Исабель Альенде
Дочь фортуны
– Элиза, я бы с радостью отдала половину своей жизни, чтобы обладать мужской свободой. Но мы женщины, и с этим ничего не поделаешь. Единственное, что нам остается, – это извлекать выгоду из той малости, какая у нас есть.
Роза не сказала приемной дочери, что в тот единственный раз, когда она попыталась отправиться в свободный полет, она сразу же расквасила нос о суровую реальность, – не сказала, потому что не хотела заронить в душу девушки крамольные идеи. Роза была полна решимости обеспечить для нее лучший жребий, обучить ее науке притворства, манипуляций и уловок, потому что такие средства полезнее наивности – в этом Роза не сомневалась. Она запиралась с Элизой на три часа по утрам и еще на три часа по вечерам, чтобы штудировать доставляемые из Англии учебники; Роза уделяла особое внимание занятиям с преподавателем французского, потому что этим языком должна владеть любая воспитанная барышня. В оставшееся время Роза пристально следила за каждым стежком Элизы, готовившей себе приданое – простыни, скатерти, салфетки и нижнее белье; по завершении вышивки все это оборачивали полотном, прокладывали лавандой и закрывали в сундуки. Каждые три месяца содержимое сундуков извлекали на свет и вывешивали на солнце, предупреждая таким образом губительное воздействие сырости и моли в течение лет, остающихся до выхода Элизы замуж. Роза приобрела шкатулку для драгоценностей, которые войдут в приданое, и поручила Джону наполнять ее подарками из дальних путешествий. В шкатулке копились индийские сапфиры, бразильские изумруды и аметисты, ожерелья и браслеты из венецианского золота; там даже лежала маленькая бриллиантовая заколка. Джереми Соммерс не вдавался в подробности и предпочитал не знать, каким образом брат и сестра финансируют это неслыханное предприятие.
Уроки фортепиано – теперь с прибывшим из Бельгии учителем, который хлестал линейкой по непослушным пальцам своих учеников, – превратились для Элизы в ежедневную пытку. А еще девушка посещала академию бальных танцев, и по наущению преподавателя академии мисс Роза заставляла Элизу часами ходить с книгой на голове, чтобы выработать прямую осанку. Элиза делала все уроки, сидела за фортепиано и ходила прямая как свечка с книгой на голове, но по ночам босиком проскальзывала во двор для слуг, и рассвет нередко заставал ее спящей на тюфяке в обнимку с няней Фресией.
Через два года после наводнения все переменилось к лучшему: страна наслаждалась хорошим климатом, политической стабильностью и экономическим благосостоянием. Чилийцы совсем потеряли покой: они привыкли терпеть лишения, и великое процветание воспринималось как предвестье еще более великой беды. Ко всему прочему на севере обнаружили богатые залежи золота и серебра. Во время конкисты, когда испанцы бродили по Америке в поисках этих металлов и забирали все, что находили по пути, Чили считали задницей мира, потому что в сравнении с богатством остальной части континента этому краю было почти нечего предложить. Тяжелый переход через исполинские горы и безжизненную северную пустошь изгонял из сердец конкистадоров всякую страсть к наживе, а если что и оставалось, то встречи с неистовыми индейцами быстро заставляли испанцев пожалеть о своей алчности. Нищие, изможденные командиры проклинали эту землю, где им не оставалось ничего иного, кроме как водрузить свои знамена и умереть, – ведь бесславное возвращение было еще хуже. Богатые жилы, оставшиеся невидимыми для жадных взоров испанских солдат, но появившиеся словно по волшебству спустя триста лет, стали нежданной наградой для их потомков. Многие внезапно разбогатели, в промышленности и торговле тоже появился шанс сколотить состояние. Старая земельная аристократия, веками стоявшая у руля, ощутила угрозу для своих привилегий, а презрение к новоиспеченным богатеям сделалось знаком особой гордости.
Один из таких нуворишей влюбился в Паулину, старшую дочь Агустина дель Валье. Звали этого человека Фелисиано Родригес де Санта-Крус, он в считаные годы нажил капитал благодаря золотой жиле, которую разрабатывал на пару со своим братом. О происхождении их было известно немного, разве только ходили слухи, что предки их были обращенными евреями, а звучную христианскую фамилию взяли, чтобы обмануть инквизицию, и этого обстоятельства было более чем достаточно, чтобы высокомерная семья дель Валье дала Фелисиано решительную отставку. Джейкоб Тодд выделял Паулину из пяти дочерей дель Валье, потому что она своим дерзким веселым характером напоминала ему Розу. Девушка не стеснялась смеяться в открытую, что было совсем не похоже на улыбочки сестер, спрятанные за веерами и мантильями. Узнав, что отец семейства намерен заточить дочь в монастырь, дабы уберечь от любви, Джейкоб Тодд, позабыв всякую осторожность, решил помочь бедняжке. Прежде чем Паулину увезли из дома, англичанину удалось обмануть бдительность дуэний и обменяться с девушкой несколькими фразами наедине. Понимая, что времени на объяснения нет, Паулина вытащила из-под корсажа письмо, которое столько раз сгибали и перегибали, что оно уже походило на булыжник, и попросила доставить его возлюбленному. На следующий день отец отправил Паулину в долгое путешествие по ужасным дорогам – конечной целью был южный город Консепсьон на границе индейских резерваций: тамошние монахини сумеют вернуть заблудшей овце рассудок при помощи молитв и постов, а чтобы в зародыше пресечь мысли о бунте или бегстве, отец приказал обрить ей голову. Мать подобрала косы, уложила их в вышитый батистовый платок и отнесла в качестве подарка в церковь Богоматери, чтобы прихожанки сделали из волос парики для святых. А между тем Тодд не только сумел доставить письмо по назначению, но и выяснил у братьев Паулины точное местонахождение монастыря и передал эти сведения безутешному Фелисиано Родригесу де Санта-Крус. Благодарный влюбленный достал свои карманные часы на золотой цепочке и попытался вручить их вестнику его любви, но оскорбленный Тодд отказался.
– Не знаю, как расплатиться с вами за то, что вы сделали, – бормотал Фелисиано.
– А это и не нужно.
Какое-то время Джейкоб Тодд ничего не слышал о несчастной паре, однако два месяца спустя пикантная история о побеге барышни сделалась лакомым блюдом на всех светских сборищах, и даже спесивый Агустин дель Валье не смог помешать добавлению все новых живописных деталей, выставляющих его в смешном свете. Еще через несколько месяцев Паулина пересказала Джейкобу Тодду свою версию событий: в начале июня, в один из тех зимних вечеров, когда накрапывает дождик и рано темнеет, ей удалось обмануть бдительность сторожей и выбраться из монастыря в одежде послушницы, прихватив с собой серебряные канделябры с главного алтаря. Благодаря посредничеству Тодда к тому времени Фелисиано Родригес де Санта-Крус уже находился на юге и вел с Паулиной тайную переписку, дожидаясь подходящего момента для встречи. В тот вечер Фелисиано поджидал беглянку поблизости от монастыря; он не сразу узнал свою возлюбленную в бритой послушнице, которая рухнула без сил в его объятия, не выпуская из рук канделябров.
– Не смотри на меня так, дорогой, волосы отрастут, – сказала Паулина и пылко поцеловала его в губы.
Фелисиано отвез девушку обратно в Вальпараисо в закрытой повозке и временно разместил в доме своей вдовой матери (это было самое приличное убежище, которое он сумел придумать); он был намерен защищать честь своей дамы до последнего, хотя и понимал, что их имена все равно будут запятнаны скандалом. Первым порывом Агустина дель Валье было вызвать соблазнителя на дуэль, но оказалось, что тот отправился по торговым делам в Сантьяго. Тогда Агустин решил отыскать свою дочь с помощью ее братьев и кузенов, вооруженных и готовых отомстить за поруганную честь семьи, а мать и сестры в это время хором молились с четками в руках за сбившуюся с пути истинного девицу. Дядя-епископ, который и присоветовал отправить Паулину в монастырь, теперь пытался образумить горячие головы, но отважным мачо было уже не до проповедей доброго христианина. Отъезд Фелисиано был частью плана, разработанного его братом и Джейкобом Тоддом. Фелисиано тихо отбыл в столицу, предоставив своим сообщникам действовать в Вальпараисо: они разместили в либеральной газете объявление о пропаже сеньориты Паулины дель Валье – а ведь семья пропавшей всеми силами пыталась скрыть эту новость. Огласка в прессе спасла влюбленным жизнь.
Агустин дель Валье наконец признал, что времена уже не те, чтобы бросать вызов закону, и что открытая свадебная церемония в большей степени будет способствовать очищению имени благородного семейства, чем двойное убийство. Сначала были обговорены условия вынужденного мира, а еще через неделю, когда все было готово, вернулся Фелисиано. Беглецы нанесли визит в особняк дель Валье в сопровождении брата жениха, адвоката и епископа. Джейкоб Тодд благоразумно воздержался от посещения. Паулина была одета в платье самого простого фасона, но, когда девушка сняла платок, домашние увидели на ее голове дерзкую царственную диадему. Девушка шла под руку со своей будущей свекровью, готовой подтвердить непорочность невесты, но до этого дело не дошло. Семья меньше всего желала увидеть в газетах очередную скандальную новость, поэтому Агустину дель Валье оставалось только принять под своим кровом дочь-бунтовщицу и нежелательного претендента на ее руку. Агустин встретил их в окружении сыновей и племянников в столовой, превращенной по этому случаю в зал трибунала, а женщины семьи дель Валье, собравшиеся на другой стороне дома, узнавали о происходящем через служанок, которые подслушивали под дверью и бегали к хозяйкам, передавая каждое слово. Они рассказали, что Паулина явилась с целой грудой бриллиантов на коротко стриженной, как у тифозной, голове, предстала перед отцом без лишней скромности и страха и объявила, что канделябры до сих пор при ней и что она забрала их, единственно чтобы позлить монахинь. Агустин дель Валье схватился за хлыст для верховой езды, но жених выступил вперед, готовый принять наказание на себя. И тогда в дело вмешался сам епископ, крайне утомленный, но все равно облеченный полнотой власти; он привел неопровержимый аргумент: свадьба не заставит сплетников умолкнуть, если новобрачные явятся со следами побоев на лице.
– Распорядитесь, чтобы нам принесли по чашечке шоколада, Агустин, давайте сядем и побеседуем как достойные люди, – предложил священнослужитель.
Так они и поступили. Паулине и вдове Родригес де Санта-Крус велели подождать в другой комнате, поскольку переговоры – это мужское дело, и вот, опустошив несколько кувшинов горячего шоколада, мужчины пришли к соглашению. Позже был составлен документ, в котором ясно излагались финансовые условия, а доброе имя обеих сторон объявлялось незапятнанным; бумагу заверили у нотариуса и принялись обсуждать детали свадьбы. А еще через месяц Джейкоб Тодд присутствовал на незабываемом празднестве, где баснословно хлебосольная семья дель Валье превзошла сама себя: песни, танцы и пиршество продолжались до утра, гости восторгались красотой невесты, счастьем жениха и удачей родителей, выдававших дочку замуж за весомый, хотя и скороспелый капитал. После свадьбы новобрачные поспешили уехать на север.
Дурная репутация
Отъезд Фелисиано и Паулины опечалил Тодда – он уже успел подружиться с миллионером от металлургии и с его искрометной супругой. Он чувствовал себя вольготно среди предприимчивой молодежи и крайне неуютно – в клубе «Уньон». Новые коммерсанты, как и сам Тодд, были захвачены европейскими идеями, воплощали дух современности и либерализма – в отличие от старой земельной олигархии, отставшей от жизни на полвека. Под кроватью у Тодда лежало еще сто семьдесят экземпляров библии – он о них и не вспоминал, потому что спор давно уже был проигран. Тодд овладел испанским в достаточной мере, чтобы объясняться без посторонней помощи, и до сих пор, хотя и безответно, был влюблен в Розу Соммерс – и эти уважительные причины держали его в Чили. Постоянные насмешки его дамы превратились уже в милую привычку и совершенно его не задевали. Тодд научился воспринимать их с иронией и отвечать без злобы – это было как игра в мяч, правила которой знали только они. Джейкоб Тодд свел знакомство с местными интеллектуалами и теперь ночи напролет обсуждал французских и немецких философов и последние научные достижения, открывающие человеческому разуму новые горизонты. У него было много свободного времени на размышление, чтение и диспуты. В голове у Тодда рождались смелые идеи – он записывал их в потертую тетрадь и тратил немалую часть своей ренты на книги, что выписывал из Лондона, и те, что покупал в магазине «Сантос Торнеро» в районе Альмендраль, где предпочитали селиться французы и располагался лучший в Вальпараисо бордель. Книжная лавка служила местом встречи городских интеллектуалов и начинающих литераторов. Тодд целые дни просиживал за чтением, а прочитанные книги передавал своим единомышленникам – те кое-как переводили их на испанский и печатали в виде скромных брошюрок, ходивших из рук в руки.
Самым юным участником кружка интеллектуалов был Хоакин Андьета – пареньку едва исполнилось восемнадцать, но недостаток жизненного опыта компенсировался в нем качествами прирожденного лидера. Его бьющая через край энергия являла себя еще ярче на фоне молодости и бедности. Хоакин был человек не слова, но действия, один из немногих, у кого хватало мужества и здравомыслия, чтобы преобразовать книжные идеи в революционный импульс; прочие предпочитали бесконечные дискуссии за бутылкой в комнатке при книжной лавке. Тодд с самого начала обратил внимание на Андьету – англичанина влекла к себе эта беспокойная кипучая натура. От его взгляда не укрылся и потертый портфельчик Андьеты, и изношенное сукно костюма, прозрачное и ломкое, точно луковая шелуха. Чтобы не показывать дыры на подошвах туфель, Андьета, садясь, никогда не закидывал ногу на ногу; пиджак он тоже никогда не снимал – Тодд подозревал, что рубашка его пестрит заплатами и штопкой. Приличного пальто у Андьеты не было, но зимой по утрам он выходил на улицу раньше всех, чтобы раздавать брошюры и расклеивать плакаты, призывающие трудящихся бунтовать против несправедливых хозяев, а матросов – против капитанов и судоходных компаний; эта работа была чаще всего бесполезна уже по той причине, что те, к кому эти воззвания обращались, большей частью были неграмотны. Призывы к справедливости становились игрушкой ветра и людского безразличия.
Джейкоб Тодд осторожно навел справки и выяснил, что его друг служит в Британской компании по импорту и экспорту. Андьета, получая мизерное жалованье в обмен на изнурительный рабочий график, вел учет товарам, проходившим через портовую контору. На работу требовалось приходить в крахмальном воротничке и начищенных туфлях. Андьета проводил долгие часы в полутемном душном помещении, где письменные столы тянулись вдаль бесконечной вереницей и на каждом громоздились пыльные кипы бумаг и конторские книги, в которые годами никто не заглядывал. Тодд спросил об Андьете Джереми Соммерса, но тот не мог вспомнить такого служащего, – разумеется, они встречались на работе каждый день, но Джереми не поддерживал никаких личных отношений с подчиненными и мало кого знал по именам. Из иных источников Тодд узнал, что Андьета живет вместе с матерью, а об отце ничего не известно; Тодд предполагал, что отцом юноши был какой-нибудь заезжий матрос, а мать принадлежит к числу тех несчастных женщин, которые не подпадают ни под одну социальную категорию, – быть может, она сама незаконнорожденная или отвергнута своей семьей. Хоакин Андьета обладал внешностью андалусийца и мужественной грацией молодого тореро; весь его облик говорил о надежности, гибкости и выдержке: выверенные движения, пристальный взгляд и трогательное чувство собственного достоинства. Утопическим идеалам Тодда Андьета противопоставлял свое неколебимое чувство реальности. Тодд витийствовал о создании общества равных людей, без священников и полиции, с демократическим правлением, основанного на едином и безупречном нравственном законе.
– Спуститесь с небес на землю, мистер Тодд. У нас впереди много дел, не стоит тратить время на пустые фантазии, – обрывал его Хоакин Андьета.
– Но если мы для начала не вообразим себе идеальное общество, как же мы его построим? – возражал англичанин, размахивая своей тетрадью, которая день ото дня становилась все толще: Тодд уже присовокупил к своим записям планы идеальных городов, где каждый житель выращивал продукты для собственного пропитания, дети росли счастливыми и здоровыми – за их воспитание отвечала вся община, ведь там, где не существует частной собственности, нельзя владеть и детьми.
– Мы должны изменить здешнее бедственное положение. Первое дело – это объединить трудящихся, бедняков и индейцев, отдать земли крестьянам и лишить власти священников. Необходимо изменить конституцию, мистер Тодд. Здесь голосуют только собственники, – иными словами, власть принадлежит богачам. С бедными никто не считается.
Поначалу Джейкоб Тодд искал хитроумные способы помочь своему другу, но вынужден был отступить, потому что такие попытки оскорбляли Андьету. Он придумывал для юноши мелкие поручения, чтобы иметь предлог с ним расплатиться, однако Андьета выполнял работу на совесть, а потом начисто отвергал любую форму оплаты. Если Тодд угощал его табаком, предлагал рюмку бренди или свой зонт в ненастную ночь, Андьета отвечал ледяным высокомерием, что выбивало Тодда из колеи, а порой и оскорбляло. Молодой человек никогда не упоминал в разговоре о своей личной жизни или о своем прошлом, он как будто воплощался в бренное тело лишь на короткое время, чтобы провести несколько часов в спорах о революции или прочесть что-нибудь запоем в книжной лавке, а по окончании этих занятий вновь растворялся как дым. У Андьеты никогда не было денег, чтобы отправиться с товарищами в кабачок, и он не принимал приглашений, на которые не мог бы ответить.
Однажды вечером Тодд понял, что не в силах больше выносить неизвестность, и проследил за Андьетой в лабиринте портового квартала, прячась в тени домов и за поворотами этих невозможных улочек: местные обитатели утверждали, что их специально сделали такими кривыми, чтобы по ним не смог пробраться Сатана. Тодд увидел, как Хоакин Андьета закатал брюки, снял туфли, обернул их газетным листом, аккуратно сложил в потрепанный портфель, а взамен вытащил оттуда крестьянские сандалии. В этот поздний час на улице можно было встретить только редких бедолаг и бродячих котов, рыскавших по помойкам. Тодд, чувствуя себя разбойником, крался в темноте, почти наступая на пятки своему другу; он слушал его учащенное дыхание и шелест ладоней, которые Хоакин то и дело потирал, чтобы согреваться под уколами ледяного ветра. Шаги Андьеты привели Тодда в конвентильо; внутрь вела типичная для города узкая дорожка. Тодду в нос резко шибануло мочой и экскрементами: службы очистки с их длинными крючьями для крышек отхожих ям заглядывали сюда редко. Тодд сразу понял, почему Андьета позаботился снять свои единственные туфли: англичанин не видел, на что наступает, но чувствовал, как ноги его погружаются в зловонную жижу. В эту безлунную ночь тусклый свет проникал в проулок через покосившиеся ставни, многие окна были без стекол, прикрытые картоном или досками. В щели можно было разглядеть бедное убранство комнат, освещенных только свечами. Легкий туман придавал ночному преследованию фантастический оттенок. Тодд увидел, что Хоакин Андьета зажег спичку, всем телом прикрывая пламя от ветра, вытащил ключ и в этом зыбком свете открыл замок на двери. «Это ты, сынок?» – спросил тихий женский голос; Тодд не ожидал, что он окажется таким молодым и звонким. И дверь сразу же захлопнулась. Тодд еще долго простоял в темноте, глядя на жалкую хибару, борясь с желанием постучать в эту дверь, и в нем говорило не только любопытство, но и пылкая привязанность к другу… «Черт подери, я превращаюсь в идиота», – скрипнул зубами Тодд. Он резко развернулся и отправился в клуб «Уньон» опрокинуть стаканчик и почитать газеты, однако еще по дороге успел передумать: уж слишком велик был контраст между нищетой, которую он оставлял позади, и клубными гостиными с их кожаной мебелью и хрустальными люстрами. Когда Тодд вернулся к себе, его бросало в жар: бедность Андьеты подействовала на него так же, как и лихорадка, едва не покончившая с ним в первую неделю.
Так обстояли дела в конце 1845 года, когда торговый флот Великобритании учредил в Вальпараисо должность капеллана для удовлетворения духовных чаяний протестантской общины. Капеллан был полон решимости бросить вызов католикам, воздвигнуть в городе достойный англиканский храм и зажечь новое пламя в сердцах своей паствы. Первым его официальным деянием явилась проверка счетов загадочной миссии на Огненную Землю, которая до сих пор не дала никаких видимых результатов. Джейкоб Тодд воспользовался приглашением Агустина дель Валье и отправился в его усадьбу, чтобы дать новому пастору время поостыть, однако, вернувшись через две недели, обнаружил, что капеллан не позабыл о проверке. Какое-то время Тодду удавалось находить отговорки, но в конце концов он был вынужден предстать перед аудитором, а затем и перед комиссией, составленной из членов англиканской общины. Тодд путался в объяснениях, которые становились все фантастичнее, в то время как цифры с кристальной ясностью доказывали факт растраты. В итоге Джейкоб Тодд вернул все деньги со счета, но его репутация непоправимо пошатнулась. Для него закончились среды в доме у Соммерсов, его больше не приглашал к себе ни один из членов иностранной общины; с ним избегали встречаться на улице, а те, кто был связан с Тоддом какими-либо коммерческими делами, поспешили их завершить. Известие о растрате добралось до его чилийских друзей, и Тодда вежливо, но решительно попросили больше не появляться в клубе «Уньон», если он не хочет, чтобы его исключили с позором. Его больше не допускали на крикетные матчи и в бар «Английского отеля», от него отвернулись даже приятели-либералы. С ним разом перестали здороваться все члены семьи дель Валье – все, кроме Паулины, с которой Тодд изредка обменивался письмами.
На севере страны Паулина родила своего первого сына; письма ее выражали довольство семейной жизнью. Фелисиано Родригес де Санта-Крус, который, по слухам, все больше богател, оказался необычным супругом. Он был убежден, что Паулина, выказавшая такую отвагу при побеге из монастыря и при решении семейного спора, который окончился счастливым замужеством, не должна растрачивать свою жизнь на домашние дела, а, напротив, должна способствовать процветанию их общего дела. Паулина, воспитанная как аристократка, едва умела писать и считать, но обнаружила неподдельный интерес к предприятию братьев Санта-Крус. Поначалу Фелисиано изумлялся дотошным расспросам жены о добыче и транспортировке минералов, а также о подъемах и спадах на бирже, но вскоре уже привык считаться с поразительной интуицией Паулины. Следуя ее советам, через семь месяцев после свадьбы Фелисиано здорово обогатился на перепродаже сахара. В благодарность он подарил жене серебряный чайный сервиз, изготовленный в Перу, весом в девятнадцать килограммов. Беременная их первым ребенком Паулина, которая едва могла передвигаться из-за потяжелевшего живота, отказалась от подарка, не поднимая глаз от вязания пинеток.
– Лучше открой на мое имя счет в каком-нибудь лондонском банке и клади на него двадцать процентов от прибылей, которые я буду тебе приносить.
– Но зачем? Разве я не даю тебе все, что ты хочешь, и даже больше? – оскорбился Фелисиано.
– Жизнь длинна и полна неожиданностей. Я не желаю в один прекрасный день оказаться бедной вдовой, да в придачу еще и с детьми, – объяснила Паулина, поглаживая живот.
Фелисиано вышел из комнаты, хлопнув дверью, однако его врожденное чувство справедливости оказалось сильнее, чем гнев на непокорную супругу. К тому же эти двадцать процентов будут служить для Паулины мощным стимулом в работе, решил Фелисиано и сделал так, как просила Паулина, хотя ему никогда не доводилось слышать о замужней женщине с собственным капиталом. Если супруга не имеет права самостоятельно менять место жительства, подписывать юридические документы, обращаться в суд, продавать или покупать что-либо без дозволения мужа, она тем более не имеет права открывать банковский счет и распоряжаться им по своему усмотрению. Такое желание будет сложно объяснить и банку, и компаньонам.
– Приезжайте к нам на север, будущее за шахтами, а вы здесь сумеете начать все заново, – посоветовала Паулина Тодду в один из коротких приездов в Вальпараисо, узнав о постигшей его опале.
– Но что я там буду делать, дорогая? – пробормотал Тодд.
– Торговать библиями, – пошутила женщина, но, тронутая глубокой печалью Тодда, тотчас же предложила ему кров своего дома, свою дружбу и должность на шахте мужа.
Однако Тодд был так подавлен своей несчастной судьбой и публичным позором, что не нашел в себе сил для нового приключения на севере. Любопытство и задор, которые прежде вели его вперед, теперь уступили место страстному желанию восстановить утраченное доброе имя.
– Сеньора, я втоптан в грязь, разве вы не видите? Мужчина без чести – это мертвый мужчина.
– Времена переменились, – утешала его Паулина. – Прежде запятнанная честь женщины отмывалась только кровью. Но, как видите, мистер Тодд, в моем случае ее отмыл кувшин шоколада. А мужская честь – она куда более стойкая. Не падайте духом.
Фелисиано Родригес де Санта-Крус, не позабывший о деятельной помощи Тодда в момент, когда его с Паулиной любви угрожала опасность, предложил англичанину денег в долг, чтобы тот смог расплатиться за свою авантюру до последнего сентаво, однако Тодд предпочел оставаться в долгу не перед другом, а перед протестантским капелланом, поскольку его репутация и так уже разрушена. Вскоре ему пришлось распрощаться и с котами, и с пирожками, поскольку английская вдова, у которой он проживал, выгнала его под заунывную песню упреков. Ведь эта славная женщина удвоила свою кухонную активность, чтобы финансировать распространение истинной веры в далеком краю вечной зимы, где днем и ночью воет замогильный ветер, – так в припадке красноречия описал ей Патагонию Джейкоб Тодд. А когда англичанка узнала, что ее накопления оседали в руках фальшивого миссионера, она преисполнилась праведного гнева и указала ему на дверь. На помощь Тодду поспешил Хоакин Андьета – он подыскал товарищу новое жилье, тесную комнатку в одном из скромных портовых кварталов, зато с видом на море. Дом принадлежал семье чилийцев и вовсе не претендовал на то, чтобы выглядеть по-английски; это была старая постройка из беленного известью кирпича с красной черепичной крышей. Дом состоял из прихожей, большой комнаты почти без мебели, служившей и гостиной, и столовой, и родительской спальней, комнаты поменьше и без окон, где спали все дети, и задней комнаты, которую семья сдавала внаем. Хозяин дома работал школьным учителем, а хозяйка пополняла семейный бюджет торговлей свечами, которые изготавливала на кухне. Запах воска пропитал весь дом. Тодд ощущал этот приторный аромат на своих книгах, на одежде, на волосах и даже в собственной душе; он проникал даже под кожу, так что много лет спустя на другом конце света Тодд по-прежнему будет пахнуть свечами. Теперь он ходил только по нижним приморским районам, где никому не было дела до плохой или хорошей репутации рыжеволосого гринго. Тодд обедал в бедняцких тавернах и целые дни проводил среди рыбаков: теперь он чинил сети и лодки. Физический труд шел ему на пользу, и за работой он на некоторое время забывал о своем позоре. Только Хоакин Андьета продолжал к нему приходить. Они запирались в комнате, чтобы поспорить о политике и обменяться книгами французских философов, а по ту сторону двери носились учительские дети и струился жидким золотом свечной воск. Хоакин Андьета ни словом не обмолвился об англиканских деньгах, хотя и не мог не знать о скандале, который неделями обсуждался по всему городу. Когда Тодд попробовал объяснить другу, что вовсе не собирался мошенничать, что все дело в его дурной голове, непригодной для математических вычислений, в его фантастической взбалмошности и в его невезении, Хоакин поднес палец к губам – этот жест на всех языках призывал к молчанию. Пристыженный и растроганный Тодд неловко обнял Хоакина – тот на мгновение прижал англичанина к себе, но тут же резко отстранился, покраснев до самых ушей. Джейкоб Тодд и Хоакин Андьета смущенно отшатнулись друг от друга, не понимая, как это они нарушили элементарные правила приличия, исключающие физический контакт между мужчинами, если речь не идет о битве или о спортивном состязании. В течение следующих месяцев англичанин скатывался все ниже: он перестал заботиться о себе, ходил по улицам с многодневной щетиной, от него разило алкоголем и воском. Перебрав джина, он как одержимый на одном дыхании принимался честить все правительства на свете, английскую королевскую семью, военных и полицию, систему классовых привилегий, которую он сравнивал с индийскими кастами, любую религию вообще и христианство в частности.
– Мистер Тодд, вам нужно уехать, вы здесь сходите с ума, – отважился посоветовать Хоакин Андьета, уводя его с площади, где англичанина чуть было не задержала полиция.
Тодд стал похож на уличного сумасшедшего – именно в таком виде его и встретил капитан Джон Соммерс через несколько недель после прибытия его шхуны в Вальпараисо. Их так сильно потрепало у мыса Горн, что потребовался долгий ремонт. Джон Соммерс провел целый месяц в доме у брата с сестрой. Это подтолкнуло его к решению: снова оказавшись в Англии, он будет искать работу на современном паровом судне, чтобы никогда больше не подвергать себя заключению в этой семейной тюремной клетке. Джон любил и сестру, и брата, но предпочитал испытывать это чувство на расстоянии. До этого месяца Соммерс и думать не хотел о пароходах, потому что не представлял себе морские приключения без борьбы парусов и шторма – ведь именно так проверяется капитанская закалка, – однако в конце концов Джон Соммерс был вынужден признать, что будущее за новыми кораблями, большими, стремительными и безопасными. Когда Джон обнаружил у себя первые признаки облысения, он, естественно, обвинил в этом оседлую жизнь. Вскоре безделье уже тяготило его, как тяжелый доспех, и Джон убегал из дому: ему, как пойманному зверю, не терпелось хотя бы пройтись по порту. Узнав капитана, Джейкоб Тодд пониже натянул шляпу и притворился, что не замечает старого приятеля, чтобы избежать очередного унизительного выговора, но моряк перегородил ему дорогу и приветствовал радушными хлопками по плечам:
