bannerbannerbanner
полная версияВедьмина внучка

Ирина Верехтина
Ведьмина внучка

Средство от мигрени

Олька лежала на кровати и листала учебник. Кроме Олькиной, в палате было ещё пять коек, две из них пустовали, три других занимали пожилые женщины. Женька достала из пакета принесённые гостинцы, протянула мешочек с травой – «Это тебе от бабушки гостинец, чай травяной, от мигрени первое лекарство».

Олька подняла на мать грустные глаза: «Я устала уже – лежать! Здесь кровати мягкие, матрацы пружинные, спина от них как зуб ноет. И ничего не предлагают, никакого лечения. УЗИ сделали, на томографию свозили, на скорой, в другую больницу, в нашей томографа нет».

О страшном диагнозе Олька не знала, ей сказали, что у неё спазмы сосудов, проще говоря – мигрень.

В палату заглянул врач. Увидел Женьку, забубнил обрадовано:

– О, у нас гости! Хорошо, что вы сами приехали, я вам звонить хотел… С Олечкой всё в порядке, спазмы сосудов, ничего страшного. Это возрастное, со временем само пройдёт. Но вы всё же подумайте насчёт операции, чтобы уж больше никогда голова не болела. У нас хорошие нейрохирурги, подумайте! – настаивал врач.

– Ой, да не бубни, надоел уже. Какая на фиг операция, мне в июле экзамены сдавать вступительные, в институт! – возмутилась Олька. Врач был молодой, лет на семь старше Ольки, и между ними сам собой установился этот полушутливый тон.

– Олька, что ж ты так неуважительно, с доктором-то, – одёрнула её Женька.

– А давай так! В этом году делаем тебе операцию, а на будущий год поступишь в институт, – не сдавался врач.

–Что-что-что? Это какую-такую операцию? – растревоженной наседкой закудахтала Женька. – Голову резать будете? Вы тут с ума посходили все!

– Ну, резать никто никого не будет. Сделаем маленький распил, чуть-чуть раздвинем, а остальное сделает компьютер. Ювелирная операция! Раньше только в Москве делали, в Бакулевском центре, а теперь…

Женька посмотрела на побледневшую Ольку, на слишком уж весёлого и говорливого врача – и враз поняла: Ольке ничего не поможет, кроме этой страшной операции. Да и операция – поможет ли? Женька испытующе уставилась на врача. Тот поспешно отвёл глаза.

Не поможет, – поняла Женька. – Они для себя её сделать хотят, совесть свою очистить, мы, мол, сделали всё что могли.

Женька вышла из палаты и размашистым шагом направилась к главврачу.

– Хочу дочку забрать, под расписку. Пущай дома умирает, – заявила Женька разгневанному главврачу. – Вылечить не можете, сами сказали. А мучить девчонку не дам. Видно, так бог судил… Я уж вещи её собрала, выписывайте, сказала!

Глава 7. Чай с брусникой

Бабушкин подарок

Олька не умерла. Мучилась «мигренями» до конца лета, а осенью боль вроде бы поутихла. Женька не верила дочери, приступала с расспросами: «Болит голова, ай нет? Не пойму я тебя. Ты мне прямо говори, не виляй»

– Да я не пойму… Голова странная какая-то, – жаловалась матери Олька. – Внутри будто котёнок коготками царапает. И ночью царапает, и днём, тихонечко так, почти не больно, но я всё время это чувствую. И всё время думаю, почему меня из больницы выписали, лечить не захотели. Ведь не прошла голова-то, а меня всё равно выписали.

– Думает она… А не надо думать! Завари лучше бабушкиного чайку, – советовала дочери Женька.

В тот памятный день, когда она отвезла матери «заклятые» чёрным магом наволочки и простыни, Женька по дороге домой развязала материн узелок и развеяла по ветру его содержимое. Мелиссу, бруснику и девясил она купила в аптеке, в красивых картонных коробочках. Вместо брусничного листа взяла сушеных ягод (помочь всё равно не поможет, а в чашке ягодки красиво смотрятся, Олька рада будет). Женька высыпала содержимое коробочек в Антонидин мешочек и теперь спокойно смотрела, как Олька пьёт травяной душистый чай с плавающими в нём красными шариками брусники. Пускай пьёт, с ягодками-то вкуснее… Похоже, чай и впрямь помогает – за голову руками не хватается, и улыбаться стала… А летом от боли кривилась, сама себе не рада, прям беда-бедовская!

В школу Олька не ходила. К ней забегали подруги – «Оль, когда тебя выпишут-то?» – «Не знаю. Врач говорит, пока рано». Приходили школьные учителя, предлагали даже подготовить Ольку в институт – заниматься по школьной программе, «чтоб ничего не забылось».

– Спасибо, только мне врач не разрешает заниматься, говорит, когда голова пройдёт, тогда можно будет. Я обязательно приду. Обязательно! – благодарила их Олька, польщённая таким вниманием. Теперь она и сама верила – пройдёт. Ведь с каждым днём ей становилось легче. Не иначе, бабушкин чай помог… Милая бабушка Тоня! Милая…

Бабушка Тоня

Через полгода боль наконец отступила, котёнок больше не скрёбся в голове острыми коготками, затих, исчез. Олька и не вспоминала об этом. И в институт поступила, правда, не в юридический, а в медицинский – через год, как и обещал врач. А вот Антонида за этот год сдала: исхудала, почернела, на руках синяками набухли узластые вены…Заметней всего изменились глаза, из которых ушла жизнь – словно иссякла незримая сила, некая субстанция, питавшая Антонидину душу.

Впрочем, всё было как всегда: Антонида вставала, едва рассветёт, доила корову, провожала её в стадо, кормила кур, возилась в огороде. Только разговоров по душам с Женькой больше не вела.

– Тебе ить нековды со мной сидеть, иди уж… – говорила Тоня дочери. В материных глазах Женьке виделась – любовь. И ещё что-то, может сожаление, может боль – Женька не могла разглядеть.

– Чего смотришь-то? Ты иттить хотела, вот и иди, – буркала мать, отворачиваясь. Показалось, думала Женька.

И в деревне уже ни с кем Антонида не схлёстывалась, как бывало. Поутихла, присмирела. Смотрела выцветшими глазами на Женьку (один глаз серый, а другой светло-карий), а в глазах тоска…

Ночевала Женька всегда на сеновале и никогда в избе, даже когда холодно было спать. Со страхом смотрела на снежно-белые простыни, которые побывали в руках чёрного мага. Обыкновенные простыни, крахмальные, хрустящие, пахнущие свежестью. Ничего в них нет – такого.

А вот выходит – есть! Выздоровела Олька-то! Ходит как ни в чём не бывало, зубоскальничает, мать просмеивает. Женька с ней вместе смеётся, на Олькины подковырки не обижается. Голова-то больше не болит у Ольки, а врачи резать хотели…

У самой Женьки тоже жизнь наладилась – мужик теперь есть у Женьки! Зимой с ним познакомилась, сумки от магазина до дома донёс, оказалось, он в соседнем подъезде живёт… Весной расписались, Женька в загсе стеснялась, краснела как маков цвет, возраст уж не тот, а она в платье свадебном, цветы приколоты… Ездила в деревню к матери – мужем хвасталась.

– Ну-к, что ж, живите, коли вам охота, – нехотя, словно бы через силу сказала Антонида «молодым». Поздравила, называется, – с законным браком. Валерку от таких слов аж передёрнуло, и Женька наступила ему на ногу – молчи!

Умерла Антонида в том же году, зимой. Вечером легла спать, а утром не проснулась. Соседка в полдень услышала, как орёт в хлеву голодная не доенная Тонина корова, торкнулась в избу – и отступила испуганно: «Тонька?! Никак, померла?»

И пошла по деревне молва: ведьма умерла. Одна умирала, силу свою передать никому не успела, слава те, Господи. Избавились! Ослобонил Господь, внял молитвам…

Глава 8. Уроки выживания

Раздел имущества

Избу поделили на троих. Женьке досталась не треть даже – пять половиц за перегородкой, где стоял стол (больше ничего не помещалось) и висела в «красном» углу иконка, с лампадкой и красиво вышитым рушником, Гальке с Колькой – жилая половина. Оба были согласны с Женькой, что её часть меньше, но не ломать же стенку!

«Себе горницу взяли, а мне где спать? На лавке? А Ольке моей – где?» – возмущалась Женька, но сделать ничего не смогла. Галя с Николаем устроились на своей половине «с размахом», разгораживать пополам не стали, отгородились от Женьки дверью (стенка фанерная, зато дверь новая, замок блестящий, с той стороны крючок, чтоб Женьке неповадно было) и зажили припеваючи: у них была кровать, диван, стол, этажерка и материн сундук. У Женьки – голые доски и самодельный грубый стол с двумя деревянными лавками.

Николай в Деулине появлялся редко, и Галя жила просторно – одна в избе. Дверь на свою половину держала запертой. От родной сестры запиралась! На Женькины «провокации» не реагировала, молчала, словно Женьки тут не было. После смерти матери Галя с Николаем сдружились ещё крепче. И отгородились от Женьки каменной стеной молчания.

В том же году Николай купил дом напротив, а свою часть материнского дома подарил Гале («Всё честь по чести, документы у нотариуса оформили!» – рассказывала Женька Ритиной матери). И уже вдвоём они выжили Женьку из избы. Тяжко ей там было, не приезжала лишний раз, ненависти вынести не могла. За что они её так, она ж им родная сестра.

По законам Древней Спарты

Олька вскоре вышла замуж (за того самого врача, из больницы) и родила сына. Женьку к нему не подпускала, отдала Павлика в ясли. Женька со слезами корила дочь:

– За что ж ты меня так? По-вашему выходит, я плохая мать? Как же я тебя такую хорошую вырастила, на ноги поставила? А ты мне внука не доверяешь!

– Мам, ни к чему эти разговоры. Надо квартиру разменивать, мы отдельно хотим жить.

– Ишь, чего удумала! – закипала Женька. – Квартира моя, своим горбом заработанная, твоего тут ничего нет. Не нравится с матерью жить, живи где хочешь, а мы с Валеркой тут будем.

Здесь пора сказать о том, что жить Женькиному мужу было попросту негде. То есть дом-то был – развалюха, отопления нет, воды нет, удобства во дворе, стена треснула… Отремонтировать, конечно, можно было. Но тогда Валерка запросто от неё уйдёт и будет там жить. «А так – куда ему деться, со мной жить будет» – делилась с двоюродной сестрой хитрая Женька.

О том, что Олька с мужем предлагали за свои деньги сделать ремонт Валеркиной халупы и поселиться там, Женька не рассказала. Как и о том, что молодожёны жили «на свои» – то есть втроём на зарплату Игоря и Олькину стипендию, экономили на всём, предельно жёстко, откладывая деньги и мечтая жить своим домом без постоянных упрёков, назиданий и поучений.

 

После двух лет спартанской полуголодной жизни без телевизора и зимних сапог, которые Олька с успехом заменяла осенними, уверяя мужа, что «если быстро идти, то в них вполне нормально, в автобусе так вообще в кайф) молодые получили, что называется, от ворот поворот. Валеркины «хоромы» Женька им не отдала (Валерий в прениях не участвовал), и вдвоём с Валеркой выжила–таки дочь из квартиры.

Милицейская магия

Есть ли на свете белые маги, чёрные ведуньи и фаги–вампиры – это ещё бабушка надвое сказала. Кто о них знает, кто их видел? Может, сочиняют? Никто не признается. А милиция есть, это всем известно, и перед Законом пасуют все – «светлые» норовят уйти в тень, «чёрные» притворяются светлыми, у фагов пропадает аппетит. Милиция, вооруженная Законом, всесильна и всевластна, уж она–то защитит, не сомневайтесь. И денег не возьмёт, им государство за работу платит. Оградит от зла, приструнит навязчивое, липкое добро, а обаяшкам-фагам обеспечит анорексию в последней стадии.

Доведенные до отчаянья, Олька с мужем написали заявление в милицию. Писать было о чём: Валерий регулярно напивался и устраивал скандалы, доходило и до драк с матерью (била всегда Женька, Валерка вяло защищался и обиженно бубнил: «Ты чё разошлась-то, я те правду говорю, а ты кулаками машешь. Соседи услышат, подумают, что я тебя бью. Я тебя хоть раз тронул, скажи? Тронул хоть раз? А ты чуть чего – мне в рожу въехать норовишь, детей бы постеснялась, какой пример подаёшь маа-ла-дой семь-йе… Ик!»)

Скандалы, ругань, драки… Нет, Валерий Никитович только пьёт и ругается, а дерётся мама. Дядя Валера её боится, когда она такая. А в доме ребёнок.

Женьку с мужем «таскали» в отделение, увещевали, стращали, грозились тюрьмой и психбольницей. Первое вызвало смех, последнее возымело действие. Драчуны попритихли ненадолго, потом всё вернулось на круги своя и началось по новой…

Когда не стало сил терпеть попрёки и обвинения в дармоедстве (ели привезённую Женькой из деревни картошку) и постоянные скандалы матери с постоянно пьяным Валеркой, Олька с Игорем перебрались в подмосковное Бужаниново. В поселковой поликлинике не хватало врачей, на работу их приняли с распростёртыми объятиями (Ольгу терапевтом, Игоря хирургом) и дали служебное жильё.

Неожиданно для самой себя Олька стала хозяйкой двух уютных комнаток в двухэтажном деревянном доме. Квартира была – с просторной кухней, широкими дубовыми подоконниками и, что особенно важно, с мебелью. Они купили только телевизор и детскую кроватку для маленького Павлика.

Через четыре года Игорь уволился из поликлиники и устроился в Госпиталь для ветеранов войн, дежурным врачом в приёмный покой. Платили в госпитале прилично, и скоро Олька щеголяла в кожаном пальто с меховым пушистым воротником, а под окнами стояла старенькая «Лада» с новым (поставленном по блату благодарными пациентами) мотором. А Женька угодила-таки в психушку, куда её поместил Валерий после очередной устроенной ему «разборки».

Женька тогда обиделась на весь свет – родня не привечает, муж пьёт (спирт Валерию она носила сама, пусть лучше свой лакает, очищенный, чем палёнку покупать), дочка с зятем домой дорогу забыли, внука не дают, сколько ни проси, сколько ни умоляй, в гости не ездят, к себе не зовут, подарки обратно швыряют. И выместила обиду на муже, который хоть пил, но рук не распускал, и не смог справиться с озверевшей Женькой – вызвал милицию, а милиция вызвала скорую психиатрическую помощь.

Поняв, что он сотворил, Валерка вмиг протрезвел, заплакал и поехал с женой на новое «место жительства». Добрые врачи из скорой плеснули ему пустырниковой настойки и сказали, что Женьку там вылечат и отпустят домой.

– Выпустят? Выпустят, значит? – повторял протрезвевший Валерка, вытирая рукавом глаза.

– Да что вы, мужчина, как маленький, развели тут… Это же больница, не тюрьма, лечат, кормят, они гуляют там…. В теннис играют, телевизор смотрят, книжки читают. Лечебная физкультура, штатный психолог… Санаторий, одним словом. Бесплатный, хе-хе. Зина, дай ему ещё пустырника, совсем мужик спятил. Это же не сумасшедший дом, обыкновенная больница. Только забор – бетонный.

Глава 9. За бетонным забором

Откройте сумку…

Высокий бетонный забор. Калитка с автоматическим замком. На железных воротах табличка: «Областная психиатрическая клиника №10». Толстая тётка на проходной (интересно, она вахтёрша или санитарка?) скользнула равнодушным взглядом по Ритиному лицу, лениво пролистала паспорт. – «К кому?» – Рита назвала фамилию.

Тётка раскрыла журнал, так же равнодушно скользя глазами по страницам. Кивнула удовлетворённо – «Угу-м, есть у нас такая. Что у вас с собой? Спиртное? Лекарства? Сумку откройте, пожалуйста».

– Спиртное ей нельзя, у неё язва, она на ликёро-водочном работала и не пила никогда. А лекарства зачем? – удивилась Рита. – разве здесь не дают? Если надо, я привезу.

Тётка не ответила, ждала. Спохватившись, Рита раздёрнула «молнию» сумки: «Вот. Печенье, орехи, сгущенка… Ещё леденцы и сок. Ещё носки и кофта тёплая. И книжка». Тётка кивнула, отпуская Риту, махнула толстой рукой – «Проходите. Второй корпус, четвертая палата. В администрацию сперва зайдите, там скажут…»

«Что мне там скажут? И зачем? Мне ничего не надо, я тётку повидать приехала» – с тревогой думала Рита, идя по обсаженной кустарником дорожке к административному корпусу.

– Калиниченко Евгения Тимофеевна? Есть у нас такая. Вам во второй корпу, от нас – направо, за угол завернёте и увидите. Вы идите, я позвоню. Она к вам выйдет…

Рита взялась за ручку двери и услышала, как дежурная говорила кому–то в трубку: «К Калиниченко пришли. Во дворик её выведите. Она в каком состоянии, не плачет?»

– С чего ей плакать–то? Она же не ребёнок, – сказала Рита дежурной. И вдруг испугалась. – Господи, да что же это? Что с ней случилось? Что произошло?!

– Не волнуйтесь так, с ней всё хорошо, да вы сами увидите. Идите, не бойтесь. С тётушкой вашей всё хорошо, её в садик выведут, там с ней и посидите. Погода-то тёплая стоит, гуляют все, чего в палатах сидеть? – речитативом выводила дежурная, глядя в Ритино побледневшее лицо. – Посидите с ней в садике, поговорите…

«Дворовая компания»

Больничный садик оказался неожиданно большим – настоящий парк, со скамейками вдоль дорожек, кустами боярышника и сирени, зелеными лужайками и пышно цветущими клумбами, которые, стараясь не задеть гуляющих, поливал из шланга мужчина в спортивном костюме (больной? или санитар? У него не спросишь…)

Калитку в сад открывали с самого утра – для желающих сделать зарядку на свежем воздухе. Душевая открыта с семи. Завтрак в девять. Потом процедуры и обход врачей. После обеда в саду можно было находиться до вечера. Часы посещений – с пятнадцати до девятнадцати, до ужина.

Рита приехала, когда обед уже закончился, и больные гуляли по дорожкам парка и сидели на скамейках. Рита смотрела на них с жадным любопытством. На сумасшедших они были похожи меньше всего – обыкновенные больные в обыкновенной больнице (скорее, выздоравливающие, ведь больные не гуляют, в постели лежат).

К удивлению Риты, за кустами сирени обнаружился теннисный стол, вокруг которого собралась молодёжь. Двое играли, остальные терпеливо дожидались своей очереди, метко и остроумно комментируя игру. Вот этих уж точно не назовешь больными, типичная дворовая компания, какую можно встретить в любом дворе! Почему они здесь? От чего их здесь лечат? Острят, хохочут, играют в теннис, крутят ручку настройки радиоприёмника. И болтают без умолку, пересыпая разговор радостным смехом. Анекдоты травят, что ли?

Неужели они – психбольные? Рита присмотрелась повнимательней. Парнишка лет шестнадцати – что он здесь делает, это же больница для взрослых! – что-то увлечённо рассказывал, энергично жестикулируя и строя уморительные рожи. Остальные хохотали, повторяя с весёлой завистью: «Витёк, ну ты даёшь! Силён же врать! Слушай, ты книгу напиши об этом, смешная получится»

Рита сделала вид, будто кого-то ищет (она и впрямь искала Женьку, которая, похоже, выйти к племяннице не торопилась – во «дворике» её не было). – «Итальянский дворик!» – прыснула Рита и подошла поближе к зарослям сирени…

Голова в авоське

– Да не сочиняю я, всё по правде было! Ей-богу, – клялся рассказчик. – Башка как чугунная ванна и всё время трещит.

– Витёк, у тебя там, как в радиоприёмнике, помехи, га-га-гааа… – И вся компания радостно загоготала. Не удержавшись, Рита хихикнула.

– Ну, вроде того, – согласился рассказчик. Так болела, я уж думал, хоть бы совсем отвалилась, легче бы стало. Не болела бы тогда – голова-то. А потом казалось, что я иду и голову в авоське несу, как арбуз! Небольшой, кило на четыре…

– Четыре килограмма мозгов! Круто. Витёк, это реально круто. Сразу видно, что медалист, – высказались сзади.

– Глохни, Валик, не перебивай, пускай Витёк рассказывает. Дальше-то что было? – с жадным любопытством спросила рыженькая, похожая на лисичку девчонка («У них тут школьная продлёнка, что ли? Для старшеклассников» – Чего было-то, Вить, не томи!

– Ну, а чего? Так и нёс, в авоське, – воодушевившись, плёл околесицу Витёк, приобнимая рыженькую за плечи и довольно улыбаясь.

Сочиняет, – окончательно уверилась Рита. Тем временем Витёк под общий смех изображал, как он нёс в авоське голову, пиная её коленками, словно мячик. Компания умирала со смеху, даже в теннис играть перестали. На них с завистью смотрели с соседних лавочек и качали головами, улыбаясь.

А у них тут весело! – подумала Рита с удивлением. – Как в санатории. После завтрака процедуры и тихие игры с психологом, после обеда прогулка на свежем воздухе, настольные игры, теннис…

«Медалист» Витёк между тем, не теряя времени даром, увлёк рыженькую лисичку в кусты сирени… Пора бы Женьке выйти, знает ведь, что я приехала. Где же она? – Рита беспомощно огляделась, поменяла руку, уставшую от тяжелой сумки, но не решилась поставить сумку на землю…

Больные

– Вы к кому? Может, я позову? – окликнула её проходившая мимо женщина в цветастом халате. Все женщины здесь были одеты в нарядно–яркие халаты с красными маками, желтыми ромашками или синими васильками. Мужчины вышли на прогулку в коричневых вельветовых пижамных курточках или в тренировочных костюмах «Адидас». Стройные, подтянутые, гладко выбритые. «Спортсмены, что ли? – думала Рита. – Они, говорят, от нагрузок с ума съезжают, не выдерживают. Нервы подлечат – и снова в спортзал, медали зарабатывать, с них как с гуся вода»)

– Я к Жень… к Калиниченко Евгении, – поправилась Рита. Женщина по всем приметам была пациенткой больницы, то есть сумасшедшей. «Господи! Зачем я с ней заговорила, – в смятении думала Рита. – Теперь не отвяжется…»

– Да вы не бойтесь, – увидев её испуганные глаза, улыбнулась женщина. – Здесь ненормальных нет, их в другом корпусе держат, там ограда и на окнах решетки, их не выпускают. Мы бы все тут со страху померли! В парк только из нашего корпуса пускают, врачи говорят, полезно.

Вот и гуляют все до ужина, погода ведь хорошая. И после ужина гуляют – до отбоя, темнеет поздно, в одиннадцать светло ещё, – словоохотливо рассказывала Рите её собеседница. – А по мне так хоть всю ночь гуляй: второй год спать не могу, бессонницей мучаюсь. Тут все такие лежат – у кого бессонница, у кого слёзы по любому поводу, или жизни себя лишить пытались, с отчаянья, или довёл кто…

Спортсмены лежат, нагрузок не выдержали, вот и попали в больницу… Им отдыхать надо, лежать, а они с утра пораньше в парке бегают, тренируются, на турнике крутятся, гнутся по всякому… Вот кто ненормальный, так это они! Два часа кряду над собой издеваются, на завтрак еле приползают. Врачи смеются, говорят, у нас Олимпиаду проводить можно.

От нервов здесь лечимся. На людей не бросаемся, не лаем, не кусаемся, а ты что подумала, милая? На тебе ж лица нет, как меня увидела… Депрессия у меня. Врачи говорят, лечить надо, вот я и согласилась лечь. Сказали, что дома только хуже станет. Я и легла, сама попросилась. Дочка у меня померла. Проводницей работала, вагонами её раздавило, – женщина всхлипнула, прижала к глазам платок. – Сейчас… пройдёт.

Рита погладила её по руке, это как-то само собой получилось. Женщина посмотрела на неё и попыталась улыбнуться, но не смогла.

– Она у меня одна была, дочка–то, теперь вот нету… Я сама в том поезде ехала, в последнем вагоне, а дочка во втором. Ночью случилось… Первые три вагона в гармошку сплющило. Вот с тех пор спать не могу – вижу в каждом сне, как вагоны друг в дружку вминаются… Второй год не сплю, боюсь глаза закрыть. С таблеткам ихними только и сплю. Выпишут меня, полгода нормально всё, после опять начинается. Опять не сплю, по дочке плачу. В гробу закрытом хоронили, не повидались мы с ней…

 

Ну и другие тоже здесь… Вон парень, с рыжей в кустах тискается – школу с медалью окончил, занимался с утра до ночи, в МГУ поступать хотел. Перезанимался. Голова думать отказалась, от перенапряжения. Так он теперь всем рассказывает – ой, умора! – будто ему казалось, что голова–то оторвалась! И он в авоське её таскал, без головы-то не пойдёшь ведь! Вот ведь удумал–то, умрёшь с ним! Сам рассказывает, и сам же ржёт. А может, сочиняет. Придуривается, чтобы в армию не забрали. Экзамены не сдал, провалился, вот и боится теперь – в вооруженные силы загреметь. Парень он видный, язык подвешен, девки вокруг него хороводятся, он и старается… Артист!

Рита сидела на скамейке рядом со словоохотливой женщиной (про которую уже не думала, что она психически больна) и с интересом расспрашивала её, наблюдая за веселящейся у теннисного стола компанией: «А у них что? Чем они… болеют?»

Женщина проследила за её взглядом и сказала буднично, как о чём–то несущественном:

– Да кто чем… Вот та рыженькая, симпатичная – это Маринка. Ей пятнадцать недавно исполнилось, здесь отмечали, – женщина понизила голос. – Так бы домой съездила, здесь на выходные домой можно, под расписку… А Маринку кто же отпустит? Гонорея у неё, венерическая. Родители у неё «шишки», не то в МИДе работают, не то во Внешторге, а девчонка с четырнадцати лет по рукам пошла. Достукалась. Лечится теперь, а на уме всё одно! Она и здесь – с Витькой гуляет, так и липнет к нему. Вон, гляди, а коленки к нему уселась, бесстыжая. Тьфу! – в сердцах плюнула женщина.

А вон та, красивая, с волосами длинными, – истерики у неё. Нервы. Муж от неё ушел, вот и сорвалась с резьбы. Табуретку об стену разбила, со всего маху. На дочку все дни орала, аж стены тряслись. Из-за тебя, говорит, папа от нас ушел, потому что ты его не слушалась. А дочке–то всего шесть. Соседи услыхали, милицию вызвали.

И пьёт она. Раньше, говорит, не пила, с горя она это… Дочку–то у неё отобрали, в приюте пока живет, в социальном. Ленка опамятовалась и в больницу легла, сама пришла. Вылечусь, говорит, дочку заберу и жить буду с ней, а без неё мне незачем. Так ей дружки втихаря спирт приносят! Она отказаться не может, пьёт… От чего лечится, то и пьёт! Дочку её жалко…

Выходит, они не психи, они нормальные, а лечатся в психушке?! – недоумевала Рита. – Выходит, что так. Просто нервы расшатались, вот и легли, сами сюда пришли, на своих ногах, никто не принуждал. Значит, и Женька не сошла с ума, как сказала про неё Олька. Такого наговорила о матери… Значит, всё неправда? – Рита приободрилась. У Женьки обыкновенная депрессия на нервной почве. Олькиными стараниями, не иначе!

Нет, ну до чего додумалась! Мать, значит, в психушку, а квартира им с Игорем останется. Насочиняла о матери бог знает что – и невменяемая она, и заговаривается. И заявление в милицию накатали: они, молодая семья, не могут проживать на принадлежащей Ольке по закону жилплощади, так как мать с отчимом–алкоголиком постоянно скандалят. Мать уже лежала в психбольнице, тогда её быстро вылечили, но она взялась за старое. Олька боится оставлять ребёнка с ней наедине – ведь мать, когда на неё «находит», способна на всё! И Женьку снова забрали в больницу – уже надолго.

До чего же додумалась хитрюшка Олька! С детства не любила мать и дождалась, отомстила (хотя было за что). Оговорила мать. Всё это было – не о Женьке, которая справлялась со своими бедами сама, ни к кому не обращаясь за помощью. И Ольку вырастила одна, образование ей дала.

Олька на дневном училась, а Женька вкалывала, с язвой желудка и пиелонефритом. И не вина Валерий Семёныча, что отказался кормить «молодую семью», сколько можно кормить, сами взрослые, поженились, так живите на свои. Валерка в принципе прав, она ведь ему не родная. Не хочет он всю жизнь на чужих детей горбатиться, потом на внуков.

Если Женька сумасшедшая, то в кого же Олька такая умная? Чересчур умная, надо признать…

Взбалмошная, крикливая, суматошная Женька, которой Рита, узнав о больнице, разом и навсегда простила все обиды и, сорвавшись, поехала к ней – чтобы сказать, что любит её, что Женька непременно выздоровеет, вернется домой и будет нянчить внука. Рита скажет ей это, и Женька непременно поправится, захочет стать счастливой и станет, она ведь столько всего перенесла, справится и с этим. Она справится!

– Вон тётка твоя идёт, встречай! – улыбнулась её собеседница и поднялась со скамейки. – Я пойду, похожу. Засиделась с тобой…

Рейтинг@Mail.ru