bannerbannerbanner
Матросская Тишина

Иван Лазутин
Матросская Тишина

Полная версия

И снова к горлу подступило удушье. «Какая же ты грязь!.. – мстительно, ожесточенно отдавала она себя на суд совести. – Утешься, что нет бога. Если бы он был, он бы наказал тебя, наказал жестоко, непоправимо…» С этой щемящей болью в сердце она упала грудью на подушку. Зашлась в удушливых рыданиях. Так иногда плачут незаслуженно и горько обиженные дети, когда их не хотят даже выслушать, что они не виноваты.

Обессиленная от рыданий, смятая чувством раскаяния и вины перед Сергеем, Вероника лежала до тех пор, пока ее не сломал сон. Во сне ей приснился Сергей. На ходу сказав ей, чтоб она быстро шла за ним, он бросился поспешно к подъезду дома, сказал что-то еще, чего она не разобрала, рукой показал наверх и скрылся в подъезде. Путаясь в длинной, до самой земли, юбке, какие она никогда не носила, Вероника побежала за ним. Она слышала его шаги на ступенях лестничных пролетов, ведущих к верхним этажам, старалась догнать его, но никак не могла, хотя отчетливо слышала звуки его шагов. Она никак не могла понять, куда он так торопится и почему не хочет подождать ее, чтобы дальше подниматься вместе туда, куда он позвал ее. Вдруг неожиданно исчезли звуки шагов Сергея. Она стала звать его и продолжала из последних сил с бьющимся сердцем бежать вверх по лестничным ступеням, но Сергей не откликался. Ей стало страшно. Она остановилась на лестничной площадке между маршами пролетов, чтобы перевести дух, но тут случилось то, что заставило ее в страхе оцепенеть: она не увидела ступеней, ведущих вверх. Вместо них перед ней зиял черный бездонный провал, откуда неслись какие-то странные звуки, чем-то похожие на колокольный звон, который она слышала один раз в жизни в Загорске, в первый день Пасхи, куда она с подругами ездила, чтобы из любопытства посмотреть, как проходит богослужение в лавре. Эти звуки ее несколько успокоили. Потом голос невидимого Сергея трижды повторил ей: «Назад!.. Назад!.. Назад!..» Она быстро повернулась, чтобы, повинуясь голосу, спуститься вниз, но в ужасе отступила. Лестничный марш, ведущий вниз, рухнул на ее глазах, и она очутилась на крохотном бетонном квадрате, который начал трескаться под ее ногами. И она закричала… Но крика не получилось. Из ее горла неслись сиплые звуки задыхающегося человека.

Сколько она проспала – Вероника не знала. Ее разбудил звонок в прихожей. Звонок – продолжительный, настойчивый. Она даже обрадовалась, что звонок оборвал кошмарное сновидение, которое какие-то секунды, пока она шла в переднюю, чтобы открыть дверь, еще жило в ее сознании. Подойдя к двери, она даже не спросила: «Кто?..» Спеша быстрее погасить в душе ужас и страх, которые она испытала во сне, стоя на пятачковой площадке над черной бездной, Вероника судорожным движением пальцев крутанула зубчатое колесико английского замка и распахнула дверь. И тут же в испуге отступила. На пороге стоял Сергей. Высокий, плечистый, мужественный. Черная морская шинель на нем сидела как влитая. В руках он держал черный чемодан.

Веронику била нервная дрожь. Втянув голову в плечи и прижав к груди руки, она спиной припала к стене и смотрела на оторопевшего Сергея широко открытыми глазами, в которых застыл ужас. Виновато и растерянно улыбаясь, Сергей нерешительно переступил порог, закрыл дверь и, даже не поставив чемодан, спросил:

– Ты что, не получила мою телеграмму?

– Н-н-нет… – с трудом, как в ознобе, выдавила из себя Вероника и продолжала смотреть на Сергея так, словно умоляя всевышние силы, чтобы реальная явь этой минуты была продолжением только что оборванного кошмарного сна. Но тут же ожогом молнии просверкнули в ее сознании застланная на двоих постель, на журнальном столике серебряный портсигар Игоря, который много раз у него видел Сергей, голубая импортная куртка, висевшая на спинке кресла, и гора окурков в хрустальной пепельнице…

Поставив к стенке чемодан, Сергей шагнул к Веронике, стиснул ее в своих сильных руках и принялся целовать.

– Что с тобой?.. Ты больна?.. – выдохнул он, испугавшись выражения лица, застывшего на лице Вероники.

– Н-н-нет… Я зд-д-дорова, – продолжая выстукивать зубами дробь, каким-то чужим голосом ответила Вероника.

Сергей подхватил ее на руки и прямо в шинели и шапке понес через гостиную в спальню. На ходу, пока он нес ее, она успела еле слышным голосом беспомощно сказать:

– Прости… Я такая… гадкая…

Сергей ничего не понимал, такой он ее еще никогда не видел. В единственном он был убежден в эту минуту – Вероника больна. Осторожно уложив на постель, Сергей бережно накрыл ее одеялом и снял шапку. Отвернувшись лицом к стене, Вероника лежала неподвижно, с закрытыми глазами.

Потом наступила тишина. Страшная для обоих тишина. Такая тишина наступает в последнюю минуту перед расстрелом приговоренного к смерти человека, когда вершится казнь: палач, подняв винтовку и крепко прижав приклад к плечу, тщательно целится, чтобы одним выстрелом, мгновенно оборвать жизнь жертвы. Но здесь, в маленькой комнатке, где Вероника сделала первые шаги, не было палача. Здесь были две жертвы, приговоренные к душевным мукам.

Как сквозь смутный сон, Вероника слышала тяжелый и долгий, как тихий накат морской волны на песчаный берег, вздох Сергея, за которым последовал шелест отрываемого листа бумаги, потом были еще какие-то непонятные звуки… Сколько минут продолжалась эта мучительная для обоих тишина, Вероника не знала. Время для нее, раздавленной и опустошенной, остановилось, но она отчетливо слышала, как Сергей закрыл за собой дверь в спальню, слышала его затихающие шаги через гостиную, слышала тихий хлопок коридорной двери, потом наступила минута такой отрешенности и утраты всех физических ощущений, которую в народе и в медицине называют двумя точными словами – потеря сознания.

Когда она очнулась, то еще долго лежала неподвижно, боясь открыть глаза. Если бы в эту минуту ей предложили: «Выбирай одно из двух: или встреча с Игорем была той омерзительной реальностью, за которую ты заплатишь жизнью, или приход Сергея был всего лишь сновидением и он о твоей вине перед ним никогда не узнает», – она выбрала бы первое.

И все-таки Вероника нашла в себе силы встать, чтобы жить дальше, чтобы мучиться от сознания непоправимой вины перед любимым человеком, ее верным другом, мужем, которого она так греховно и грязно предала, встала для того, чтобы всю жизнь нести тяжкий крест вины перед еще не родившимся ребенком, у которого она отняла отца.

Опираясь руками о валик дивана, Вероника с трудом поднялась на ноги и, касаясь пальцами стенки, зачем-то подошла к зеркалу. И тут же, исторгнув протяжный, сдавленный где-то в глубине груди стон, отпрянула назад: из зеркала на нее смотрело отвратительное лицо с потухшими глазами, под которыми темно-голубоватыми серпами лежали следы бурно проведенной ночи.

Взгляд Вероники упал на журнальный столик. На нем все было так же, как и до прихода Сергея. Лишь серебряный портсигар, лежавший на краю стола, теперь валялся на подушке, на которой спал Игорь. Рядом с портсигаром лежал конверт, на котором был написан машинописный адрес: «Г. Москва, председателю исполкома Сокольнического районного Совета депутатов трудящихся тов. А.С. Артамонову».

Вероника вскрыла конверт и достала из него вдвое сложенный листок, наверху которого крупными типографскими буквами было напечатано: «Тихоокеанский флот».

На фирменном военном бланке было напечатано:

«Уважаемый Александр Сергеевич!

Командование воинской части ходатайствует перед Вами о разрешении, в порядке исключения, зарегистрировать брак между матросом Батуриным Сергеем Константиновичем и гражданкой Воронцовой Вероникой Павловной, не распространяя на них положение о месячном сроке между днем подачи заявления и днем регистрации брака.

Причины вышеуказанной просьбы Вам объяснит матрос Батурин при личной встрече с Вами, о чем я убедительно прошу.

При решении этого вопроса прошу учесть, что отпуск матросу Батурину предоставлен всего лишь на пятнадцать суток вместе с дорогой.

С уважением – заместитель командира воинской части капитан первого ранга

В. Шумилин».

Вероника долго, словно в дремотном отупении, смотрела на волнистую роспись капитана, смотрела до тех пор, пока внимание ее не отвлекла записка, лежавшая на столе рядом с хрустальной пепельницей. Она была написана на вырванном из блокнота листке. Вероника протянула руку к столику и взяла записку. Почерком Сергея – а его почерк она могла узнать из тысячи почерков – было написано: «За что?..»

Глава первая

Вытянувшись во всю длину дивана, Валерий лежал на спине, сложив на груди руки, и неподвижным взглядом, в котором со стороны можно прочитать напряженную и сосредоточенную работу мысли, смотрел в потолок. Всякий раз, когда он слушал свою любимую, ставшую популярной песню «Огромное небо», он мысленно уносился к образу отца, которого он не помнил, но о нем много ему рассказывала мать. Ему сейчас очень хотелось поговорить с матерью об отце, чтобы узнать хоть одну новую, пусть даже крохотную черточку его героической биографии. Но начать этот разговор с матерью он не решался, боялся лишний раз омрачить ее настроение воспоминанием о трагедии в ее жизни.

Валерий последние годы часто видел отца во сне – видел таким, каким он был на единственной, чудом уцелевшей в их семейном альбоме фотографии, где он в комбинезоне и в кожаном летном шлеме стоял рядом с самолетом и улыбался. И всякий раз, когда Валерий смотрел на фотографию, то улыбка на лице отца как бы излучала все новые и новые сигналы его душевной нежности к сыну, которую он копил в себе много лет, а выразить никак не может. А в прошлом году, в ночь на Девятое мая, перед праздником Победы, Вероника Павловна, услышав в комнате сына какие-то непонятные звуки, зашла к нему без стука и застала его сидящим в кресле у стола с глазами, полными слез. На столе перед ним в рамочке под стеклом стояла фотография отца. Долго пришлось Веронике успокаивать сына. Только завидев слезы на глазах матери, Валерий нашел в себе силы подавить рыдания и взять себя в руки. Эта же фотография, в несколько раз увеличенная, была на кладбищенском памятнике в Смоленске. Последний разговор Валерия с матерью об отце был весной, когда он пытался узнать у матери, почему его захоронили не в Москве, где он родился и жил и где жили его жена и двухлетний сын, Валерий. На этот вопрос мать, с трудом сдерживая слезы, ответила, что гибель его отца для нее была таким тяжелым потрясением, что вопрос его захоронения взяла на себя воинская часть, где он служил летчиком-истребителем.

 

– Гибель твоего отца для меня была страшным ударом… Я несколько месяцев не могла прийти в себя… А потом сама пожалела, что не настояла, чтобы его останки перевезли в Москву и захоронили на Ваганьковском кладбище, в могиле бабушки и дедушки…

Видя, что мать крепится из последних сил, чтобы не разрыдаться, Валерий подошел к ней и обнял за плечи:

– Ладно, мама, не расстраивайся, мы не одни такие… С войны вон сколько не вернулось отцов и мужей, и все как-то живут.

Утешенная сыном, Вероника Павловна вздохнула и благодарно улыбнулась Валерию.

– Ты у меня умница, сынок. Не знаю, что бы я делала, если б не ты.

Этот разговор между матерью и сыном произошел после того, как они неделю назад, в день смерти бабушки Вероники Павловны, усталые и опечаленные, пришли с Ваганьковского кладбища и некоторое время еще находились под впечатлением того настроения и тех чувств, которые испытывает человек после посещения кладбища.

И вот сейчас, лежа на диване и слушая свою любимую песню о погибшем летчике, который, во избежание падения горящего самолета на город, не стал катапультироваться, а дотянул до окраины города и погиб при посадке, Валерий вспоминал этот разговор и думал, как бы, не расстраивая мать, предложить ей завтра, в ночь на субботу, поехать в Смоленск, чтобы навестить могилу отца и поправить покосившуюся ограду. Эта мысль его настолько заняла, что он не слышал, как в комнату его вошла мать. Он даже вздрогнул, когда она двинула стулом, стоявшим у книжного шкафа, где в одном из отделений находилась большая стопа грампластинок и магнитофонных кассет с записью песен о летчиках.

– Сынок, не рви душу… Ты эту песню слушаешь чуть ли не каждый день. Неужели ты не видишь, как она тяжела для меня?..

Валерий встал, выключил магнитофон. С минуту, не глядя на мать, он рассеянно рылся в книгах, потом, видя, что она не уходит и чего-то ждет от него, сказал:

– Уж коли ты сейчас, как и я, об отце подумала, то давай, мамочка, навестим его в субботу. С билетами на поезд, я узнавал, сейчас свободно. А в воскресенье вечером вернемся. Я хочу поправить покосившуюся ограду и обновить ее серебрянкой. Я достал целую банку. – Валерий посмотрел на мать и, увидев, как на лице ее погасла улыбка, как бы оправдываясь, что причинил ей боль, сказал: – Не сердись на меня. Я об этом давно думаю. А сегодня я отца видел во сне. Он, как всегда, как и на фотографии, приснился мне в своем летном комбинезоне, в шлеме, в кожаных перчатках-крагах. Выглядывает из кабины самолета, улыбается, машет мне рукой и что-то говорит, говорит, но я не слышу его слов… Страшный гул мотора самолета заглушает их, и мне до слез обидно, что я никак не пойму, что он хочет сказать мне. Проснулся и почувствовал, что… плачу.

– Сынок, в эту субботу я поехать не могу. Я договорилась с машинисткой целый день диктовать две большие главы диссертации Альберта Валентиновича. Его очень торопит научный руководитель. Давай поедем в следующую субботу.

– Хорошо, мама, поедем в следующую субботу. Только ты дай мне денег. Я куплю хороший навесной замок для дверцы ограды. Когда я был на кладбище в прошлом году, то кто-то сорвал мой замок. Мне даже показалось странным: замок сорван, а могила ухожена. Даже чуть увядшие цветы лежали. Кто-то могилу навещает. Ты не знаешь кто?

– Наверное, друзья отца, летчики… – вздохнув, проговорила Вероника Павловна. – Он был любимцем эскадрильи.

– Но зачем же сорвали замок? Я искал его в ограде, рядом с оградой – и нигде не нашел. Неужели и на кладбище воруют?

– К сожалению, воруют и на кладбище, – рассеянно, словно рассуждая сама с собой, ответила Вероника Павловна, прикидывая в уме – сможет ли она в следующую субботу поехать с Валерием в Смоленск, чтобы навестить могилу совершенно незнакомого ей военного летчика, «трагически погибшего при исполнении служебных обязанностей», как было высечено золотыми буквами на черном граните памятника. «Воронцов Иван Георгиевич». А чуть ниже, цифрами помельче, стояло: «1925 г. – 1953 г.».

А произошло все случайно и просто. Четырнадцать лет назад, будучи в служебной командировке в Смоленске, Вероника в солнечный воскресный день, прибившись к группе туристов-экскурсантов, посетила достопримечательные места древнего города, через который прошли почти все крупные войны России. Особенно ее поразил стоявший на возвышении величественный собор, куда группа экскурсантов тихонько вошла во время богослужения. В этот день как раз был какой-то христианский престольный праздник, а поэтому служба проходила торжественно, с хором, со всеми зажженными люстрами. Хотя и неверующей была Вероника, но весь этот таинственный обряд богослужения, страдальческие лики святых и их угодников, смотревших из резных позолоченных рам иконостаса, старинная роспись куполов и скорбные, сосредоточенные лица верующих прихожан, не то всеми думами и чаяниями ушедших куда-то в себя, не то вознесшихся душой ко всевышнему, уносил Веронику во что-то такое, что раньше она никогда не испытывала. Она даже поймала себя на мысли: «Вот приди сюда раза три слабый душой человек – и потянет. Есть в церковном служении какая-то психологическая тайна…»

Понравился ей и стоявший на взгорке у входа в храм памятник князю Смоленскому, фельдмаршалу Михаилу Илларионовичу Кутузову. Вникая в рассказ экскурсовода и стараясь воображением унестись на полтора столетия назад, Вероника вместе со всеми прошла вдоль кирпичной стены Смоленского кремля, у подножия которого еле обозначались обветшалые могилы героев войны 1812 года. Потом вместе с экскурсантами она посетила смоленский музей, где от всех впечатлений прожитого дня у нее разболелась голова, и она уже собралась незаметно покинуть группу туристов и уехать в гостиницу, как очень добросовестная и, как видно, преданная своему делу уже немолодая и сухонькая экскурсовод предложила: тем, кто еще не очень устал, она может показать старое смоленское кладбище. Вероника некоторое время колебалась, но потом, видя, как во взгляде экскурсовода засветилось что-то просительно-приглашающее и убеждающее, что можно выразить двумя словами: «Не пожалеете», она вместе с поредевшей стайкой экскурсантов села в автобус и поехала на кладбище.

На кладбище, медленно бродя между памятниками героям, погибшим в сражениях за Смоленск, они пробыли больше часа. После осмотра старых захоронений перешли в новый сектор кладбища, где покоились умершие уже в двадцатом веке. И вдруг… Как может один день, один час, даже мгновение случайно промелькнувшая в голове мысль отразиться на целой судьбе человека!.. И с этого часа, с этого мгновения начался новый отсчет в жизни ее сына Валерия. Она отчетливо помнила, как среди захоронений погибших в Великую Отечественную войну в дни жарких боев за древний Смоленск, который не раз переходил из рук в руки сражающихся войск – советских и фашистских, – она остановилась у гранитного памятника погибшему уже в мирное время летчику-истребителю Воронцову Николаю Александровичу. Вглядываясь в фотографию на белом фарфоровом овале, вмонтированном в нишу памятника, она была прошита словно электрическим током. «А что, если?.. Ведь однофамилец… Ровесник… Притом же в другом городе… Нужно только сделать по-умному и уже начинать сейчас, когда Валерику всего три года… Он еще ничего не смыслит… И нужно начать с фотографии… А потом, потом, когда будет подрастать, – рассказывать ему, какой был хороший и храбрый у него отец…»

Так родилась легенда матери во спасение души единственного, бесконечно любимого ею сына. Легенда-ложь… В народе ее зовут «ложь во спасение».

Первое, что сделала Вероника, незаметно отстав от группы экскурсантов, – это поймала такси, привезшее кого-то на кладбище, и поехала в фотографию. На вопрос шофера: «В какую?» – она рассеянно ответила:

– В любую… В самую лучшую!..

Шофер сказал, что в воскресенье никакие фотографии не работают, на что Вероника ответила:

– Тогда везите на вокзал. Мне нужно срочно сдать билет. Я должна завтра быть в Смоленске. У меня тут дела… – Все это она говорила по инерции, как бы разговаривая сама с собой. А уже немолодой, седой таксист, давно профессионально привыкший не только к легким бытовым информациям и праздной болтовне пассажиров, но даже и к душевным откровениям, к таким откровениям, с которыми не поделишься даже с близкими людьми, качнул головой и сказал: «Хорошо». И повез ее на вокзал, где Вероника сдала билет и взяла новый – на завтра, на тот же поезд Минск – Москва.

В понедельник утром Вероника из гостиницы дала на работу телеграмму, что по делам службы задерживается в командировке на сутки, и тут же придумала реальную, связанную с работой причину задержки. Одна ложь, большая, родила маленькую служебную ложь, безобидную для других.

В фотографии на одной из центральных улиц она уговорила фотографа во время обеденного перерыва проехать с ней на старое кладбище, чтобы переснять фотографию с памятника погибшему летчику. Первые минуты фотограф угрюмо молчал, потупив взгляд, но, когда Вероника заверила его, что за эти услуги она заплатит особо, тот согласно кивнул и, сделав какие-то поручения своему молодому помощнику, захватил с собой массивный аппарат, треногу, и они поймали свободное такси и поехали на кладбище. После того как старик фотограф сделал снимок в трех ракурсах, Вероника на том же такси отвезла его в фотографию и, щедро заплатив ему за работу и вынужденную отлучку, попросила, чтобы к концу рабочего дня она могла получить снимки, на что фотограф развел руками и кокетливо улыбнулся.

– Мадам, что не сделаешь для красивой женщины.

В шестом часу, как и условились, Вероника приехала в фотографию, и старый фотограф передал ей толстый пакет, в который была вложена, как и было заказано, дюжина фотографий трех видов – по четыре штуки каждая.

С этих-то фотографий, которые Вероника привезла из Смоленска, и началась сначала маленькая ложь, рассказанная трехлетнему сыну («Валера, вот твой папа… Он был храбрым летчиком…»), которая с годами, как снежный ком, катящийся с горы, выросла в большую ложь-легенду, напичканную подробностями и деталями из жизни храброго летчика, похороненного на смоленском кладбище. И когда, подрастая, Валерий просил мать что-нибудь рассказать об отце еще, она, выжимая из себя все, что можно выжать из своей не очень-то богатой фантазии, рассказывала сыну о том, как отец любил Валерия, как он играл с ним, как носил его на плечах на первомайской демонстрации, как ласкал и баловал его…

Все это – Смоленск, экскурсия, собор, кремль, старое смоленское кладбище, старый фотограф… – пронеслось в голове Вероники Павловны, когда она пообещала сыну поехать с ним на смоленское кладбище в следующую субботу.

А потом, мама, когда же ты наконец разыщешь мое свидетельство о рождении? Все наши ребята, кому только исполнилось шестнадцать лет, сразу же получили паспорта… Один я уже полгода хожу, как беспаспортный бродяга. Да, да, беспаспортный бродяга. Эту кличку на меня, вроде бы в шутку, повесил Юрий Ротанов, и она как репей прилипла ко мне. А Костя Алтынский решил упростить ее, переделал просто в «бродягу». Ведь я тебе уже сто раз говорил: найди свидетельство, ведь не украли же его у нас. А если не находится – восстанови, попроси копию. Это же, говорят, делается запросто…

Свидетельство о рождении. Вот уже больше года, как только Валерию минуло пятнадцать лет, этот документ стал причиной ее растущих день ото дня тревог. Оно никуда не исчезло, оно находится в надежном месте— у родной матери, с кем она делится самыми сокровенными тайнами. Она спрятала свидетельство о рождении сына из боязни, что вдруг однажды, роясь в ее столе, куда Валерий иногда заглядывал, чтобы посмотреть фотографию отца, он наткнется на это свидетельство и в душе его может разразиться целая трагедия. Там, в этом документе, который Вероника Павловна получила через месяц после выхода из роддома, в графе «мать» стоит: «Воронцова Вероника Павловна», в графе «отец» длинной жирной чертой поставлен прочерк. Отца нет. Не раз Вероника Павловна в душе посылала проклятья в адрес человеку, подписавшему документ, согласно которому в загсах стали выдавать свидетельства о рождении, с годами ставшие причиной не только семейных драм, но и трагедий, когда дети в один прегорький день узнавали, что у них нет отца, что они – дети свободной любви. Да и любви ли… И вот этого-то больше всего боялась Вероника Павловна.

 

– Ничего, сынок, найду… – стараясь быть внешне спокойной, ответила Вероника Павловна. – Не провалилось же оно сквозь землю. В воскресенье съезжу на дачу к Снегиревым, где мы отдыхали с тобой года четыре назад, и поищу у них. Может быть, выпало тогда из нашего семейного альбома, оно всегда лежало в нем. – Вероника Павловна говорила, а сама всем существом своим вопрошала: «Простишь ли ты меня, когда узнаешь тайну своего рождения?..»

– Пожалуйста, мама, скоро это потребуется и для райвоенкомата, когда вызовут на приписку.

Чтобы отвлечь сына от тревожившей его мысли о затерянном свидетельстве о рождении, Вероника Павловна подошла к нему вплотную, положила руки на его плечи и, глядя в глаза, сказала:

– Какой ты у меня уже взрослый!.. Поехали на Клязьму, искупаемся, в местном ресторанчике готовят хорошие шашлыки. Ведь ты любишь шашлык?

Но Валерий, несмотря на то что он – и об этом хорошо знала Вероника Павловна – любит шашлыки, еще не мог так сразу соскользнуть сознанием с мысли об отце и о предстоящей поездке в Смоленск.

– Мама, а я похож на отца?

– Очень!.. Очень, сынуля, походишь!.. Такой же высокий, такой же красивый!.. Даже русые волосы у тебя вьются такими же крупными волнами, как они вились у отца.

– Спасибо, мам… – Валерий резко подогнулся в коленях и совершенно неожиданно для матери поднял ее на руки и закружился с ней по комнате, напевая вальсовый мотив. – На выпускном вечере, через год, мы станцуем с тобой школьный вальс!.. Я уже умею, меня научила Эльвира.

– Я буду счастлива!.. – задыхаясь, почти простонала Вероника Павловна и только теперь вспомнила, что с разговором об отце и о свидетельстве о рождении она совершенно забыла позвонить машинистке, что завтра в десять утра она приедет к ней диктовать главы диссертации мужа.

Увидев, как неожиданно изменилось лицо матери и на него наплыло облако озабоченности, Валерий аккуратно опустил ее на диван.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось, сынок. Я просто забыла, что час назад я должна была позвонить машинистке. Альберт Валентинович еще утром меня так просил об этом.

С упоминанием имени отчима, за которого Вероника Павловна вышла замуж три года назад, познакомившись с ним на пляже в Одессе, где она отдыхала в одном из ведомственных домов отдыха, Валерий как-то сразу сник. Ему уже не хотелось ехать с матерью ни на Клязьму, ни есть шашлыки, которые неплохо готовят в местном ресторанчике.

– Ладно, мама, раз нужно – то нужно. Ты давай помогай Альберту Валентиновичу, а я пойду поиграю в волейбол. Кто будет звонить – скажи, что в десять вечера я буду дома. А если позвонит Эля – передай ей, что я жду ее на волейбольной площадке в парке «Сокольники». Она знает, где это. – Валерий поцеловал мать в щеку и, улыбнувшись, бросил: – Но пасаран!

Когда за Валерием захлопнулась дверь в прихожей, Вероника Павловна обессиленно села в кресло за письменный стол, на котором лежали главы рукописи диссертации. Чувствуя, что ей не хватает дыхания, она положила под язык таблетку валидола.

Нужно было уже давно звонить машинистке, а ей так не хотелось, просто не было сил. А не позвонить и не отдиктовать завтра два больших раздела главы было нельзя. Муж не просто обидится, а сочтет, что она его подвела.

Найдя в записной книжке номер телефона машинистки, она принялась расслабленно крутить диск аппарата.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29 
Рейтинг@Mail.ru