Ирина Верехтина
Золотая девочка, или Издержки воспитания
Послевкусие
Гамоцда (экзамен) позади, по геометрии трояк, по химии трояк, по инглишу трояк, дзалиан сацкхениа (ужасно жаль), но можно и порадоваться: это последний экзамен, больше такого позора не будет. Гмэрто чэмо (боже мой), что скажут её родители, когда увидят три тройки! Не поверят, что она занималась, подумают, что у телевизора сидела весь день, три тройки, какой позор, гмэрто чэмо…»
Постоянные непомерные нагрузки, ставшие уже привычными, дали о себе знать в самый неподходящий момент, и Маринэ сорвалась, удивляясь самой себе и не понимая, что с ней происходит: голова отказывалась воспринимать прочитанное, отказывалась запоминать и думала чёрт знает о чём. К чести Маринэ, троек в аттестате только три, остальные четвёрки, пятёрок – ни одной. Она отдавала себе отчёт в том, что аттестат мог быть гораздо хуже, ей просто повезло: достались «хорошие» билеты. И Маринэ справилась с собой и не допустила окончательного срыва, но – увы! этого никто не оценит.
Три тройки не конец света, родители поставят дочку «в позу» (лобное место посреди гостиной, «в пол не смотреть, смотреть в глаза, когда с тобой разговаривают!») и будут два часа читать мораль и огорчаться, что Маринин позорный аттестат о среднем образовании не покажешь друзьям семьи, гордиться нечем, одна тройка ещё куда ни шло, но три!! Три тройки – это уже слишком.
«Гульдасацхквэтиа! (до чего обидно!). Порадовала родителей, что уж тут скажешь… Ну что ты плачешь, тебя никто не наказывает, хотя надо бы… Три тройки не конец света, наймем репетитора и будешь заниматься в хвост и в гриву весь месяц, и попробуй только не поступить в институт! Попробуй только! Институт-то выбрала уже? Иняз? МГУ?
Что ты молчишь? Счастье твоё, что тебе семнадцать, всыпал бы за такой аттестат… Бесполезно. Вот выдадим тебя замуж и вздохнём свободно, пускай тебя муж воспитывает, может, у него получится, а мы с матерью в сторонке постоим, посмотрим.
Не реви, на экзамене надо было реветь, может, четверку поставили бы… Что теперь-то плакать? Всё кончилось, всё уже позади. Забудь уже – своих учителей, математичку эту, гомбэшо! Школу эту, чаоби! Иди, лицо умой, и будем праздновать, всё же – аттестат получила, первый шаг во взрослую жизнь»…
«Гиоргис, почему она улыбается, что ты ей сказал? Марина, когда отец говорит, ты слушать должна, а не смеяться… Что он тебе сказал?»
Маринэ без звука исчезает за дверью и, закрывшись в ванной, садится на низенькую скамеечку. Экзекуция закончилась, можно перевести дух и жить дальше. Ужасно неприятно, она ведь столько занималась, что же с ней случилось, что сегодня пришлось краснеть перед родителями и выслушивать обидные слова. Отчитали как маленькую!
Маринэ горько усмехнулась. Когда отец волнуется, он переходит на грузинский, а мама не понимает (семнадцать лет с ним живёт и языка не знает, только слов двадцать, а Маринэ говорит по-литовски и по-грузински. И эстонский немного знает, и абхазский немного…Французский свободно, а ещё музыкальные термины на итальянском, на них вполне можно объясниться, хотя это будет смешно…) А мама даже не поняла, что отец назвал школу болотом, а математичку жабой. А Маринэ поняла.
Ещё она поняла, что отцу наплевать тридцать три раза на её школьный аттестат, он для мамы старается, чтобы видела, как он дочь воспитывает.
После ухода Маринэ Гиоргис тяжело вздохнул и сказал жене: «Ты довольна? Это из-за тебя она не выдержала. Она сама себе не рада, а мы с тобой ей ещё добавили».
Он был зол на школьных учителей, из-за которых его единственная дочь полчаса стояла перед ним с опущенными плечами и смотрела в пол (и на себя, за то что полчаса её отчитывал, а она плакала, и на Регину, которой, было всё равно). Срыв, ясное дело. Перезанималась. Не потянула. С трёх лет в ежовых рукавицах держали, всё нормально было, справлялась. А в семнадцать не выдержала. И выглядит неважно, и похудела, хотя уже некуда больше худеть… К чёрту эти танцы, и Арчил с женитьбой пусть подождёт, ей семнадцати нет, и выглядит плохо, какая из неё жена… Восемнадцать исполнится, тогда и поговорим. В любом случае, решать будет Маринэ, он не продаст свою дочь этому… Хоакину Кортесу.
Часть 11. Выпускной
После бала…
Но всё это случится потом, когда вернутся из Абхазии родители, а пока – долгожданная свобода кружит голову, а впереди выпускной бал, её первый бал, на котором Маринэ будет танцевать с Отари. Она многому его научила, Отар может изобразить такое, что ни у кого не получится!
Мясная и томатная диета не подвела, томатный сок иногда заменялся ацидофилином, а мясо адыгейским сыром или Марининым любимым сулугуни. Десерт – ломоть ржаного хлеба и большая чашка кофе, сваренного по-турецки (очень крепкого, три ложки на чашку), со сливками и без сахара. Маринэ с аппетитом ела, прекрасно себя чувствовала и целыми днями занималась «в хвост и в гриву», навёрстывая упущенное. И умудрилась похудеть, хотя худеть было уже некуда. (Выручит белое платье, возьмёт на себя все нюансы-реверансы).
И наконец – выпускной бал, на который она явилась «как мимолётное виденье» в белом платье, расшитом сверху донизу длинными рюшами цвета потускневшего серебра. Никто из её одноклассниц не надел бы такое: рюши зрительно увеличивали объём, а «объёмов» им хватало и без того.
Маринэ фасон не смущал, а серебряные ручьи рюш, льющиеся по ткани, приводили в восторг. Платье имело глухой ворот и не имело спины. Спина была – самой Маринэ, с восхитительно длинными прямыми линиями лопаток и матовой чистой кожей без прыщей и прочих «возрастных» признаков. Поднятые вверх волосы открывали затылок (если плечи максимально отвести назад, позвонки почти не выпирают). Тонкие руки, тонкая даже в белом платье талия…
Платье сидело идеально и при каждом шаге струилось серебряными ручейками рюш. Хорошо, что Маринэ не стала их отпарывать (она хотела, но рюшей было так много, что у неё опускались руки. Их ведь потом обратно пришивать придётся, иначе страшно подумать, что будет… Нет, лучше не думать!)
Рюши были оставлены – и теперь сияли и сверкали. Маринэ тоже сияла и ни с кем не хотела танцевать. Она ждала Отари, которого пригласила на свой первый бал и который обещал быть: «После тренировки – железно! Обещаю! Приду, даже если в рожу приложат» – и Маринэ звонко хохотала, представляя как он придёт «с приложенной рожей» и она пойдёт с ним танцевать. Всё равно пойдёт! Отар неплохо двигается, умеет, Маринэ сама его учила – во дворе музыкальной школы, за угольной кучей. Она показывала, Отар повторял. У него получалось здорово, движения он запоминал с первого раза (в танце главное – запоминать движения и правильно их выполнять).
Первый поцелуй и первый вальс – всё у них было на угольной куче, так уж сложилась жизнь. Маринэ вспоминала и ждала Отара, но так и не дождалась. В Маринину школу Отара не пустили. («Ты куда так разлетелся, парень? К подруге, говоришь? Пригласила, говоришь? Танцевать-то умеешь? Умеешь, говоришь? Тогда – танцуй отсюда, тут дети, выпускной у них, а ты куда припёрся, тебе на рынке кинзой торговать»).
Отар стиснул зубы, чтобы не сказать сгоряча слова, о которых потом будет жалеть, и ушёл. А что он мог сделать? Он один, а их много, они старше и с повязками дежурных. Скажут – бандит, чечен, хотел школу поджечь… И не докажешь, что – не чеченец, а лезгин (хотя – какая разница?), что пришёл танцевать с Маринэ, и больше ни с кем…
Не дождавшись Отара, Маринэ спустилась вниз. У выхода топтались дежурные, краснели огоньки сигарет и слышалась площадная лексика – дежурные успели выпить.
– Тебе чего, девонька? Покурить вышла? – Ха-га-га-ааа! – рассмеялись своей шутке дежурные.
Маринэ приняла шутку всерьёз, помотала головой, отказываясь от сигареты, и неожиданно для самой себя отправилась домой. Была уже ночь, на улице ни души, и Маринэ бежала, подгоняемая страхом, напрочь забыв о школьном праздничном ужине и поездке на катере по Москве-реке.
Она всё поняла. Отару вообще не позволили войти, а без него ей здесь нечего делать: ни подруг, ни друзей, никого (заслуга родителей, но что об этом говорить? – важен результат, а результат налицо).
С бьющимся сердцем сунула руку в кармашек бального платья – ключи на месте, не потеряла! Отперла три замка и, закрыв за собой дверь, привалилась к ней, касаясь голой спиной гладкого железа, и ей стало ещё холоднее. Маринэ опустилась на корточки и долго сидела на полу, в пустой квартире, не зажигая света. Так и уснула, с мокрыми от слёз щеками, прижавшись к стальной двери ледяной от холода спиной и обхватив руками коленки. Счастье кончилось.
На следующее утро Маринэ взялась за платье – пристрочила отрезанную спинку, старательно пришила оборки и притачала рукава, удивляясь собственному безразличию. К приезду родителей платье обрело прежний «средневековый» вид и заняло подобающее ему место в платяном шкафу. На вопрос, как прошёл её первый бал, Маринэ ответила: «Мне понравилось». Ей хватило сил улыбнуться и сделать невозмутимый вид. О том, как она провела свой первый бал, родители так и не узнали.
Годом раньше
Как назло, вспомнилась музыкальная школа, которую она окончила годом раньше. Экзамены. И выпускной вечер, на который ей не позволили пойти, потому что «не за что» («Нечего тебе там делать. Регина, посмотри на нашу дочь! Разоделась как на праздник, на выпускной собралась… За такие оценки ремень полагается, а не выпускной! Раздевайся, я сказал. Никуда не пойдёшь, даже не думай. Тройка по специальности, позор-то какой! Отблагодарила родителей за заботу, за ученье… Я ведь не посмотрю, что тебе шестнадцать лет, ты у меня дождёшься… Ты что, умерла?! Платье снимай, сказал!! Сейчас вспомнишь… сонату Торелли».
Маринэ со страхом посмотрела на отца, послушно вылезла из платья, и отец залюбовался её точёной фигуркой в атласной белоснежной комбинации и стройными ногами. – «Ну!! Что застыла? Ступай за рояль, играй сонату, а мы с матерью послушаем, чему тебя научили».
Маринэ молча прошла в свою комнату, села за пианино и открыла ноты злосчастной сонаты. Ничего в ней нет сложного, и как она могла её забыть! «И переоденься! – громыхнул отец, и Маринэ вздрогнула. – Не пристало в одной комбинашке по квартире бегать, не маленькая уже… Но сначала сонату. Сыграешь нам с матерью эту чёртову сонату, потом можешь делать что угодно. В своей комнате. К телефону не подходить».
Вот же не повезло… Отар даже не узнает, что она не придёт. Так что вместо выпускного был «бахчисарайский фонтан» слёз, «бестолочь», «лентяйка «и «бездарь», последнее обиднее всего. И хотя её не тронули и пальцем («Только тронь её, сама получишь, обещаю» – сказал Гиоргис Регине, и Маринэ ахнула) – только не пустили на выпускной, не разрешили телефон, не разрешили телевизор и усадили за рояль учить наизусть злосчастную сонату, – Маринэ проплакала весь вечер, стирая с клавиш слёзы носовым платком.
А всё потому, что на экзамене она забыла сонату. Первую часть помнила, а вторую забыла напрочь. Что называется, как отрезало! Соната была длинная, на одиннадцати страницах, и состояла из трёх частей: «Andante», «Grazioso» и «Allegro ma non troppo» («быстро, но не слишком»). Маринэ знала наизусть все одиннадцать страниц, хотя они дались ей с трудом. Другие две пьесы – «Кобольд» Эдварда Грига и этюд a-moll (ля минор) опус 76, №2 Яна Сибелиуса она играла без запинки и в хорошем темпе, а злосчастную сонату забывала в самых неожиданных местах, и приходилось заглядывать в ноты.
Часть 12. Педагогические методы
Нина Даниловна
– На экзамене нот не будет, – говорила преподавательница по специальности Нина Даниловна, и заставляла Маринэ заниматься так, словно она собиралась поступать после школы в музыкальное училище или даже в консерваторию. Результат был блестящим – в пятом, выпускном классе Маринэ свободно играла программу первого курса музыкального училища.
Нина Даниловна с гордостью «показывала» ученицу другим педагогам, которые удивлялись и качали головами: девочка играла сложные вещи, причем играла музыкально и технически грамотно. – «Ниночка Даниловна, вы нас всех поразили! Как вам удалось добиться таких результатов? сотворили. Ей ведь… лет тринадцать, а как играет! Чудо! Ниночка Даниловна, вы сотворили чудо!» – рассыпались в комплиментах преподаватели. Нина Даниловна расцветала улыбкой, принимая поздравления и чувствуя себя на седьмом небе от заслуженных комплиментов. Как чувствовала себя Маринэ, никто не интересовался: справляется с программой, значит, это её уровень.
Среди педагогов музыкальной школы бытовало мнение, что все дети разные (в этом они были правы), и не надо всех «причёсывать под одну гребёнку» (с этим тоже нельзя не согласиться), надо требовать от каждого по способностям, иными словами, выжать из ученика всё, на что он способен. С последним позвольте категорически не согласиться.
Впрочем, кто же вам такое позволит – не согласиться с общепринятым мнением, выступить против педагогического коллектива, понизить рейтинг учебного заведения… Палка о двух концах. Каждому педагогу хотелось быть на месте Нины Даниловны, но такие ученики были далеко не у всех, в основном – посредственность, тарабанящая этюды Черни и «Шарманщика» Франца Шуберта в одном и том же allegro moderato (итал. муз термин: не очень быстро) и не обращая никакого внимания на стоящее у Шуберта etwas langsam (немецк.муз термин: довольно медленно) – «А я могу играть это быстрее, и зачем мне etwas langsam, если у меня получается etwas lebhaft (немецк.муз.термин: несколько оживлённо).
Объяснять, что если в нотах композитором указан темп, это означает, что в другом темпе эту вещь играть категорически нельзя, такому ученику бесполезно: он всё равно сделает по-своему и будет гордиться, что играет быстрее, чем того хотел композитор. Это его уровень. Предел возможностей – «Утешение» Ференца Листа. Предел мечтаний – вальс до-диез минор (опус 64, №2) Фридерика Шопена, наплевав на tempo quisto (итал.: играть не отклоняясь от темпа) и игнорируя присущее шопеновским вальсам vivace (итал.: живо). Какое там vivace! А чем вас не устраивает lento, ma non troppo? (итал.:медленно, но не слишком). Как могу, так и играю, вы и так не можете.
И наконец, «вертикальный предел» – симфония соль минор Моцарта, вместо указанного allegro molto (очень скоро) – без зазрения совести исполняемая andante (неторопливо), с молчаливого одобрения педагога.
Несколько слов о музыке
Нина Даниловна знала, кого можно погладить по головке за andante (умеренно) вместо указанного presto (очень быстро), а кого по этой самой головке постучать, и тогда из него «что-нибудь да выйдет». Она выбрала для Маринэ экзаменационную программу повышенной сложности и прелестную, как она выражалась, сонату Торелли на одиннадцати страницах – ей хотелось похвастаться перед коллегами ученицей, которая в выпускном классе музыкальной школы может сыграть – такое.
Маринэ она считала необыкновенно артистичной и любила больше других учеников: девочка понимала и чувствовала музыку и училась с удовольствием, старательно «набивая» тонкими пальчиками инвенции и фуги Баха… на закрытом крышкой рояле (!).
Игра «на крышке» была любимым методом обучения у Нины Даниловны. После безошибочного исполнения на рояльной крышке прелюдии и фуги до минор из первого тома «Хорошо темперированного клавира» рояль открывался, и до-минорная неслабая фуга (первая часть allegro energiko artikolato; вторая – presto sempre molto, allegro, последняя часть allegretto, но на сплошном poco и pochissimo staccato) – фуга, что называется, отлетала от пальцев. Что и требовалось для «хорошо темперированного клавира»
Термины: первая часть аллегро энергико артиколато – быстро, энергично и отчётливо; вторая часть престо семпре мольто – очень быстро и очень выразительно, далее одна строчка (!) медленного adagio (добрый Бах просто расщедрился, иначе и не скажешь), затем опять престо – очень быстро и выразительно, и наконец, последние две страницы аллегрэтто – умеренно, зато на сплошном стаккато (отрывистое звучание) с бесконечными крещендо (постепенное усиление звука), и последняя строчка – очень певуче.
И ещё немного – о музыке
…И всё это – в до миноре с тремя бемолями, и на сплошных шестнадцатых! (размеры нот: целые, половинки, четверти, восьмые, шестнадцатые, а есть ещё тридцать вторые, которые играют как вихрь из нот…) При размере такта «целая» в одном такте будет шестнадцать этих самых шестнадцатых, вот и подумайте, как сыграть их в темпе presto на рояльной крышке и ни разу не ошибиться! Я не говорю уже о пальцах, которые обыкновенно пишут карандашом под каждой нотой и которые тоже надо выучить – каким пальцем какую ноту, иначе вы ничего не сможете сыграть в таком темпе, тем более Баха.
Маринэ играла на крышке до тех пор, пока у неё не начинали болеть подушечки пальцев. Тогда она открывала крышку, и играла по—настоящему, стараясь не думать о том, что её одноклассницы тоже играют – в вышибалы, казаки—разбойники, волейбол и прятки. Маринэ знала эти игры, в Леселизде у неё было много друзей, а в Москве никого, только Отар и Ирочка Раевская, раз в неделю, на переменах, когда в музыкалке сольфеджио…
Маринэ добросовестно разучивала инвенции и фуги, этюды и менуэты, ноктюрны и вальсы. Её любимым темпом был allegro con spirit (быстро, с воодушевлением). У неё получалось блестяще, и от Нины Даниловны ей доставалось меньше всех, зато другие, что называется огребали полной мерой…
«Педагогические» приёмы
Методы обучения Нины Даниловны были, мягко говоря, своеобразны. Например, она могла спросить ученицу: «Что с тобой случилось, играешь хуже некуда, ты не подготовилась к уроку? Или ты влюбилась в кого-нибудь? Ааа-а, покраснела! Значит, влюбилась, всё с тобой ясно. Ну, играй дальше, и будь повнимательней»
После этого «играть дальше» было проблематично, ученица заливалась краской (может, Нина Даниловна угадала?) и ошибалась ещё больше. Покидая класс с заслуженной тройкой с минусом, вздыхала с облегчением и думала, что двойка была бы честнее.
Или вот ещё – была у Нины Даниловны ученица, которая страшно боялась играть в зале, где проходили экзамены. Она терялась, стеснялась и «лепила» на рояле совсем уж невозможное, тогда как в классе играла артистично и выразительно. Нина Даниловна, чтобы побороть её страхи, заставляла её играть в зале каждую неделю, уговаривая не бояться и убеждая, что – «и зал-то небольшой, и смотреть-то на тебя никто не будет, кому ты нужна, и комиссия далеко сидит, и не увидит, как ты пальцы подмениваешь безобразно… Наденька, ну что мне с тобой делать? Придётся звать тебя зайцем, если ты такая трусиха!»
И действительно, «забывала» её имя и звала зайцем. «Заяц Александрова пришла! Садись за рояль… Ну, что нам зайка сегодня сыграет?». Наденьку это сначала развлекало, потом нервировало, и наконец начинало бесить – тем более, что Нина Даниловна звала её зайцем при других учениках, и они дразнили её зайчихой и матушкой крольчихой (мультфильм читатели помнят, я надеюсь?). Наденька ничего не могла с этим поделать, и от злости сильно стучала по клавишам, за что «педагогичная» Нина Даниловна прозвала её зайцем-барабанщиком…
Для Маринэ она придумала экзаменационную программу повышенной сложности (хотя Маринэ не собиралась поступать в музыкальное училище, и Нина Даниловна об этом знала) и пытку сонатой Торелли, которая никак не хотела укладываться у Маринэ в голове и не запоминалась наизусть, хоть ты тресни! Вроде всё выучила, и – всё равно забывается несколько тактов, то в одной части, то в другой. Но делать нечего – Маринэ легла костьми (по её собственному выражению) и выучила сонату назубок. Остальное тоже выучила, потому что на выпускном экзамене всё полагалось играть без нот.
Часть 13. Скандалиозо грациозо
Несчастье
Беда пришла неожиданно: Маринэ с чувством сыграла «Анданте» и… остановилась: «Грациозо» вылетело из памяти напрочь. Обернула к залу растерянное лицо и с мольбой смотрела на учительницу (может, догадается ноты дать? Хотя не даст, нельзя…), но Нина Даниловна лишь кивнула успокоительно: «Играй Грига, а сонату потом».
Если бы не последние слова, она бы сыграла «Кобольда» блестяще, как играла дома и в классе. Но она не смогла, потому что думала о сонате, и Григ посыпался горохом. Маринэ играла «на нервах», без выражения, без пауз и на forte (итал. муз. термин: громко), экзаменационная комиссия хмурилась и переглядывалась («И это лучшая ученица Нины Даниловны Астаховой?! За то, что она делает сейчас с Григом, надо бить по рукам!»).
Сыграла. Зал молчал.
Кто не знает, на выпускных экзаменах в музыкальной школе играют так, что собирается полный зал – послушать. Входить никому не препятствуют, впускают всех, выходить во время исполнения нельзя, можно только в паузах. «Зрители» приходят обычно заранее и не покидают зал до конца концерта, то есть – экзамена по специальности.
«Покончив» с Григом, Маринэ с надеждой посмотрела на учительницу. Та поняла, сказала негромко: «Играй этюд». У Маринэ отлегло от сердца. Может быть, если она блестяще сыграет этюд, её не заставят играть сонату? Сыграть, как Мацуев, у неё не получится, но попробовать стоит…
Здесь несколько слов о ля-минорном этюде опус 76, номер 2 Яна Сибелиуса. Этюд технически сложный и исполняется presto и даже prestissimo (итал.: «очень быстро» и «быстро, как только возможно»), сложность заключается в том, чтобы удержать темп, не ускоряя и не замедляя (некоторые в азарте умудряются ускорить presto до prestissimo, что считается грубой ошибкой).
Нина Даниловна не уставала повторять, что «темп надо держать, Мариночка, темп возьмём престо, престиссимо оставим профессионалам, и на пассажах не сыпаться и не фальшивить! Занимайся хотя бы два часа в день, а по воскресеньям три, и всё получится».
Маринэ молчала (если сидеть по три часа за роялем, то не останется времени ни на уроки, ни на фламенко, а в воскресенье она останется без катка).
Ну уж нет! Чёрт с ним, с Сибелиусом, с Марининой техникой ей вполне хватит часа в день, в воскресенье полтора. Три часа за роялем – это из области фантастики: с семи утра спортзал, Кобалия и фламенко, вечером – три часа на катке под Галины бесконечные стенания о том, как она устала.
Знала бы она, как устает Маринэ, но успевает отдохнуть и восстановиться (пластом на диване с «Опасными связями» Шодерло де Лакло, естественно, в оригинале, потом обедать, потом полтора часа за пианино – и на каток). И катается с удовольствием.
Экзамен по специальности традиционно проходил в зале. Маринэ взяла себя в руки, вышла на сцену, поклонилась (поклон обязателен), села за рояль (настоящий концертный «Грюндиг») и подвигала стулом, усаживаясь поудобнее. Потом будет нельзя, это делают перед началом игры.
Этюд она начала в хорошем presto («очень быстро») – в унисон с двигателем грузовика, который занудливо тарахтел во дворе, но тарахтел как раз в темпе престо, и Маринэ, рассудив, что переиграть грузовик она не сможет, вступила, что называется, в унисон… Она бегло тарабанила этюд, не замечая как убыстряется тарахтенье двигателя за окном и автоматически прибавляя темп. Финал был печальным: грузовик завёлся и уехал, а Маринэ осталась, с разогнанным до prestissimo («быстро, как только возможно») темпом! Так и доиграла этюд – на бешеном престиссимо, которое «для профессионалов».
В зале раздались аплодисменты. На лицах членов жюри читалось недоумение: сыграть так технично и ни разу не ошибиться… и так разогнать темп! Грубейшая ошибка, а девочку жаль, могла бы… Но не смогла. Этюд загубила. Интересно, как она сонату сыграет…
– Сонату, Марина, со!на!ту! – прозвучал в оглушительной тишине голос Нины Даниловны. И Маринэ дрожащими (после бешеного престиссимо) руками начала играть… Andante, grazioso…на «грациозо» сработал стоп-кран, Маринэ не помнила ни строчки! Лихорадочная мысль – что теперь делать? Перед глазами как наваждение возникли и пропали чёрные точки нот… Ах, сейчас бы – ноты! Она бы сыграла grazioso по нотам, хотя бы начало, а дальше пальцы вспомнят сами, и allegro ma non troppo вспомнят, ей бы только ноты посмотреть…
