bannerbannerbanner
Маршал хочет сена

Иван Карасёв
Маршал хочет сена

Полная версия

СТАРШИНА СОСНОВСКИЙ

– Духи! Подъём! – гулко прозвучало в спящей казарме.

Валя Карпов чуть не подпрыгнул на своей верхней койке. Кто-то со всей силы саданул снизу в металлическую пружинную сетку двухъярусной кровати. «Опять Куцый будет измываться, задолбал бандеровец проклятый», – мелькнуло в сознании, с трудом отряхивавшем с себя остатки такого сладкого, такого мирного, доармейского сна.

Снизу долбанули ещё раз:

– Подъём, духи! Кому сказано! – Куценюк явно злился: его команда не была выполнена мгновенно.

По двум соседним койкам тоже молотили. «Значит не один Куцый нас домогается, ещё хуже». Перед тем, как сигануть с верхотуры, Валя поймал невесёлый взгляд сбрасывающего с себя одеяло Яши, тот тоже не ждал ничего хорошего от внезапного пробуждения.

– Сорок пять секунд срока, духи! – это уже гремел, почти заглушая собственную гнусавость, голос маленького, злобного Зоныча с округлыми, глуповато-бараньими глазами. По данному при рождении имени Володя его никто не называл, а все уважительно величали «Зона» или «Зон Зоныч» – он до армии работал при каком-то исправительном учреждении и очень гордился этим фактом своей биографии. Оттуда принёс и повадки бывалого зэка, хотя среди уголовников его, пацана-вольнонаёмного, наверное, даже за шавку не считали.

Новое пополнение караульного взвода в виде трёх солдат свежего, майского, призыва бросилось судорожно натягивать на себя амуницию. Они уже знали, что не успей хоть один одеться вовремя, процедура повторится, и так до бесконечности, пока не устанут их мучители.

– Духи, вы не понимаете, суки, какие мы добрые, – затянул старую песню Зона, – вам дали время проснуться, вы живёте, б…, как на курорте, потягушки делаете в кроватке. Вот Сосна что с нами творил, вам такое присниться не может.

Сосну – сдававшего уже скоро третий месяц дела перед дембелем старшину роты Сосновского – они поминали при каждом удобном случае. Так легче было мучать молодых, ведь иногда возможно просыпались от глубокой летаргии угрызения совести.

– Так, время вышло, проверяем готовность молодых солдат, – Зона, все полномочия которого объяснялись принадлежностью к когорте старослужащих и узкому кругу «авторитетов» среди них, полез проверять обмундирование стоявших по стойке «смирно» Вали и его двух товарищей по несчастью.

– Карпуха, это что такое, почему ремень на яйцах? В «деды» уже записался? Я тебе запишусь, сука! Так, духи, по-новой, сорок пять секунд срока – отбой! – голос Зоны уже не гремел, а привычно противно гнусавил: за проходом в третьем ряду кроватей кто-то матюгнулся на ревнителя строгих уставных порядков на выборочной основе – к своим «старикам» надо было прислушиваться.

И духи уже торопливо скидывали с себя форменные курточки, сапоги, брюки, портянки, которые следовало аккуратно намотать на голенища кирзачей, ровно выстроенных рядом, и складывали одежду на табуретку. Таковы порядки: кровати заправить «кирпичиком», 90 градусов угол между поверхностью и боком, форму сложить как на витрине военторга, обувь выдраить до блеска. Несомненно, всё это должно было повышать боеспособность Вооружённых сил.

– Так, вроде уложились, – это уже начальник караула, младший сержант Куценюк, взял бразды правления в свои руки, – проверим. Эй, Якимчиков, почему сапоги криво стоят? Придётся повторить упражнение! Не доходит через голову – дойдёт через руки и ноги!

– Давай, Витёк, учи их, – напутствовал дружка Зона, – а то я устал чё-та.

Зона прилёг прямо в обмундировании на свою нижнюю койку и оттуда наблюдал за дальнейшим процессом.

А Куцый, глядя на циферблат часов, скомандовал:

– Сорок пять секунд срока, па-адъём!

С трёх верхних ярусов кроватей дружно выпрыгнули трое «сынков», как «ласково» их именовали по внеустановному старослужащие – «деды» для молодых солдат. Почему-то средняя категория, то есть «отцы», в неофициальном армейском табеле о рангах полностью отсутствовала, её заменяли «черпаки». В этой части, отслужив год, «сыны» или «духи» весеннего призыва, минуя промежуточную стадию, зарезервированную немногочисленным «осенникам», становились сразу «дедами», которым в отсутствии офицеров позволялось почти всё, в том числе «воспитание» молодых солдат. Неважно, что «деды» могли быть даже моложе своих подопечных. Важнее было другое – в стройроте на 150 «ломов» и 70 человек трёх караульных смен имелось всего четыре с половиной командира со звёздочками на погонах – трое взводных, замполит и медленно, но верно спивавшийся комроты. Почти у всех офицеров были семьи и другие заботы, поэтому после семи вечера в казарме наступало безраздельное правление сплочённой и многочисленной команды «дедов».

Ещё несколько раз грохнули о пол голыми ногами, приземляясь после прыжка сверху, худющие Карпуха, Яша-Якимчиков и немного более внушительный с виду Бараныч – Баранников. Впопыхах одевались, следя за тем, чтоб ремень был затянут до невозможности, а полы курточки одёрнуты равномерно, также поспешно раздевались до трусов и маек, складывая «как положено» форму, и закидывали свои тела на верхние койки. По-прежнему Куценюк в форменных брюках и неуставных тапочках, но с голым, мускулистым, спортивным торсом стоял с часами в руках. Он, наверное, на гражданке был неплохим, работящим, парнем, а не приблатнённым гопником. Вырос в обычной семье в городке Радехов на западе Украины, но здесь полностью соблюдал правила игры, добавляя к ним втайне от своих однопризывников унаследованную от родителей нелюбовь к «кацапам». Его правильные, даже красивые, черты лица с глубоко посаженными глазами и длинными ресницами, порой принимали такое выражение, что невольно выдавали истинное отношение их обладателя к своим сослуживцам неукраинского происхождения. Однажды на вечерней поверке, сверля взглядом, как буравчиком, стоявшего по стойке «смирно» Карпуху, он сделал почти признание: «Что за армия, твою мать, дай им в руки оружие, они ж нас первыми перестреляют, я бы сам Сосну год назад грохнул!» Поражённый Валя даже слова вымолвить не смог, у него-то и в мыслях ничего подобного не было, хоть и хватало накопленной злости, на Куценюка особенно. К счастью, даже штык-ножей в той части караулу не выдавали, не говоря уже о строителях, составлявших основу отдельного батальона КГБ СССР, занятого на возведении особо важного объекта – нового здания «конторы» в центре Москвы.

Тем временем представление продолжалось. Любопытствующие деды второго караула, проснувшись ради спектакля (приятно лёжа смотреть, как гоняют других) комментировали вслух. Один громко резюмировал: «Не-ее, не то». Другой ему поддакивал: «Да, их ещё дрючить и дрючить, вон Сосна как нас гонял, этим ещё расти и расти!» Из двадцати пяти человек караула двадцать служили на год больше несчастной троицы, и только некоторые из «стариков» не хотели принимать даже пассивное участие в «воспитательном» мероприятии, накрыв голову подушками, они пытались делать вид, что это их не касается, и пробовали спать дальше. Но таких всегда было меньшинство, обычно даже порядочные в душе парни из городов и весей России, Прибалтики и Украины, откуда пришёл весь контингент роты, в лучшем случае, молчаливо потворствовали заводилам подобных «экзерциций».

Наконец, откуда-то из-за прохода раздались возмущённые голоса:

– Эй, караул, достали вы уже!

– Первый час, пять часов до подъёма, нам завтра на стройке вкалывать целый день, а не в будке с калорифером греться. Хорош, дайте поспать!

– Ладно вам, нам же надо караульных воспитать, – примирительным тоном произнёс Куценюк и, обращаясь к запыхавшимся и потным «духам», добавил, – повезло вам, пока хватит.

– Чего хватит-то, Сосна нас до трёх часов, бывало, е..л, давай, б…, их на «подпашку» наряду в столовую, а то там некому картошку чистить! – это опять встрял Зона, он недавно вернулся со второго, ночного, ужина и, наверняка, в знак благодарности пообещал прислать помощников.

Куцый, конечно, не смог отказать дружбану, и трое первогодок уныло побрели в сторону лестницы. Вслед им раздался приглушенный голос сержанта: «Бегом, б…!».

На батальонной кухне они застали слонявшихся без дела или дремавших на скамейках «стариков». Никто не хотел возиться с картошкой, начав это не самое интересное дело, снаряжённые на кухню быстро бросили его и стали дожидаться «молодых». Кого-нибудь да пришлют товарищи. Невыспавшуюся троицу сразу отправили в помещение с мокрым полом и тремя раковинами, над которыми торчали грязно-жёлтые загогулины кранов: «Давай по-шустрому, духи!»

Начистить ценного продукта надо много, батальону на обед, поэтому «духов» поторапливали: «Вы чё с ней чикаетесь? – кричал самый нетерпеливый, – во как надо: смотри сюда!» Несколькими движениями ножа он лишил картофелину «одеяния» вместе с половиной съедобной массы. «Подпашка» последовала примеру, дело пошло быстрее, но тут появился старший наряда. Он успел подрыхнуть пару часов, поэтому не был настроен так радикально и, раздавая затрещины попавшим под руку Карпухе и Баранычу, заорал: «Вы чё творите, духи? А? Кто так чистит? Государство вам продукт даёт, а вы его – в мусорное ведро! Да на вас картохи не напасёшься!» Потренировав в меру голосовые связки, сержант начал учить аккуратной чистке. «Вот так надо!» – его карманный перочинный ножик аккуратно срезал кожуру земляного яблока. Всё выглядело красиво, но занимало в два раза больше времени.

В конце концов, разделавшись с картошкой при помощи обеих методов чистки, выбираемых в зависимости от того, кто стоял рядом, усталые и измученные «духи» вернулись в казарму. За три часа муторной работы в грязи и воде они наполучали оплеух от поторапливавших «стариков», лишь некоторые из которых сочли полезным присоединиться к чистке, дабы ускорить наступление сна, другие предпочитали просто подгонять «нерадивых» помощников. Теперь до побудки минутным стрелкам больших настенных часов у тумбочки дневального оставалось пробежать всего два с половиной круга. За окнами большого солдатского «дортуара» светало и запели первые птички. Но это было за окнами, в казарме тянуло зловонием из туалета и запахом немытых мужских ног. Тихо разделись, боясь спровоцировать новый сеанс «Подъём-отбоев». Но оба свободных от смены караула дрыхли, из молодых глоток раздавался лишь храп да посапывание с присвистом.

 

Утром, пока «старички» потягивались и не спеша готовились к приёму пищи, еле продравших глаза «молодых» в обязательном порядке выгнали на свежий воздух для зарядки – такая забота о здоровье со стороны сержантов и «дедов». Организм требовал сна, но его мучили бегом, приседаниями и отжиманиями. Потом последовал завтрак, на котором надо было успеть заглотить свою порцию, отстояв очередь за маслом для себя и для всего караула. После приёма пищи «молодые» старались не попасться под руку паре-тройке мающихся от безделья старослужащих из числа свободного от смены караула, желающих от скуки поглумиться над «духом»:

– Стой, солдат! – не остановиться было нельзя.

– Что?

– Как разговариваешь, сука, с «дедом» комитета! Смирно, б…! Отвечай: кто важней «дед» или сержант?

Ответа на вопрос не было. Никакие хитроумные уловки не помогали, затрещину или бляхой ремня по заднице «дух» получал в любом случае, потому что ни один «дед» в такой ситуации не признавал главенство сержантов, а те, в свою очередь, ставили свои лычки выше чистых погон однопризывников. И, на самом деле, трудно было понять, кто же всё-таки верховодит в казарме, но «сынкам» доставалось и от тех, и от других.

Передышку «духи» получали только в автобусе – к восьми часам всех везли сменять на объекте первый караул. Минут сорок обычно спокойного глазения в окно, за которым открывалась совсем другая жизнь – по дорогам легко катили легковушки и рычали грузовики, автобусы, пыхтя чёрной копотью, довозили до метро набившуюся в них публику. На тротуарах народ тоже спешил на работу или в институт – мужчины в тёмных брюках и светлых рубашках, женщины в платьях с рюшечками или в строгих костюмах и девчонки, девчонки в блузках с вырезом и мини-юбках, из-под которых рассекали воздух стройные голые ноги, и другие девчонки – в джинсах, соблазнительно обтягивающих аппетитные формы.

В покачивавшемся на рессорах ЛАЗе жутко хотелось спать, но сон в транспорте уставы не предусматривали, особенно для первогодок. Несколько выспавшихся «дедов» не стали кемарить, они получали некоторое удовольствие от присмотра за «порядком» среди подопечных молодых солдат: «Что, Яша, опять клюнул носом? Смотри у меня! Не дай Бог заснёшь! Эх, Сосну бы на вас!»

На объекте «духи» жили легче, там всех, вне зависимости от количества месяцев, проведённых в армии, распределяли по разным постам, и от них требовалось просто тащить службу, делать какое-никакое, но дело. Где-то надо было проверять документы, где-то – смотреть за тем, чтобы не разворовали дорогостоящую внутреннюю отделку – дефицитные половые панели из наборного дерева или финские обои для кабинетов начальников. Ещё требовалось быть готовым к тушению возможного возгорания, а посему упражнению по раскатыванию пожарных рукавов придавалось особое значение, и тут «дедсостав» опять получал возможность поизмываться над «сынками». По ночам, когда приходилось бороться с постоянно стремившимися сомкнуться веками, начальство любило устраивать пожарные тревоги, тогда «духи» должны были хватать по два тяжеленных, десятилитровых, огнетушителя и нестись по лестнице, сломя голову, с первого этажа на десятый. «Деды» ограничивались одним прибором, а кое-кто из самых привилегированных вообще бежал налегке, не зря ведь молодые тащили по две штуки. И когда, запыхавшиеся, изнемогающие от тяжести ноши и обливавшиеся ручьями пота «духи» появлялись последними на самом верхнем этаже в их сторону неслись грозные крики: «Зае…и, из-за вас ещё раз придётся бежать, совсем разленились, суки, мало вас гоняют!»

Но в тот раз они заступали в дневную смену, с восьми до восьми, в рабочий день подобные тренировки не ожидались, напротив, порой по часу удавалось спокойно сидеть на стареньком стульчике с протёртой сидушкой, наблюдая за происходящим, а время от времени, как для моциона, совершать неспешный обход этажа на предмет обнаружения возможного очага возгорания – стройка всё-таки. Иногда получалось поболтать с отделочником из гражданских и оказаться на несколько минут в совершенно ином мире, уже подзабытым за месяц карантина и три бесконечных недели в части. Казалось, целая эпоха миновала, а прошло всего каких-то полсотни дней. Почти постоянно хотелось спать, но сон на посту, даже на таком, незначительном по сути, в армии считается преступлением, а в их роте – наказанием: драить до блеска «очко» в сортире почти всю ночь и получить по мягкому месту десяток ударов ремнём с армейской звездатой бляхой в виде наконечника. После такой экзекуции самым страшным наказанием было приказание сесть, потому что по доброй воле, сам, никто не мог продержаться сидя и минуты. А ведь иногда случались политзанятия в Ленинской комнате. Потому со сном следовало бороться всеми доступными способами – наиболее эффективным являлось приседание, раз двадцать подряд присел – и сон как рукой сняло, хотя бы на время.

Но самым главным было то, что на дежурстве никто не доставал, можно было, изображая бдение на «боевом» посту помечтать, помедитировать или просто вспомнить дом, родителей, свою комнату, девчонку, с которой тискался в летнем парке после дискотеки. Лишь время от времени пройдёт куратор – прапорщик с синими, комитетовскими, погонами или начкар Куценюк, либо его зам Володя Илларионов из Ленинграда, неплохой по сути парень, но испорченный армейским вопросом, особенно, когда нахлынет на него волна «уставной» требовательности. Она, понятное дело, на его одногодков по службе не распространялась, поэтому всё рвение почитателя воинского статута под одобрительные возгласы «дедов» («Давай, Вовик, покажи им что такое служить в Комитете!») обращалось на «молодых». Зато стоило «Ларику», как его за глаза прозвали трое «сынков» второго караула, напиться халявным, ворованным вином с Очаковского винзавода (а пить он не умел), как он преображался. Напускная строгость и придирчивость исчезали, и парень с двумя лычками на погонах становился совсем другим, наверное, таким, каким был на гражданке – добряком и весельчаком, хорошим товарищем, всегда готовым поделиться горячительным напитком со введённым временно в ранг друга «духом».

Так проходил день, очередной, 55-ый день армейской службы Карпухи, Яши и Бараныча. Их ещё оставалось очень долго, очень, 650-700, как повезёт, из которых правда, больше половины должны выпасть на «дедовско-дембельский» период. Не все из них смогут сохранить человеческий образ в те такие далёкие сейчас дни, хотя пока они, понимая, что систему не поломать, чуть ли не клянутся друг другу, став «дедами», не опускаться до уровня Зоны или Куцего.

Между двенадцатью и двумя часами дня покормили обедом, сменные караульные из резерва заменяли постовых. «Духи», конечно, оказались последними в очереди, они торопливо поглощали остывший суп, из которого «деды» уже успели выловить все немногочисленные кусочки мяса, и наворачивали остывшие макароны по-флотски с редкими «волосинками» тушёнки. Потом – обычная спокойная рутина и напряжённое ожидание возвращения в казарму у Московской кольцевой дороги. За дежурство никто ни в чём не провинился в глазах сержантско- «стариковского» состава – по окончании смены трое новобранцев, как повелось, с напряжением в голосе спрашивали друг друга:

– Ну как ты?

– Нормально, а ты?

– Я тоже, а ты Бараныч?

– Да всё путём!

Все трое с облегчением вздохнули – вечер предстоял несложный: сменивший их третий караул запоздал, поэтому мимо нудной вечерней поверки с непременными приставаниями помкомвзвода Пронина, или Проньки в простонародье, они пролетали. Приехавших со смены прежде всего кормили подостывшим ужином. Останется только подшить воротнички, свои да пару чужих, вот только бы стирать никто не заставил, так хотелось спать!

Но по дороге в часть Карпуха всё же клюнул носом на какое-то мгновение. Тут же, стоило подбородку уткнуться в грудь, проснулся, однако его «грехопадение» не прошло незамеченным от как раз продравшего глаза Куцего: «Карпов, не спать, б…!»

Когда они появились после отбоя в казарме, караул встретил широко улыбающийся Пронька: «Ну что, мужики, кого дадите на общественно-полезные работы? Сосне человек нужен». Проньку, колхозника из новгородской деревни, можно было назвать красивым парнем – хоть и невысокий, но плечистый мужичок со вьющимися русыми волосами и голубыми глазами, немножко похожий лицом на известного советского аса Кожедуба в молодые годы, книжку воспоминаний которого Карпуха знал почти наизусть. Тем не менее, из-за своего простоватого выражения лица, особенно смешного, когда его обладатель пытался изобразить серьёзность, Пронька иногда походил то на деревенского дурачка, то на тупого служаку из армейского анекдота «Вы язычок-то высуньте, товарищ прапорщик!» Вот и сейчас, получив в своё распоряжение проштрафившегося в последний момент Карпуху, он придал своему лицо глупо-строгий уставно-начальничий вид и скомандовал:

– Рядовой Карпов, назначаетесь в помощь старшине Сосновскому!

– Есть, – уныло пробормотал «дух».

– Не слышу радости в голосе! Бодрее, боец!

– Есть в помощь старшине Сосновскому! – чуть быстрее проговорил Карпуха.

– Карпов, радоваться надо! В помощь старшине Сосновскому! – в карауле захихикали. – Почему нет радости в голосе?

– Есть радоваться! В помощь старшине Сосновскому! – превозмогая себя, почти ликующе проговорил Карпуха.

– То-то же, кру-гггом!

Карпуха крутнулся через левое плечо и замер в ожидании следующей команды.

Яша незаметно подмигнул, мол, держись, потом расскажешь. Попасть в каптёрку на расправу Сосне пока не приходилось никому из них троих, тем страшнее было ожидание, и тем больше облегчение Бараныча и Яши – каждый испытал одно и то же чувство: «Пронесло, не меня».

– Шагом марш!

– Давай, давай Карпуха! – это противный Мишка Корчагин с совиными глазами, которого из-за знаменитой фамилии прозвали Павка, не преминул поглумиться над «духом», – Сосна тебя научит Родину любить!

– Да, тебя-то он не научил, несмотря на все твои старания, сколько раз ему бумагу на горшок таскал, да сам вызывался, ещё когда он у нас «замком» был. Сосна рассядется, а Павка тут как тут: «Вам бумажки, товарищ сержант?»

Заржали даже молодые, здоровяк из Клайпеды Серёга Балан умел иногда поставить на место однопризывника – его недолюбливали почти все.

– Да пошёл ты, – злобно прошипел Павка и скрылся между коек.

Карпуха не без некоторой внутренней дрожи пересёк площадку между лестницей и «дедком»-дневальным, сидевшем на поставленной в отсутствии офицеров табуретке, осторожно постучал в ротную каптёрку и открыл дверь, услышав короткое «да».

До сегодняшнего дня Карпуха видел Сосну только пару раз, причём мельком и сзади. Да и то обращал внимание лишь потому, что слышал приглушённые голоса «стариков»: «Сосна, Сосна идёт!» Грозный Сосновский почти два месяца не мог отчитаться за ротное имущество и практически всё время копался в бумагах или пересчитывал комплекты парадной формы да зимнего полушерстяного обмундирования с шинелями. Уже был назначен новый старшина из того же призыва, что и почти весь второй караул. Однако замполит Махонин, который на самом деле вместо пьянчужки капитана Белого держал пятую роту в своих небольших, но крепких руках, не отпускал Сосну, хотя все до единого солдаты его призыва уже давно покинули часть. Поэтому Карпуха с трепетом ожидал мгновения, когда предстанет он пред ясны очи обозлённого до невозможности бывшего замкомвзвода нынешних «дедов».

– Товарищ старшина, рядовой Карпов по Вашему приказанию прибыл!

Невысокого роста, обычной, далеко не атлетической, фигуры и неприметный на лицо (не красавец и не урод) с карими, усталыми глазами, классическими тёмно-русыми волосами и каким-то глубоко не армейско-дедовским выражением лица Сосновский совершенно не соответствовал сложившемуся о нём в голове Карпухи представлению. Как-то с трудом верилось, что это и есть тот самый изверг Сосна, измывавшийся столько времени над нынешними «старичками» второго караула.

– Да не вызывал я тебя лично, но раз ты пришёл, бери тряпку, всё, что надо, там, в углу, – Сосна махнул рукой в сторону закутка, где стояло ведро и швабра с ветошью, – протри в соседней комнате пыль с полок, а то я там пересчитываю ватники, а они, зараза, грязные все.

– Есть, товарищ старшина!

– Да что ты всё заладил, товарищ старшина, товарищ старшина. Тебя как зовут?

– Рядовой Карпов, – Карпуха осёкся, поняв, что не того ответа от него ожидали и медленно протянул, – Ва-аля.

– А меня Игорь, давай Валёк, приступай.

Карпуха недоумевал – и это тот самый Сосна? Да Куцый ни разу не намекнул даже, что его по имени можно называть, а Ларик только спьяну становился Володей. Но вслух Валя удивляться, естественно не стал, а, взяв рабочий инструментарий, принялся ретиво бороться с пылью в ротной «гардеробной», где тремя кучами на полу были сложены ватники. Минут через тридцать он завершил войну с пылью и по всей форме обратился к старшему по званию:

 

– Товарищ старшина, разрешите доложить?

Сосна, который копался в каких-то бумагах, недовольно поморщился:

– Слушай, Валя, я же тебя просил, не надо этого, здесь никого, кроме нас, зови меня по имени.

Карпуха робко произнёс, слегка заикаясь:

– Х-хорошо, – имя выговорить всё же не решился, – я закончил.

– Чаю хочешь? – спросил Сосна, прихлёбывая тёмную жидкость из гранёного стакана.

– Хочу, – неожиданно для себя пробормотал Карпуха.

– Вон там заварка, – Сосна показал указательным пальцем в сторону пузатого фаянсового чайничка, – в кружке с кипятильником осталась вода, она горячая ещё. Попей, там твои вроде не угомонились пока, тебе лучше подождать, а то попадёшь под раздачу. Заснул что ли? В автобусе?

Валька молча кивнул.

– Ну тем более, тебе время потянуть надо. Давай, приступай.

Карпуха соорудил себе чаю, кинул в него два кусочка рафинада из протянутой Сосной пачки и сел на свободный стул. Сосновский посмотрел на него и с некоторым участием в голосе спросил:

–Что, тяжело?

– Угу, – пробубнил Валька.

– Вот и мне, знаешь, хреново.

– Вам-то почему, – недоумённо спросил удивлённый Валька.

– Да не Вам, а тебе, Валя, тебе, мы ж почти ровесники с тобой.

– Ну ладно, тебе, – робко произнёс караульный салага.

– Да надоело всё это хуже горькой редьки, Валя, домой хочу, на гражданку, чтобы эти рожи больше не видеть, чтобы эту форму опостылевшую скинуть и джинсы с курточкой-ветровкой носить. Жизнь эта надоела, человеком хочется побыть! Понимаешь? Человеком, а не старшиной этой б…й пятой роты!

Валя понимающе кивнул, ему тоже хотелось побыть человеком, хоть немного, и вот сейчас, в каптёрке он опять им себя почувствовал, пусть и на короткое время…

Сосновского Махонин отпустил домой только тридцатого июня, дальше тянуть уже было нельзя. Валька долго потом вспоминал внезапное признание бывшего старшины роты и думал, как бы сделать так, чтобы люди чаще и, самое главное, вовремя хотели становиться людьми, ведь, к сожалению, мир устроен так, что понимание этой жизненно важной необходимости приходит порой слишком поздно.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru