Ирина Валерьевна Дынина
Гуси-лебеди. Хозяйка Дремучего леса
– И чем я помочь могу? – удивилась Алёна Дмитриевна, слегка поежившись. Водяного она, пока что не видела, но уже опасалась. Это надо же, за крышевание с толстосума местного, душу невинную требовать. Дитё, можно сказать, на свете пожить не успело, а его топить? – Лютые у вас здесь, как я погляжу, нравы. – неодобрительно произнесла она.
– Какие есть. – развела руками русалка. – Но, к делу вернемся. – ровным тоном произнесла рыбохвостая. – Вон, – кивнув головой вдаль, произнесла водяная девушка. – видишь мосток над водой?
– Вижу. – подтвердила Алёна Дмитриевна и насторожилась. Чуяла она, что не так-то просто будет ей перед русалкой местной долг закрыть.
– На тот мосток бабы местные белье полоскать ходят. – продолжала Полинка, улыбаясь каким-то, собственным мыслям. – И я туда ходила – белье постирать, с девчонками посмеяться. Эх, – взгрустнулось русалке. – хорошие были времена!
– Что дальше? – Алёна Дмитриевна торопила русалку. Время к вечеру и в желудке неудачливой попаданки уже урчало от голода. – Что мне делать на тех мостках?
– Ничего сложного. – русалка передернула плечами. – Прогуляешься на вечерней зорьке перед домом мельника, Василько с Антипкой тебя приметят, да и кинутся следом. Всего и надобно, чтобы кто-то из них на мостки те зашел. Как зайдет, долг твой и спишется. Дальше – моё дело. – и русалка злобно ощерилась, явив хищные, острые зубы, точь-в-точь, как у рыбы пираньи.
– А, сейчас как мне быть? – Алёна Дмитриевна с тоской взглянула на безмятежное небо, по которому медленно плыли пухлые облака. – До вечера еще дожить надо.
– Домой иди. – посоветовала ей русалка. – Там, тебя, уж точно, искать никто не станет. Онуфриевым и в голову не придет, что ты осмелишься в избу родную вернуться после гибели родителей. Отсидишься до вечера, а, там, сама знаешь, что делать.
Алёна Дмитриевна вздохнула – оставалось надеяться на память незадачливой Алёнки. Сама-то она в той Рябиновки дом девушки, ни в жизнь, не отыщет.
– Соседям на глаза не попадись. – предупредила русалка попаданку. – Огородами крадись, таись ото всех.
– Поняла, не дура. – шмыгнула носом Алёна Дмитриевна и махнула рукой. – Давай, хвостатая, до вечера. Не знаю, как, но один из двух на мостки точно прибежит. Обещаю.
В ответ лишь волна плеснула – оглянулась девушка, а русалок, точно ветром сдуло. Одна-одинешенька она на берегу осталась, если, конечно, не считать ту самую жабу Агату, которая сидела на ближайшей кочке, раздувшись от важности.
– Тебя-то мне и надобно. – обрадовалась Алёна Дмитриевна, ухватив жабу за толстую спинку. – Все не в одиночку куковать. Даже с жабой в компании и то, веселее, чем одной.
Жаба возмущенно запыхтела. Но, кто бы ещё её слушал!
Алёна Дмитриевна, шипя от раздражения – идти пришлось босиком, да по колючей траве – башмаки, так и не успели просохнуть, крадучись двинулась вперед. До вечера предстояло много дел переделать – отыскать родной дом Алёнки, плотно покушать, да собрать узелок в дорогу. И, волосы расчесать. И, отдохнуть. И, помыться.
В общем, предстояло много дел и все в тайне от любопытных соседей. А в деревне, как вы понимаете, каждый житель на виду.
– Раз уж так выпали карты, – решила Алёна Дмитриевна. – то, нужно играть. Лучше уж в этом сказочном мире быть деревенской девушкой Алёнушкой, чем в своем – трупом, упакованным в плотный, черный мешок.
Глава 3.
Сказано было Алёне Дмитриевне ясно и недвусмысленно – не отсвечивать, передвигаться тайком, желательно, кушерами и огородами. Она так и поступила, о чем, впоследствии, ничуть не пожалела.
Как подозревала сама Алёна Дмитриевна, душа местной девушки Алёнки, хоть и испарилась в неизвестном направлении, покинув сей бренный мир, память реципиента, зияя обидными прорехами, но помогла незадачливой попаданке справиться с неординарной ситуацией.
Хорошо ещё, что, прожившая в своём мире сорок два годика, Алёна Дмитриевна Почесуха обладала устойчивой психикой и не спешила ударяться в панику, однако, согласитесь, банальным, то, что с ней произошло, назвать нельзя.
Не каждому «повезёт» попасть куда-то, в место, не совсем обычное, тем более, очутиться в чужом и непривычном теле.
К тому же, Алёна Дмитриевна ощущала себя слегка странно – ей бы, последовав совету русалки, затаиться и залечь на дно, а её, вот некстати, тянуло на подвиги. Хотелось не в подполе сидеть, с Агатой в обнимку, а бежать в центр деревни, к вечевому колоколу. Колоколом тем, староста народ на сход собирал, когда в том надобность возникала. Очень хотелось Алёне Дмитриевне в колокол тот ударить, народ созвать и рассказать люду деревенскому про подлые делишки семейства Онуфриевых. И, потом, как быть с биологическими родителями тела Алёнки? Их, кажется, в овраг сбросить велено было, волкам на поживу?
Разумеется, время стояло теплое, летнее, а, потому, сытное. Не в раз волки на добычу накинутся, ну и что с того? Похоронить бы надо родителей по-человечески, как обычай велит.
Алёна Дмитриевна успешно подавила в себе самоубийственные желания и списала хаос в мыслях на гормональный всплеск – в семнадцать лет, обычное дело, совершать необдуманные поступки, а её биологическому телу, как раз, семнадцать. Поэтому – подавлять и препятствовать. Жить, потому что, очень хочется, пусть и в непривычных условиях.
Сорвав с дерева сладкое яблоко, очень похожее на плод, сорта «белый налив», Алёна активно задвигала челюстями. Соседи не обедняют, а она, уж очень кушать хочет.
Агата неодобрительно булькнула жабьим ртом, но послушно притихла, повинуясь властному движению молодой девушки.
Таскать упитанную жабу было тяжело. Своим внешним видом Агата напоминала, ту самую, хорошо отъевшуюся, тростниковую жабу-рекордсменку, найденную в Австралии и весившую, если женщине не изменяла память, больше двух с половиной килограмм.
Помнится, Алёна Дмитриевна очень долго рассматривала фото земноводного и удивлялась тому факту, что, по сути своей, жаба та, жрала всё, что ей в рот помещалась – насекомых, мелких рептилий и даже млекопитающих, типа мышей и прочей мелюзги.
Причины, побудившие Алёну, утащить жабу так далеко от реки, были неясны ей самой, но, вот чувствовала попаданка, что Агата ей обязательно пригодится.
Засев в пыльных кустах у дороги, на манер засады, попаданка-вселенка притаилась и принялась наблюдать за Алёнкиным жилищем.
Изба, как изба – просторная, добротная, с крышей, крытой, как у всех, камышом, да соломой, а, может и ещё чем-то, водонепроницаемым – Алёна в том плохо разбиралась. Забор, опять же, высокий, за забором, гремя цепью, бродил зубастый пёс. Верного сторожа так и звали – Зубастый.
Зубастый чуял хозяйку, засевшую в кустах и пребывал в недоумении – почто затаилась, во двор не заходит и его, Зубастого, кормить не спешит?
Пастух, по всей видимости, стадо пригнал, потому как, взрослая корова и молодая телка, жалобно мычали под воротами. Вымя у коровы было полным и Алёна Дмитриевна, никогда в жизни корову не доившая, алчно облизнула пересохшие губы – память Алёнкина, на что? Небось, руки девичьи не забыли, что, да как. Как-нибудь, но корову подоят и обеспечат новую владелицу тела каким-никаким, но ужином.
Ничего подозрительного не происходило и, Алёна, совсем было вознамерилась открыть калитку и впустить корову во двор, как внезапно, сердито и басисто рявкнул Зубастый, а с ближнего дерева, вниз соскользнула гибкая мальчишечья фигурка.
– Кольша. – ахнула Алёна Дмитриевна, задержав дыхание. – батрак малолетний, Онуфриев соглядатай, да докладчик. Ух, я тебя хворостиной!
В памяти Алёны мгновенно всплыли воспоминания о парнишке – неплохой малец, работящий.
Потому, за хворостиной тянуться не спешила – Кольша жалостливо погладил корову по морде и, не обращая внимания на рычание Зубастого, толкнул калитку, впуская корову во двор. Умное животное проследовало знакомым маршрутом, а Алёна проводила парнишку полным подозрения, взглядом.
– Белкин сынок. – поджав губы, размышляла женщина, продолжая таиться и осторожничать. – Сейчас хозяевам доложит о том, что я дома не появлялась и домой отправится, Белке помогать. Их у Белки семеро – мал мала меньше и все жрать хотят каждый день. Отец Кольшин лес по реке справляет, плотогон он, а Кольша, матери один помощник, вот и крутится, как умеет. И изба у них худая совсем, дыра на дыре, а сами они, люди добрые, бедные только.
Убедившись в том, что шпион Онуфриевых направился по своим шпионским делам, Алёна прошмыгнула в приоткрытую калитку и Агату за собой потащила. Жаба пыхтела и дрыгала коротенькими лапками, Зубастый, учуяв подозрительную особь, во дворе ранее не проживавшую, глухо зарычал, но Алёна, добавив в голос строгости, тихо рявкнула.
– Молчать. Агата со мной.
Жаба грузно плюхнулась на землю, сверкнула белесым брюхом и куда-то пропала. Зубастый, настороженно понюхал воздух и недоверчиво уставился на Алёну. Что-то в молодой хозяйке казалось псу неправильным, но, что? Вроде, всё тоже самое – две ноги, две руки и голова, сарафан, опять же, тот же самый. Взгляд, разве? Больно уверенно держалась нынешняя Алёнка и приказывала властно. Та, прежняя, плакала часто и голову в плечи вжимала, когда на нее кричали.
Алёна Дмитриевна в деревенских избах никогда не жила, но подозревала, что электричества, в конкретно этой избе, днем с огнем не найдешь.
Корову следовало подоить и самой покушать. К тому же, животные не должно страдать от людской дурости.
Ноги, сами по себе потащили девушку в избу, и попаданка не стала противиться, привычно совершаемым, действиям.
– Девушка. – хмыкнула про себя Алёна. – Странно звучит, но, чертовски приятно ощущать себя молодой и шустрой. Надеюсь, что личико мне досталось смазливое. Не хотелось бы выглядеть страхолюдиной, пусть в прошлой жизни я не была красавицей, но и уродиной меня никто не считал.
Алёна Дмитриевна, нахмурившись, попыталась вспомнить свое новое отражение, виденное в реке. Вспоминалось плохо, образ получался некачественный и размытый.
Так и не определившись с тем, красотка она нынче или уродина, Алёна, махнув рукой, решила, что ей не к спеху. Потом разберется. Все равно, жить придется с новой внешностью, привыкать к ней, опять же и вида не подавать о том, что ей всё в этом мире в диковинку.
Пока думала, руки сами отыскали что-то в темноте и вскоре избу осветил огонек лучины.
– Во, как? – Алёна хмыкнула – как бы с подобным скудным освещением себе лоб не разбить.
Худо-бедно, но до хлева девушка добралась, а там уж…
– Нет, – вскорости решила Алёна Дмитриевна. – строительное дело, конечно же, занятие хлопотное и нервных клеток сжигает массу, но корову подоить, тот еще квест! Особенно, с непривычки.
Руки доили, мозги грозили спятить, но молока Алёна, все же, добыла и корову с телком покормила.
Умная животина действиям девушки не препятствовала, стояла смирно и норова строптивого не являла. Звалась корова Зорькой, Алёнку всегда слушалась и норовила лизнуть молодую хозяйку своим мягким языком прямо в лицо.
– Фу, Зорька, фу! – отбивалась, как могла Алёна Дмитриевна. – Хватит жалеться. Ты мне так всё молоко расплещешь.
Телку, вообще, все было фиолетово – лишь бы молочком напоили и хлеба с солью дали.
Молока вышло много.
– Будет мне ужин. – решила попаданка и вспомнила про Зубастого. – И ему хватит.
Разумеется, молоко, хорошо было бы процедить, но ничего пригодного для этих целей, Алёна не обнаружила, зато, отыскала пару вареных картофелин, краюху темного хлеба, кажется, такой называется, ржаным, луковицу и морковку.
Овощи, смахивающие на морковь, лук и репу Алёна отложила на потом, а сама, покрошив хлеба в молоко, отнесла Зубастому.
Пес, если и удивился чему странному, то возникать не стал и сожрал то, что дали. Да, как еще сожрал – с завидным аппетитом, чавкая и поскуливая от удовольствия.
Алёна тоже не заморачивалась – процежено, не процежено, а умяла свою часть за милую душу и лишь после этого почувствовала посторонний взгляд, прожигающий спину насквозь.
– Кольша? – удивилась попаданка и насторожилась.
Малец топтался на пороге и смотрел на Алёну голодным, щенячьим взглядом.
– Я.. тут.. того-этого.. – мямлил парнишка, а, женщина, понимающе усмехнувшись, спросила.
– Кушать хочешь?
Кольша судорожно сглотнул – хотел, ещё как, хотел.
Онуфриевы его, конечно же, кормили, но не сегодня. Обозленный тем, что негодная Алёнка ускользнула из его жадных рук и раздосадованный, что батрачонок так и не сумел выследить беглянку, Василько, вместо ужина выдал мальцу пару подзатыльников и согнал со двора. Просить еды у матери Кольша не стал – малым и без того мало достается, а он, уже большой, может и потерпеть.
– Бери, лопай, малец. – Алёнка пододвинула к Кольше глиняный кувшин и приказала:
– Ешь и рассказывай о том, что там эти злыдни, Онуфриевы, против меня умышляют?
Пацан себя упрашивать не заставил, если властность в голосе Алёнки его и удивила, то парень решил, что промолчать выйдет дешевле. К тому же, кушать хотелось – попробуй без обеда целый день, на ногах, да на свежем воздухе, да еще и в работе? Так жрать захочешь, что мама не горюй!
– Василько велел по деревне бегать и тебя сыскать непременно. – выпив молоко и съев весь хлеб, промямлил мальчишка, пряча виноватый взгляд. – Сказывал, что здесь ты прячешься где-то. Следить приказал.
Алёна хмыкнула, припоминая наглую, разожравшуюся харю старшего сынка мельника. И, Полинка с этим хряком любовь крутила, по доброй воле? Точно говорят, что любовь зла, полюбишь и козла! Вернее, такого хряка, как Василько.
Про собственную судьбу, попадись она в лапы Онуфриевым, Алёна знала всё – будут долго насиловать, а, затем, как и Алёнкиных родителей, в овраг кинут, зверью дикому на поживу.
А, вот, выкусите! Попадаться в лапы убийцам нынешняя Алёнка не планировала. Самих Онуфриевых в тот овраг отправит, дайте срок!
– Бежать тебе надобно, Алёнка. – жалостливо поглядывая на девушку, пробормотал Кольша, утирая нос рукавом замызганной рубашки, такой ветхой, что стыдно и на ветошь пускать. – Убьют они тебя. Дюже сердитый Василько – дубье приготовил и рогатину. Болтал, что станет травить, словно дикого зверя.
– Про родителей моих, что сказывали? – строго спросила Алёна, изображая из себя злого следователя.
– Сказывали, что не вернутся они из града. Мол, дядько Прокопий решил у сына погостить. – и, глаза отвел. Догадывался малец, что не всё ладно с соседями, но помалкивал. За свою семью опасение парнишка имел. – Брешут, поди.
– Брешут. – задумчиво повторила Алёна Дмитриевна, то есть, теперь уже, Алёнка.
То, что в Рябиновке житья ей не будет, девушка поняла без разъяснений – в памяти, то и дело, всплывали обрывки чьих-то разговоров, злое лицо местного старосты, Митрохана Авдеевича, обидные крики за спиной: «ведьма», да «колдовка». Видно, что и в самом деле, надобно уходить. Только, вот куда?
– Куда-куда? – сама на себя обозлилась Алёна. – На Кудыкину гору. Да, хоть и к бабе Яге! Может, посоветует, что.
Подозревала Алёна Дмитриевна, что стараниями злобной старухи, попала она в этот мир.
«Заодно и разберемся, что и почем. Разгадаем, так сказать, шараду.» – решила она.
Но, прежде, надо подготовиться и в дорогу собраться.
Да и с долгами рассчитаться – никогда Алёна Дмитриевна в должниках не ходила и теперь не собиралась.
– Папка не вернулся еще? – спросила она у мальчонки.
– Нет. – шмыгнул носом Кольша. – В этот раз, что-то долго очень. Маманя плачется всё, боится, что папку водяной забрал.
– Сдался твой папаня Карпу Сазановичу. – отмахнулась от слов мальчишки молодая соседка. – Небось, работа какая подвернулась в граде, вот он и задерживается.
Родители Алёнки, у местных жителей, считались зажиточными, потому, как отец девушки, Прокопий Васильев, малой торговлей занимался, с братом своим, троеюродным в доле состоял. От того и сарафан у девушки был нарядным, не чета тем, в которых девки деревенские хаживали. Впрочем, это он Алёнке местной нарядным казался, а для Алёны Дмитриевны, попаданки – дерюжка-дерюжкой.
Но, после гибели родителей, имуществом Аленке распоряжаться придется, потому, как братец её, в служивые ушел.
Алена Дмитриевна знала уже, как распорядиться, унаследованным от погибших родителей реципиента, имуществом – не старосте же, Митрохану, оставлять? Староста тот, скорей всего, про разбойные делишки Онуфриевых, ведает, но покрывает лихую семейку. Из страха, из корысти, но поступает бесчестно.
– Поможешь мне, – строго начала говорить Алёна. – будет тебе, Кольша, прибыль.
Кольша так и обомлел, про водяного услышав. Алёнка хозяина речного запросто по имени-отчеству величала.
«Правду люди болтают, – решил малец. – когда Алёнку колдовкой величают. Вон она как запросто, про водяного-то. Может, в самом деле, папка во граде работу добрую нашел. Вернется, привезет нам всем по петушку сладкому на палочке.»
Алёна, не теряя времени зря, принялась инструктировать мальчишку на предмет, для него важный – куда пойти, да что сказать, дабы от себя подозрения отвезти. Парнишка слушал, вникал, сияя глазенками – награда за содеянное обещалась быть царской. Возвращаться в Рябиновку девушка не планировала, потому и намеревалась избу и хозяйство доброе, оставить Кольшиному семейству. Не старосте же, на самом-то деле? У того, единственного, в Рябиновке, дом каменный и корова не одна в хлеву мычит, а маленькое стадо. И это, кроме всякой другой разной живности, помельче, богато – коз, свинок, да курей с утками.
После того, как Кольша, Белкин сын, скрылся в темноте, Алёна, торопливо побросав в холщовую суму кое-какие вещички, да немудреную еду, направилась к реке. Долги раздавать.
Страха не было от слова «совсем». Почему так, женщина не знала. В прошлой своей жизни она особой отвагой не отличалась. У нее, как-то, на улице сумку из рук вырвали, с телефоном и кошельком, так она даже попытки не сделала, броситься вслед за грабителем.
«Бог с ней, с сумкой, – тогда решила она. – жизнь и здоровье дороже.»
Сегодняшней ночью, женщина собиралась рискнуть и тем, и другим. Просто, чувствовала, что иначе, никак, что нельзя свою вторую жизнь начинать с обмана и неблагодарности.
Выйдя во двор, Алёна плотно закрыла двери – теперь это больше не её дом, не дом Алёнки из Рябиновки. Жить в нем станет мальчик Кольша и все его многочисленное семейство.
– Агата. – позвала Алёна жабу-переростка. Ничуть девушка не сомневалась в том, что жаба объявится.
Агата выбралась из собачьей будки и тяжело подпрыгивая, двинулась на встречу попаданке. Зубастый проводил наглое земноводное ошалелым взглядом и торопливо юркнул в свою конуру – мол, ходють тут всякие, порядочных псов из собственного жилища выгоняют.
– Прощай, Зубастый, – молодая девушка, с непривычно строгим выражением лица, махнула псу, чувствуя, как слезы заполняют глаза. – служи новым хозяевам верно. Меня, лихом не поминай.
Это были эмоции Аленки, но и самой попаданке было жалко погибших родителей прежней хозяйки своего нынешнего тела. Она, как ни странно, помнила о них все – хорошие люди, добрые и не злые.
*
Недалече от Рябиновки, у края леса, стояла одинокая изба. Сторожка. В ней проживал не сторож, как это можно подумать из-за названия. Лесничий в ней проживал, с семейством.
Лесничий тот, Тит Михайлович, от боярина поставлен был, за порядком доглядывал и добро хозяйское охранял от посягательств. Досматривал он за лесным массивом, что к Рябиновке примыкал и следил, чтобы абы кто по лесу тому не шлялся и деревья за зря не рубил. Потому что, частная собственность они и боярину принадлежат.
Браконьеры озоровали, конечно, как же без них? Но, Алёнка, не браконьер, чай.
Прибрела Алёна Дмитриевна к избе лесника, поскреблась в калитку. Псы-волкодавы забрехали громко, но не зло. Знак хозяину подали о том, что чужие за воротами, но неопасные.
Лесник к гостье сам вышел, и тут Алёну прорвало. Девушка словно взорвалась изнутри, эмоции бывшей хозяйки тела захлестнули её с головой – присутствовал в них и страх, и отчаянье, и безысходность, скорбь по погибшим и лютая жажда мести.
Как в избу попала, не помнила девушка, но рыдала взахлеб, про родителей погибших все леснику рассказала, похоронить просила по обычаю людскому. Монету – серебрушку на стол, выскобленный до блеска, положила. Про Онуфриевых промолчала – зачем хорошего человека под монастырь подводить? Не по зубам разбойная семейка Тит Михайловичу. Он про то и сам ведал.
Еще одно дельце попаданка сделала, как Алёнка из Рябиновки. Кстати, и полное имя свое узнала заодно – Алёнка, дочь Прокопия Васильева, торгового человека.
Грамотку она написала дарственную и подарила избу родительскую, со всем добром, семейству Белкиных.
Лесник сокрушался, головой качал, но грамотку прибрал, обещаясь старосте укорот дать и права Белкиных, на подаренное им имущество, защитить. И родителей Алёнкиных обещал похоронить достойно, за счет общины, для которой они много чего хорошего сделали, а серебрушку, Алёнкой оставленную, поклялся в храм Старых богов отнести и жрецу отдать, дабы тот молился за безвинно убиенных. К тому же, Тит Михайлович клятвенно заверил сироту в том, что отпишет боярину про лихих людей, что позволяют себе в лесах заповедных своевольничать и людишек истреблять, почем зря.
Пожелал лесничий Алёнке доброго пути и проводил за ворота, сокрушаясь, что, мол, негоже, девице молодой, да в дальний путь и без сопровождения.
Сама же Аленка объяснила поступок свой странный тем, что к брату в город идет. Мол, берут ее на двор боярский, помощницей стряпухи. Хорошая должность, хлебная. При таком раскладе, изба в Рябиновке ей ни к чему.
Лесник поверил или, сделал вид, что поверил – Алёне все равно было. Главное, чтобы Белку и её многочисленное потомство не обидели.
Сама, управившись с делами, к реке пошла, а лесник остался, подслеповатыми глазами всматриваясь в грамотку, написанную на небольшом листке серой, плохого качества, бумаги. Удивительное дело, но, как оказалось, Алёнка отлично умела читать, считать и писать красивым, мелким почерком. Как понимала попаданка-вселенка, отец научил. Купцу-то, без подобного умения, куда? Торговать, уж точно, неуместно – вмиг обдерут, как медведь липку.
До реки, Алёнка, то есть Алёна Дмитриевна, шла ходко, но особо не спешила, да и приличный вес упитанной Агаты, умостившейся в холщовой сумке, прибавки в скорости не способствовал. Жаба помалкивала, да и сама девушка, пребывающая в расстроенных чувствах, в данный момент в собеседнике не нуждалась.
Она, все больше и больше привыкала к своему новому телу – молодому, сильному, красивому. Семнадцать цветущих лет – это вам не сорок два! Вся жизнь впереди и жизнь эту, Алёна-Алёнка намеревалась прожить достойно.
Чувствовала женщина, что встряла она крепко и вернуться назад, то есть, в свой, родной мир, к предателю Олегу и подлой племяннице Юльке, ей уже не удастся. А, раз так, значит надо устроиться, как можно лучше и не попасться повторно, так же глупо и на ту же удочку.
Сумку она в кустах спрятала, предварительно выпустив Агату на зеленую травку. Довольная жаба ушлепала по своим жабьим делам, Алёна, спустившись к реке, прошлась по мосткам, почти до самого края и принялась ждать.
Помнится, здесь она частенько полоскала белье, у самой глубокой воды, над опасным омутом. Остальные девчонки на дальний мосток ходили с опаской – боялись Иван Иваныча, огромного и жутко прожорливого сома, который, по слухам, мог утащить под воду взрослого мужика.
Алёна в те слухи не верила – не бывает подобных рыб, не водятся они в речках, таких, как Корча. Да и как прокормиться хищной рыбе? Не каждый день, чай, в воду упитанные тушки падают.
То, что мстительная русалка где-то рядом, притаилась и ждет, Алёна Дмитриевна догадывалась. Полина спасла жизнь её новому телу, вытащила из глубокой воды, а значит, Алёна ей должна. Долги свои, Почесуха, еще в той жизни, отдавать приучена была, а, значит, что и в этой своим принципам изменять не стоит.
Вообще-то, мстительность русалки, ей была вполне понятна – накосячил, будь любезен ответь. И о моратории на смертную казнь, как подозревала Алёна Дмитриевна, в этих местах, никто слыхом не слыхивал. Оно и к лучшему – подобных граждан, имеющих гниль за душой, давить надо ещё при рождении.
Что уж там за наказание русалка придумала для коварного сынка мельника, девушка знать не желала – все, что с ним не случится, произойдет по его собственной вине, а, значит, заслуженно.
Где-то вдали лениво забрехали псы и началась какая-то движуха.
– Пошла движуха. – Алёна, до боли в глазах, всматривалась в темные очертания домов. Спать, как это водится в деревне, ложились с курами, а просыпались с петухами. День летний, хоть и длинный, но и он заканчивается ночью, а ночью труженикам отдыхать положено. Здесь нет ни ночных баров, ни кафешек, ни прочих сомнительных заведений, в которых можно весело проводить время до утра.
Впрочем, имелся в Рябиновке шинок. Вот, храма не было, а шинок, был. Но и это питейное заведение работало от силы, до полуночи, а, теперича, ночь за полночь, уж давно перевалила.
– Идут. – поняла Алёна и приготовилась. – Василько, трус, как я погляжу. Один идти побоялся, брата, Антипку, за собой потащил в качестве группы поддержки.
Девушку отлично можно было разглядеть на мостках – луна светила, точно прожектор, волны лениво перекатывались, плескалась рыба в реке, лягушки подавали голос, точно на армейской перекличке.
Василько едва не шипел от злости, со всех ног бежал к реке, чувствуя за спиной тяжелое дыхание брата.
«Выжила, подлая тварь. – радостно скалился парень. – Не потопла, гадюка. Значит, будет нам с Антипкой, какое-никакое, а развлечение. Это батяне интересно мошну Прокопия Васильева захватить, а нам бы девку мягкую пощупать, да повалять всласть.»
На Алёнку Васильеву Василько давно алчно поглядывал – хороша девка, фигуриста, сисяста и на личико смазлива. То, что не замуж брать её, так еще лучше – можно и в полюбовницах держать, как это у богатых людей заведено. Болтали, правда, что Алёнка – ведьма, но Василько на то плевать хотел. Известно же, что любая баба, по сути своей – ведьма, а, то, что Алёнка, когда-то давно брата своего младшего от бабы Яги спасла, да от гусей-лебедей ускользнуть ухитрилась, в то Василько не верил.
Брехня чистой воды.
Видел парень как-то тех гусей-лебедей над дальним лесом – здоровенные твари, мощные. Крылья, как паруса на больших лодках, что в княжий град с Северного моря на торг приплывают. Зло курлыкали те страшные птицы, крыльями хлопали и над лесом кружили, словно задумали что недоброе. Лесник старый, Тит Михайлович, сказывал, что стрелы добрые, от перьев их отскакивают, вреда не принося.
И Василько верил старому леснику – от таких гадов летучих не убежать никому, не скрыться, тем более, девчонке сопливой с малым братишкой на руках.
А, баба Яга, так и вовсе – старуха лютая, никого живьем из своих владений не выпускающая. Велики те владения – весь Дремучий лес. На много дней пути тот лес простирается, зверями дикими, да разными тварями населён. Так, что, нет – не могла Алёнка от бабы Яги сбежать. Придумала девчонка ту историю, а бабьи языки длинные, её подхватили и по миру разнесли, Алёну, в те времена, соплю ещё, зелёную, ведьмой ославив.
Алёнка стояла в конце мостков, а Василько и Антипка на берегу топтались. Василько, с некоторых пор, жутко воды боялся – виделась ему порой в водах Корчи гибкая девичья фигурка и голос слышался в тиши, знакомый голос, страшный.
Алёна терпеливо ждала, а Василько все никак не мог решиться и ступить на мостки.
Антипка за его спиной, было поднял лук, да прицелился, но лунный свет слепил парня, точно солнечный и прицелиться не получалось.
– Иди сюда. – приказал Василько хриплым голосом и поманил девушку рукой. – Иди, не обидим.
«Как же, не обидел один такой. – хмыкнула Алёна Дмитриевна, прикрывая лицо, якобы от испуга. – Думаешь, забыла я о маменьке и папеньке, которых вы в овраг сбросили?»
– Я боюсь. – тихим голосом прошептала она, опасливо сделав один шаг по направлению к парню. – Что я здесь делаю и где мои папенька и маменька? Никак я понять не могу – каким-таким волшебным образом, я, одна, ночью, на реке очутилась?
Глаза Василька радостно расширились, и парень засопел довольно.
– Да она не помнит ничего, убогая. – ахнул Антипка. – Хорошо её камнем по башке приложило, весь разум выбило разом.
– Иди ко мне, Аленка. – позвал Василько ещё раз. – Родители тебя обыскались, все ноги сбили, а ты, здесь, на речке, да еще и ночью. Одна. Нехорошо это для приличной девицы.
Алёна сделала вид, что поверила словам парня, сделала пару шагов по направлению к сыну мельника, но, будто в чем засомневавшись, замерла.
Алёна остановилась на полпути – все, дальше ни шагу. Опасно. Вон у негодяя ручищи какие, мощные и длинные. Коли схватит за косу – не вырвешься.
«Коса эта еще. – поморщилась попаданка, всегда стригшая волосы коротко и стильно. – Мешает.»
Василько колебался – воды он боялся, но девку охапить страх как хотелось. Схватить и уволочь в ближайшие кусты. А, там, кричи, не кричи, не поможет.
И тут Алёна сделала то, чего, находясь в здравом уме, не совершила бы ни одна деревенская девушка – резким движением она содрала с себя сарафан и выпрямившись, выставив грудь вперед и оттопырив тугую попку, горделиво взглянула на парня.
У того, как говорится, башню снесло – голую девку увидеть, да еще так близко!
В деревне, муж жену голой, только в бане наблюдать мог, да и то, с оговорками, а уж девку, да еще незамужнюю? Охальника, который за девчатами на речке подглядывать решился, могли отцы с братьями и до смерти забить, при случае, дабы другим неповадно было.
Не выдержал парень – похоть в башку вдарила, в миг разума лишив.
И, Василько прыгнул вперед, прямо на Алёнку.
Девчонка взвизгнула и отшатнулась, а парень, нелепо взмахнув руками, опасно приблизился к краю мостков.
Незаметная в воде Полинка, выпрыгнув, обвила ноги своего обидчика руками, да и утянула под воду, без единого всплеска.
Был Василько и, нет его. Пропал.
Антипка взвыл – про опасения брата он ведал, но, все равно, следом за ним на мостки полез – уж очень хотелось ему сладкого девичьего места попробовать.
– Ведьма! – взвыл Антипка, выхватывая пращу. – Убью гадина! Разорву, как лягуху!
Но тут, что-то темное и тяжелое, прыгнуло прямо на него, с силой ударив в грудь.
Парень рухнул в воду, раздался довольный женский смех и громкое «квак».
«Агата сработала, как таран. Надо же – жаба-толстуха, а какая замечательная прыгучесть! – удивилась Алёна, вглядываясь в темные воды реки Корчи. – Но, кто там смеялся в воде? Матрёна?»
Матрёна весело скалила длинные, игольчатые зубы, ужасные, как у рыбы-пираньи. Как можно жевать подобной страстью, Алёна Дмитриевна не ведала, но, по всей видимости, как-то жевали – вон какие, гладкие, да упитанные русалки в подчинении у местного водяного водятся.
