Иван Царицын
Близкое – далёкое
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Валя Трухов приехал на рынок Пятого километра встретиться с преподавателем Александром Бушуевым. Валя недавно перешёл на четвёртый курс. Он был нежным мальчиком. Тепличные условия взросления, отсутствие драм и тяжёлых страданий не придали его лицу какой-либо выразительности. У него были гладкие и мягкие щёки – пользовался всевозможными кремами и лосьонами. Безучастным взглядом смотрел Валя на мир. Кипел рынок вокруг него жизнью громкой, наполненной множеством событий, но он и не видел этой жизни. Он, стоя рядом с закусочной, с нетерпением ждал, когда ему приготовят хот-дог.
Валя по совету Бушуева оделся по-походному. Точнее так, как он представлял походную одежду: кроссовки новенькие, знаменитой фирмы, заказанные по интернету и свежая футболка с принтом: «Montana. The country of the blue sky», – а под надписью горы, но горы ненастоящие, а как треугольники в учебнике геометрии.
Аккуратненько положил тёплый хот-дог в портфель и отправился искать запорожец с жёлтой наклейкой «инвалид» на лобовом стекле. Ждал студента Александр Бушуев – старик крупный и круглый почти как эталонный шар. Хиленький его запорожец, где всё держалось на соплях, во время поездок страдальчески кряхтел от тяжести грузного тела. Бушуев всегда выглядел бледно, но не аристократическая бледность как у Трухова отпечаталась на его лице, а бледность, которая делала ему вид тяжелобольного человека.
У Бушуева были покалечены ноги, и сам он рассказывал, что ноги ему прострелили на разборке в девяностых. «Приезжаю и вижу – там оптика, там оптика, а у меня два автомата под плащом, я и давай по головам шмалить», – рассказывал, а сам глядел по-хитрому, и никто из студентов не верил тучному старику с жиденькими волосиками, будто бы приклеенными на голый череп. Говорили, что у Бушуева в лаборатории есть сейф, где он хранит стопки долларов. А ещё он написал словарь блатного жаргона и являлся владельцем нескольких десятков патентов на изобретённые им усовершенствования для электрических реле.
– Взял фотоаппарат? – спросил Бушуев.
– Да, – Трухов ответил нехотя. Будто и не ответил, а запнулся обо что-то. Неприязнь давила на юношу.
– Сделаешь фотоотчёт с сегодняшних раскопок, потом я тебе практику зачту.
Валя давно бросил фотографировать. На втором курсе разгорелось увлечение, он купил навороченный фотоаппарат, смотрел онлайн курсы, думал зарабатывать фотосессиями, но ему не нравились снимки, которые получались, казались они ничтожными. Усердия не хватило, и увлечение иссякло, но прошло два года, и Валя понял, что нужно было поднажать, и получилось бы что-то толковое. Но и тогда он махнул рукой, а недавно Бушуеву понадобился бесплатный фотограф на раскопки, а у Вали оказались пропуски и незакрытая практика.
Страсть к фотографированию так и не вернулась. От универа Валю тошнило. Тошнило и от Бушуева с его практикой, лабораторными, транзисторами и реле. Валя разделял преподавателей на два вида: семидесятилетних-восьмидесятилетних стариков, которые толком не соображали, бесконечно занудствовали, и молодых аспирантов, которые сами предлагали сделать курсовые за деньги. И тех и других Валя считал непрофессионалами. «Всем на всё плевать», – говорил Валя так, будто выносил смертный приговор российскому образованию. А потом заказывал себе курсовую у молодых аспирантов.
– На прошлой неделе нашли останки. Лопатой один замахнулся, а там косточки в земле, он их царапнул, – проговорил Бушуев.
– Хорошо.
– Громадную бедренную кость вырыли. Гадали, что это может быть, ведь нечеловеческая явно.
– Я надеюсь, нам не придётся трупы выкапывать, – проговорил Валя, упирая на каждое слово. Он как бы прощупывал – придётся ли, в самом деле, выкапывать трупы?
– Я маленьким был, мы с другом лазили в районе «камышей», там тогда ничего ещё не построили, и видим однажды – под кустом немец лежит. А главное – всё при нём. Даже униформа и планшет сохранились. Кости мы трогать не стали, а тот планшет распотрошили и ещё железный крест сняли. Потом крест выбросили, а сейчас такие кресты столько стоят – ого-го!
– Вот прям труп лежит?
– И ППШ находили. Парень из такого милицейскую машину обстрелял.
– Значит, и я могу ППШ найти, и пойти полицейские машины обстреливать?
– Ты если по-чёрному собрался копать, то можно и уголовное дело схлопотать. У нас один на даче патроны хранил выкопанные. Еле выкрутился.
– Очень интересно, – все эти трупы, какие-то кости, раскопки, уголовные дела, всё это ужасно напрягало.
«Ладно, я не буду заводиться», – подумал Валя, словно бы сделал одолжение Бушуеву. И ещё подумал: «А если найти череп и забрать себе, из него потом можно будет вино пить, как в фильмах?». Но вслух не спросил.
Поместился Валя на заднем сиденье запорожца, поперёк которого, упираясь одним концом в заднее стекло, а другим в ручку переключения передач, лежали костыли. Бушуев лихачил на дороге. С трассы свернули, пересекли железнодорожный переезд. Запорожец поехал по кочкам и ямам среди строгих сосен. Выехал на поляну, где громоздились навалы выкопанной густо-коричневой земли. Вокруг сновали три поисковика с лопатами и кирками. Бушуев полез из запорожца, от натуги лицо его раздулось, он выкарабкался, пыхтя ноздрями.
– Где этот чёртов инвалид? – подскочил мужик с огромным вывалившимся животом. С седых его волос обильно тёк пот и блестел в густой щетине. Оторвался мужик от раскопок, и летний тугой ветер сушил сальное тело и пропитанную потом одежду.
Бушуев и мужик обнялись, похлопали друг друга по плечам. Обнимались тепло и хлопали по-дружески.
– Андрюша Вознесенский, – представил Бушуев своего друга. – Руководит всеми поисковиками в Севастополе. – И кивнул в сторону Вали. – А это наш фотограф на сегодня.
– Здравствуй, – Вознесенский протянул для приветствия руку. – Это хорошо, фотограф нам нужен.
Руководитель поисковиков Вале понравился. Голос у руководителя – убаюкивающий, ласковый. И Бушуев на Вознесенского глядел с нежностью, и неожиданно было видеть нежность в глазах Бушуева. На мгновение Валя и забыл о своём негодовании. Вознесенский помог встать Бушуеву на костыли. Один из поисковиков взбежал на кучу выкопанного грунта и как человек, считавший себя вправе быть здесь хозяином, принялся рассматривать прибывшего фотографа.
– Витя Кочубей, наш товарищ, – указал на поисковика Вознесенский.
В армейских штанах и тяжёлых берцах, голый по пояс, со слипшимся от пота пучком чёрных волос на груди – в облике Витьки Кочубея было что-то бунтарско-махновское. Рядом взобрался другой поисковик. Этот – кожа да кости. Убогий и тщедушный, он походил на переростка.
– Юра, другой наш товарищ.
– Чей молодец? – спросил Юра.
Валя уловил неприветливые нотки в его тоне и почувствовал внутреннюю отчуждённость от этих людей. В мужицких лицах поисковиков чудились варварские черты.
– Чьи, чьи, все свои, – отозвался Бушуев и подмигнул Вале. – Мы зовём его между собой Юра Бухенвальд.
Валя оглядел костлявую фигуру поисковика Юры и поморщился. Слово «Бухенвальд» тронуло в сердце Трухова что-то неприятное, брезгливое и, главное, запретное. Ну не скажет так цивилизованный человек, не скажет.
– Это 851-я зенитная батарея, – проговорил Вознесенский. – Здесь 17 июля 1942 года произошёл последний бой Второй обороны Севастополя. Вот два оружейных дворика, в один угодила авиабомба. Отсюда, отсюда и вот так идут траншеи. Место не изучено, может попасться всё что угодно.
– Если найдём немецкую каску, тут же экспроприируем ко мне в музей, – разрезал речь Вознесенского звонкий голос Кочубея.
– Про каску ничего уверенно говорить не буду, а вот то, что где-то здесь лежат защитники Севастополя – это скажу. Бои здесь были страшные, немцы потом всю батарею обработали хлорной известью, от того ничего на этом пяточке не растёт.
– Я в Москве на Измайловском чуть было не купил финскую, – рассказывал Кочубей, почти уткнувшись Юре в ухо. – Но вовремя остановился, вроде немецкая, а присмотришься – не то, совсем не то.
– Тут у нас некоторые находки.
Под камнем аккуратной кучкой лежали дырявые, почти рассыпавшиеся чёрные гильзы, массивные осколки, поросшее ржавчиной перекрученное железо и сгнивший фильтр противогаза. Валя сфотографировал находки.
– А там нашли останки, – Вознесенский подвёл Трухова ко второму оружейному дворику, – пока вырыли только кости таза и ещё огромную бедренную кость лошади, видимо обоз накрыло.
Валя заглянул в яму, и земля на дне показалась ему сырой, намешанной и такой, будто в ней можно увязнуть. И где-то там, в глубине лежали человеческие кости, которые будут доставать. От такого могло сделаться дурно.
Кочубей и Юра, схватив лопаты, спрыгнули на дно ямы, и через мгновение наружу полетели клочья земли. Вознесенский рядом долбил киркой суровый крымский грунт. Бушуев строго следил за работой. Валя наводил объектив то на лопату, то на кирку, и снимки у него получались смазанные. Он отошёл подальше от раскопок, сел на корточки, достал из портфеля хот-дог.
– Ты чего? – спросил Бушуев.
– У меня обед, – уверенно ответил Валя и начал жевать.
Он не мог поверить, что так вкусно хот-дог могли сделать в каком-то обрыганном ларьке. Не закончив жевать последний кусок, Валя расставил баллы: вкус – пять; сытность – пять; а вот исполнение могло бы удостоиться от Вали крепкой пятёрки, а получило лишь четвёрку с натяжкой – укусил хот-дог, а с другого конца полезли помидоры и попадали в траву. От того и четыре.
Кочубей вылез из ямы, увидел жующего Трухова. Он раньше ещё заприметил, что у Вали широкие спина и плечи, а под футболкой прячутся мускулы, наполненные силой, и никак не мог взять в толк, почему такой здоровый парень не копает, а обедает. Глядя как Трухов уплетает хот-дог, вытянув шею, чтобы не запачкать соусом футболку, Кочубей решил, что Валя по своей натуре «крыса», и, преисполненный недовольством, полез обратно в яму.
Вдруг из сосновой посадки вынырнула ватага парней и девушек в синих футболках и кепках и двинулась прямиком на Валю, и Валя от неожиданности чуть хот-догом не подавился. Были среди ватаги девочки-близняшки, парень с крупными бицепсами и одна пухленькая девушка, которая очень громко говорила:
– А ещё нам нужно организовать молодёжный квест, такое сейчас очень популярно. Я смотрела, как делают в других регионах, у меня есть хорошие наработки, и я уже набросала сценарий, – она держала картонный стакан с кофе и между делом поправляла пластмассовые очки розового цвета с обычными стёклами. Звали девушку Варварой. За её спиной болтался портфельчик, усеянный рисунками мультяшных костей и черепов с бантиками.
Валя заострил внимание на близняшках, они показались ему чем-то необычным, тихонько посмеялся над качком и осторожно рассмотрел пухленькую девушку.
– А вот и наши волонтёры, – Вознесенский пожал качку руку, – красивых дам ты сегодня к нам привёл…
Между парнем и Вознесенским вклинилась Варвара.
– Здравствуйте, Андрей Александрович, как ваши дела? Как раскопки? Нашли что-то стоящее?
– Куда же без тебя. Ищем, Варя, ищем. Может, ты нам поможешь.
Из ямы появилась голова Кочубея, брезгливо оглядела волонтёров, плюнула и вернулась под землю.
Качок раздал девушкам веники, и девушки принялись подметать вокруг батареи. Валя счёл подметание совершенно ненужным, но работающих девушек сфотографировал, чтобы показать свою занятость. Потом присел на камень, достал из рюкзака двухлитрушку воды, отхлебнул.
– Можно попить? – оказавшаяся рядом Варвара потянулась к бутылке.
– Да.
Варвара жадно глотала воду, а Валя, подперев подбородок кулаком, мусолил её взглядом.
– Спасибо.
Он отпил следом и почувствовал на горлышке бутылки тепло её губ. Подумал о горячей и густой помаде, и где-то в памяти вспыхнуло ощущение близости. Ещё разок рассмотрел Варвару.
Спустя час поисковики и волонтёры решили передохнуть. Расселись на земле и камнях, уставшие и вспотевшие. Бушуев повёл рассказ:
– Работал я на секретной базе Черноморского Флота, там обучали дельфинов взрывать американские подводные лодки. Секретная такая база была. И к нам приехал Высоцкий. На отдых. База та секретная, вот он и отдыхал от славы, – сверкал Бушуев на волонтёров лукавыми глазами. – И мы с ним вечером у костра с гитарами под этим делом, – щёлкнул себя пальцем по шее. Он стоял огромный, бледный, стоял, опёршись на костыль, а другой рукой упёрся в ствол дерева.
– Заливай давай, – перебил Юра рассказ Бушуева о Высоцком.
Грубая выходка Юры насторожила волонтёров, и разочарование так бы и осталось висеть в воздухе, но тут, как на сцену, перед поисковиками и волонтёрами выпрыгнула Варвара.
– Давайте лучше вспомним для чего мы все сюда пришли. А пришли мы почтить память воинов, благодаря которым мы с вами живём. Вы помните, что Первая оборона Севастополя длилась 349 дней, вторая 250, а третья – 23 года. Именно с приходом России мы получили возможность заниматься патриотическим воспитанием и сохранять память о наших предках – были созданы отделения поисковой организации и «Волонтёров нашей Победы». Я горжусь, что мне выпала честь жить в такой стране как Россия.
– Выскочка, – прошептала за спиной Вали одна из близняшек.
Валя старался сделать качественный снимок Варвары, пока она говорила свою речь, и у него получилось. Он посмотрел на снимок, обрадовался, и подумал о том, что скажет Варвара об этом снимке. Валя удивился, что ему интересно, как отреагирует Варвара и почему её мнение вдруг стало важным для него.
– Думаю, все отдохнули, теперь начнём дела делать. Надо бы камней натаскать и подпорную стенку во дворике выложить, и можно начать траншею раскапывать, пока у нас людей много, – Вознесенский указал на волонтёров.
– И фотографов, – пригрозил Кочубей.
Валя вздрогнул. Физически трудиться совсем не хотелось, и надо бы ему постараться увильнуть от работы. И тут он почувствовал, как кто-то пристально смотрит на него, оглянулся и столкнулся глазами с Варварой. «Догадалась! – перепугался Валя. – Что теперь о таком лентяе подумает?» Но Варвара сказала:
– Мне надо кое-что взять из машины, поможешь донести? – и когда отошли от раскопок, добавила, – мы не стали по ухабам ехать, оставили машины перед лесом, возьмём атрибутику, а потом вернёмся. Можно не спешить, там и без нас раскопают и камни принесут, правильно?
– Правильно! – обрадованно воскликнул Валя.
Они гуляли в сосновой посадке, ватное одеяло коричневых иголок хрустело под ногами. Валя показал Варваре снимок.
– Хорошо, – ответила она, но не с таким восторгом как ему хотелось.
– Ты это всё искренне там говорила?
– А ты сомневаешься? Я даже на референдуме голосовала как надо, – с чрезмерной, как показалось Вале, гордостью произнесла девушка. – Сфотографируй меня ещё.
Варвара спиной прислонилась к сосне, согнула ногу. Джинсы натянулись, очертив упругое бедро, и Валя, глядя в видоискатель, рассматривал сильные бёдра Варвары.
– Скинешь мне потом фотографии? Встань туда, чтоб солнце не мешало, – Варвара села по-султански на сухие иголки и улыбнулась живой честной улыбкой. Девушка глянула так проникновенно, что сердце у Вали наполнилось добротой.
Щелчок фотоаппарата. Вся магия в лице Варвары вдруг погасла. С места, где шли раскопки, стали доноситься крики.
– Ну что, идём? Кажется, происходит нечто интересное, – Варвара встала, отряхнула джинсы.
«Не может быть, чтобы это было всё, должно быть какое-то продолжение», – Валя не желал верить, что время, проведённое наедине с Варварой, закончилось. К ним уже бежал волонтёр.
– Давайте быстрее, там бойца нашли.
Когда вернулись, Валя увидел кости – на чёрном пакете лежали позвонки, рёбра и челюсть. Не белые как у скелетов, которых он представлял. Жёлто-коричневые. «И вот это настоящие человеческие останки, и человек этот жил, так же как и я сейчас», – Валя схватился за подбородок, и внутри живота будто что-то лопнуло, и появилось такое ощущение, что некая болезнь заползает в нутро.
– На, подержи, а то ходишь здесь, – Кочубей сгрёб останки в пакет и всучил пакет Трухову.
Вале становилось дурно: внутри пакета должно шевелиться, конечно, должно, и, неужели, он слышит, как скребутся друг об друга кости?
– Сегодня нашли ещё одного бойца, – проговорил Вознесенский. – Спасибо вам, большое дело сделали. Будем дальше работать, надо теперь опознать останки, дай бог отыщем родственников.
Валя слушал вполуха. Дурнота всё сильнее душила его, а в мыслях кипело: «Да что же я делаю! Держу в руках человеческие кости, настоящую мертвечину. Что мне будет? Чем я могу заразиться?»
К нему подошла Варвара и забрала пакет, и Валя посмотрел на неё с благодарностью. Его непреодолимо потянуло к этой девушке, ведь она поняла его одиночество среди поисковиков и волонтёров. Он связал образ Варвары с чем-то умиротворённым, с чем-то таким, к чему достаточно прикоснуться, и пропадут кости, пропадут раскопки, и многие страдания тоже пропадут. Валя устремил к Варваре всё светлое, что было в его душе.
Глава вторая
Марина вглядывалась в маслянистую морскую воду. Вглядывалась с дерзостью. Тяжёлая искрящаяся громада Чёрного моря, распростёртая от севастопольской бухты до турецких берегов, вселяла в Марину дикую тоску. Тоску по всему морскому – мятежным штормам, романтическим парусникам, торговым судам и военным кораблям. Море влекло Марину.
Потапыч по-хозяйски обнимал её за талию. Он перегнулся через перила и харкнул в воду. Харкнул смачно, обильной слюной. Катер вёз пару на северную сторону Севастополя, и Марина вглядывалась в море, а Потапыч никуда не вглядывался.
– Я бы ушла в рейс. Ты отпустишь меня?
– Корабелы не ходят в моря, тебе надо на другую специальность переводиться, потом проходить курсы, получать корочки, всё это долго и муторно, так что забей. Или отучись на кораблестроителя, а потом получай новую вышку.
– Я не буду столько ждать, я хочу сейчас, отпусти меня, пожалуйста.
– У нас в группе половина уйти не может. Там кучу денег нужно для документов, у тебя их нет, вот и всё. Я даже не знаю, какое чудо должно произойти. Это нереально, забей.
«Почему он так отвечает? Вот море – броситься в него с головой и уплыть ото всех. Что может быть проще?»
У Потапыча лицо загорелое, будто бы немытое. На нём тельняшка вся замусоленная, прожжённая повсюду сигаретным пеплом. Курил он самокрутки. Покупал специальные полоски бумаги, специальные пакеты с табаком и фильтры в придачу, но порой курил и без фильтров – так сильнее било в голову. Проглядывало в Потапыче что-то боцманское, когда он затягивался толстой самокруткой, хмурил выжженный солнцем гладкий лоб, а ветер сдувал пепел на тельняшку. Марина всегда пыталась разглядеть в нём это морское, бескрайнее, солёное и свежее начало.
«Почему он не может думать так же просто как я?», – елозило у Марины в мыслях.
– У нас на кухне в общаге по оконной решётке вьётся виноград. Я готовила завтрак сегодня и увидела зелёную ветку, и мне так захотелось куда-нибудь свалить.
– Ну да, я бы тоже захотел свалить из общаги.
– А если я тебе там изменю?
– В общаге? С чего вдруг?
– В рейсе, Серёжа, я же уйду в рейс.
– Не, я сомневаюсь.
– Я шесть месяцев буду в море, всё может случиться. Шесть месяцев без мужика, – Марина не договорила, а закусила нижнюю губу и приподняла бровь, пытаясь сделать свою мысль чуточку философской.
– Ты когда бровь приподнимешь, на Сашу Грэй похожа.
Марина изобразила из себя Сашу Грэй.
– Что? Нравится? – и опять насупилась.
Ехали смотреть Братское кладбище. Марина захотела увидеть старые могилы времён Крымской войны и Первой обороны. Стоило ей пройти через ворота, как у неё вспыхнуло такое странное ощущение, словно бы какая-то часть сознания ждала приезда сюда. До боли знакомой показалась древность Братского кладбища, древность, которая погружала в историю: офицеры, матросы, огромные чугунные пушки, линейные корабли, затопленные корабли, Лев Толстой и матрос Кошка. Марина испытала чувство, как если бы вспомнила забытое, но очень приятное воспоминание.
– Живи я тогда, пошла бы на войну санитаркой. Или лучше кавалеристом – ездей на конячке и руби всех саблей.
– Или бы тебе просто снесло голову ядром, – оборвал Потапыч.
Поднимались вдоль кипарисов и могил. Столетние могилы где-то сыпались, где-то раскололись, и земля под ними провалилась, но могилы стояли, вызывая из небытия имена, чины, даты, номера и названия полков – Волынский, Якутский, 1-й Белорусский. Марина думала о солдатах и мертвецах: «Может, мертвецы слышат нас?» Она представляла себе благородных офицеров с пышными усами и преданных отечеству царских солдат.
– Там уж, смотри, там уж! – радостно закричал Потапыч, тыча пальцем в толстую коричневую змею, которая, шурша опавшими листьями, ползла среди травы. – Он такой милый! Давай заведём себе ужа, я этого так бы и забрал домой.
– Давай. У моих друзей в Черноморске паук живёт.
– Класс, у нас будет паук и уж, и они будут такие лазить везде.
– А вдруг тебя за жопу укусят?
– Не, не укусят, я буду мастером над пауками, мастером над тварями. А ещё, когда у нас появятся дети, я буду говорить им: «Дарую вам власть над всеми тварями в этом доме».
Марина пришла в восторг. Она любила подобные бредовые идеи Потапыча. Они веселили её.
На вершине стоял Свято-Никольский храм – полуязыческая серая пирамида с массивным, выточенным из мрамора крестом на макушке. На ступеньках входа в храм вылизывали лапы рыжие кладбищенские коты.
– Тебе нравится здесь? – спросила Марина.
– Ну, так, прикольно. Хотя я бы лучше погулял по району, слишком сюда далеко ехать.
– А там что? – она пошла по дорожке и увидела недостроенную часовню, а рядом козу на привязи, лениво жующую пучок травы. Напротив часовни высокий забор и запертые ворота прятали что-то интересное.
– Там эти, братки похоронены, которых в девяностые порешили, – проговорил Потапыч.
Марина заглянула через прутья ворот – чёрный мрамор помпезно обустроенных могил блестел на солнце, повсюду стояли круглые высокие беседки и широкие, точно из городского парка, скамьи.
Двинулись дальше по дорожке. Потапыча и Марину встретили два постамента в свежей белой извёстке. Засохшие капли у подножий ещё не успели стереться. На постаментах – два больших чёрных якоря. Картина белоснежных постаментов и чёрных якорей впечаталась в сознание Марины.
В этой части кладбища молодых людей вновь ждали братские могилы, но уже с иными датами: 1941— 1942. Были здесь и могилы, хранившие в себе кости одного единственного человека. Цепочки их – простые плиты – тянулись по обе стороны от входа. На ближнем надгробии Марина прочитала: «Медсестра Вера» и поразилась – ни фамилии, ни даты. Сколько лет было Вере? Где Вера родилась? Как выглядела эта молодая девушка? Если, конечно, в земле не погребена зрелая женщина, но Марина почему-то думала, что Вера – именно молодая, совсем юная девушка. И сама надгробная плита – меньше человеческого роста, и неужели под ней истлело некогда здоровое тело?
Дальше – могилы нашего времени. «Необъяснимо и беспомощно Отечество утратило АПРК „Курск“ и 118 преданных защитников» – прочитав надпись на братском захоронении, Марина вспомнила выпуски новостей из детства, и уже во второй раз её посетило чувство, как если бы нечто забытое вернулось к ней.
Чёрный гранит надгробий, извёстка, пахнущая весной, с красными звёздами могилы, наполненные костями безымянных людей – в этом есть что-то до дрожи знакомое, узнаваемое на каждом километре бескрайнего русского простора.
Но главное открытие ждало Марину впереди – литая, бронзовая, возвышающаяся над кладбищем статуя матроса потрясла её. Матрос стоял на высоком постаменте, он снял бескозырку и склонил к земле бронзовое знамя. «Что так поразило меня?», – размышляла девушка и всматривалась в скорбное лицо матроса. «Смирение перед смертью. И сколько силы в этом смирении!» Она ужаснулась, представила свою будущую смерть, но не факт смерти испугал её – ощущение неминуемого краха испугало. Нечто должно свершиться и будет это очень страшным и непреодолимым.
Кладбище заканчивалось пантеоном погибшим морякам линкора «Новороссийск». Друг напротив друга стояли каменные барельефы – моряки тушат пожар в трюме линкора. Строгие острые лица у фигур моряков, гладкие широкие плечи, прямые, точно шпалы ноги. Марина смотрит на барельефы и хочет быть среди моряков, быть такой же острой, строгой, каменной, быть среди пожара, посреди раскалённого трюма – сбежать туда от неминуемого краха.
– Хочу в рейс. Я хочу испытать, на что я способна.
– Не, в море не хочу, – ответил Потапыч. – Пойду на завод работать. Буду как настоящий мужик, который сорок лет на заводе отхерачил.
Марина внутренним взором увидела отца – у отца огромные руки, грубые, всегда грязные. Руки его могли делать чудеса – мастерить, ремонтировать. В гараже стоял станок, и Марина ребёнком любила смотреть, как отец трудится, и однажды, уже став юной девушкой, сказала: «Хочу строить корабли». Она росла с убеждённостью, что и её будущий муж должен быть похожим на отца.
Марина и Потапыч познакомились на праздновании Дня факультета. Она должна была петь какую-то песенку, а он сидел в актовом зале, и заинтересовал её своим пренебрежением к окружающему миру. С каким нескрываемым презрением Потапыч смотрел на людей! Независимый и свободный, он не походил ни на кого в актовом зале, и Марина сама подошла познакомиться, и с той минуты началась для неё жизнь, в которой она кроме Потапыча ничего не желала знать.
Именно так всё произошло? Вспоминая их встречу, Марина недоумевала – она раз за разом упускала некую деталь, настолько важную, что без неё отношения не могут быть полноценными. Неужели она сама себе придумала воспоминания?
– За мной пол общаги бегало, а я тебя выбрала. Цени это.
– Я ценю.
– Ты же можешь, ты же способный, почему ты не хочешь вместе со мной вкалывать? Ходить в моря, зарабатывать деньги, купили бы себе квартиру.
– Это тебе так только кажется, что ты отходишь в несколько рейсов и купишь себе квартиру. Да, да, да, ведь должно быть так просто, так оно и происходит. Конечно.
– Не только в квартире ведь дело, я бы отходила в рейсы и отдала бы родителям всё то, что они заслужили.
– Это нереально, так много ты всё равно не заработаешь. Забей, зачем тебе сейчас об этом думать? Закончи универ сначала, а к тому времени всё может измениться.
– Моя бабушка всегда говорила, что мужчина голова, а женщина шея.
– У вас в пгт все так говорят?
Марина выпрямилась.
– Ты будешь вместе со мной батрачить?
– Конечно.
– Да, – ни вопрос, ни утверждение, а вялое, бесформенное «да» вылилось из уст Марины.
«И зачем нужно было вообще это говорить?», – подумал Потапыч.
За последние полгода она так часто клялась в любви, что он считал её клятвы легковесными. Но самое неприятное – ему приходилось как-то отвечать взаимностью, клясться в ответ, давать обещания, заранее невыполнимые. Сказанное Потапычем звучало настолько неубедительно, что сам он чувствовал – слова не достигают сердца Марины.
С чего начались их отношения? После Дня факультета Марина привязалась к нему, они часто гуляли вместе, но Потапыч не был щедр на поступки, хотя и догадывался о симпатии к себе, симпатии явно не просто дружеской. Настойчивый и сладкий запах духов обескураживал его – он не привык нюхать женщину, обильно облившую себя духами, видел в незнании меры признак дурного вкуса. Однажды поздним вечером Потапыч с Мариной сидели на лавочке, о чём-то разговаривали, и вдруг она потянулась к нему спелыми губами, и он сперва не понял что происходит, а когда опомнился – уже сам целовал грудь задыхавшейся от удовольствия девушки.
Спустя несколько дней он лишил Марину девственности. Потапыч слегка волновался, прежде ему такой чести не выпадало, и когда Марина простонала что ей больно, он совсем растерялся, но внезапно с ней сделалась резкая перемена, и Марина, вывалив горячий язык, оторвала голову от подушки и облизала Потапычу сосок. Перетрусил он уже после – увидел на простыне яркое выпуклое пятно крови, сорвал простыню и побежал в ванную, где в раковине усердно пытался пятно отмыть. А Марина рядом стояла под душем и ухахатывалась.
Она постепенно вошла во вкус. Если поначалу ей было больно, то не прошло и месяца, как она стала получать от секса удовольствие. К сожалению, в общажной комнате вечно торчали соседки, а родители Потапыча из дома редко отлучались, и парочка трахалась в парке под шатровыми ветвями голубых елей, и Марина из-за таких потрахушек боялась заработать цистит.
Легко шли отношения. Нежность порой скользила по сердцу Потапыча. Он полюбил, потому что его полюбили. Не полюбила бы его Марина, и он бы её не полюбил. Но со временем Потапыч стал замечать – что-то вечно ускользало от него в жестах, интонациях, словах девушки. Что-то менялось, и он никак не мог перемены уловить.
– Меня достала учёба, я не могу нормально заниматься в общаге, в нашей комнате даже стола нет, я не могу чертежи сделать, – жаловалась она, не спуская глаз с бронзовой статуи. – И соседки постоянно водят кого-то, шум, крики, смех, ты понимаешь? Меня бесит всё это! Я хочу свалить.
Закрыв глаза, Марина пропела:
Шинкарочка Галя в шинку торгувала,
Дiвчоночка Галя пиво наливала.
Ой ти, Галю, Галю молодая,
Дiвчоночка Галя пиво наливала.
Їхали козаки iз Дону до дому,
Пiдманули Галю, забрали з собою.
Ой, поïдим, Галю, з нами, козаками,
Краше тобi буде, чим у рiдноï мами.
Потапыч обвёл кладбище задумчивым взглядом.
– Не знал, что ты умеешь петь.
– Хочу быть мужиком. Я бы ходила в рейсы, трахала бы баб. Была бы боцманом. Я боцман, Серёжа, боцман. Я полыхала к тебе страстью.
– А сейчас не полыхаешь?
– Сейчас уже нет. Я как этот матрос – непоколебим.
– Посмотри «Апокалипсис сегодня». Там Марлон Брандо великолепен, гениален. А фильм такой плавный, долгий, и ты погружаешься в его атмосферу, плывёшь по вьетнамской реке, смотришь на войну, изучаешь человека на войне, можно всё хорошо обдумать. А потом Марлон Брандо рассказывает про улитку, которая ползёт по лезвию ножа.
Он говорил так, будто сам плывёт по неподвижной реке, а жизнь его – плавная, размеренная, тягучая. Марина слушала и думала: «Зачем он мне суёт свою улитку?» Бронзовый матрос, возвышавшийся над ними, был понятнее и ближе. И настойчивее становилось ощущение скорого краха. Внезапно она вцепилась в Потапыча, да с такой обречённостью, словно боялась, что он провалится вот-вот под землю.
– Прижми меня куда-нибудь к стеночке.
Они целовались и трогали друг друга, а цветущие могилы внимали тлеющей страсти.
