Иван Александрович Валуев
Broadcast
Broadcast 1
Я вытащил из неё. Она была более, чем довольна и ушла в душ. Я же пытался мигом забыть картину, как из неё вытекает мой генофонд. Душ у неё я принимал только до. После же всегда собирался, получал чужие деньги и уходил. Рынок до того испоганил человеческие отношения, что с женщинами мужчины уже не хотели быть. Даже сами женщины не хотели быть с женщинами, прекрасно понимая какие последствия их ожидают. А это для них равносильно обоюдному суициду.
Она хотела подать мне пиджак, но я не позволил. Я видел, что в очередной раз где-то перегнул, и она начала влюбляться. Её муж подолгу отсутствовал в своих рейсах, зарабатывая не слишком большие, но и не маленькие деньги, которые в принципе уходили только на быт и на капризы жены, одним из которых являлся я. «Сегодня на тысячу больше выходит.» – резко и хладнокровно отрезал я. Другого способа вернуть её на землю я не видел. И это сработало, как ни раз уже бывало. Взгляд её помутнел, она побагровела, и вручила мне положенную сумму. Она вернулась к своему давнишнему мнению, что я неисправимая меркантильная свинья. Мне хватило наглости пересчитать деньги дважды перед её носом, чтобы мой урок оказался для неё ещё реалистичнее. Ей на глаза наворачивались слёзы и она уже была не в силах держаться, чтобы не ударить меня, но сама понимала, что это будет фатальная точка, отделяющая её одинокую жизнь от временного удовольствия. Единственное, на что её хватило, так это громко хлопнуть дверью за моей спиной. Я улыбнулся.
Что ещё оставалось делать? Кто ж ей доктор, если в своё время она отказалась от любви ради этой непонятной стабильности, которая то и делала, что создавала порочность и пачкала совесть. Хотя и вопрос совести тоже не однозначен. Мне таких уже не жаль. Все они имели свой шанс, но всегда находили причину, по их мнению очень весомую, чтобы отворачиваться от истины в погоне за бумажками, славой, властью, карьерой и второстепенных вещей. Заговори я с ней о любви, она бы начала находить кучу слов, определяющих её, но без понимания того, что любовь не требует определений: это состояние, которое возможно только услышать своим сердцем, а не находить понимания в словах. Потому что любовь по своей сути не психология и не внешнее проявление. Любовь – это то, что можно получить в дар от великой удачи, и очень легко потерять, изменив себе. Чтобы всё это скинуть с себя я поехал прямиком к Еве. Она была готова меня принять в любое время. Там я мог отвести свою душу, хоть и не полностью, но меня это немного утешало: что я имею то, что хочу, а не то, что хочет меня. Отчасти это тоже был самообман.
Осознав, что мне никто не нужен, я стёр грань своей личности и не заметил, что и себе я тоже не нужен. Слишком огромная пропасть появилась между моим телом и тем, кем я был внутри. В этом скафандре оказалось слишком много места. У Евы я мог и поесть и принять ванну с морской солью, и выпить хорошего вина. В общем, я мог таким образом отдохнуть, хоть и платил за это соответственно. Я бы мог всё это сделать и сам, без участия женщины, и не переживая за отсутствие секса. Но мне было интересно просто смотреть в их глаза и слушать их заумные изречения, одновременно проводя параллель с той жизнью, которую они получили. И это поистине заставляет смеяться.
Когда мы закончили с Евой, я ожидал, что она начнёт говорить: – «Слушай. Я знаю, что возможно тебе всё равно что я скажу, но почему бы тебе не найти просто девочку, воспитать под себя и любить её без всей этой фальши? Я же вижу, что это не твоё; даже не по тебе, но ты продолжаешь заниматься всем этим, возможно мучая себя ещё больше». Чего и требовалось доказать, – шлюха учит меня жизни. Это у них в крови. Женщины почему то всегда уверены в том, что определённо знают, что лучше для мужчины. Я знал её историю и не хотел давить на больное. Говорить что-то было бесполезно; ни к чему. К решению молчать приходишь со временем, когда начинаешь замечать всю непробиваемую тупость людей. Мои слова ничего бы не изменили ни в ситуации, ни в дальнейшем. Она всё равно будет заниматься своей мирской жизнью маленькой дырки, в контрой нет ничего настоящего; потому что большинство привыкло замечать настоящее, истинное только при условии физического контакта и влияния на их ничтожные жизни. Я ничего ей не ответил и просто смотрел в окно, за которым начинался первый майский дождь. Из открытой форточки в комнату залетел запах влажной травы и цветов абрикосы. Я закрыл глаза. Мне было невероятно приятно. Моё я отсоединилось от тела и получало удовольствие от звуков и запахов улицы. Капли били по карнизу и по крыше. Большего мне и не нужно было. Я собрался уходить, она всё ещё смотрела на меня. Я достал все деньги от предыдущей клиентки и положил ей на стол. Она быстро их схватила, заметив, что там больше обычного, больше положенного. «Но здесь больше на тысячу!» – непонимающе воскликнула Ева. «Сегодня день памяти моей потери. Помяни пожалуйста». – сказал я, открывая двери. «Ты кого-то потерял? Кто-то умер?» – спрашивала она с состраданием. «Да, – отвечал я, – свою любовь». И закрыл за собой дверь, напоследок заглянув в ее глаза, которые были так же пусты, как и сердца бестолку снующих по улицам людей…
Broadcast 2
Я оставил себе немного денег для какого-то существования. Все остальное отдал ей. Я спустился вниз по лестнице, вытирая ладонью пыльные перила, вышел на улицу, заполненную запахом свежего дождя и посмотрел на окна ее обители. Очевидно, что она сейчас сидит и пересчитывает все те деньги, питая себя фантазиями о том, на что она будет их тратить. В итоге она так никуда и не поедет, а просто накупит себе новых старых вещей, в попытке зацепить себе удачливого и богатого мужчину. Но я не был богат. Моя жизнь имела всего лишь один день, который имел меня, начиная свой изощренный путь с каждого утра. Как только я ограничил свою жизнь достаточно узким кругом людей, перестал писать, женщины начали интересоваться мной все больше. Они хотели узнать меня ближе, познакомиться, заняться любовью. В основном хотели последнего, потому что не могли довольствоваться каким-то знакомством или же просто мной, как личностью. Им нужно было завладеть мной, а потом бросить в первую попавшуюся канаву, пока мое тело не подберет очередная самодовольная сучка. С женщиной, как и со славой, стоит держать равновесие: не сильно желать ее, чтобы не стать фанатичным сталкером и не до конца отказываться от нее, чтобы она сама не прыгала на шею.
Я уже довольно далеко отошел от ее дома. В парке в глубокой балке стояли деревья с высокими кронами. Они качались над головой, как волны уходящего зеленого моря. В этом что-то было: течение времени, бесценность момента, смерть ностальгии. В голову лезли слова, красиво выстраиваясь в ряд, описывающий ее нагое тело. Прошлые связи имеют свои фантомные боли. Какой-то умник твердил, что любовь это только химия человеческого организма. Я бы мог в противовес заявить таким умникам, что они чересчур заносчивы относительно своего ума. Это либо комнатные дрочилы, не имевшие в своей жизни полноценной связи с женщиной, либо выжившие из ума старики, уверенно полагающие, что за свои несчастные восемь десятилетий смогли понять абсолютно все. Именно эта самоуверенность выжила их из ума еще до того, как они пришли к таким дешевым выводам. Я спускался все глубже в балку. Солнце временами выходило из-за туч. Но эти отрезки были такими кратковременными, что казалось, будто вот-вот и снова с неба пойдет дождь. Листья трепетали над головой, создавая мелодию сотен зеленых бабочек, которые пели одну и ту же песню в унисон, о том, что они никогда не смогут взлететь и их судьба – это со временем упасть на землю, не издав ни звука. Затем они умрут, превратятся в землю и снова прорастут в тех самых местах, где им суждено было никогда не взлететь. Их бесконечный цикл в безжалостной реинкарнации, которая не дает им даже возможности вспомнить, что они все это уже проходили.
Недалеко я услышал, как громко закричал мужчина. Было похоже на то, что он кого-то прогонял и ругал. Я прошел еще метров двадцать или около того, как справа от тропинки, по которой я блуждал, на небольшой горке, укрытой в тени деревьев и высоких кустарников, лежали двое в объятьях друг друга. Они были уже не молоды. Они там выпивали, разговаривали, пока в порыве страсти не снесли все, и теперь бутылки из под пива и водки окружали их бессмертный ритуал. Мужчина был как медведь крупный, коренастого телосложения. Он весь был покрыт волосами. Казалось, что это было скорее какое-то животное, нападающее на людей в этой балке. Под всеми волосами было видно, как играют его объемные мышцы; он буквально вкладывал в нее весь свой гнев, накопленный за годы голода. Я надел солнцезащитные очки. Эта сцена светилась ярче солнца, которого я уже давненько не видел. Женщина лежала на грязной земле, откинув своим телом дряхлую цветочную подстилку. Смотря на эту подстилку, мне стало немного страшно. Возникло ощущения чего-то непоправимого. Испачканный и местами разорванный рисунок цветов внушал мне испорченность чего-то особенного, к чему не имела права прикасаться рука человека. Женщина заметила, как я иду и изучаю их. Ее волосы перемешались с гниющими листьями и травой, будто она сама уже начинала сливаться с землей, превращаться в неё, после чего ее ожидает бесконечное падение и растление, снова и снова…
Она подняла свою истощенную руку, и подзывала меня присоединиться к ним своим тонким указательным пальчиком, за которым выглядывала болезненная порочная улыбка. “Возможно она тоже будет испытывать фантомные боли когда-нибудь” – подумал я, и скрылся в чаще балки, идя дальше извилистой тропинкой. Пройдя немного дальше, здесь же, на этой тропинке, на старом бревне сидел маленький ребенок, девочка лет восьми-девяти. Она сидела в беленьком испачканном платице и плакала, опустив голову на сложенные руки. Заслышав шаги, она подняла голову, озарив мне свои светлые печальные глаза и две грязные щеки, на которых оставили свои следы ее прозрачные слезы.
Привет, – обратился к ней я, сняв очки и стараясь улыбаться, хоть и было не по себе. – Все хорошо?
– Ага, – не совсем понимая, что происходит, ответила она.
Я стал проходить мимо нее, пока она наблюдала с опаской, но и с интересом за моими шагами.
– А ты куда? – спросила она, шмыгая носом.
– Эмм… Сам не знаю. Гуляю очевидно.
– Ааа… А можно я с тобой пойду?
– Зачем?
– Ну не знаю. У тебя глаза светлые.
– У тебя тоже. Но это ж ни о чем не говорит.
– Говорит. Бабушка говорила, что люди со светлыми глазами самые добрые.
“Как ошибалась твоя бабушка” – пробубнил я себе под нос, отворачиваясь в другую сторону, будто осматриваю окрестности.
– А что ты тут одна делаешь?
– Я здесь с мамой и с папой. Но они меня прогнали.
Все пазлы стали на места. Ребенок становится помехой, когда верх берут инстинкты, и ответственность, взятая на себя ранее, если это был не залет, превратилась в пыль. В моей голове стали появляться мысли, о чем сейчас они думают, порхая друг на друге – “Они уже давно мертвы. Такими скорее всего и пришли в этот мир.” Больше я не мог ничего себе сказать. Я был бессилен.
– Ладно. Идем со мной.
Девочка медленно поднялась, поравнялась со мной и пошла рядом, загибая траву своими маленькими ножками. Я решил сразу вывести ее из этой балки, и сесть на лавке, у главного входа в парк. В таком месте ее родители при выходе сразу увидят ее и меня. Я предполагал, что завидев родителей девочки, сразу покину это место и тихонько уйду. Только сейчас я заметил, что у девочки разбиты колени в кровь и возле виска под светлыми волосами темнеет синяк. Этот ребенок уже давно обречен. Ее ждет приблизительно такая же жизнь, которая когда-то ожидала ее мать. Хотя обычно таким покинутым везет. Уметь бы еще распознать где именно ожидает нас удача, не было бы большинства проблем от отчаяния. Я поправил платье девочки, которое задралось, зацепившись за неровности деревянной основы лавки, оголив бледные маленькие ягодицы и грязные желтые трусики.
– Эй ты! – услышал я в нескольких метрах от себя. – Ты что это там делаешь с моей дочкой.
Он подскочил в одно мгновение. С учетом того, сколько он выпил алкоголя, он был достаточно трезв, трезвее даже меня во всяком случае. Он замахнулся и готов был прибить меня к это лавке. Я увернулся от его дужей руки, споткнулся и упал; стараясь быстро встать напоролся на его ногу, и покатился по асфальту. Мой взгляд пытался не потерять из виду девочку. Ее снова оставили одну. Она сидела опустив все так же голову и плакала едва слышно судорожными всхлипами. Второй удар я уже не заметил, и он угодил куда-то над виском с левой стороны. Отовсюду стали сходиться люди, и глазеть, что происходит. Меня видимо за что-то били, и я понимал за что, отчего не мог не смеяться. Они теперь перед всеми выглядели такими благородными, защитив своего ребенка от какого-то мужчины, но не защитив от себя и от этого мира.
Я понимал, что если не убегу, то смогу только увидеть последнюю вспышку перед глазами. Я снова попытался встать, как его хук смахнул меня прямиком в балку. Пролетая кубарем по траве, задевая кустарники, собирая клещей, я упал на самом ее дне, немного подполз к ближайшему дубу, который раскинул свои кроны над моей головой, забрасывая меня и укутывая своими нежными листьями, что я готов был сродниться с ними, превратиться в землю и хотя бы на миг увидеть мир с высоты такого могучего дерева. Теперь я понимал, почему эти листья так влечет постоянство их реинкарнации, – им важен вид, они также находятся целую вечность на необозримой высоте, как и в бесконечном падении вниз с этой высоты…
Broadcast 3
Посвящается А.
Сейчас точно и не вспомню, какой это был класс. Мы учились вместе до четвертого, насколько я помню. Потом она перешла в специализированную школу с уклоном на волейбол. Наше общение сводилось к непостоянному приветствию и практическому отсутствию нормального прощания. После учебы она спешила на свои тренировки, я на свои. Не знаю почему именно она затронула мой интерес. Были и другие девочки, типичные легкодоступные будущие шлюхи. Они уже в тот период одевались, как полное изварщение фантазии больного педофила. Их родители смотрели куда-то дальше, как бы заработать чуть больше, пока их дети превращались в жалкое подобие порочности своих предков. Я часто начал просыпаться за два часа до начала уроков. Дорога была не длинной, около десяти минут и я уже в школе. Я приходил до открытия главных дверей в призрачной надежде увидеть ее, и возможно заговорить ближе. Также я старался ложиться спать как можно раньше. Иногда плевал на какие-то уроки, чтобы списать их рано утром у задротов. Или просто ничего не делать и послушать на старом кассетном проигрывателе Децла или Касту. Я тогда не писал об этом. Это было что-то настолько интимное, что невозможно было придавать этой истории очертаний реальности. Я сам долго не мог осознать, каков этот мир на самом деле. В его пределах лежит так много неизведанных тайн, окруженных страданиями и смертельными обрывами, с которых упасть в любой неподходящий момент не составит огромного труда. Я не замечал мир вокруг, пока не начал думать о ней. По-вечерам я ложился в кровать и представлял, как возьму все свои деньги с копилки и мы пойдем в кино, где я смогу угостить ее ванильным молочным коктейлем. Тогда еще они были вкусными, не такими приторными, как сейчас.
Это были сладкие мысли, которые убаюкивали меня в два счета. Мне достаточно было визуально погрузиться в ее прямые длинные светло русые волосы, чтобы испытать сильную эрекцию. Возле школы утром я был первым, и ожидал увидеть плавную походку ее длинных изящных ног. Она жила недалеко, совсем рядом со школой. Но она приходила чуть ли не под звонок к первому уроку. Мне не хватало роста, чтобы разглядеть в толпе среди множества ненужных мне голов те светло русые волосы, которые я узнавал лучше, чем что-либо еще в то время. Когда пришла весна, затем лето и осень нового года, я узнал, что она больше не учится в нашей школе. Во мне проснулся маленький дебошир. Я начал поздно вставать, опаздывая на уроки, прибегая с помятыми волосами на голове, отчего всем было очень весело, но никто не мог и рта открыть почему-то. Теперь я больше слушал музыку перед сном, прогуливал тренировки. Мне в одночасье стало наплевать на себя. Все не имело значения. Но я знал, где она живет. Это немного усложняло положение, но нужно было как-то прийти к ней. После Нового года я накопил немного денег. Цены всегда росли и приходилось где-то подрабатывать. Во мне снова заблестела надежда. Я питал ее новыми кадрами своей фантазии, где мы уже сидели в кино и смотрели друг на друга, не замечая фильма, а любуясь только этим моментом, только настоящим.
Решение пришло само. Оно буквально упало на голову, озарив меня потоком небывалой весенней смелости, как это часто бывает с бродячими котами. Я собрался рано утром выходного дня, накинул новые джинсы, темную рубашку, белые кроссовки Рибок с пятнами крови на правом носке и старенький теплый кардиган, и отправился к ней. Дорога к ней мне показалась вечностью. О чем я только не думал в тот момент. Но я замечал, как интересно склонялись деревья над моей головой с редкими молодыми листочками. Птицы пели, потому что хотели безудержно ебаться. Я тоже пел в душе, но о чем-то большем, как я думал тогда. И вот я у порога. Вампиров обычно пригласить должны, но я был лишь очередным смертным наивным ребенком. Я стучу в двери с замиранием сердца – молчание. Ни шагу в мою сторону с другого конца дверей. Вторая и третья попытки остались такими же. Я вернулся домой расстроенный и с комом в горле. Но я не унимался, ведь если будет завтра, то я попытаю удачу снова. Но и на следующий день история повторилась. Как я узнал несколькими днями спустя, в те дни их не было дома. Она умерла. Волейбольный мяч попал ей в голову на очередной тренировке и вызвал кровоизлияние в мозг. Ее не спасли. И ее родители занимались ее похоронами в те дни. Она так и не узнала обо мне, о моих намерениях, о том, что я приходил к ней, что я искал ее среди всего сброда, что я пытался найти ее волосы, чтобы услышать их чистый запах; и видимо о том, о чем следовало молчать…
Я не мог понять почему именно она, почему так происходит, что ублюдки ходят по земле и рассыпают проказу на каждом углу, а хорошие люди, достойные лучшего умирают в муках. Почему так?! Я взывал к небесам, откуда доносилось грозное молчание, которое должно было иметь отголоски моей покорности, но мне казалось, что надо мной насмехаются в тот самый момент, когда мне нужен был один лишь ответ… В ту ночь я не представлял ее и не пытался вспомнить. Она ушла и забрала с собой все воздушные замки, которые позволила построить мне на своем фоне. А я не имел права удерживать все это, потому что уважал ее и отпустил, позволив себе вспомнить еще один раз о ней здесь и забыть…
Broadcast 4
Сквозь сон до меня доносились ее шаги. Она быстро перемещалась по номеру отеля, стараясь не издавать лишних звуков. За это ей огромная благодарность. Время от времени я открывал глаза и замечал, как она стоя на носочках, что-то безостановочно укладывала в чемоданы. “Уже собирается” – подумал я, перевернулся на другой бок, оголив свою правую сторону теплым лучам июльского солнца. Я знал, что она собирается к нему. Скорее всего он уже приехал и ждет ее внизу в своем Корвете. Для приличия я все таки решил заговорить, хотя это и было против моих правил.
– Ты снова собираешь вещи. – сказал я по факту, смотря на нее искоса, упираясь левой щекой в подушку.
Она остановилась, поправила волосы упавшие ей на лицо, и смотрела на меня своими глазами цвета кипрской бирюзы. На фоне белых стен и бежевых атрибутов номера она казалась еще милее со своими светлыми локонами. От нее веяло невинной безысходностью. Я потревожил ее своим бестолковым умозаключением. Вот она стоит и не знает, что сказать. От меня всего только требовалось молча лежать, пока она тихо не спустится по винтовой лестнице к своему спасителю, который увезет ее навстречу мечтам и красивой жизни. Я отвел от нее взгляд, чтобы не смущать. За окном колыхались кроны тополей. Парочка молодых сидела на крыше здания напротив, весело болтая и скрывая свои интимные поцелуи под тенью цветастого зонтика. Франция кипела любовью, особенно здесь, повыше, ближе к небу. Внизу же кипела обычная жизнь простых людей, которые переходили из одних кафе в другие, с одних лавок на другие. Спустя мгновение я услышал, как она вышла. Я и не заметил, как она сложила все свои вещи и вышла, оставив дверь немного приоткрытой. Я подумал, что это подходящий момент вздохнуть свободой немного глубже и заварить себе кофе. Надев брюки и рубашку, не застегнув ее ни на одну пуговицу, я взял чашку и вышел на улицу. Бедняжка еще стояла на улице, он не приехал, как они договаривались. Я вышел и оперся о стенку у двери левым плечом, поставил чашку на карниз низкого окна рядом и закурил последнюю сигарету. Солнце слепило и я надел очки, чтобы хоть как-то разглядеть ее состояние. Она покрывалась дрожью. Ее белое льняное платье не могло скрыть всего волнения ее тела. Она никак не могла поставить на землю свои чемоданы. И так и стояла, как истукан, хотя в действительности она была набитой дурой.
– Ну и что ты как дура держишь эти мешки? Опусти их… – сказал я, продолжая следить за ее спиной, шеей и профилем лица.
– Почему ты вечно меня оскорбляешь?! – крикнула она на меня в истерике, бросая свои чемоданы, один из которых упал набок. Я почему-то боялся, что она заплюет мне очки.
– Наконец-то ты их поставила. Он приедет, не переживай. Думаю он сейчас выбирает цветы, чтобы ты не сильно горячилась.
Ее глаза снова заблестели, как прошлой ночью, когда она по-видимому уже вкушала фантазии насчет следующего дня. Но я не унимался:
– Но обязательно смотри ему в глаза, возможно они будут не такими сильными, как в прошлую вашу встречу. Скорее всего прошлую ночь он провел в компании своей безотказной дурочки, на которую и спустил часть своих денег на дешевые подарки, немного пустых слов для искушения и праздный взрыв флюидов на ее лицо, как приз автогонщика в брызгах шампанского. Ты просто представь себе это? – сказал я и сам засмеялся с этой дурости. Я как перед собой представил в замедленном виде какую-то молоденькую дурочку, на которую извергается поток спермы, рождая в ней чемпионские эмоции и надежды на светлое будущее.
– Пошел ты! Мне твои шутки осточертели! Ты невыносим! Тебя никто не любит, вот ты и кусаешь всех подряд!
– Возможно ты права, – ответил я улыбаясь ее гневу, – но я по-крайней мере принимаю эту действительность, а ты видимо нет.
Она покраснела еще сильнее. Для таких как она правда кажется невыносимым инструментом уничтожающим их прекрасные иллюзии. Я уверен, что этот не первый и не последний. И что я был таким же перевалочным пунктом, как и многие до меня, и даже которые будут после, чтобы заткнуть дыру зияющую у нее в груди, не выдавая в зеркале ее выбранное чувство глубокого одиночества, не имеющего ни единого шанса на спасение.
Он приехал, когда я уже докурил сигарету и допил свой кофе. Это был типичный женатик с двумя детьми от разных женщин. Он берет от жизни все, что пожелает, и даже не задумывается о последствиях своего вмешательства в чью-то жизнь. Нельзя сказать, что он безответственный. Скорее всего он присылает цветы с яркими открытками своим двум женам и часто видится с детьми, питая к ним теплые чувства. Но все же он мне не нравился уже тем, что я почему-то подумал о нем. Это было лишним и я перевел свой взгляд на улицу. Через дорогу сидел бездомный в грязной одежде, с седой неровной бородой и длинными слипшимися волосами. Он смотрел на меня, и видимо знал все, что только что произошло. Обычно такие люди знают очень много без ненужных слов, так как жизнь предоставила им массу примеров и уроков, которые возможно освободили их от бренности. Над ним точно так же шелестели кроны тополей, как и надо мной. Но между нами была не только дорога, но и огромная пропасть в осознании всего. Он явно преуспел куда более моего. Я опустил руки в карманы и провожал их в далекий путь. она не прощалась. Это было ни к месту. А я улыбнулся ей с пониманием ее безудержных надежд. Возможно она сможет раскрутить его на третьего ребенка и привязать к себе на всю жизнь, хотя бы отчасти.
В кармане я нашел косяк, значит жизнь еще очень добра ко мне. Я знал, как смогу провести этот вечер в пределах небольшого Страсбурга. Я хотел подать деньги этому бездомному, но он воспринял бы это скорее за оскорбление. А так как мне пока не кого было оскорблять, я решил подать ему деньги. Он молча их принял и кивнул. Но осуждение в его взгляде не пропадало. Я вспомнил крайний сон; в нем по прежнему снился полуразрушенный мост над мелководьем среди ясного дня. Судя по всему я никак не могу наладить пути, связывающие мою жизнь с каким-то будущим. Я давно не прикасался к письму, и знал, что именно сегодня подходящий день, чтобы не прикасаться к нему в очередной раз, а попробовать вздохнуть немного глубже своей свободой, и пойти своей дорогой, которая возможно приведет меня к моим полуразрушенным мостам… А на крыше соседнего здания кромки цветастого зонтика трепетно колыхались на ветру, под порывом которого уже никого не наблюдалось в тени. Я видел, как они вышли из дома, держась за руки, вприпрыжку, и направились по улице навстречу своей радости. В них было что-то такое, чего я не замечал в остальных заблудших друг в друге парочках. В голове пролетела мысль, что кому-то везет. Но мне сегодня повезло немного больше…
Broadcast 5
Фонарь одиноко освещает подъезд замкнутой от дороги улицы. Всё что у него есть это свет, мигающий в попытке осветить небольшой участок перед входом. Ручку двери слишком часто дёргают неизвестные никому люди. Каждый раз двери открываются и впускают в тёмный коридор очередного человека, который постепенно начинает ориентироваться в темноте незнакомого места наощупь, оставляя следы своих грязных ног и отпечатки своих испачканных рук. И это место становится узнаваемым, как и тысячи других, но лишь в сознании этих незнакомок и незнакомцев. И они сходятся все, как один, на том, что им всё уже известно. Чего нельзя сказать о дороге, уходящей вдаль под покровом звёздного летнего неба с бесконечными остановками на попутчиках, неизменно ожидающих себе подобных на своих неизменных местах. Я иду и вокруг меняется только пейзаж. Дорога всё та же, попутчики всё те же. А я иду всё дальше, потому что я такой же как и все остальные.
Она принесла на встречу пирог, сделанный своими руками. Я принял презент в целлофановом пакетике, и мы двинулись в путь. Солнце в тот день падало на соседние здания тем самым огненным отливом, как и двадцать лет назад. Я вспомнил Миядзаки и его мультфильм «Унесённые призраками», создавшие в моей жизни огромное что-то и пропасть ничего одновременно. Я поделился с ней своим воспоминанием, не осознав того, что уже стал уязвим, в тот самый момент, когда искренность была совсем неуместна, я вставил её как орудие суицида. Она слушала очень внимательно, и часто поглядывала на меня с заинтересованностью. Наш разговор касался множества тем. Но основа была в том, что я был чересчур открыт, хотя и пытался таким не быть. Это был тот самый момент, когда я захотел быть собой, быть настоящим, никого не обманывая, и наконец дыша полной грудью. На одной из лавок площади мы присели и я съел пирог, приготовленный её руками. Сказать , что было вкусно – это не сказать ничего. Чувства были странными: опустошение граничило с неизвестностью. Мы шли дальше по аллее с молодыми насаждениями душистых цветов и ярко зеленых кустарников. Она была без лифчика в легком топе и джинсах с завышенной талией. Честно, тогда мне ничего не хотелось. А чем меньше хочешь, тем больше получаешь. Сначала я оказался языком между ее ног. А немного позже уже наяривал на ней, закинув ее аппетитную ногу себе на плечо. Нельзя сказать, что аллея с душистыми цветами сразу переросла в секс в том самом месте.
Это случилось неделей позже. Она приехала ко мне, хлебнула вина для храбрости и впустила меня в себя. Это так глупо, – испытывать период опустошения и пытаться что-то еще делать извне, в этом мире будто бы живых, но никогда не живших. Это был отсчёт того, как я начал тонуть или взлетать. Смотря как посмотреть. Она заставляла меня долго ждать ее бессонными ночами, и пропадать неизвестно куда и непонятно насколько. А потом снова врывалась в мою жизнь с желанием видеть меня именно в ту самую минуту. Очередные качели. Я не задавал ей глупых вопросов. Дал почитать свой томик Данте, о чем пожалел; так как дал то единственное, чем дорожил, что у меня было из материального мира. Я привык ее не ждать. Никогда. От этого мне стало откровенно плевать на нее. Если я мог что-то чувствовать к ней в самом эпицентре моего интереса к ней, то после того, как она начала показывать себя, меня уже ничего не трогало в ней. Общаясь среди своих пациентов-дурачков, как она сама называла людей из псих больницы, она и сама стала частью помешательства. И видимо хотела того же добиться от меня. Но мне повезло. Ее трусики оказались в кармане моих джинсов. Я так понял, что это был своего рода бартер: Данте за трусики. У женщин часто бывают проблемы с ценообразованием: уж слишком дешево ей обошелся Данте. Либо так она ценила его, либо так убого выглядел я. Гадать мне не приходилось. Я не мог заснуть какое-то время и просто спустил в ее трусики все напряжение. Как я закончил с мастурбацией, я вытер свой член другой стороной этих же трусиков. Это был не бартер. И даже не месть. Просто я дал ей то, чего она хотела: фейерверков этой суке! Ее надежды очень часто затрагивали тему бессмертия. Это была ее идея фикс – никогда не умирать. Я сказал, что воплощу ее желание. И вот она уже бессмертна, находясь в моей истории на бумаге. А как известно еще по Булгакову, – рукописи не горят. Вперед и с песней. Я гребанный волшебник! Посмотрите на меня!
Broadcast 6
Утром я всё ещё был опьянен воскресным сексом. Люди, довольно утомительно крутящие пальцем у виска на мой образ жизни, практически не замечают, как над ними сгущаются тучи временного коллапса, отягощающие реальный взгляд на мир. Как по мне, сегодня настоящим живут одни лишь утомленные дозой. Мало кто может справится с реальностью в своей голове без помощи извне или изнутри. Я снова начал кутить, хотя планов таких не было. Мой серьезный настрой улетучился под действием вагинального сока, который я стал систематически принимать, как фильтр моей реальности. Иногда конечно же без особо на то желания я попадал под действие марихуаны или алкоголя. Последний раз я молился наверное в том году. Я надеюсь, что Господь мил ко мне хотя бы в моменты моего блаженства. Мы встретились с ней недалеко от моста, соединяющего часть города с островом. Я вскружил ей голову, что у нее пропали тормоза. Мне это и нужно было, пока я владел ситуацией. По мере нашего продвижения вглубь леса, я обнаружил среди деревьев блестящий закат.
