Иван Бунин
Стихотворения

© Бунин И.А., наследники, 2024

© Шубинский В.И., наследники, 2024

© Данилова А.П., составление, 2024

© ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Поэзия земли

Место Ивана Алексеевича Бунина в истории русской литературы определяется в первую очередь его прозой. Как прозаик он получил в 1933 году Нобелевскую премию по литературе. Лирика его осталась несколько в тени. Впрочем, были и люди, предпочитавшие бунинскую «струящуюся поэзию» его «бархатной прозе». Среди них был Владимир Набоков, чьи слова мы только что процитировали. Стихи Бунин писал с ранней юности и до середины 1920-х годов. После этого у него родилось лишь несколько стихотворений. Высший расцвет поэтического таланта Бунина выпал на предреволюционные и первые послереволюционные годы. Его поэзия была высоко оценена официальными литературными инстанциями, но в гораздо меньшей степени теми собратьями по перу, которые определяли лицо эпохи. В поэзии своего времени (в отличие от прозы, заметим) Бунин оставался одиночкой.

Иван Алексеевич Бунин родился 10 (22) октября 1870 года в Воронеже. Он происходил из знатного дворянского рода, известного с XV века (внебрачным сыном одного из Буниных был В. А. Жуковский), но та ветвь, из которой он происходил, обеднела и захирела. Дед писателя Николай Дмитриевич и его отец Алексей Николаевич служили в губернии в небольших чинах. Алексей Николаевич, человек горячий, физически сильный, не получивший никакого образования, но бессистемно начитанный, в качестве ополченца участвовал в Крымской войне. В основном он занимался сельским хозяйством в своем небольшом имении, но не особо преуспел и умер в бедности. От брака с Людмилой Александровной Чубаровой у него было четверо детей, не считая умерших в детстве, – Юлий (литератор), Евгений (сельский хозяин, в отличие от отца, успешный, и художник-дилетант), Иван и Мария. Иван Алексеевич был намного моложе старших братьев, но дружен с ними, особенно с Юлием.

В 1881 году будущий писатель поступил в Елецкую мужскую гимназию, но через пять лет оставил ее, поселившись в родительском имении Озерки. Дальнейшим его образованием занимался брат Юлий, сосланный в Озерки под надзор полиции. В автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева» Бунин иронически описывает революционно настроенное окружение брата, но Бунин 1880-х – не тот надменный, погруженный в глубокие экзистенциальные и эстетические переживания интеллектуал, который в конце 1920-х писал роман, а юноша, живущий интересами своего поколения. Неслучайно первым опубликованным стихотворением Бунина («Родина», 1887, № 2) стало «Над могилой С. Я. Надсона». Рано умерший поэт Семен Яковлевич Надсон был необыкновенно популярен в 1880-е годы, да и позднее. В стихотворении Бунина нет характерного для Надсона мелодраматического надрыва, но оно целиком состоит из пост-романтических банальностей:

 
Могучей силой песнопенья
Он оживлял мечты свои;
В нем сердце билось вдохновеньем
И страстью искренней любви!
 

При этом в те же годы Бунин писал уже и совсем другие стихи, в которых нет бессодержательных излияний, а есть точность взгляда и завороженность деталью, характерные для его зрелой поэтики.

 
В темнеющих полях, как в безграничном море,
Померк и потонул зари печальный свет —
И мягко мрак ночной плывет в ночном просторе
Немой заре вослед.
 
 
Лишь суслики во ржи скликаются свистками,
Иль по меже тушкан, таинственно, как дух,
Несется быстрыми, неслышными прыжками
И пропадает вдруг…
 

В 1889 году написано одно из самых знаменитых бунинских стихотворений, начинающееся блестящей и тоже уже очень характерной строфой:

 
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
 

Такой чувственный и емкий образ в то время мог родиться разве что у последнего великого поэта XIX столетия, семидесятилетнего Афанасия Фета. Бунин смолоду зачитывается его стихами, но его импрессионизм отличается от фетовского. Он внимателен к тонким, едва уловимым впечатлениям, дающим мгновеннную картину целого, но при этом он глубоко рационален и эмоционально сдержан.

В том же 1889 году Бунину было предложено место помощника редактора в газете «Орловский вестник». Осенью он переехал в Орел. Так началась его жизнь профессионального литератора. В 1892–1895 годах он жил в Полтаве, а затем переехал в Петербург. В дальнейшем он жил попеременно в Петербурге и в Москве, часто путешествуя по России и за границей.

В 1891 году Бунин познакомился в «Орловском вестнике» с работавшей там корректором Варварой Пащенко, которую иногда называют его первой «невенчанной женой». Этот роман отразился в «Жизни Арсеньева». Отец Пащенко запретил ей брак с бедным и юным Буниным. Однако впоследствии выяснилось, что Варвара получила от отца согласие на венчание, но утаила его от Бунина. Тем временем отношения молодых людей усложнились, и в 1894 году в Варшаве Варвара оставила своего спутника. Вскоре она вышла замуж за его друга, литератора и актера Арсения Бибикова. В 1898 году Бунин женился на Александре Цакни, дочери редактора одесской газеты «Южное обозрение», но два года спустя расстался с ней. Их единственный сын Николай умер в 1905 году, пяти лет от роду. Цакни еще долгие годы не давала Бунину развода, из-за чего он в течение шестнадцати лет не мог оформить свой следующий брак – с Верой Сергеевной Муромцевой, молодым химиком, дочерью видного юриста. С 1906 до конца жизни она была верной спутницей писателя. Ей принадлежат содержательные мемуары о его жизни.

Первая книга стихов Бунина вышла в 1891 году приложением к «Орловскому вестнику». В 1896 году вышел его перевод «Песни о Гайавате», имевший большой успех, а в 1897-м – первая книга прозы: «На край света и другие рассказы». По-настоящему поэзия Бунина была замечена после выхода второй книги – «Листопад» (1901). Эта книга вышла в символистском издательстве «Скорпион».

Сближение Бунина с символистами, имевшее место на рубеже веков, закончилось разрывом. Особенно враждебными стали отношения с Валерием Брюсовым. В 1903 году Бунин получает половинную Пушкинскую премию за «Листопад» (а в 1909-м вновь – за собрание сочинений в трех томах, причем делит ее с Куприным). Решение о присуждении премии принимали литераторы традиционалистского толка, такие как поэт Арсений Голенищев-Кутузов и президент Академии наук К. Р. (великий князь Константин Романов). Бунин был им несомненно ближе, чем «декаденты», и тем не менее все равно слишком смел; чувства и мысли, которые он выражал в стихах, порою казались традиционалистам слишком сложными и непохвальными – и в итоге решение было компромиссным. В то же время и «прогрессивная» критика косо смотрела на Бунина, обвиняя его в «анимизме», культе бессознательных сил природы.

Одновременно с символистами Бунин посещает встречи прозаиков-реалистов – так называемые «среды», у него возникает дружба с Горьким, Куприным, Леонидом Андреевым. В 1899 году начинается его близкое общение с Чеховым. Разойдясь со «Скорпионом», он начинает сотрудничать с издательством «Знание», в котором выходят книги реалистов – в том числе «неореалистов», работающих в определенном диалоге с модернизмом, учитывающих его опыт. Именно к этому типу писателей относят Бунина-прозаика. Но если видных прозаиков в этом кругу было немало, то ни одного значительного поэта, кроме Бунина, не было. В результате творчество Бунина не воспринималось в контексте русского модернистского движения – в отличие, например, от стихов Бориса Садовского, очень близкого Бунину по поэтике (хотя менее яркого), но печатавшегося в символистских изданиях.

Вот, например, слова Владислава Ходасевича из статьи, написанной в 1929 году и посвященной поэзии Бунина:

«Вероятно, молодой Бунин, один из последних питомцев совсем иной, помещичьей культуры, почти сразу почувствовал себя чужим среди московских символистов – первенцев российского урбанизма и fin de siecle’я. Ему, человеку гораздо более «земному» и здоровому, особенно резко должны были броситься в глаза те внутренние пороки, с которыми символизм родился на свет и которые в совокупности можно бы назвать декадентскою стороной символизма. Именно декадентство, со всеми его бытовыми и литературными проявлениями, было для Бунина всего очевиднее в символизме – и чем очевиднее, тем несноснее. Это и привело к разрыву…

…Но крайностям декадентов он противопоставил слишком большую уравновешенность чувства; их прихотливости – слишком законченную последовательность мысли; их стремлению к необычайности – нарочитую, подчеркнутую простоту; их парадоксам – явную неопровержимость утверждений. Чем больше субъект символистской поэзии хочет быть исключительным, тем больше субъект поэзии бунинской старается быть нормальным. Весною он счастлив, ночью задумчив, на кладбище печален и т. д. Он говорит слишком ровным голосом и словно стремится походить на того несколько абстрактного, но безукоризненно правильного «человека», которого изображают в атласах».

Справедливо ли это? И да, и нет. Прежде всего потому, что Бунин ориентируется в том числе на определенную традицию французской предмодернистской поэзии – на линию Парнаса, на таких поэтов, как Леконт де Лиль, Эредиа. Их стремление к спокойному совершенству формы, благородству интонации, выверенности всех деталей, отказ от явного выражения чувств – все это было Бунину близко. Парнасцы влияли и на Брюсова, но тот соединял их традицию с наследием их антиподов – Бодлера, Верлена, следовавших за ними французских символистов. Бунин же соединял Парнас с традициями русской лирики XIX века.

С другой стороны, нельзя сказать, что Бунин совсем чужд «декадентства» – интереса к темным, страшным, изнаночным сторонам человеческой природы, поэтизации внеморальной силы и мощи. Эти элементы есть и в его прозе («Петлистые уши»), есть и в стихах 1910-х годов («Мушкет», «В Орде»). В его стихах есть и свойственное символистам упоение мгновенными и губительными прозрениями – вспомнить хотя бы такой его шедевр, как «Дурман» (1916):

 
Дурману девочка наелась,
Тошнит, головка разболелась,
Пылают щечки, клонит в сон,
Но сердцу сладко, сладко, сладко:
Все непонятно, все загадка,
Какой-то звон со всех сторон:
 
 
Не видя, видит взор иное,
Чудесное и неземное,
Не слыша, ясно ловит слух
Восторг гармонии небесной —
И невесомой, бестелесной
Ее довел домой пастух…
 

В чем, однако, Бунин абсолютный «контрсимволист» – это в бесконечной конкретности, в интересе к материальной, осязаемой детали. Впрочем, в этом отношении он противостоит и эпигонской постромантической поэзии. О человеческом чувстве он всегда говорит через конкретную деталь, через материально осязаемый образ, как в знаменитом «Одиночестве» (1903):

 
Сегодня идут без конца
Те же тучи – гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
 

Можно вспомнить и более ранний (и не менее знаменитый) «Листопад» (1900). Аллегорический образ Осени – это не символ, уводящий читателя в иные миры или к несказуемому обыденным языком. Мир постепенно увядающей осенней природы сказочен, но в этой сказочности необыкновенно подробен и конкретен:

 
…Сегодня на пустой поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
Сегодня целый день играет
В дворе последний мотылек
И, точно белый лепесток,
На паутине замирает,
Пригретый солнечным теплом;
Сегодня так светло кругом,
Такое мертвое молчанье
В лесу и в синей вышине,
Что можно в этой тишине
Расслышать листика шуршанье…
 

У Бунина можно выделить два типа стихотворений. Первый (доминирующий в 1900-е годы) – это благородная описательная лирика, в которой эмоциональная составлящая приглушена, сдержанна. Автор выводится за рамки текста, он созерцатель, свидетель. Иногда Бунин подчеркнуто снижает, прозаизирует описание (такие стихи, как «С обезьяной»); иногда он берет высокий, торжественный тон – блестящий пример тому, скажем, «Зов» (1911):

 
…В родные гавани вовеки я не вниду,
Но знаю, что и мне, в предсмертных снах моих,
Все будет сниться сеть канатов смоляных
Над бездной голубой, над зыбью океана:
Да чутко встану я на голос Капитана!
 

Но авторские житейские чувства во всех случаях выносятся за скобки или выражаются обиняками. Этические установки Бунина выражены в стихотворении «Художник» (1908), посвященном памяти Чехова. Герой стихотворения представляет себе и эстетически переживает собственные похороны. Всякий мелодраматизм под строжайшим запретом.

Именно о таком типе бунинских стихов говорит Ходасевич, когда отмечает:

«…Символист, изображая не мир, а, в сущности, самого себя, в каждом произведении достигает цели сразу и вполне. Суживая задание, он расширяет свои возможности. Несомненно, что бунинский пейзаж правдив, точен, жив и великолепен так, как ни одному символисту не грезилось. Но от Бунина множественность явлений требует такой же множественности воспроизведений, что неосуществимо. Качество бунинских воссозданий само по себе еще не приводит к цели: оно требует подкрепления количеством, теоретически говоря, – беспредельным. Задание Бунина становится необъятно, как мир, и ведет к тому, что для личности художника места не остается. Чувство Бунина едва обретает возможность прорваться наружу; оно обозначается в мимолетном замечании, в намеке, чаще всего – в лирической концовке. Но иногда не бывает и концовки. Из своей лирики Бунин изгнал сильнейший фермент лиризма. Это и есть причина того, что Бунина называют холодным. В действительности он не холоден: он целомудрен».

С другой стороны, в 1910-е годы из-под пера Бунина все чаще выходят более легкие, «струящиеся», по выражению Набокова, стихи, в которых есть прямой, открытый лиризм – рядом с точностью детали и совершенством формы:

 
Настанет день – исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
 
 
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку —
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку…
 

Эти стихи написаны в 1916 году. Еще позже, уже в 1918 году, написано стихотворение, которое уже невозможно обвинить в чрезмерной эмоциональной скупости:

 
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
 
 
И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав —
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленам припав.
 

Сюда же можно добавить и «Свет незакатный» – одно из самых «личностных», автобиографически наполненных и эмоциональных стихотворений Бунина. Интересно, что поэт пользуется здесь определенной редкой вариацией двустопного анапеста, которую впервые употребил Вяземский («Палестина»), затем Анненский («Снег»), а позднее – Пастернак («Вакханалия») и, наконец, Ахматова («Царскосельская ода») и Бродский («Ни страны, ни погоста…» и ряд других стихотворений).

Говоря о восприятии поэзии Бунина в предреволюционный период, нельзя не отметить вот что: в 1912 году в русской поэзии появился акмеизм, направление, принципы которого были в очень многих отношениях близки бунинским. У всех крупнейших акмеистов в ранний период можно обнаружить хотя бы по одному стихотворению, которое мог бы написать Бунин («Паломник» Гумилева, «Айя-София» Мандельштама, «Рыбак» Ахматовой, «Гадалка» Нарбута). Но никто из них ни в малейшей степени не считал Бунина своим учителем. Он воспринимался как «традиционалист», чуждый всей модернистской поэзии.

Если же говорить о мировом контексте, то был ряд поэтов начала XX века, которые в модернистском контексте стремились сохранить верность прямому высказыванию, земной реальности и «старомодному», без вывертов и изысков, формальному мастерству. В английской поэзии это Томас Харди и Альфред Хаусмен, во французской – Франсис Жамм и Шарль Пеги. Бунин естественно становится в этот ряд.

Большого чисто коммерческого успеха, сравнимого с успехом Горького или Андреева, Бунин ни как поэт, ни как прозаик не имел. Но его статус все рос. В 1909 году он был избран членом Академии наук по разряду изящной словесности, причем известие об избрании было получено им в присутствии Варвары Пащенко-Бибиковой, которая, возможно, испытала досаду при мысли о том, что отвергла человека с большим будущим. Повести «Деревня» (1910) и «Суходол» (1911) стали началом расцвета таланта Бунина-прозаика. Они и поныне входят в золотой фонд русской прозы XX века.

В начале 1910-х годов Бунин и Муромцева много путешествуют. Эти путешествия отразились в прозе писателя («Братья», «Господин из Сан-Франциско»), но и в стихах тоже. Затем начинается война. В предреволюционные годы Бунин пишет многие свои лирические шедевры. Кроме уже упомянутых и процитированных, это «Князь Всеслав», не очень достоверный исторически, но возвышенный и трогательный (князь-изгнанник тоскует по звону киевской Софии, в котором ему открылось «неземное»). Бедствия войны порождают стихотворение «Святогор и Илья» («отняла русской силы земля половину»). В качестве противовеса печальной современности Бунин воссоздает идиллический мир прошлого («Дедушка в молодости», «Архистратиг средневековый…») или вновь обращается к парнасскому эстетизму («Одиссей у Цирцеи»).

Революцию 1917 года Бунин резко не принимает, особенно октябрьский переворот. В 1918 году он уезжает из Москвы с женой сперва в Киев, потом в Одессу, где работает в ОСВАГе (пропагандистском ведомстве Деникина) и пишет «Окаянные дни» – трагический, полный боли и ненависти дневник. В январе 1920-го Бунины отплывают из Одессы в Константинополь и в марте, после многих приключений, прибывают в Париж.

Последовательное неприятие революции Буниным связано не столько с привязанностью к старой России (писатель видел и ее темные стороны), сколько с присущим писателю упоением стихийной стороной жизни, тонкими, непостижимыми глубинами человеческой психики – и отвращением к абстрактному, доктринерскому, утопическому мышлению. Там, где другие видели проблеск новой жизни, сопровождающийся насилием и уродством, он различал только насилие и уродство.

«Как они одинаковы, все эти революции! Во время французской революции тоже сразу была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров, – непременно почему-то комиссаров, – и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли, как грибы, и все «пожирали друг друга», образовался совсем новый, особый язык, «сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании…». Все это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций – бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна».

Кроме «Окаянных дней», Бунин в эти годы пишет мало прозы. Стихи между тем продолжают писаться. Многие из них пропитаны чувством мрачного отчаяния, иные страшно читать:

 
О, слез невыплаканных яд!
О, тщетной ненависти пламень!
Блажен, кто раздробит о камень
Твоих, Блудница, новых чад,
Рожденных в лютые мгновенья
Твоих утех – и наших мук!
Блажен тебя разящий лук
Господнего святого мщенья!
 

Наряду с этим рождаются печальные, но благородные строки, содержащие своего рода «формулу изгнания» – трагическую и емкую:

 
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
 
 
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо,
Как бьется сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С своей уж ветхою котомкой!
 

В 1923–1925 годы Бунин еще пишет стихи, в том числе такой шедевр, как «Льет без конца. В лесу туман…». Потом опять начинаются годы великой прозы («Митина любовь», «Жизнь Арсеньева», «Темные аллеи») – и Бунин-поэт резко умолкает.

С начала 1920-х годов кандидатура Бунина регулярно выдвигается на Нобелевскую премию по литературе. Главными соперниками его среди русских писателей были М. Горький и Д. С. Мережковский. Решающим событием, приведшим к получению Буниным премии в 1933 году, стал выход романа «Жизнь Арсеньева», который многие сравнивали с автобиографической эпопеей Пруста. Сам Бунин, познакомившийся с творчеством французского писателя уже после завершения романа, отмечал определенную близость их поэтик. Получение премии, значительная часть которой была потрачена на помощь собратьям по изгнанию, была воспринята эмигрантской литературой как общая победа.

Впрочем, отношения Бунина с писателями-современниками как в дореволюционный, так и в послереволюционный период нельзя назвать идиллическими – в том числе из-за его сварливого и высокомерного характера. Его горделивые и оскорбительные высказывания о современниках (в основном из частных писем) известны. Строг он был и к предшественникам. Преклонение перед Толстым сочеталось у него с неприязнью к Гоголю и Достоевскому.

В личной жизни Бунина в эти годы все было непросто. В середине 1920-х годов у него начинаются близкие отношения с молодой писательницей Галиной Николаевной Кузнецовой. В 1927 году Кузнецова поселяется в доме Бунина. «Брак втроем» продолжается до 1934 года, когда Кузнецова ушла от Бунина, причем не к мужчине, а к женщине – Магде Степун, сестре философа Федора Степуна. Еще одним фактическим членом семьи стал писатель Лев Зуров, выполнявший обязанности секретаря Бунина. В летнее время семья жила на вилле Бельведер близ Грасса, в Альпах.

Еще в 1930-е годы Бунин занял резко антинацистскую позицию, одним из толчков к чему был, возможно, унизительный обыск, которому его подвергли в Германии в 1936 году. После оккупации Франции в 1940 году Бунин с женой уезжает на виллу, оказавшуюся в «зоне Виши». Вскоре к ним присоединился Зуров. На вилле Бунины предоставляют укрытие и убежище людям, преследуемым нацистами – в том числе Галине Кузнецовой и Магде Степун. Жизнь была по-военному трудной и полуголодной. Неприятие нацизма и надежда на победу над ним привели к тому, что Бунин смягчил свое отношение к советской власти. По словам поэта Георгия Адамовича, «война потрясла и испугала Бунина: испугала за участь России на десятилетия и даже столетия вперед, и этот глубинный страх заслонил в его сознании все то, что в советском строе по-прежнему оставалось для него неприемлемо. Он ждал и надеялся, что война, всколыхнувшая весь народ, придаст советскому строю некоторые новые черты, новые свойства…». В первые послепобедные годы он бывает на приемах в советском посольстве, положительно отзывается о творчестве некоторых советских писателей (Александра Твардовского, Константина Паустовского), ведет переговоры об издании книги в СССР и даже теоретически задумывается о возвращении.

Все это, впрочем, вскоре закончилось. Если иллюзии и возникли на короткое время, они быстро рассеялись. Например, книга в СССР так и не вышла – Бунина стали издавать лишь в 1956 году, раньше, чем кого-либо из эмигрантов.

Тем временем силы писателя слабели. После последнего триумфа – выхода в 1945 году книги рассказов «Темные аллеи» – он пишет немного. В 1947 году у него была диагностирована эмфизема легкого. После лечения на юге Франции он в последний раз публично выступает в Париже.

Нобелевская премия была давно истрачена, гонорарных поступлений было мало (за «Темные аллеи» Бунин получил всего 300 долларов). В последние годы жизни Бунин жил на пенсию, выплачивавшуюся ему американским филантропом Фрэнком Атраном.

Так проходят последние годы жизни писателя. 8 ноября 1953 года в Париже Бунин умирает. Но годом раньше он внезапно, после очень долгого перерыва, пишет стихотворение, очень характерное и удачное. Именно стихами Бунин попрощался с литературой и жизнью:

 
Ледяная ночь, мистраль,
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю…
Холод, блеск, мистраль.
 

Валерий Шубинский