И. Ю. Алексеева
Интеллект и технологии. Монография
Следует подчеркнуть, что посткапитализм по Дракеру не означает ни упразднения частной собственности на средства производства, ни существенного ограничения рыночных отношений. Напротив, движение к посткапитализму, а затем и к обществу знаний связывается данным автором со все более широким вовлечением знания в сферу действия рынка. По-видимому, этим обусловлено и весьма необычное разъяснение «современного понимания знания», предлагаемое данным автором. «Знание сегодня, – пишет Дракер, – это информация, имеющая практическую ценность, служащая для получения конкретных результатов. Причем результаты проявляются вне человека – в обществе, экономике или в развитии самого знания»8. Естественно, здесь можно возразить, что критерий полезности (при любом из возможных толкований полезности) не может быть единственным критерием знания. Взаимосвязь категорий знания и истины не есть измышление древних философов, которое сегодня следует отбросить за ненадобностью. Данная взаимосвязь – одна из несущих опор деятельности человека, – в какой бы сфере эта деятельность ни протекала и какие бы жаркие споры о том, что такое истина, ни вели философы. Знание, практическая ценность которого не ясна, не перестает от этого быть знанием, а вот суждение, ложность которого стала очевидной, теряет статус знания, если таковой до тех пор имело. Впрочем, количество и качество недоумений и возражений, вызываемых книгой Дракера, таково, что побуждает сомневаться в целесообразности формулирования вообще каких-либо возражений по поводу работ такого рода. В данном случае мы имеем дело с текстом скорее рекламоподобным, чем академическим, а к рекламе неприменимы упреки в неточности формулировок, непоследовательности или недостаточной аргументированности суждений.
Представление об обществе знаний как едином глобальном обществе, использующем английский язык в качестве главного языка самопознания, во многом обусловлено логикой экономической глобализации и управленческой стандартизации. Однако такое представление отнюдь не является единственно возможным. Альтернативный вариант предлагается, например, в упоминавшемся выше Всемирном докладе ЮНЕСКО «К обществам знания». То обстоятельство, что слово «общество» употребляется здесь во множественном числе, имеет принципиальное значение. Авторы подчеркивают, что не существует единой модели общества знания, которую можно было бы поставить «под ключ». «Построение любого общества, – утверждается в докладе, всегда включает различные формы знания и культуры, в том числе и те, на которые оказывает сильное влияние современный научно-технический прогресс. Нельзя допустить, чтобы революция в сфере информационных технологий и коммуникации привела к тому, что, исходя из логики узко-технологического детерминизма и фатализма, рассматривалась бы как возможная лишь одна единственная форма общества»9. В докладе правомерно обращается внимание на опасности стандартизации, требующей переформатирования имеющихся знаний и отказа от не укладывающихся в новые форматы традиций. Речь идет о том, что для нахождения адекватных ответов на вызовы, связанные со стремительными изменениями в мире, каждое из существующих ныне обществ должно осознавать и адекватным образом использовать накопленное богатство знаний и способностей.
Нужно отметить, что содержание современных дискуссий по проблемам общества знаний дает основание утверждать, что во многих случаях мы имеем дело с «ребрендингом» достаточно давно обсуждаемой тематики информационного общества. Например, проблема познавательного («когнитивного») разрыва, связанная к неравенством различных групп населения и жителей разных стран в доступе к знаниям, имеет очевидное сходство с проблемой так называемого информационного неравенства и цифрового разрыва (под последним понимается неравенство в доступе к современным информационным технологиям).
С конца 60-х годов XX века и до наших дней предложено множество толкований того, что такое информационное общество. При всем разнообразии акцентов, степени внимания, уделяемого тем или иным технологическим, экономическим или социальным процессам, информационное общество рассматривается в рамках основных концепций и как обладающее, по крайней мере, следующими характеристиками. Прежде всего, это высокий уровень развития компьютерной техники, информационных и телекоммуникационных технологий, наличие мощной информационной инфраструктуры. Отсюда – такая важнейшая черта информационного общества, как увеличение возможностей для все более широкого круга людей доступа к информации и распространения информации. Наконец, практически все концепции и программы развития информационного общества исходят из того, что информация и знания становятся в информационную эпоху стратегическим ресурсом общества, сопоставимым по значению с ресурсами природными, людскими и финансовыми. В экономических контекстах говорят о формировании рынка информации и знаний наряду с рынками природных ресурсов, труда и капитала.
Не удивительно, что приверженцы тех трактовок общества знаний, которые не ограничиваются технологическими и экономическими аспектами, стремятся в определенном смысле противопоставить общество знаний обществу информационному. Например, в упоминавшемся выше докладе ЮНЕСКО утверждается: «Понятие информационного общества основывается на достижениях технологии. Понятие же обществ знания подразумевает более широкие социальные, этические и политические параметры»10. Примечательно, что первая глава доклада называется «От информационного общества к обществам знания», а становлению глобального информационного общества отводится роль средства создания «настоящих обществ знания».
В рамках нашей трактовки общества знаний, изложенной в начале данной главы, невозможно представить себе эффективно функционирующие системы производства и передачи знаний без развитых информационно-коммуникационных технологий, мощной информационной инфраструктуры, делающей возможным доступ к информации и знаниям для все более широкого круга людей. Несомненна и роль информации как стратегического ресурса в обществе знаний. Учитывая это, можно утверждать, что общество знаний обладает всеми характеристиками информационного общества.
Вместе с тем, понятие общества знаний не тождественно понятию информационного общества. Ведь содержание первого понятия включает характеристики, относящиеся не только к развитию информационно-коммуникационных технологий, но, в принципе, к развитию любых других технологий и областей деятельности. В последние несколько десятилетий уровень развития компьютерных и коммуникационных технологий воспринимался (оправданно или нет – особый вопрос) как показатель научно-технического и промышленного развития той или иной страны в целом и даже как показатель демократичности общества. Нельзя исключить, что в будущем подобная роль станет выполняться другими технологиями. Так, в последние годы все активнее обсуждается феномен НБИК – конвергенции нанотехнологий, биотехнологий, информационных, а также когнитивных наук и технологий. Логично предположить, что со временем могут появиться и концепции «НБИК-общества».
1.2. Инфокоммуникационные технологии и интеллект человека
В середине прошлого столетия, когда интенсивное развитие электронно-вычислительной техники только начиналось, одним из наиболее волнующих вопросов, связанных с последствиями этого развития, стал вопрос о природе и перспективах интеллекта. Речь шла, прежде всего, об искусственном интеллекте в его соотнесении с интеллектом естественным. Появление компьютерных систем, которые стали называть интеллектуальными и формирование научного направления, получившего название «искусственный интеллект», побудили ученых по-новому взглянуть на мышление. В ходе бурных дебатов на тему «Может ли машина мыслить?» были представлены две основные стратегические линии. Первая связана с попытками определить мышление таким образом, чтобы иметь достаточные основания для утверждений о наличии мышления и интеллекта у машины. Защитники тезиса об отсутствии принципиальных различий между естественным и искусственным интеллектом рассматривали интеллект (с кибернетической точки зрения) как способность принимать хорошее решение при экономном расходовании ресурсов. Вторая линия предполагала акцентирование таких характеристик мыслительной деятельности человека, которые не могут быть приписаны компьютеру, и отсутствие которых не позволяет говорить о мышлении и интеллекте в полном смысле этого слова. К подобным характеристикам относили наличие интуиции, познавательных интересов, чувств, желаний и стремлений, обусловливающих творческие способности человека, способность к пониманию, преднамеренность действий и т. д. Отвергалась и сама стратегия «определения мышления таким образом, что от мышления в результате ничего не остается».
Было бы неверно утверждать, что эти стратегии охватывали все разнообразие позиций, представленных в дискуссиях о соотношении естественного и искусственного интеллекта. Из «неохваченных», по крайней мере, две достойны упоминания в связи с рассматриваемой здесь тематикой. Одна предполагает, что естественный интеллект и интеллект искусственный различаются существенным образом и, тем не менее, оба существуют. С этой точки зрения, компьютерная система не мыслит, однако обладает интеллектом в особом значении последнего слова. Согласно другой позиции, машины середины XX века не обладают подлинным искусственным интеллектом, однако возникновение такого интеллекта в будущем не является заведомо невозможным, – вопрос о подлинном искусственном интеллекте может быть решен эмпирически.
Когда проблема машины как субъекта мышления вызывала столь горячий интерес, возможности «умных» машин были весьма скромными по сравнению с имеющимися сегодня. Теперь удивляются не тому, что компьютер выиграл у чемпиона мира по шахматам, а тому, как долго носитель естественного интеллекта сопротивлялся. Однако приз получает не машина, а команда программистов; при этом вопрос о субъектности компьютера и подлинности его интеллекта не относится к числу волнующих общественность. К началу XXI века образ машины как объекта, имеющего четко определенную пространственную локализацию и существующего в неком интервале времени, больше не занимает центрального места в рефлексии над социально-антропологическими аспектами развития техники. На первый план в рефлексии такого рода теперь выдвигается комплекс представлений о технологии, пространственно-временную локализацию которой не столь просто определить. Технология мыслится, скорее, как нечто всепроникающее, охватывающее и артефакты, и действия человека, и его знания. Рационально сформулировать вопрос о субъектности технологии весьма затруднительно, и вряд ли подобный вопрос актуален сегодня. Вместе с тем, осознание растущей технологической зависимости человека находит выражение в фантастике, где создается образ формирующегося в результате развития технологий (не в последнюю очередь информационных) могущественного искусственного субъекта, использующего людей в качестве ресурса для решения собственных задач.
На фоне явлений, порождаемых современными информационно-телекоммуникационными технологиями, проблемы интеллекта выглядят иначе, чем несколько десятилетий назад. Вызовы интеллекту человека обсуждаются сегодня главным образом не в контексте конкуренции человека и компьютера, а в контексте тревожных изменений в человеческих способностях, происходящих под воздействием технологий, все более и более дружественных пользователю.
Доступ к информационно-телекоммуникационным технологиям рассматривается сегодня как важнейшее условие интеллектуального развития человека и конкурентоспособности любого социального субъекта. Использование информационно-коммуникационных технологий в профессиональной и повседневной жизни, в образовании стремительно расширяется. Появляются новые технологии, открывающие новые, подчас неожиданные возможности. «Электронизация» сфер деятельности включает их компьютеризацию и «сетизацию», использование мультимедийных средств, мобильной связи и т. д. В информационную эпоху меняются методы обучения и проверки знаний, технологии оказывают все более заметное влияние на формирование когнитивного пространства, на этос образования, на характерную для образования систему ценностей, складывавшуюся не одно столетие.
Оптимистические перспективы развития человеческих способностей под воздействием компьютерных технологий первоначально обосновывались ссылками на расширение выбора и освобождение от бремени рутинных вычислений. На первых этапах внедрения компьютеров в образование (еще до массовой компьютеризации) большие надежды связывались с компьютерным моделированием, позволяющим студенту и школьнику на моделях реальных ситуаций изучать различные варианты развития событий, предвидеть последствия и накапливать собственный опыт деятельности. Благотворное влияние компьютера на когнитивный стиль и поведение особенно подчеркивали авторы, писавшие о проблемах стран «третьего мира». Указывали, например, на то, что решение задач с использованием компьютера требует мыслить быстро и эффективно, точно формулировать ответы на сложные вопросы или подбирать факты, необходимые для получения решения.
Вместе с тем некоторые психологические эффекты применения компьютеров в образовании достаточно давно стали предметом беспокойства психологов и педагогов. В литературе описывались примеры, когда мышление детей и подростков становится «компьютероподобным», когда ребенок для описания собственного поведения и поведения окружающих использует термины, характеризующие работу машины. В середине 80-х годов исследователи из разных стран обращали внимание на такие явления, как деформации в эмоциональной сфере, социальная изоляция, компьютерная преступность. Эти явления связывали с «автоматизацией» человека, технократическим мышлением, понижением культурного уровня.
Уже первые электронные калькуляторы дали основание говорить о феномене так называемой экзуции (от лат. exutio – «иммобилизация») в связи с развитием компьютерных технологий. Использование калькуляторов приводит к экзуции способностей устного счета, а легкость доступа к информации вытесняет потребность в самостоятельном производстве новых знаний11.
Если в 70-х годах беспокойства по поводу влияния компьютеров на когнитивный стиль связывались с увлечением вычислениями и склонностью представлять человеческие проблемы в виде абстрактных формальных моделей, то беспокойства, типичные для конца XX – начала XXI века, касаются визуализации и символизации знаний. Энтузиасты информатизации приветствуют новые возможности визуализации, утверждая, что теперь люди могут не только превращать опыт в абстракции, но и превращать абстракции в чувственно воспринимаемые объекты. Однако нельзя не признать обоснованными опасения тех, кто подчеркивает ценность классического подхода, предполагающего, что базисные категории познания и понятия науки принципиально несводимы к чувственно воспринимаемым объектам и не могут быть визуализированы, что современные информационно-коммуникационные технологии участвуют в формировании так называемого клипового сознания, препятствующего развитию аналитических способностей12.
Широкое распространение постоянно совершенствующихся инфокоммуникационных технологий ставит под вопрос не только перспективы абстрактного мышления, но и перспективы памяти. «Срастание» человека с компьютером ведет к эстернализации памяти, знание все чаще отождествляется со способностью найти информацию в Интернете. Не случайно современные поисковики называют «убийцами» памяти человека – той, что хранится на биологическом носителе. Несколько лет назад широкую общественную известность получили результаты проведенного под руководством Б. Спэрроу исследования изменений памяти человека, связанных с использованием Интернета13. Эти изменения, характеризуемые как экстернализация («овнешвление») и транзактивизация памяти, выражаются в снижении объемов информации, которую человек считает нужным хранить «в собственной голове», а также в изменении качества хранимой информации. Эксперименты с запоминанием показали, что испытуемые, заранее предупрежденные о том, что предлагаемая им информация не будет в дальнейшем доступна, запоминали ее гораздо лучше, чем те, кто надеялся впоследствии найти ту же информацию с помощью веб-поисковиков. Получила экспериментальное подтверждение гипотеза, согласно которой постоянный доступ к Интернету ведет к перестройке памяти – все больше места в памяти занимает информация о том, как найти те или иные данные, а не сами эти данные.
