Иван Александрович Мордвинкин
Держи удар!
– Да, – согласился Костя и положил трубку.
Безработица, неустроенность и неудачливость. Это самый въедливый Костин страх, самая навязчивая его тревога, которая угрызала парня со дня отцовской смерти, со дня того удара – самого страшного и жестокого, какие только случаются.
А теперь будет трудно. И как тут не впускать в мысли, от которых зависит душа?
Костя уселся за письменный стол, положил голову на сложенные домиком руки и вслушался в собственные тревожные помыслы.
А они неслись сплошным потоком, будто пыль по ветру, они клубились, составляясь из привычных фраз и образов. И остановить их было невозможно. «Мама, лекарства, деньги». Или другое: «Жениться, семья, обеспечить». Или иное: «Неудачный, глупый, слабый».
Впрочем, как выяснилось, хотя мысли и возникают сами собою, как деревья в лесу, но выбрать дерево – это уже задача лесника.
– Все хорошо, все хорошо, все хорошо, – затараторил Костя с принуждением то, что могло облегчить душу. Но душа не соглашалась, не верила. Противился и разум – уж какое тут хорошо?
– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! – переменил Костик принудительную мысль и почувствовал некоторое облегчение и угорячение сердца. Все же с молитвой терпеть куда легче.
Правда, хотя и опасается душа будущности, но болит о происшедшем. А потому молитва казалась ей горькой, жалостивой, а от того болезненной.
Косте снова припомнился отец и его любимое «славобожие».
– Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу! – завопил Костя мысленно. И ум лихорадочно пустился выискивать что-то, за что можно прославить Бога, находясь на дне удара. Оказалось – есть за что, всегда есть за что.
Вскоре душа объялась неуместной с виду, но вполне «питательной» теплотой, которая заспорила с тревожностью настойчиво и обнадёживающе. – Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу!
Через полчаса нервы успокоились, вторя тишине, окутавшей душу. Уж так оказалось все сложно: когда душа встревожена, ум подаёт и мысли ей под стать. Но, если мысли держать в тишине, вскоре и душа притихнет вслед за ними. А там останется только тело с его нервами и гормонами, которые уже гуляют по крови и теребят душу тревогами. Но и они успокоятся, не имея побуждений со стороны души. Так только и можно править свой «корабль» к тихой пристани, где встретит его Господь наш Иисус Христос, в каноне Которому так и поётся, что спас Он «всего меня человека». И душу, и тело. И разум, и сердце. Всего человека. Всего меня.
Утром в калитку постучал Зубарь.
Костику припомнились вчерашние катаклизмы, и в уме понеслись мысли, которые этими происшествиями ему привились: «Слава Богу».
– Привет, – поздоровался бородатый здоровяк, неловко отводя глаза. – Ты это… Я вчера… Короче. Я уважал твоего отца. И вчера… Ты уж прости.
Он нервно схватил себя за бороду, стыдясь вчерашней своей ярости и сегодняшнего унизительного раскаяния.
– Да ничего, – только и ответил Костя, мысленно прославляя Бога и за то, что было вчера, и за то, что происходит сейчас.
– Вот, смотри, – и Зубарь указал на свой раскрытый гараж. – Там у меня мотоцикл есть. Мы с твоим батей в молодости из «Минска» пытались «Харлея» вылепить. Я вчера его прокачал, хочу тебе отдать. Ты не против?
