам, да и дело с концом.
– Хм, – шумно втянул в себя воздух Будищев, но затем, немного успокоившись, пришел к выводу, что никакого холодного оружия кроме кортика у него с собой все равно нет, а матросы прекрасно справятся и саперными или, точнее, линнеманновскими лопатками.
Как ни крути, а сидеть в тени было несравненно приятнее, нежели идти под палящим солнцем, и господа офицеры понемногу расслабились. К тому же матрос Абабков принес им чудом сохранившейся у гардемарина сельтерской воды, которой Майер щедро поделился с товарищами. Жара сразу показалась не такой уж и изнуряющей, а жизнь беспросветной.
– Ваши благородия, – отвлек их от приятного времяпровождения худой как жердь солдат с изможденным курносым лицом. – Сделайте божескую милость, прикажите дать воды!
– Ты чего, братец, какой еще воды? – не понял сначала лейтенант, с сожалением отставляя в сторону пустую бутылку.
– Не дайте пропасть христианской душе, – не слушая его, продолжал обезумевший от жажды стрелок. – Мочи нет больше терпеть!
– Он, верно, узнал, что у нас есть вода в баках, – тихо пояснил гардемарин.
– Даже не знаю, действительно, духота просто ужасная…
– Нет! – решительно поднялся Дмитрий. – Осади назад, пехота!
– Помилосердствуйте…
– Охолонь, парень. Скоро всем будут воду давать, тогда и попьешь!
– Явите божескую…
– Пошел вон, я сказал!
Тут ему на помощь пришли матросы. Услышав шум, они подхватили брыкающегося солдата и утащили от греха прочь. Тот некоторое время еще пытался сопротивляться, но вскоре затих.
– Фершала сюды! – закричал один из моряков, сообразив, что с пехотинцем случилось что-то неладное.
На зов тут же явился фельдшер – рослый брюнет с явно семитскими чертами лица. Представитель медицины с важным видом дал понюхать впавшему в беспамятство стрелку нашатырь, отчего тот сразу же открыл глаза, и у него пошла носом кровь.
– Будет жить, – удовлетворенно кивнул головой внимательно наблюдавший за этими манипуляциями Будищев.
– Случалось видеть такое прежде? – поинтересовался Шеман.
– Так точно. Солнечный удар.
– Может быть, все же можно уделить некоторое количество воды для питья? – робко спросил Майер.
– Нет! – отрезал Дмитрий.
– Кондуктор прав! – поддержал его решение лейтенант.
– Но почему?
– Саша, – устало вздохнул его бывший сосед по каюте, – у нас в отряде шестьсот рыл с гаком. Проглотят в один присест и не заметят, а без воды наши пулеметы – бесполезны!
Новость о том, что флотские не дали «пехоцкому» воды, разнеслась по их маленькому отряду почти мгновенно. Моряки вообще не пользовались популярностью среди чинов Русской императорской армии, а этот инцидент, безмерно преувеличенный молвой, симпатий им никоим образом не добавил. Так что теперь, стоило матросу появиться рядом с солдатами, его встречало настороженное, почти враждебное, молчание. Казалось, стоит проскочить малейшей искре и между участниками похода вспыхнет конфликт, но скованные железной воинской дисциплиной военные держали себя в руках. Ведь совсем рядом был настоящий и куда более опасный враг, готовый воспользоваться любой даже самой мельчайшей оплошностью «белых рубах», дерзнувших бросить вызов самым знаменитым воинам Средней Азии.
– Текинцы! – закричал часовой, скидывая с плеча винтовку. – Тревога!
И действительно, на дороге, ведущей к аулу, показался небольшой отряд вооруженных туркмен, во главе с седобородым стариком в ватном чапане и лохматой папахе. Увидев противника так близко, солдаты стали браться за оружие, не дожидаясь команды офицеров, после чего сами становились плечом к плечу, полные решимости отразить нападение. Матросы и артиллеристы также не остались в стороне и, бросившись к орудиям, были готовы накрыть неприятеля своим огнем.
– Отставить! – зычно закричал капитан Полковников, перекрывая всеобщий шум.
– Но почему? – удивился почти с детской обидой в голосе вставший к митральезе гардемарин.
– А ты посмотри внимательнее, – скривил в легкой усмешке губы Будищев.
– Куда?
– Так на деда, – показал рукой на предводителя степняков кондуктор, – видишь у него мусульманский Георгий на груди.
Как известно, туркмены вовсе не считали себя единым народом в то время, а делились на большое количество племен, часто между собой враждующих. Одни из них, впрочем, поддержали текинцев в их борьбе с русскими, другие старались держаться нейтралитета. Но были и такие, что открыто выступили на стороне России. Именно такой отряд и появился сейчас подле русского лагеря. Командовал им самый знаменитый джигит из племени йомудов – Нефес-Мерген, награжденный георгиевским крестом еще во время экспедиции генерала Ломакина.
Нефес-Мерген был еще крепким стариком с суровыми и печальными чертами лица. Когда-то у него была семья, красавица-жена, дети, хозяйство, будущее… Все рухнуло в один миг, когда на их аул напали текинцы, и теперь он ненавидел их самой лютой ненавистью, какую только может испытывать человек, в одночасье лишившийся всего. Узнав, что занимавшиеся перевозкой почты джигиты действительно убили русского казака, попытавшись свалить это преступление на текинцев, он пришел в ярость и сам вызвался покарать предателей. Особенно его разозлило то, что один из них был его дальним родичем. Поэтому старик поклялся не знать покоя, пока не привезет Белому генералу головы негодяев.
– Прости меня, сердар, – глухо сказал он, представ перед Скобелевым. – Эти трусливые шакалы сбежали в Денгиль-Тепе[13], где укрылись от моего гнева. Я не привез тебе их головы.
Переводчик-киргиз тут же перетолмачил эту речь русским офицерам, постаравшись при этом разукрасить ее восточными пышностями, едва не похоронив смысл под нагромождениями слов. Так русский генерал стал величайшим сердаром, каких только видел свет, Нефес-Мерген – его нижайшим рабом, а текинская цитадель – сосредоточием напастей, посылаемых правоверным за грехи.
Впрочем, Михаил Дмитриевич имел достаточно опыта, чтобы понять главное:
– Не вини себя, храбрый старик. Если на то будет господня воля, то возмездие не минует предателей. Лучше скажи нам, что видел ты в своих странствиях. Велики ли силы текинцев? Кто их вожди? Поддержали ли их иные племена?
– Очень много, – отвечал тот. – К ним присоединились со своими отрядами Худеяр-хан, Нур-Верды-хан, а также сердары из Мерва и много других джигитов. Люди из всех окрестных аулов собрались в Денгиль-Тепе, чтобы сражаться вместе с ними.
– Хорошо, – кивнул неунывающий генерал. – Всех сразу и побьем!
– Если будет на то воля Аллаха, – с достоинством отвечал ему Нефес-Мерген.
– Что с источниками воды?
– Вода есть в Карызе, Келете, Егин-Батыре.
– Ну да. Мне про Арчман и Дурун тоже так говорили. Ну да ладно, можешь идти, старик.
Нефес-Мерген с непроницаемым видом выслушал Скобелева, после чего поклонился и вышел вон из дома, служившего русским штабом. Оказавшись снаружи, он дождался, когда наружу выйдет переводчик, после чего, не говоря худого слова, схватил нагайку и несколько раз огрел несчастного киргиза. Тот, видя такую немилость, и не подумал обороняться, а лишь умолял о пощаде, закрывая лицо руками.
– Зачем дерешься? – попытался урезонить туркмена командовавший часовыми Абадзиев.
