Одна из девушек.
Ах, ты пес экой!
Васька.
Вы погоди, постой, что было. Вот сейчас, нарядилась она в шелковое платье, шляпку надела, в правую ручку зонтик взяла, – гулять мы с ней пошли. Оченно уж она мне в те поры пондравилась, хоть сейчас жениться. Ну уж мы эвту политику московскую знаем… Пожалуйте, говорю, в трактир. – Вы, говорит, как обо мне понимаете? Я, говорит, не то что, к примеру, какая… Я, говорит, со всяким могу разговор иметь, никого не острамлю. – Нам, говорю, это оченно лестно, по той причине, что нам такую и требуется. – Я, говорит, с любым офицером потрафлю, как что должно, потому я всему этому обучена; я бы, говорит, может, на разные языки умела, да тятенька не пожелал. – Так в трактир и не пошла. Ну, вот, голова, целое лето я к им ходил; опричь жениха мне и званья не было: жених да жених; рублев сорок денег я у ундера-то забрал; поддевку он мне новую сшил, да она мне кошелек бисерный подарила; а уж что мы с этим ундером сладкой водки выпили!.. Она, бывало, романцы поет, а мы пьем да про войну разговариваем. Пошел я тогда на Покров в деревню – всю эту канитель-то и бросил.
Одна девушка.
А как же краля-то твоя?
Васька.
Черт ее возьми, много их! Плакала после, сказывали…
Девушка.
Плакала! Сам, гляди, около ее коровой ревел. Плакала!.. Должно, и в правду тебе ундер бока-то намял.
Васька.
Сказал бы я тебе одно словечко, да уж так… для праздника словно бы нехорошо…
Девушка.
Пришел с Москвы-то, думает, ни весть он кто! Бахвал! Становись, девки. Запевайте.
(Девушки запевают).