Иван Федорович Горбунов
На реке
ЯВЛЕНИЕ IV
Подходят несколько ребят.
Все.
Здравствуй, дедушка Степан.
Дедушка Степан.
Здорово, молодчики! Далеча ли срядились?
Гришка.
Корье, дедушка, драли, домой идем.
Дедушка Степан.
Рыбу завтра ловить приходите.
Гришка.
Неколи. Ноне корье драли, а завтра лекарь с фабрики велел, чтобы беспременно мать-мачиху рвать[1].
Дедушка Степан.
Там у старой плотины ее тьма тьмущая.
Тришка.
Мы туда и пойдем. Мы и летось там же рвали.
Дема.
Да и за пьяным бором, по ручью, сколько хошь.
Вася.
Мы туда завтра за муравлиными яйцами…
Дедушка Степан (к портному).
А ты слышишь: ежели ты будешь окормок[2] в реку кидать, рыбу травить, я тебя, знаешь… Ишь ты непутный…
Жареный (становясь в позу).
Не страшно!..
Дедушка Степан.
Ты у нас тут всю рыбу потравил, озорник этакой! Рыбу Бог нам на потребу создал, а ты ее травишь. Бесстыдник! Вася, порой, батюшка, червячков, а я пойду вершу погляжу… Я тебя так пугну отсюда, что ты у меня и своих не узнаешь.
(Уходит).
ЯВЛЕНИЕ V
Те же без дедушки.
Жареный (вслед Степана).
Старый черт!
(Ребята смеются).
Вася.
Что ж ты дедушку-то ругаешь, он постарше тебя.
Жареный.
Стара у попа собака! Я все ваши верши перережу… а сторожку сожгу… ей-Богу, сожгу…
(Кидает в воду камень).
Гришка.
Что рыбу-то пужаешь! Черт!
Жареный.
Ноньче ночью я к попу в сад за яблоками…
Дема.
Не поспели еще… зеленые…
Жареный.
Печеные они ничего, скусно.
Дема.
А шея-то у тебя крепка?
Жареный.
Крепкая, крепче твоей!.. Когда я в Обуховской больнице лежал, со второго этажу меня спустили…
Гришка
За что?
Жареный.
За бельем мы с товарищем у Вознесенского мосту на чердак залезли, а дворники нас и выждали… Пашке сейчас лопатки назад, а я, пока его крутили, хотел шмыгнуть – старший дворник как звизнет меня, так я и покатился… (Все смеются). Сейчас в больницу. Доктора эти мяли меня, мяли, – нутром, говорят, здоров, только в ребрах у него повреждение.
Дема.
Вот так приладил!
Жареный.
Порядочно!.. Вылечили меня и сейчас в острог. Следователь допрашивать стал: повинись, говорит, скажи, как дело было? Ничего, говорю, я не знаю, потому как мне дворники память отшибли и поэтому случаю я в больнице лежал. Опосля этого в суд повезли… народу, братец ты мой, жендары… Сейчас всех присягу примать заставили. Ты, говорит, какой веры? Здешней, говорю. Воровал белье? Никак нет, а что дворники меня били оченно и даже теперь рукой владеть не могу.
Дема.
Я бы, кажись… (Смеется). Уж оченно страм!..
Жареный.
А уж меня в остроге один мещанин обучил – ты, говорит, главная причина, говори одно: били да и шабаш. И вышло нам такое разрешение: Пашку в арестанские роты служить, а меня в деревню по етапу. К Покрову, Бог даст, я опять в С.-Петербург уйду.
Гришка.
А ежели опять поймают, такова жару зададут.
Жареный.
Там канпания большая – ничего. Уже оченно там жисть хорошая… слободно… Раз мы в киятре у одного барина… (Из кустов показывается дедушка Степан). Старый черт этот опять идет… Пойдем, братцы… (К Васе). А ты ему скажи: будет он меня помнить! Я ему покажу. В киятре мы раз у одного барина… (Уходят).
