Ирина Якубова
Полёт в ночи
– Тебе страшно? – догадывается Айла, заглядывая в глаза.
– Есть немного. А я точно не умерла? – спросила я с тревогой.
– Ты права, милая подруженька, – вздохнула моя собеседница. – Для первого раза слишком много всего свалилось на твой бедный несчастный разум. Отправляйся-ка ты обратно. Поразмысли немного, прочувствуй всё, что ты видела и ощущала здесь. И главное, успокойся. Мне тоже надо отдохнуть. Я ведь со своей Личностью встречаюсь впервые. Ты, Александра Гордеева, одна единственная из всех, с кем я проводила долгие годы на Земле, по-настоящему захотела узнать меня, хоть это желание было неявным и зыбким. Пока! Я буду тебя ждать.
Айла – Душа продолжала сидеть рядом со мной, разглядывая носик своей изящной туфельки и напевала невнятно мотив старинной песни, похожий на колыбельную. Я закрыла глаза, на которые я так и забыла полюбоваться, и мысленно представила своё лежащее под одеялом такое родное и любимое тело, увидела внутренним взором каждую морщинку на лице, прикрывающую лоб неровную чёлку, маленькую выпуклую родинку над правой бровью, своё безмятежное во сне выражение лица. Затем я почувствовала сильный толчок в спину, от которого буквально влетела в окно своей спальни сквозь пластиковые стёкла, отчего слегка шевельнулась ажурная занавеска. Ко мне вновь вернулось то странное зрение, когда обозреваешь всё пространство одновременно, и я поняла, что снова зависла под потолком. Тем не менее, моё придуманное тело (Тело Личности, так я решила его обозначить) не исчезло, а стало лишь едва заметным, будто состоящим из тумана, как мираж. Прямо по курсу – я спящая. Делаю рывок вниз и словно вливаюсь в тело сквозь кожу и мышцы, ощущая приятное тепло. Каким-то краешком своего измученного сознания понимаю: всё в порядке, я жива. Затем провал.
Глава пятая
Будильник зазвонил в 6.00. Я вскочила, как ошпаренная, показалось, проспала. Да нет, успокаиваюсь я потихоньку. На часах шесть утра. Сейчас быстро разбужу и соберу детей, галопом в садик и школу, и на работу. Сегодня первая смена в поликлинике. Виктор просыпается позже, у него ненормированный рабочий день. Везёт же. Всё, что случилось со мной ночью постепенно всплывает в памяти, но думать об этом боюсь. До конца непонятно, приснилось или правда? В то, что это – правда мозг отказывается верить. Полноценно позавтракать как всегда не успеваю. Дети собраны и разведены мною по учреждениям. Вспотев в своей дублёнке от беготни туда-сюда, я заваливаюсь в маршрутку, где ни одного пустого места. Слава богу, успела. "Достало уже везде торопиться, бегать в мыле. Вот бы не работать! Вернулась бы сейчас домой и спать…" – подумала я уже не в первый раз.
Рабочий день тянется неумолимо долго, а я ощущаю себя разбитой. "На автомате" приняла двадцать три пациента по записи и ещё двоих с острой болью. Осталось десять минут до конца смены. Открываю Google и набираю в поисковой строке: "Как понять, не сошёл ли ты с ума". На первом же попавшемся сайте обнаруживаю статью профессора психиатрии на тему: "первые признаки помрачения сознания". Первым пунктом, как ни странно, идёт не слышанье голосов и галлюцинации, а манера вычурно, кричаще одеваться. Надо же, кто бы мог подумать. Курс психиатрии в институте совсем забылся. Слава богу, нормально я одеваюсь. Дочитать до конца статью не удалось, так как пришла моя сменщица. Я наскоро удалила историю браузера – ещё ни хватало, чтоб кто-то на работе заподозрил, что у меня едет крыша.
По дороге в школу за Владиком я всё вспоминала детали произошедшего со мной. Нет! Держать это в себе я больше не могу. С кем же поделиться? Уж точно не с мужем. Подруги? Нет, ещё хуже. Даже обидно: столько у меня друзей и родственников, а поведать о сокровенном и некому. О! Сыну расскажу. Точно. Ему – восемь. Он очень рассудительный мальчик. В случае чего, скажу, что пошутила и дело с концом. Он всё-таки ребёнок.
И вот мы уже идём из школы, сын деловито сам тащит четырёхкилограммовый ранец и коньки.
– Влад, – начинаю я таинственным голосом и немного заискивающим тоном, – а я летала сегодня ночью.
– Ну и чё.
– Ты оглох? Повторяю : я ле- та- ла!
– Ну и что? И я летал.
– В смысле? Каким образом? – опешила я.
– Ой, да просто. Взлетал под потолок и летал по нашей хате.
– И что ты видел?
– Ну тебя с батей, Дашку спящую, телек и всё остальное.
– И на улицу ты летал?
– Не, на улицу боялся.
– Но почему ты мне не рассказывал об этом, сынок?!
– На фиг надо, ты бы не поверила.
– И сейчас ты летаешь тоже?
– Я что, дурак по-твоему? Мне больше заняться не чем что ли? Да это давно было, когда я ещё в школу не ходил. Мам, пошли быстрее на каток, меня Равиль с Арсением ждут.
Мы подошли к стадиону, Владик резво побежал к друзьям, кинув тяжеленный рюкзак мне под ноги, чуть не завалив меня в снег. По-моему, в тот же момент он начисто забыл о нашем разговоре.
Всю вторую половину дня во мне боролись два чувства: страх, любопытство и недоверие к своему собственному разуму. Хочу ли я снова попасть в тот мир? Наверное, да. Но блин! Дал бы кто-то гарантию, что я вернусь живой и невредимой!
Для того, чтоб наконец определиться, что же мне делать дальше, я решила заняться самовнушением и написала на листочке четыре, на мой взгляд, подходящих в данной ситуации утверждения:
а) Чудеса случаются.
б) Чудо может случиться с каждым.
в) Дети – особый вид. Они необычное воспринимают как само собой разумеющееся.
г) Мне ничего не угрожает.
Весь остаток дня я твердила в уме эти фразы, делая упор на четвёртый пункт. Но ничего не получалось. Рассудок буквально кричал мне: "Остановись, глупая. Выкинь дурь из головы и живи как все нормальные люди. Ты не имеешь права рисковать, у тебя двое детей!" И я почти было согласилась с ним, как вдруг, перед отходом ко сну, муж, выходя из ванной говорит совершенно обыденным тоном:
– Милая, забыл тебе сказать. Я сегодня кровать заправлял и у тебя под подушкой одну вещь нашёл. Наверное, Дашенька из садика притащила, опять поменялась с подружкой. Я на верхнюю полку положил, возле фотоаппарата. Ты завтра, когда её поведёшь, возьми. Пусть обратно отнесёт, не нравится мне, когда она берёт чужое.
Меня пронзило молнией. Ничего особенного, всё естественно. Дочка часто под утро приходит поспать в нашу кровать, и часто с игрушкой. Поэтому Виктор не удивлён. Я подошла к шкафчику и протянула руку. Я знала, что сейчас увижу. В моей руке оказалось маленькое круглое зеркальце в деревянной оправе цвета слоновой кости. Сердце бешено колотилось. Я повертела зеркальце в руках, погладила и даже понюхала. Это оно, зеркальце Айлы. Теперь сомнения отпали. От судьбы не уйдёшь, и я приняла решение сегодня же ночью отправиться туда. На встречу с рыжеволосой красавицей, которая на самом деле была не где-то там, а здесь и сейчас со мной. Или я с ней.
Глава шестая
Под храп Виктора невозможно сосредоточиться на выполнении медитации. Я беру плед и ухожу в зал на диван. Вдумчиво повторяю текст древней медитации, выполняя расслабления каждой мышцы тела, представляю потоки праны вдоль позвоночника и концентрируюсь на дыхании. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, вдох- выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох и вот оно: знакомое ощущение невесомости и парения. Я понимаю, что отделяюсь от своего тела и медленно лечу к потолку, принимая постепенно образ моего Тела-Личности, которое я создала в прошлый раз. Я опять обретаю необычное, удивительное свойство зрения, когда видишь одновременно то, что перед тобой, сзади и с боков. Тело, как и в тот раз, полупрозрачное, но вполне осязаемое. Я делаю рывок к полу и встаю на ноги. Подхожу к зеркальным дверцам шкафа и вижу себя во всей красе. Длинные, до пояса тёмно-каштановые волосы с завитушками блестят в свете полной луны, которая сквозь незанавешенное окно, единственная, наблюдает за моим превращением. "А что мне, собственно, мешает отрастить такие волосы по правде?" – вдруг подумала я.
– Айла, – позвала я шёпотом.
– Привет, – отозвалась спустя несколько секунд моя Душа. В какой момент и каким неведомым образом она отделяется от других двух моих ипостасей (Личности и Тела) – мне не понятно. Она, рыжеволосая стройная красавица явилась через дверь, как обычный человек. На этот раз, толстая её коса была закручена спиралью на макушке, платье было другое: нежно-бирюзового цвета, с пышной гипюровой юбкой чуть выше щиколотки, туфельки снова атласные, белые, чем-то напоминающие пуанты балерины. На её шее я увидела необыкновенной красоты ожерелье с крупными перламутровыми бусинами, отливающими синим и голубым оттенками.
– Это – голубой жемчуг. Восхитительно, да?
– Настоящее? – изумилась я.
Айла-Душа засмеялась и, не обращая внимания на мой вопрос, спросила с серьёзным выражением лица:
– Для чего ты явилась?
– Ну… – замялась я, – не знаю, как объяснить. Ты говорила, что в этом мире, духовном мире, можно всё узнать. По-моему, говорила. И что всё неясное проясняется здесь. В общем, у меня столько вопросов… Ещё ты говорила, что Личность должна познать свою Душу и слиться с ней, чтоб человек стал цельным. Но вот как мне познать тебя? Вот первый мой вопрос. И что я стану ощущать и как жить, если это случится. Как устроено мирозданье? Есть ли бог и управляет ли он нами? Почему моя жизнь сложилась так, а не иначе, и кем я, то есть ты – Душа была в прошлой жизни и всех остальных жизнях очень хочется мне узнать. Что такое карма, и повинна ли она в наших бедах? Почему случаются катастрофы и погибают невинные люди? Ещё…
– Подожди, – прервала меня Айла. – Половину из всего того, что тебе хочется узнать, твоё бедное, ограниченное пока сознание не сможет воспринять. Если я тебе просто скажу, что это происходит так, а то – вот так, ты просто подумаешь, что так не бывает. Просто потому, что твои органы чувств и твой мозг, как атрибуты Личности и Тела, настроены на определённую волну приёма информации. Ты не волнуйся, всё можно познать и узнать постепенно, по мере расширения твоего сознания, для чего тебе, Александра, придётся потрудиться в своей земной жизни. А теперь, я хочу тебе показать кое-что.
– Что?
– Кино.
– Ты здесь хозяйка, и лучше знаешь что мне нужно, – сказала я, вздохнув. – А о чём киношка?
И тут Айла достала из маленькой тряпичной сумочки, которую я раньше у неё не заметила, самые что ни на есть современные чёрные очки для просмотра кино в формате 3D.
– О! Кино будет объёмным! – удивилась я. – Вот уж не ожидала, что высокие технологии доберутся и на тот свет!
Айла улыбнулась и надела мне на глаза очки, которые мне были очень в пору, как влитые сидели на лице. Вторые такие же очки она нацепила на себя и стала выглядеть слегка комично в этих очках и своём средневековом наряде.
– Отбрось мысли и смотри. Не давай оценок увиденному. Считай всё игрой. И вообще помни, что наши с тобой нынешние тела лишь выдумка, иллюзия, что ты и я – одна сущность, – сказала Айла и придвинулась ко мне. Мы удобно уселись на моём диване и уставились в плазму. Она взяла меня за руку, и в этот момент мной овладела спокойная уверенность в том, что я сейчас именно там, где и должна быть, что всё, что со мной происходит – не зря.
Вдруг комната озарилась ярким светом, и я оказалась как бы внутри фильма, ну точь-в-точь как происходит в стереокинотеатре. Всё, что я видела и слышала, было со всех сторон от меня, сверху и внизу. Я будто бы была внутри происходящих событий и в то же время, меня не было, я не была их участником, лишь незримым свидетелем. Иногда мне приходилось отвлекаться, чтоб ущипнуть себя украдкой и напомнить себе, что я лишь смотрю кино, и меня там нет. Иногда мне хотелось сорвать с себя очки и прекратить смотреть, но в такие моменты моя Душа в образе средневековой принцессы Айлы сжимала с силой мою руку, давая понять, что я должна смотреть. И я повиновалась.
Глава седьмая
Комната озарилась ярким светом. Ванька проснулся в хорошем настроении, несмотря на то, что весь прошлый вечер маялся от боли в животе и долго не мог уснуть. Рядышком посапывала сестрёнка Лидочка четырёх лет от роду. Ванька боялся пошевельнуться, чтоб не разбудить свою любимую кровиночку, и молча любовался её сладеньким невинным личиком с ещё пока пухленькими щёчками. Лидочка во сне с неистовой силой чесала белокурую головку – полчища вошек сновали туда-сюда в спутанных волосиках, не давая малышке покоя. И у Ваньки были вши, но он к ним привык. Иногда мать мазала им и старшему пятнадцатилетнему Павлуше головы каким-то вонючим мылом, после чего вши пропадали, но не надолго.
Шёл 1933 год. В Поволжье свирепствовал голод. Из двух сотен домов в Ванькином селе Старецкое жилыми оставались не более тридцати. Остальные, почерневшие и покосившиеся деревянные хаты стояли с забитыми наглухо окнами, не привлекающие никого, кроме кучки беспризорников, обосновавшихся в глубоком овраге на краю села. Иногда кто-то из них, обычно группами по четверо-пятеро мальчишек совершали набеги на брошенные дома, и, не находя там ничего съестного, просто оставались на ночь погреться. Уходя по утру забирали оставшееся после хозяев тряпье, старую посуду и, если повезёт, лапти или калоши. Грабить своих, деревенских, боялись, потому что знали, в случае чего местные могут выдать, где находится их логово инспекторам ДСИ (Детской Социальной Инспекции), которые приезжали в село каждые два-три месяца. Эти самые инспектора устраивали облавы на беспризорников, арестовывали старших и отправляли в трудовые исправительные учреждения. Мелких – в приёмники распределители, затем в детские дома.
Ванька ужасно боялся остаться без дома, потому что дом у него был добротным, по сравнению с остальными в деревне. За то, что у них был такой хороший бревенчатый дом, скотина и пять гектаров земли в поле, где раньше мать с отцом и другие крестьяне сеяли пшеницу, его отца раскулачили. И отобрали всё. Правда перед этим отец собственноручно спалил скотину в хлеву. Огонь пожара видно было в соседней деревне, так рассказывали старожилы. Ваня часто слышал как родители с соседской бабкой Прасковьей и другими соседями говорили о какой-то коллективизации, раскулачивании и хлебозаготовках. Он не придавал значения этим непонятным словам, и уж никак не думал, что они знаменуют начало его горемычной жизни. Так вот, на следующий день после пожара, папку арестовали. Прям в хату зашли грозные дядьки в черных сапожищах и больше трёх часов допрашивали родителей. Все трое, Пашка, Ванька и Лида сидели в сенях и жались друг к другу. Потом отца увезли в город, и с той минуты они стали детьми врага народа. Больше отца они не видели, мать сказала, что его отправили в ГУЛАГ, это такое исправительное поселение, и там он будет трудиться на благо родины. С того самого 1930 года, когда они лишились отца, мама перестала улыбаться и вообще стала неразговорчивой и неласковой. Она запретила им упоминать имя отца и расспрашивать о нём. В пять утра мать, в числе прочих, уезжала на повозке на работу в колхоз – результат той самой коллективизации, и возвращалась к ночи. С Ванькой и Лидией оставался Павел, которому было тогда тринадцать лет. Павел заменял младшим отца. Ванька играл с сестрёнкой, в которой души не чаял. В селе осталось мало детей, и никто из них не играл с Ваней и старался не подходить без особой нужды. Ваня всё чаще и чаще ощущал себя голодным, еды почему-то было мало, не как при отце. В соседнем доме недавно умерла девочка, младше Лидочки. Бабка Прасковья, единственная, кто ещё захаживала к ним, сказала, что от голода. Что у неё был кровавый понос, а потом рвота. Говорят, её родители ели крыс и кошек. Ванька не верил, что так бывает. Потому что их мать доставала где-то еду. Потом Ванька подглядел, что мамка ночью, когда дети спали, отодвигала половицу в сенях, доставала ключ и ходила в погреб. Там имелся заваленный горелыми поленьями и всяким хламом вход в чулан, умело замаскированный и даже заросший паутиной. Мать доставала оттуда по четыре сморщенные картофелины, горсть манки. Готовила, плотно закрыв ставни. Мальчики ели картофель, а доченьке мать варила манную кашу на воде. Щёчки у Лидочки даже немножко румянились. Но запасы, заботливо схороненные когда-то отцом, кончались. Часто мать приносила гнилые овощи и варила их вместе с кожурой. Дети ели горькую мешанину, из-за чего мучились коликами и поносами.
Однажды осенью Ванина мать усадила детей на скамью в центре хаты, присев на край массивного дубового табурета и проговорила срывающимся голосом: "Завтра мы с Павлом уезжаем в город. Будем работать на фабрике. Отсылать деньги и провизию будем вам сюда. За вами присмотрит Прасковья". У Ваньки в горле застрял комок и он закричал:
– Вы что, нас бросаете? Все, кто из села в город уехали – никто не вернулся, маменька!
– У нас нет другого выхода. Погибает деревня, скоро развалится колхоз. Мы заберём вас с Лидией, как устроимся.
По измождённому маминому лицу, которое последние три года не выражало никаких эмоций и было точно окаменелым, потекли ручьём слёзы. Лидочка залезла к маме на колени, стала вытирать ручонками мамины глаза и щебетать быстро- быстро: "Мамочка моя миленькая, самая юбименькая на свете, не плачь, моя ты лодненькая, ладость моя!"
У Ваньки тоже подступили к горлу слёзы. В душу закралось дурное предчувствие.
– Отправляйтесь спать, – всхлипывая прошептала мама и задула лучину. Ванька увалился на тюфяк радом с братом и сестрёнкой и закрыл мокрые глаза. Мама затянула колыбельную, чего не делала три года. Звуки мелодичного матушкиного голоса ласкали слух, и Ваня заснул. Крепко и безмятежно. Но перед тем как провалиться в сон долго ощущал кожей нежные прощальные мамины поцелуи, которым, казалось, не было числа. Так семилетний Ванька потерял мать и старшего брата. И с той ночи перестал быть счастливым и беззаботным мальчишкой. Шёл 1933 год.
Глава восьмая
Утром Ваня проснулся от звуков балалайки за окном. Играл дед Егор, муж Прасковьи, которая уже хлопотала в сенях, гремела плошками. У Ваньки скрутило желудок от голода. Он растолкал спящую Лидочку и вышел из комнаты. Бабка (на самом деле ей было не больше сорока пяти лет, но выглядела лет на тридцать старше из-за тяжелого труда) разлила им по ковшу только что сваренного ею супа. Они с сестрой жадно ели, не замечая горечи этого варева из картофельных очистков и непонятно какой крупы. А бабка тем временем причитала с жалостливым выражением на лице:
– Бедненькие вы мои голубочки. Да на кого ж вас мать-то ваша нерадивая кинула? – ныла она нараспев. – Мы с дедом старые да больные…, Ох- ох- ох. Ну да ладно, Бог в помощь нам, чем можем подсобим, да взять вас к себе не смогём, бедняжки вы мои- и- и…
Через некоторое время Прасковья ушла, а Ваня с сестрой принялись за игры. После обеда заморосил дождь, и во двор не пошли. Из окна Ванька видел председателя колхоза (он узнал его по крупной богатырской фигуре и чёрным, как смоль, усам и бороде). С незнакомыми мужиками тот стоял напротив Ванькиного дома и всматривался в окна. Ванька даже отпрянул, когда взгляды их встретились. Сердце бешено заколотилось, предчувствуя недоброе.
Спать легли рано, крепко обнявшись, чтоб не замерзнуть. Топить было нечем, но в нынешнем октябре погода задалась не слишком холодная, к счастью. Ваня гладил волосики сестры, перебирал их и рассказывал без устали Лидочке сказки и разные истории, чтоб быстрее уснула. Лидочка просила есть, и Ваня пообещал, что завтра достанет еды. Потому что еду, что принесла Прасковья своим подопечным, невозможно было есть в принципе, вкуснее опилки.
Ночью ему приснились блины. Во сне Ванятка перенёсся в один из дней своей прошлой жизни до ареста отца, до раскулачивания то есть. Они всей семьёй сидели за большим дубовым столом, посреди которого стояло широкое плоское блюдо, рядом чашка жирной сметаны, другая, с абрикосовым вареньем и третья с топлёным маслицем. Мама наливала на большую чугунную сковороду тесто, ставила на печь, лихо переворачивала блин, а затем плюхала на блюдо зарумяненный горячущий кружок, который полагалось брать всем по очереди. Ванька смотрел на батю и удивлялся, как это он хватает свой блин и не обжигает пальцы и рот, закладывая в него такой здоровенный кусман, обмакнутый в сметану, целиком! Лидочке блинов не давали, мама говорила : "Рано ей ещё тесто мять, несварение будет". Поэтому полуторогодовалая сестрёнка грызла не менее аппетитные ржаные сухарики, обмакивая в варенье. По хате разносился умопомрачительный аромат, часто заходили соседи, и гостеприимная матушка всем предлагала присоединиться ко столу.
Ваня проснулся, обнял сестру крепче, поцеловал в лобик и с горечью подумал: "Бедная Лидочка! Не довелось тебе попробовать маминых блинчиков и оладьев. Как жаль". Пока сестра не проснулась мальчик вышел из избы и пошёл за околицу, искать пропитание. Земля не обсохла после вчерашнего дождя. Ванька залез в кусты дикой ежевики, которая уже в общем-то отцвела, и нашёл несколько завядших почерневших ягодок. Больше ничего подходящего вокруг не увидел и отправился домой. И тут, у калитки увидел… дохлую птицу. Как она сюда попала? Даже удивился. Птицы редко залетали в село, ни голубей, ни ворон, ни галок давно не было здесь, так как поживиться им было нечем. Оглянулся – вокруг никого. Засунул птицу за пазуху и зашёл в хату. Лидочка сидела на тюфяке поджав ноги и пыталась расчесать волосики маминым гребнем.
– Давай помогу сестрица, – предложил мальчик и сел рядышком. Личико у Лидочки было грустным, уголки губ опустились вниз.
– Вань, я есть хочу, – простонала она.
– Держи ягодки. Я к обеду курятины приготовлю, потерпи, – сказал Ваня ободряюще и потрепал Лиду по голове. Выложил птицу на стол и вдруг подумал, что не сможет растопить печь. Дров не было.
– Это не кулица, а какая-то малявка, – сказала девочка, расстроившись окончательно.
– Это дикая куропатка. Ничего ты не знаешь, и куриц не видела. Не мешай мне, я думаю, как мне приготовить её, – раздражённо ответил Ванька. "Кстати, что это бабка Прасковья не пришла по утру?" – вдруг вспомнил он.
Ванька посмотрел на безжизненное тело птички и руки у него "опустились". Птичка была настолько крохотной и худой, что даже одному ребёнку сложно было бы наесться ею, даже если её сварить удалось бы. И тут его осенило: он пойдёт в овраг! Те ребята, он слышал, бездомные, добывают себе пищу сообща, вроде бы даже воруют. Он купит у них немного еды. Обменяет на свои стёганные портки. И птицу им отдаст. Идея была просто отличной, и у мальчика поднялось настроение.
Ванька обнял крепко Лидочку, поцеловал в осунувшиеся щёчки и велел сидеть в хате и ждать его. Скоро он вернётся с едой. Быстро вышел, надев на себя двое штанов, одни тёплые, другие из парусины, которые хотел оставить себе. За пазуху не забыл положить птицу. Лидочка прильнула к окну и помахала ручкой, но Ваня даже не оглянулся, так спешил. Он был полон решимости, даже не боялся. В голове прокручивал, что скажет беспризорникам. Шёл быстро, почти бежал. Голова кружилась от голода, но у него была цель. До оврага путь был долг, но вернуться планировал засветло. И вот, наконец, деревня кончилась и началась лесополоса. Ваня стал спускаться в овраг по протоптанной узкой дороже, которая показалась ему очень крутой и скользкой. Виной всему вчерашний дождь. Внизу были слышны голоса и смех. Перед самым дном оврага Ваня всё-таки поскользнулся и кубарем пролетел последние три метра. Голоса смолкли. Один из пацанов подошел и несильно пнул Ваньку в спину. Тот поднялся. Мальчишка подтолкнул его вперёд, и Ванька подошёл к кучке ребят разного роста и возраста, расположившихся возле маленького костерка на настиле из веток и травы. Ванька раньше не видел вблизи беспризорников. Оглядев их, решил, сто эти ребята находятся в гораздо более лучшем положении, чем он сам. Все они были надёжно тепло одеты. Конечно, вещи были на них оборванные и грязные, но на каждом зато по несколько кофт, штанов и платков. На большинстве – шапки. Лица у бездомных были грязные, но довольно упитанные, что свидетельствовало о том, что они с голоду не умирают. "Наверное, потому, что они воруют", – подумал Ванятка, но тут же усомнился: – " А у кого тут в округе воровать-то? Одна нищета".
– Ты зачем сюда пришёл? – спросил пацан лет десяти надменным тоном. Ванька рассказал, зачем пришёл. Сказал, что торопится к сестре, она маленькая и помирает с голоду. Вынул птицу и стянул с себя ватные штаны, в которых, кстати, изрядно вспотел.
– Нам самим еды мало, – пробурчал ещё один мальчик. Ваня ещё раз отметил про себя, что сильно истощенных детей здесь не было, все тринадцать-пятнадцать человек были одеты во много слоёв не то одежды, не то тряпья бесформенного, волосы у всех были взъерошены и сваляны, будто мочалка, лица перепачканы. Один пацан, как ему показалось, кинул заинтересованный взгляд на его штаны.
– Вали отсюда подобру-поздорову. У тебя есть хата, сарай? Наскреби опилок, замочи в воде и ешь, как размякнут, – посоветовал один из них. Ванька не уступал:
– Мне не себе. Сестре. Немного любой еды, умоляю.
Тут поднялся самый взрослый парень, видимо, главарь. Подошёл к Ваньке, достал из кармана тряпку с каким-то куском, протянул Ване и сказал дружелюбно:
– Держи, пацан. Это моя доля. Я перебьюсь. Тебя как звать?
– Ваня.
– А меня Григорий, – он протянул Ваньке руку, которую тот пожал по взрослому.
– Спасибо. Я побегу, ладно? Меня Лида ждёт, сестра. Спасибо вам.
– Погоди, – сказал Гриша, который действительно был главным в шайке местных беспризорников, – я тебя провожу, а то ты на ногах еле стоишь.
Они пошли другой дорогой. Ваня старался не отставать, хотя чувствовал, что ещё немного, и упадёт. Вверху живота ныло от пустоты, а перед глазами кружились чёрные точки. Вскоре ребята вышли из лесополосы, Григорий снова пожал Ваньке руку и ушёл. Ванька счастливый побежал домой, даже "второе дыхание открылось". По дороге развернул тряпку и обомлел: в ней лежал настоящий кусман хлеба! Белого хлеба. Немного сухого, но хлеба! Боже, как обрадуется Лидочка! Ваня ликовал и предвкушал, как вложит в ручку сестре мягкий кусок настоящего хлеба. Деревня приближалась, мальчишка бежал всё быстрее, через силу. Он буквально влетел в хату и… никого не увидел. Хата была пуста. Ванька выбежал во двор и оббежал дом. Во дворе – никого. Ваньку обуял животный ужас. Нутро похолодело. Никогда в течение всей своей последующей жизни Ванька не испытывал такого страха и отчаяния, как в тот день, когда зашёл в дом, а сестры нет. Задыхаясь он побежал к дому бабки Прасковьи, она его уже ждала.
– Бабушка, Лида пропала! – закричал Ванька.
– Не кричи. Не пропала она, – сказала Прасковья, прижимая Ваньку к себе. – Инспектора приезжали, забрали её в приют.
Ваньку будто обухом по голове ударили. Он потерял дар речи, переосмысливая услышанное. Как? Такого он себе никак представить не мог. Что угодно, но не инспектора. Ваня ощутил себя преданным и растоптанным. Детская душа была не подготовлена к испытанию таких взрослых потрясений, и через минуту вся горечь, боль и отчаяние вперемешку со злобой и безысходностью выплеснулись из Ванькиного маленького существа на бабку. Он стал колотить её кулаками куда попало, в грудь и живот:
– Это всё Вы! Это Вы их к нам заслали! Что теперь с моей сестрой?! Как я буду жить без неё?! Ненавижу Вас всех! Ненавижу! – кричал Ванька, захлёбываясь в рыданьях.
Прасковья оттолкнула Ваньку и крикнула ему, убегающему, вслед:
– Глупый ты, Ванятка! Ей же там лучше будет. Накормлена, одета, обогрета будет. О ней Советская Власть позаботится! Спасибо ещё скажешь, дурачок!
Ванька уже не слышал бабку. Дома он рухнул на тюфяк и зарыдал с такой силой, что казалось, выплачет все внутренности. Он не мог остановиться. Тоска накрыла его с головой. Он потерял единственное родное создание, весь смысл своей жизни. Никогда он не забудет её, такую милую, тёплую, родную. Не забудет, как обнимал и согревал своим телом в холодной хате, как рассказывал сказки, как играл. Он знал, что её увезли в город. Если в городе детские дома переполнены, её перевезут в другой город и он никогда не узнает, где она. А могут отдать на попеченье какой- нибудь семье, и её удочерят. А вдруг, это окажутся злые люди и будут обижать её? Мысли путались в голове. Ванька незаметно уснул. Проснулся среди ночи и снова заплакал. Почему жизнь отобрала у него всех до единого близких людей? Почему он остался один? Лучше бы он умер. Кусок подаренного хлеба так и остался лежать за пазухой, сплющился и раскрошился. Ванька вытряхнул хлеб из одёжки и не смог есть. Не хотел. Хотел сидеть и не двигаться. А потом умереть и всё. Плакал и плакал.
На рассвете Ванька умыл лицо, надел на себя всё, что было, последний раз окинул взглядом родную хату, присел на дорожку и, пока село спало, вышел вон. Отправился в овраг. На это раз путь показался ему короче, и уверенной походкой он спустился к логову беспризорников. Их, на этот раз, было меньше, видно слонялись кто где в поисках еды. Григорий не удивился, увидев его. Ванька хотел поздороваться за руку, но тут его повело, потемнело в глазах и он рухнул на землю. Сколько пролежал без сознания Ванька не помнил. Очнулся на мягком настиле под куском рогожи. Горестные воспоминания заполнили сознание Ваньки и он снова отчаянно заплакал.
– Ну, ну, хватит, – тихо сказал Гришка. Он обнял Ваньку, точно старший брат. Гришка был похож на его Павла, старшего брата. Такой же уверенный и твёрдый голос, сильные руки, добрые глаза. Ванька попытался успокоиться. Григорий поднёс к его губам плошку с горячей водой и заставил выпить. Потом дал пожевать хлебную корку. Ванька съел её, не чувствуя вкуса. А потом рассказал как на духу ребятам всё, что с ним случилось вчера. Как потерял сестрёнку. А до этого мать и брата. А ещё раньше отца. И снова залился слезами.
