Ирина Верехтина
Солнце Эльгомайзы
Бортовой дневник
Помимо записей, в бортовом дневнике появились рисунки и схемы, с перекрёстками стрелок, неуверенностью прерывистых линий и психологической завершённостью кружков, в которые рукой капитана заключались, как под стражу, взятые «на карандаш» имена.
К хулиганской выходке Юозаса добавилось происшествие с Берни, которому Кэли и Леона отомстили за его приставания к Катеринке, при этом они сами остались безнаказанными. Высший пилотаж. Приставания, впрочем, заключались в ежевечернем угощении пирожными (от которых девушка неизменно отказывалась, а Берни неизменно «обижался», по-хомячьи надувая губы и притворяясь смертельно обиженным). Потерпев поражение на конфетно-букетном фронте, Берни подловил Катеринку в коридоре, объяснился в любви и поцеловал. Катеринка ответила классической пощёчиной и с тех пор старательно его избегала, выказывая презрение при всяком удобном случае.
«Удобных случаев» было более чем: в тренажёрном зале Берни показывал плачевные результаты, и Катеринка, всегда снисходительная к штурману-навигатору, теперь регулярно выставляла его на смех. Барнс оскорбился и перешёл к точечной бомбардировке, остроумно и метко высказываясь на Катеринкин счет и строя предположения, что, может статься, на Проционе отыщется гуманоид, который ей понравится, поскольку на «Сайпане» мужики не вышли рылом. Герцога ждёт, – закончил Берни под общий смех.
Такого рода шутки он позволял себе в отсутствие Катерины. Но и при ней продолжал куражиться, стараясь зацепить, высмеять, ударить побольнее. В присутствии капитана Берни молчал как немой. А когда его не было, гостиная хмыкала и хрюкала, стараясь удержаться от смеха. Берни изощрялся, Катеринка как-то держалась, а после плакала, закрывшись в своей каюте.
Так продолжалось, пока о её слезах не узнали Леона и Кэли. Они долго не могли понять, почему она плачет, и с детской прямотой и непосредственностью расспрашивали о вещах, говорить о которых не принято.
Катеринка ненавидела Берни. Ведь он не любил её, просто – хотел. Как все. Всем нужно было только её тело, и не нужна была она сама. А она верила и ждала любви, ведь не может быть, не должно так быть, чтобы – всех любили, а её, Катеринку, никто. Ни мать, которая её содержала и воспитывала. Ни отец, которого у Катеринки не было. Ни Юз с его хомяками. Ни Берни с его пирожными. Юз вычеркнул её из своей жизни, напугав до полусмерти. А Берни оказался подлецом, и теперь злится и мстит, потому что она ему отказала. Если бы любил, не вёл бы себя так.
Леона молча кивала, соглашаясь, и Катеринка принимала её молчание за сочувствие. А Леоне просто нечего было сказать: любовь выходила за пределы сознания андроморфа. Обняв Катеринку за плечи, она тихонько покачивалась вместе с ней. Леона не умела любить, но умела утешать.
Катеринка не поняла, когда внутри рухнула плотина, сдерживающая чувства и эмоции много-много лет, всю жизнь, с самого детства, когда её ругали за слишком громкий смех или слишком долгие слёзы. А ей не хотелось «быть хорошей девочкой и держать свои эмоции в кулаке». Ей хотелось, чтобы мама радовалась вместе с ней, и смеялась, запрокинув голову к небу и задыхаясь от счастья. Хотелось, чтобы – утешала и жалела, а не отсылала в ванную, где девочка, сосчитав до десяти, чтобы хоть как-то оттянуть неизбежное, поливала зелёнкой сбитые коленки и локти, и морщилась, и старательно дула на ранки, чтобы перестало щипать.
Насмотревшись фильмов о любви, Катеринка ждала её – любую. Пусть с разлуками и размолвками, пусть трудную, но непременно разделённую. Неразделённой, материнской, ей хватило. Но мужчины, словно сговорившись, обходили её стороной, аккуратно отодвигали, выбирая её подруг и никогда – Катеринку. Кому нужна недотрога, которая смотрит на мужчин так, будто в чём-то виновата, каменеет от поцелуев и вздрагивает от прикосновений.
– Меня никто не любит, все только притворяются… – плакала Катерина.
Кэли и Леона, почти люди и всё-таки не совсем люди, мало чем могли помочь, и уж тем более не могли научить её женским хитростям и уловкам. Но Катеринка об этом не знала.
Вне подозрений
Из бессвязного рассказа, прерываемого всхлипами и сморканием, они уяснили, что Юз и Берни в чём-то провинились, хотя не причинили Катеринке вреда, не произносили слов из лексического разряда «оскорбительные» и не производили действий, несущих потенциальную угрозу. Всё это они молниеносно прокрутили в голове, но поведение Катерины не поддавалось логическому осмыслению, и биолюди впервые в жизни были поставлены в патовое положение. И, наверное, испытали не предусмотренные их создателями эмоции, если согласились помочь «герцогине Курляндской».
Таким образом, месть Катеринка совершила чужими руками, что ничуть её не волновало. Так даже лучше. Она будет вне подозрений, что бы ни сотворили её новые подруги. Леоне и Кэли была предоставлена полная свобода действий.
Будь на их месте люди, они бы объединили усилия и действовали как заговорщики. Для био заговор нехарактерен. Они не причинят человеку вреда, поскольку не могут испытывать гнев или зависть. Андроморфы поделили объекты и действовали самостоятельно.
После недолгих раздумий Кэли притащила из библиотеки шахматную энциклопедию и углубилась в чтение, «фотографируя» прочитанное в памяти. Энциклопедию она усвоила за один вечер, всерьёз увлёкшись новым для неё занятием: игрой.
Леона пригласила Берни в кухонный отсек, придумав пустячный повод: затупившийся нож. И смотрела на навигатора так, что воодушевившийся Берни наточил все найденные в отсеке ножи и кухонные топорики. После чего самолично разделал баранью тушу, замороженную в холодильной камере до крепости арктического льда, и услышав, что он «настоящий мужчина» и «лучше всех» (большего Леона придумать не смогла), на радостях обожрался печеньем, в которое Кэли с Леоной что-то добавили. И угостили Берни.
Забегая вперёд, скажу, что когда капитан устроил команде разборку, в список подозреваемых биолюди не попали. Просто потому, что Андрей от них такого не ожидал.
Когда желудок Берни оповестил о своём состоянии продолжительным треском, Андрею показалось, что затрещала обшивка. Штурманы – все трое, вот же обнаглели! – сидят за карточным столом, а в рубке управления, как водится, механик со своим незаконченным штурманским… Мать! Мать! Мать! Этот идиот Рабинович проглядел метеоритный поток! Кто-то из этих троих разрешил ему порулить, заплатив, вероятно, жетонами, иначе бы Сёма не согласился выполнять чужие обязанности, Сёма не дурак. Андрей пытливо вглядывался в лица штурманов. Петюня флегматично жевал, Берни, красный как варёный рак, сдавал карты. Жарко ему, что ли? Золтовски внимательно следил, как он сдаёт, намереваясь поймать Берни на жульничестве. Идиоты! Вернёмся на землю, рапорт напишу, на всех троих! На четверых! Если вернёмся.
Треск раздался снова, барабанной дробью прошив тишину кают-гостиной. Петюня подавился фиником и пытался одновременно смеяться и кашлять. Джеймс хлопнул себя по коленкам, запрокинул голову и заржал, как племенной жеребец при виде кобылы. Балабанов впервые слышал, как смеётся африканец. Он что, с ума сошёл? Выпрыгнув из кресла, Андрей метнулся к переборке и нажал красную кнопку. Взвыли сирены, оповещая об аварийной ситуации. Говорить не мог никто, всех душил смех. А Берни не мог остановиться…
Нарушение инструкций на «Сайпане» было уже обыденным. Нормой. Космомеханик кроме литинститута владел профессией штурмана («почему не научиться, если есть возможность?»), и этим беззастенчиво пользовалась команда, отлынивая от вахты и позволяя Сёме порулить.
В отличие от Ветинской и Кисловой, которые в своих каютах спешно надевали скафандры экстразащиты, Сёма спокойно перевёл управление на автопилот. И войдя в кают-гостиную, флегматично осведомился: «А сказать нельзя было? Или вы думаете, Сёма не понимает слов, понимает только сирену? Связь, между прочим, работает. Таки обязательно надо кнопку давить? Кто-нибудь может нормально сказать… чем это пахнет у вас? Я бы даже сказал, попахивает…»
Щёки Андрея стали одного цвета с тревожной кнопкой.
– Мы окошко открыли, проветрить, вот она и включилась… – пошутил кто-то.
Впрочем, в медицинской карте диагноз Бернарда Барнса значился как «физическое недомогание, вызванное переутомлением».
По просьбе Кэли биолог был освобождён от домашнего ареста досрочно, за старание, с каким он чистил картошку. В порыве благодарности он клятвенно пообещал чистить её до самой Эльгомайзы. В кают-гостиной литовец появился под аплодисменты собравшихся, шутовски раскланялся и не отвечая на вопросы уселся в кресло у шахматного столика. Он сосредоточенно передвигал фигуры, решая какую-то шахматную задачу, когда в кресло напротив грациозно опустилась улыбающаяся Кэли.
– Сыграем?
Юозас молча закивал и принялся торопливо расставлять фигуры, словно боялся, что Кэли одумается и уйдёт. Он великодушно уступил Кэли белые и развлекал девушку историей шахмат (заговаривал зубы, как шептались в кают-гостиной «независимые наблюдатели»).
– На Востоке, родине шахмат, чёрный цвет – это цвет удачи, а белый – цвет жизни, цвет того, что только начинается. Поэтому белые всегда первыми начинают партию….
– Угум. Я это знаю. Белые начинают и выигрывают, – жизнерадостно перебила его Кэли.
Юозас ухмыльнулся. Самонадеянная девочка. Молодость, молодость… Самому биологу едва исполнилось тридцать, но он считал себя старым шахматным волком, и проявил снисходительность, позволив Кэли похозяйничать на доске и с удовольствием видя её улыбку. Пусть девочка поиграет, нельзя же вот так сразу…
Кэли так не считала. Через пять минут чёрный король был зажат в угол, а игра из дебютной стадии перешла в завершающую.
Биолог шутливо поднял вверх обе руки, сдаваясь. Всё объяснимо. Девочка, похоже, знакома с шахматами, а он позволил ей… Больше не позволит.
Следующую партию играли без форы. Юозасу удалось продержаться в миттельшпиле (средняя стадия игры) двадцать минут. Именно продержаться: Кэли беззастенчиво ломилась в святая святых, к его королю, дерзко нападая и активно маневрируя. И выиграла-таки партию. Как она это сделала, Юозас не понял. И как вышло, что она всё время нападала, а он всё время защищался, тоже не понял. Слишком стремительными были атаки, слишком активной была защита (защита с одновременной угрозой противнику, в отличие от пассивной, оборонительной защиты). Из всех видов нападения вредная девчонка предпочитала открытое, двойное и комбинированное нападение. Последнее – страшный сон шахматиста: сложная форма тактического взаимодействия фигур в атаке, при котором атакованную фигуру нельзя ни защитить, ни увести из-под удара.
Юозас почувствовал, как у него вспотел лоб. Похоже, он недооценил противника.
Вокруг них собрались болельщики. В другое время Юозас бы обрадовался такому вниманию, но сейчас ему было не до зрителей. Он безнадёжно проигрывал третью партию.
– Деточка, как это у тебя получилось? – только и смог вымолвить биолог, дважды получив мат. – Ты обыграла гроссмейстера. Поздравляю. Хочешь ещё?
Кэли хотела. Чего нельзя было сказать о её противнике. После третьей проигранной партии посрамлённый гроссмейстер (и дёрнули черти за язык – признаться!) удалился из кают-гостиной под сдержанные смешки присутствующих. Остаток вечера Кэли с Леоной играли в шашки, в поддавки, с переменным успехом.
Часть 8. Эмоциональная компонента
Другая логика
Вечером Кэли с Леоной сидели в каюте Катеринки. На лицах андроморфов читалось торжество. Катеринке было стыдно, словно она сама придумала эту некрасивую месть, сама совершила поступок, за который сейчас испытывала неловкость. Между тем Леона и Кэли веселились вовсю, изображая в лицах, как биолог метался по шахматной доске, как улюлюкала кают-гостиная, как поздравляли Кэли…
Единственным, кто избежал наказания, был Золтовски. Хотя Катеринка рассказывала о нём подругам, обливаясь слезами. У биолюдей иная логика: Лех не делал ничего плохого, наоборот, целовал Катеринке руку, уважительно отзывался о её родителях (доказывать, что предки, жившие больше тысячелетия назад, родителями не являются, было бесполезно), называл герцогиней (доказывать, что герцогский титул в кают-гостиной звучал как издёвка, было бесполезно). И потому Лех Золтовски избежал наказания, хотя его стоило бы проучить. При мысли о том, как «проучили» бы поляка эти двое, Катеринку охватывало смятение. Наверное, Лех и вправду был к ней неравнодушен. Был и сплыл. Сделал из неё посмешище. Не надо ей такой любви, вообще никакой не надо…
Катеринка не привыкла делиться эмоциями и говорить о чувствах, и сейчас испытывала раздражение, которое старалась не показать. Кэли с Леоной, обладающие нечеловеческой интуицией (их мозг улавливал эмоциональную ауру собеседника), поняли, что пора прекратить разговор.
Они топтались на пороге и медлили. Катеринка шестым чувством поняла, что им не хочется уходить, и сказано ещё не всё. И заставила себя улыбнуться:
– Посидите ещё. Расскажите о чём-нибудь. А то всё спрашиваете, а сами ни о чём не рассказываете…
– Катеринка! Ты отличная девчонка. Настоящая. Не притворяешься и не лжёшь. Можно тебя попросить? Последний раз. Можно?
Катеринка энергично закивала, готовая исполнить любую просьбу, только бы она была последней, и Кэли с Леоной ушли, оставили её в покое. Ей надо подумать… Она опять что-то сделала не так. Вела себя неправильно – и с Лехом, и с Берни, и с Юозасом, которые добивались её любви… или домогались? Мама права, всё у неё не так как у людей… Вот и с любовью – не так…
Последняя мысль прозвучала вслух. Кэли с Леоной не удивились: если они могли чувствовать состояние собеседника, то почему не могла Катеринка?
– Вот ты говорила, что любишь Леха (Катеринка протестующее замотала головой). То есть, любила (Катеринка открыла рот, собираясь возразить). То есть, это он тебя любил. (Катеринка горестно кивнула, соглашаясь).
– Попробуй объяснить, что ты к нему чувствовала. Ты и сейчас чувствуешь. Я же вижу!
Леона ошибалась. Крутящиеся внутри водоворотом, стреляющие горячими искрами чувства, которые Леона ощущала как энергетические лучи («И не жаль ей энергию отдавать? Это расфокусирует внимание и ослабляет концентрацию, я бы поставила блок, а она почему-то не ставит…») – мысли Катерины были отнюдь не о Лехе…)
Как ты это делаешь?
– Попробуй объяснить словами. – Леона взяла её за руку. – У тебя пульс участился. И дыхание. Ты сейчас другая, другой человек. Как ты это делаешь?
– Я ничего не делаю, – растерялась Катеринка, не ожидавшая такого натиска.
Моментально уловив её раздражение, Кэли перехватила инициативу:
– У тебя уши розовые, это от смущения, да? Что тебя смутило? Ты красивая такая… Ты видела, как на тебя смотрят?
– Смотрят, потому что злятся. Они все на меня злятся. Придумывают всякие пакости, чтобы мне досадить. А я… – Катеринка всхлипнула и замолчала.
– А ты? Что ты чувствуешь к ним? Расскажи! – попросила Кэли, и что-то в её голосе заставило Катеринку поверить, что это не издёвка и не шутка. Кэли говорила всерьёз.
– Расскажи, как это – любить? Ну что тебе стоит! Никто не узнает, только Леона и я, и больше никто.
– Разве ты никогда не влюблялась?
– Никогда, – подтвердила Кэли. – И Леона никогда. Мы чувствуем дружелюбие. Это когда тебе с человеком комфортно и у вас с ним общие задачи, общая работа, или конечная цель. Если эти факторы отсутствуют – отношение будет нейтральным. Вот ты обиделась на весь свет, а за что? Нет, ты скажи, за что? Тебе же никто ничего не сделал. Так почему ты обиделась?
Никто ничего. Это и обижало. Неужели они не понимают? И как им это объяснить?
Катеринка обвела глазами каюту. Посмотрела под ноги. Разгладила на скатерти невидимую складочку. Вздохнула. И наконец заговорила.
– Ну я не знаю… Просто когда он рядом, я ни на кого не могу смотреть. И на него не хочу смотреть. То есть хочу, но не смотрю. Это неприлично. Так мама говорила, в детстве. Говорила, что я некрасивая. И что идеальная фигура не поможет, если у тебя бесцветное лицо и зубы как у кролика.
Кэли посмотрела на её лицо. Милое, нежное, с мелкими белыми зубками, вовсе не кроличьими. А глаза потерянные, словно в чём-то виноватые. В чём? У них с Леоной не было матери и им никто такого не говорил про зубы. Зубы как зубы, как у всех. Резцы клыки, между клыками и молярами – малые коренные, затем идут моляры, отвечающие за пережевывание пищи. Это их основная функция, невыполняемая остальной частью челюсти. У кроликов строение челюстей совершенно иное. Зубы у них не имеют настоящего корня, поэтому растут всю жизнь. Резцы расположены спереди и сзади, а коренные зубы называют щёчными. Как у всех растительноядных, у кроликов отсутствуют клыки. Вместо них между резцами и премоляром есть пустое беззубое пространство, так называемая диастема.
Кэли не могла понять, при чём здесь кролики. Может, они их дома держали, декоративных? От Катеринки волнами исходило недовольство, и спрашивать Кэли не стала.
Био, в отличие от Катеринки, росли уверенными в своих возможностях и силах. Они учились, и с каждым прожитым днём возможности раздвигались, а силы росли. В них с Леоной верили, на них надеялись, ими гордились. Перед глазами птичьей стаей пронеслась череда лиц, рук, голосов… Лица были неизменно приветливыми, руки заботливыми, а голоса доброжелательными. Их научили всему. А любить не научили, такой вот педагогический промах.
– А почему на мужчин неприлично смотреть?
– Ну… Они могут не так понять…
– Не так это как? Не поймут, что ты к ним испытываешь дружелюбие?
– Ты совсем, что ли? При чём тут дружелюбие? – возмутилась Катеринка.
– Это не я совсем. Это ты, – вернула подачу Леона. Впрочем, она улыбалась, и у Катеринки, которая вспыхивала как порох при любом посягательстве на её «Я-пространство», не получилось рассердиться. Вместо этого она попробовала объяснить.
– Ну… Если всё время смотреть, он догадается.
– О чём?
– Ну… О том, что я к нему чувствую.
– А что ты к нему чувствуешь?
– Не знаю. Я не знаю! Хочу, чтобы он был со мной. Всегда. Со мной, и больше ни с кем, понимаешь?
– Он тебе нравится? – спросила Кэли, имея в виду Леха Золтовски.
– Ну… Можно и так сказать, – призналась Катеринка. И вспомнила, как, выпроводив Юозаса с его грызунами, Андрей остался её утешать. Гладил по волосам и рассказывал про космошколу: как учился, с кем дружил, как тосковал по дому и по родителям, а когда они приезжали, хорохорился и выделывался, стесняясь признаться в чувствах, которые считал слабостью. Это его «выделывался» напомнило Катеринке её собственно детство, когда она вот так же притворялась весёлой и беспечной. О таких вещах рассказывают лишь если человеку доверяют, а Андрей ей доверял. Иначе не признался бы, как плакал по ночам в интернатской спальне, крепко вцепившись зубами в одеяло, чтобы никто не услышал.
Они были похожи, поняла Катеринка, которая тоже стеснялась говорить о своих чувствах и общаясь с людьми надевала на лицо дежурную улыбку. После истории с хомяками с Катеринкой случилась истерика, и Андрей просидел с ней целый час на полу спортивного зала, гладя девушку по волосам и рассказывая ей о космошколе. Метод подействовал: Катеринка перестала давиться слезами и слушала очень внимательно, время от времени всхлипывая..
Пассивная защита
Андрей был предельно откровенен, рассказывая о том как весь год ждал родителей, весь год мечтал кинуться к отцу на шею и пообещать что угодно, лишь бы его забрали домой… А когда они приезжали, понимал, что не должен так поступать, что надо учиться. Ведь столько мальчишек мечтают о космошколе, а принимают в неё одного из тысячи. Он, Олег Бабанин, один из тысячи, избранный. И он не должен плакать.
…Олег молча кивал, отвечая на вопросы, сыплющиеся как драже из разорванного пакетика, которое мальчик запихал в рот и хрустел, не чувствуя вкуса. Мать не унималась, словно её вопросы могли что-то изменить, могли помочь… Хорошо ли здесь кормят, теплое ли у него одеяло, высыпается ли он, есть ли у него друзья, часто ли их выпускают гулять, справляется ли мальчик с заданиями, не слишком ли устаёт…. Олег кивал и улыбался изо всех сил. Да, он справляется с учёбой. И одеяло у него тёплое, и подушка мягкая, и кормят здесь вкусно, и друзей у него много… Но разве может тёплое одеяло заменить дом, а друзья заменить родителей?
Много дней он будет перебирать в памяти мамины слова, лакомиться ими как драже со смешным названием «морские камешки», много дней будет слышать её голос с нежными нотками беспокойства: «До свиданья, Олежек, мы приедем, через год. Ты ведь не будешь скучать?». А потом перестанет – вспоминать о том, чего нет. И через год дежурно поздоровается с оторопевшими от такого приёма родителями, равнодушно поблагодарит за гостинцы и подарки, и будет равнодушно кивать, отвечая на вопросы…
Он чуть было не назвал себя Олегом и вовремя прикусил язык, но Катеринка подумала, что у Андрея сдавило горло, и детское имя осталось непроизнесённым. Ффух… Чуть было не проговорился. Страшно подумать, что было бы, если бы они узнали, с кем летят. Выкинули бы с поезда на полном ходу, усмехнулся Андрей.
После Катеринкиного срыва Андрей был с ней подчёркнуто внимателен и называл по имени. Обращение к человеку по имени один из способов конструктивной обратной связи, ключ доступа. Катеринка была аудиалом, то есть верила ушам, а не глазам. Андрей часто хвалил её и ставил в пример Кисловой, которую с превеликим трудом удавалось загнать в спортивный зал: «Надежда! Сколько это будет продолжаться? Ты скоро в дверях не поместишься! А вот Катеринка занимается без понуканий».
Астрофизик скучно кивала и дежурно обещала заниматься.
Пассивная защита, уход от контакта, резюмировал Андрей. Кислова, похоже, знакома с приёмами защиты от манипуляторов. Хотя какой из него манипулятор? Интересно, справилась бы она с Волокушиным? Димка манипулятор ещё тот. Мастер!
От похвалы капитана Катеринка расцветала как утренняя роза. Метод работал. О том, как «работает метод» на самом деле, Андрей не догадывался. Мысль Катеринки развивалась совсем в другом направлении: капитан выбрал её, одну из всех, он был с ней откровенным, гладил по волосам и утешал, когда другие посмеялись бы. Мама никогда не гладила, а Андрей… Девушке хватило этой толики внимания, которое она приняла за любовь.
– А нам с Леоной нравятся все, – улыбнулась Кэли.– Все одинаково. Берни помогает в оранжерее. Хотя мы справляемся без него. Легко. А он приходит после вахты и помогает. И Надя помогает, на кухне. Готовить не умеет, мы с Леоной её учим, и теперь она вместо формул в свой блокнот кулинарные рецепты записывает. Со мной все дружат и я всем нравлюсь. И капитану.
– А что у тебя с капитаном? – вскинулась Катеринка, и Кэли физически ощутила, как концентрировалось её биополе и стало упругим, словно резиновый мяч, которым они с Леоной играли в детстве. – Он с тобой… дружит? И давно?
И снова Кэли её не поняла.
– Со мной. И с Леоной. Со всеми. Он же капитан. И ты с ним дружи. Ты же всех ненавидишь, и Берни, и Юза, и Леха… А они тебя – нет. Они к тебе нейтральны, а у тебя скрытая агрессия.
– У кого агрессия? У… у меня? – Катеринка задохнулась от возмущения. – Да я вообще никого не трогаю, я даже не разговариваю ни с кем!
– Вот-вот. Не разговариваешь, не смотришь в глаза. По непонятным причинам испытываешь неприязнь к чудесным людям, которые рядом с тобой. Им ничего, а тебе от этого плохо. Этот вид агрессии называется бумеранговым, он ведёт к саморазрушению. Ты подумай. Иначе это будет твой последний полёт. Не полетишь больше.
Оставшись одна, Катеринка вытерла слёзы и не разрешила себе плакать. На «Сайпане», оказывается, собрались чудесные люди. И только она, Катеринка, изгой.
