Обнимаю и целую тебя и ребят. Лида.
Дорогая моя Наташа, сегодня наконец получил от тебя два письма, которые ты написала мне в армию. Самое неожиданное для меня в них то, что бабушка Роза с тобой в Гаврилове Яме. Об этом я не имел ни малейшего понятия, так как считал, что она в Ленинграде. Боюсь, что это письмо уже не застанет тебя в Гаврилове Яме, пишу в надежде, что оно все же как-нибудь к тебе попадет.
У меня ничего нового, т. е. все мы живем преимущественно ожиданиями. Что же именно принесет будущее – сказать трудно.
Мой адрес: Действующая армия, 33 Полевая почтовая станция, 22 СП, Санчасть. Очень прошу по этому адресу написать мне, куда и на чье имя слать деньги. Кроме того, надеюсь, что ты сдержишь обещание и на самом деле будешь писать мне очень часто. Письма – единственная радость в нашей жизни.
Итак, надеюсь, что теперь переписка у нас как-нибудь наладится.
Горячий привет бабушке Розе. Целую тебя крепко, моя дорогая. Твой папа.
Дорогая Лидуся! То я перестаю писать тебе лично, то опять начинаю. А вдруг ты еще дома? Вчера послала письмо с поручением Беллочке, предполагая, что ты уже с Марой уехала. Посылки, высланные 28/VIII еще не прибыли, и ты не упоминаешь, каким образом ты их послала. Я и не знаю, у кого их спрашивать. Завтра пойду в Собес – не пришли ли документы. Рассчитываю здесь еще получить пенсию за VII и VIII. С нашим отъездом что-то заколдованное: то окончательно назначается новый адрес, то он отменяется. Бешелев уже несколько раз ездил в Москву. Сейчас снова положение туманное. Ребята расстроены тем, что не идут в школу. Маленькие тоже хотят. Наташа совсем раскисла. Все здоровы, перешли на прикорм помидорами, здесь они свежие чудные, но дорогие – кг 8–10 руб. Я считаю, что это не роскошь, а питание. С Гогой переписываюсь, он приглашает к себе, но ведь наш Гогоша мало практичный человек, какова там жизнь – неизвестно. Шуре Кроль напишу, но меня смущает, что не могу ей указать своего адреса. Помни, Лидуся, бери с собой максимум возможного. Всю одежду, всю кухонную утварь. Что останется в квартире все равно пропадет. Целую.
Милая моя, дорогая девочка! Пишу, слабо надеясь, что ты получишь эту открытку. Я сейчас нахожусь в Ленинграде на квартире с Кл. Г. и Вероничкой. Откомандирован и останусь здесь на неопределенное время… Очень многое пережил. Как хотелось бы все тебе рассказать, получилась бы история не хуже тех, которые я придумывал[114]. Во всяком случае остался жив и здоров. Ужасно мне тебя не достает. Много о тебе думаю, воображаю, как тебе сейчас живется. Не представляю, как ты будешь заниматься в этом году. И вообще больно и горько думается о твоей судьбе. К сожалению, ничем тебе сейчас не могу помочь. Нельзя приехать к тебе, нельзя и взять тебя сюда. Надеюсь, что этот неопределенный период все же скоро кончится, и тогда можно будет что-то предпринять. Больше всего жалею, что пропали у меня все личные вещи и с ними твои письма и твои тетради. Сейчас работаю для радио и постараюсь писать для себя. Был бы бесконечно рад получить что-нибудь от тебя. Бабушке и Лешеньке пишу отдельно. Крепко тебя целую, моя милая. Любящий тебя С.
Дорогая моя Наташа, только что получил твою открытку от 31-VIII. Я писал тебе в Гаврилов Ям много раз, но, очевидно, письма не дошли. Потом, получив от тебя письмо, в котором ты сообщаешь о предстоящем отъезде, я больше не писал в ожидании нового адреса. Этим и объясняется, что ты давно от меня ничего не получала. Я жив и здоров, пожалуйста, напрасно не волнуйся. Тебе не следует волноваться и в дальнейшем, когда мы, очевидно, станем не только пассивными, но и активными участниками событий, о к-ых тебе приходится читать в газетах. Время такое, что надо запастись терпением и спокойствием. Ничего, как-нибудь все обойдется и мы снова увидимся в мирной обстановке. Но тогда уже надо будет сделать так, чтобы никогда больше не расставаться. Я много раз просил тебя сообщить, куда и на чье имя прислать мне деньги для тебя, до сих пор не могу добиться ответа. Между тем, в ближайшие дни рассчитываю получить небольшую сумму от Литфонда. Непременно сообщи.
Бетти Львовна находится в Чувашии, в деревне. Ее адрес: Чувашская АССР, Б. Сундырь, дер. Токшики колхоз «Парижская коммуна», Б. Л. Федотовой.
Совершенно не могу понять, почему мои письма не доходят до тебя. Я столько раз писал! Когда уедешь из Гавр. Яма, не забудь оставить на почте свой новый адрес – м. б. задержавшиеся письма будут позже доставлять.
Я очень рад, что в вашей компании находится Л. Н. Каверина[115] – она очень милая, и иногда, в какие-то моменты, напоминала мне твою маму. Передай ей мой сердечный привет. В ближайшее время мы, м. б., переведемся подальше. Возможно, что письма будут пересылаться еще менее регулярно. Пусть это тебя не слишком беспокоит. Во всяком случае я буду стараться писать почаще.
Кланяйся Розе Наумовне, Алеше, тебя я очень нежно целую. Твои письма меня очень радуют и трогают, ты у меня очень хорошая, помни, что я очень тебя люблю. Твой папа.
Мой адрес: Действующая армия, 33 Полевая почтовая станция, 22 СП, Санчасть. Целую тебя еще раз.
Дорогая моя Наташа, сегодня я послал заявление в Литфонд, чтобы он выслал деньги (около 900 р.) в Гаврилов Ям на имя бабушки (адрес я сообщил такой: Гаврилов Ям Яросл. обл. 1 Советская улица д. 21 – правильно?). Надеюсь, что в ближайшее время деньги дойдут до вас. Если же вы уедете, обязательно оставьте распоряжение, куда эти деньги переслать.
У меня все по старому. Вчера получил от тебя две открытки. Помни, что твои письма для меня большая радость, пиши, как можно чаще, не смущаясь тем, что писать «не о чем».
Очень рад, что Сергей Дмитр. дома. Как это произошло?
Крепко целую тебя, передай самый сердечный привет бабушке Розе. Твой папа.
Дорогая Наташа, письма твои получаю довольно аккуратно. Пиши мне почаще. Попробуй их нумеровать, чтобы я знал, не пропадают ли они. На днях поручил одному знакомому послать тебе телеграфный перевод на 300 р., кроме того, написал в Литфонд, чтобы они переслали тебе около 900 р., которые Литфонд мне должен.
От бабушки Розы я также имел письмо. Передай ей мой привет.
С нетерпением жду разрешения вопроса о вашем переезде.
Живу скучновато. Ничего не читаю, с собой у меня только томик стихов Пушкина. Перечитываю их без конца.
Я послал Моте доверенность на получение моих денег из сберкассы. Она будет посылать их тебе, а также и мне снаряжать посылки – многого не хватает. Целую тебя крепко. Папа.
Дорогие мои, сколько вам приходится переносить, думаю о вас беспрерывно. Мы подъезжаем к Горькому на прекрасном пароходе. Дети устроены во втором классе. Маленькие очень хорошо, старшие страшно тесно. Погода неважная, свежо. Одеты дети достаточно тепло и получают удовольствие от катания по Волге. Рассчитываем ориентировочно прибыть в Пермь 26-го, но пока там получим путевку и устроимся. В общем мы несвоевременно получаем развлечение. Ведь я раньше Волги не знала. Дам Гоге телеграмму, может быть, он меня встретит в Казани. Пишите мне, ради Бога, подробнее. Целую.
Моя любимая Натусенька, вчера получил открытку от бабушки и обнадеженный тем, что открытка дошла, решил написать вам всем. Бабушке и Лешеньке пишу одновременно. Между прочим, одна твоя открытка дошла до меня окольным путем, передал мне ее один товарищ, приехавший из полка. Я по-прежнему в Ленинграде, живу дома с Вероничкой и Кларой! Все мы здоровы, чувствуем себя спокойно, несмотря на военную обстановку. Я стараюсь не отвыкать от работы. Помимо отдельных стихов для радио, набрасываю книгу о Пушкине, которую давно задумал и все никак не мог написать. А теперь почему-то в военное время с удовольствием разбираю старые свои заметки, и главное отдыхаю, вчитываясь снова с особенным вниманием в поэмы, стихи и драмы Пушкина. Между прочим, прости мне неразборчивый почерк. Пишу ночью, на чердаке, во время дежурства и держу бумагу на коленях. Вероника и [след. стр. не сохранилась]
Дорогая Наташа, так как я не уверен, что все мои письма доходят, то повторяю то, что сообщал уже раньше: я передал 300 р. для пересылке тебе телеграфом и кроме того распорядился, чтобы Литфонд (тоже телеграфом) пересылал бы тебе около 900 р. Как только получишь, извести, пожалуйста. Мой адрес немного переменился – см. на оборот. Пиши именно так.
Новостей у меня особых нет. Вчера очутился ненадолго в одном маленьком городке, и после долгой жизни по деревням было особенно приятно пользоваться благами культуры.
Крепко тебя целую. Твой папа.
(На обороте: Действующая армия, Полевая почтовая станция 33, вч 1299, санчасть. А. Роскин)
Больше писем от отца Наташа не получала. Она еще долго – много лет – пыталась узнать о его судьбе, надеялась, что он жив и вернется.
А письма из Ленинграда – это уже письма из блокады, начавшейся 8 сентября 1941.
Милая моя Натусенька! Несколько дней назад я написал письма тебе и бабушке и отправил их в Гаврилов Ям. А затем из телеграмм в Литфонд и Лидии Давыдовне узнал, что вы все уехали. Теперь пробую передать письмо через писательницу[116], которая должна до вас добраться. Она сопровождает Ахматову и вылетает с ней из Ленинграда на самолете. Кстати сказать, Ахматова хотела, чтобы ехали с ней я и Вероника. Но Союз меня не выпустил, да и эта писательница перебежала мне дорогу. А я было надеялся некоторое время, что скоро увижу вас всех и обниму тебя. Но не судьба. Все время представлял себе, как вы путешествуете по Волге. Места от Горького до Казани мне знакомы, но Каму повидать не приходилось, а Молотов только проезжал по дороге в Сибирь[117]. Вот уж не думалось тогда в мае, что вас забросит туда. Как странно и грустно всё обернулось. Я живу по-прежнему дома с Кл. Гитм. и Вероничкой. Ночуют они в первом этаже. Мое же время делится между работой на радио и дежурствами во время тревог на крышах и чердаках. Для радио написал массу стихов. Мог бы собрать книгу, но не сделаю этого, так как стихи посредственные. Я их забываю, черновики не храню, и они пролетают бесследно через эфир, не задевая, вероятно, никого. И сам я их не слушаю. Все это пустяки, лишь бы скорее кончилась война и мы бы встретились. Недавно проезжал мимо твоей школы, она цела, что в ней помещается, не знаю. У Веронички в школе занятия не начались. Последние дни у нас спокойней и, кажется, станет все нормальней. Кто знает, может, пойдут эшелоны. Тогда, пожалуй, Вероничка поедет с Кл. Гитмановной. А что касается меня, то будущее мое от меня не зависит. Знаю только, что когда бы мы с тобой ни встретились, это будет для меня исключительно радостным днем. Очень я тебя помню и люблю, моя Тусенька. Как хотелось бы, чтоб ты не скучала, а жила весело и удобно. Постараюсь впоследствии всеми силами помочь тебе быть счастливой и радостной. До свидания, любимая моя девочка. Надо кончать и относить письмо. Крепко-крепко целую тебя. Твой С
Дорогие мои, что с вами, живы ли вы?[118] Последнее известие от вас у меня [неразб. ], когда молнировала вам адрес 18/IX. Теперь сидим здесь, оторванные от всего мира, без радио, без освещения (не от того, что оно запрещено, а от того, что его просто нет). Лучше не буду описывать, куда мы попали. Горева и Розенфельда, которые место выбирали, надо было бы линчевать[119]. Дети здоровы. Завтра, Бог даст, все пойдут в школу. Что с Ниной, что с Саррой? Где Нюша?
[неразб. ] соединиться. Я начинаю падать духом. Посылок нет.
Дорогая Лидочка, давно не писала. Мне все кажется, что письмо все равно не дойдет. Получила открытку от 2/X и несколько успокоилась. Хотелось бы, чтобы вы были вне Ленинграда. У нас постепенно устраивается жизнь лагеря, но здесь во многих отношениях хуже чем в Гаврилов Яме. Там было небезопасно[120], вот почему мы уехали. Здесь дети размещены в трех новых зданиях, предназначенных для школы. Конечно, тесно, но все же как-то живут. А вот взрослым деваться некуда. Деревня захудалая, молока нет, так что дети [неразб.].
От Гоги давно ничего не получала. Ребята здоровы. Наташа тоскует. Сережа сама покорность судьбе. А маленькие еще глупы.
Милая моя Наташенька! До меня недавно дошли твоя открытка и маленькое письмо. Большое письмо пропало. Я очень обрадовался этим сильно запоздалым вестям, приятно было видеть твой почерк, моя дорогая. Странно представить, что ты такая исконная горожанка – ленинградка оказалась в какой-то деревне. Пытаюсь себе представить тебя в теперешней твоей обстановке и мне это пока не удается. Слишком отчетливо ты связана у меня с нашими улицами и очень грустно, что тебя здесь нет.
Вспоминаю тебя часто и по разным поводам. Сейчас дежурю в клубе, взял в библиотеке книгу Стивенсона «Новые арабские ночи»[121] и вижу, что этот сборник занимательных приключенческих рассказов совсем в твоем духе. Также начал роман, о котором когда-то тебе говорил «Безумный в эту ночь»[122]. Как хотелось бы притащить тебе эти книги. Воображаю, как ты погрузилась бы [листа не хватает] [Вероника и] Клара Гитм. последние ночи спят на первом этаже[123] в квартире одного из дворников. Там чисто и тепло. Я же ночую у себя и во время тревог поднимаюсь на чердак следить за происходящим. Девочка моя милая, бабушка пишет, что ты очень скучаешь. Ужасно горько, что ничем не могу тебе сейчас помочь, не могу побыть с тобой и поговорить, как мы привыкли говорить с тобой за последние годы. Позавчера заходил на квартиру на Некрасовской. Застал только Евгения Ар. и Сер. Пл.[124] Странно было, что так тихо и пусто в этой квартире. Позвонил, и все мне казалось, что ты выбежишь мне навстречу и откроешь дверь, а из комнаты высунется Алешенькина головка. Нет на свете ничего тяжелее разлук. А тебя мне страшно недостает и очень много я о тебе думаю. Дошла ли до тебя моя открытка от конца августа? Родная моя, напиши, если будет возможность. Я уверен, что мы обязательно встретимся и заранее представляю, как это будет. Крепко тебя люблю и целую. Твой С.
Дорогая Роза Наумовна! С большим огорчением узнал из писем Ваших к Л. Д., что Вы от меня ничего не получаете. Между тем, я писал неоднократно в Гаврилов Ям. Правда, одно письмо с Вашим должно было разминуться. Надеюсь, что Никитич[125] во всяком случае передала Вам письмо. Нам стало известно, что она добралась до Литфондовского лагеря. Читал Ваше письмо о поездке, мне показала Изабелла Иосиф., так что имею некоторое представление о Вашем маршруте. Но здесь ходят слухи, что в деревне у вас нет жилья и неважно с кормом. Очень меня это огорчает и беспокоит. Не представляю, как будет учиться дальше Наташа и как начнется Алешино ученье. Вообще, будущее Ваше мне совершенно неясно. Какая странная и трудная судьба и у Вас и у детей. Мы живем по-прежнему, дом стоит на месте, стекла целы. Холодновато в комнатах, подтапливаем плитой, заказываем железную печку, чтобы не замерзнуть зимой. Кормимся мы с Кл. Гитм. кое-как, но Вероника еще питается хорошо. От холода и тревог не страдает тоже, так как живет внизу и спит в теплой комнате. Я заплатил за Алешу за сентябрь, на днях внес за октябрь и буду платить ежемесячно. И до сих пор все взносы были внесены. Остаток денег просил Л. Д. перевести Вам. Видел Нину Лаз<аревну> и Гр<игория> Хар<итоновича>. Они очень беспокоятся за Катюшу и огорчаются, что она теперь вдали от Вас. Сейчас я здоров и чувствую себя спокойно и бодро. Желаю Вам как-нибудь перенести все трудности этой зимы. Ваш С. Спасский.
Милый мой Алешенька! На наш дом упало недавно много зажигательных бомб. Но мы их все погасили. Я бегал за бомбами по крыше и чуть не упал. Но все кончилось хорошо. Крепко тебя целую, мой дорогой мальчик. Твой папа.
Дорогая Лидусенька! Недавно телеграфировала вам из Краснокамска (7 километров), но ответа не получила. Ходила туда пешком прикрепляться к страхкассе. Они обещали прислать деньги по почте в конце октября, а за июль-август по получении документов, которые мы запросили в Л-де и в Гавр. Яме. Сегодня предполагаю с Наташей съездить в Пермь, может быть, пришел перевод от Гоги твоих денег, повестки нет. В общем денег можно при желании израсходовать кучу, но купить нечего. Рынка нет и надо обходить крестьян, унижаться, кланяться, и почти все антисемиты[126], принципиально не продают и не пускают жить. Многие устроились за 2–3 километра, в других деревнях, но меня пугает такая перспектива: идут морозы, будут снежные заносы. Потом, когда снег тает, бывает такая распутица, такая невылазная грязь – жидкая глина, что описать невозможно. Живу из милости в углу в школе, откуда должна обязательно выехать. Просто не знаю, что и делать. В лагере идет всё хуже во всех отношениях. Вероятно, маленьких переведут к Трифоновой[127], как и школьников: у нее организация все же лучше. С питанием здесь несравненно хуже чем в Г. Яме. Как у вас? Есть ли какие-либо [неразб. ]? Как Марины служебные [неразб. ]? Нет ли писем от Катеньки? Я ей писала, но ответа нет. Что с Саррой? Неужели она не устроилась? Дети здоровы, целуют.
Дорогая моя Пуша, всё хотела написать тебе открыточку, да не знала, дойдет ли, а это письмо, надеюсь, что дойдет. Наша психика настолько изменилась сейчас, что даже не знаю, как тебе написать.
Ну скажем, интересует ли тебя, что я за отсутствием шпилек и массовым выпадением волос подрезала сама себе хвостики и хожу как Ной, с болтающимися волосами, которые время от времени попадают в разную пищу, придавая ей приятный жирный привкус? Или же что я наматывала на себя столько предметов из-за холода, что в один прекрасный день мне это надоело и я сняла с себя… платье! При этом внешне ничего не изменилось, так как юбка, кофточка и платок остались на мне! И холоднее даже не стало.
Как ты на новом месте себя чувствуешь? Попроси бабушку почаще нам телеграфировать, письма совсем не доходят. Я получила от бабушки с дороги из Ярославля и Казани, а с места ничего! А уже скоро месяц, что вы там. Признавайся честно: хнычешь ты или нет? Если да, то сейчас же перестань, а если нет, то ты дуся и умница. А мое положение: я же не знаю, кто ты?
Смотри хорошенько за бабушкой, она, наверное, вам все отдает, а сама ничего не кушает. Береги бабулю, как свой глаз! Ведь ей труднее, чем вам всем.
Крепко тебя обнимаю и целую, моя девочка. Лида
Дорогая Наташенька! Как хорошо, что вас тут нет! Следи за мальчиками, воспитывай их, ведь ты теперь старшая – первая помощница бабушки!
Целую тебя, пиши. Дядя Мара
Дорогая Натусенька! Получил твое письмо из Краснокамска, в котором ты указываешь мне на мою ошибку в дате. Забавнее всего, что и ты ошиблась таким же образом. У тебя стоит дата 6/IX. Между тем, ясно, что ты писала 6/X. Итак, мы с тобою поквитались, оба запутались во времени, что, впрочем, неудивительно в этой обстановке.
Но в чем я никогда не ошибусь, это в дне твоего рождения[128]. И не надеясь сейчас ни на почту, ни на телеграф, от всего сердца заранее поздравляю тебя и целую. Страшно обидно, что мне не придется провести этот день с тобой. Но, как я писал тебе раньше, подарок за мной, и я надеюсь когда-нибудь отдарить тебя за пропущенное рождение. Желаю, чтобы ты провела этот день по возможности весело и хорошо. И главное желаю, чтобы тебе удалось учиться дальше и чтобы сбылись все твои планы. Хотя из письма твоего не ясно [страницы не хватает] жалуешься на жизнь в глуши. Из наших общих знакомых почти каждый день вижу Беллу в столовой Союза[129]. Представь себе, даже она несколько похудела. Вообще толстых людей теперь в Ленинграде не встретишь. Изменяются на глазах. Зато мы, худые, оказались более выносливыми и сохраняем прежние облики. Опять начались разговоры об эшелонах и эвакуации. Пока еще довольно неопределенные. Если эшелоны пойдут, Клара Гитм. и Вероничка поедут. Возможно, тронусь и я, так как эвакуация может коснуться нашего Союза. По нашим сведениям, московский Союз уже выехал в Ташкент. Итак, будущее неизвестно. Вдруг увидимся раньше, чем можно было предполагать.
Ну, дорогая моя Тусенька, крепко, крепко тебя целую. Алешеньку поцелуй. Я напишу ему и бабушке отдельно. Я заплатил [неразб. ] за Алешеньку за октябрь. Сердечный привет Розе Наумовне. Твой С.
Дорогой Гога,
у нас всё благополучно. Очень уютно проводим вечера в кухне под спокойный рокот печурки, которую Лида смастерила из тушилки для угля. Питаемся относительно неплохо, хотя и похудели немного. От Розочки получили после месячного перерыва открыточку. Все они живы и здоровы, ребята ходят в школу, но общая обстановка там значительно хуже, чем в Гаврилов Яме. Часто видим Нину и Гришу, они нас не забывают. Гриша имеет работу из университета и доволен. С Фридой веду деятельную переписку, поскольку ни у нее, ни у нас не работает телефон. У нас начали топить и в квартире стало немного теплее, что, естественно, отражается на настроении. Очень часто вспоминаем тебя, очень хотелось бы знать какие-нибудь подробности о твоей жизни и работе, а ты на этот счет почему-то очень скуп. Пиши подробно о себе. Желаю тебе всего хорошего. Твой Мара
Дорогой Гогунчик, все твои письма читаем. Писала тебе два раза, не знаю, получил ли ты открытки. Целую тебя крепко. Нина
Телеграмму твою от 22/X получили на другой день. Целую. Лида
Пользуюсь оказией и шлю тебе весточку, дорогой Гога. Мы очень давно не имели от тебя писем, как и от Розочки. Но недавно Нина получила от Катюши сразу пять писем, значит пришла партия писем, и мы рассчитываем, что и для нас в ней что-нибудь найдется.
В последнее время жизнь у нас стала острее. Частые налеты, к которым мы, было, уже привыкли, стали раздражать, да и артобстрел стал надоедать. У нас и всех наших близких все в порядке пока, но стало голодновато[130]. Меня очень озабочивает положение с ребятами. Промелькнул слух, что дотация Литфонду[131] отпущена только до 1/I, и я не знаю, как это понимать, хочу думать, что это только потому, что этой датой кончается год, и что в 1942 году Литфонд будет продолжать существовать в виде единой организации. Пожалуйста, последи за ними, проверь у Р<озы> Н<аумовны> и сообщи нам – мы будем действовать через здешний Литфонд в случае надобности. Сегодня улетел Яша Гохбом[132], мы послали с ним Розочке 500 р., которые просили его переслать в два приема, и Розочкин аттестат на получение пенсии. Наши шансы на отъезд сильно понизились за последние дни, и я не берусь наметить дату возможной встречи с ребятами. В отношении помощи Р<озе> Н<аумовне> и ребятам, очень рассчитываю на тебя – по мере возможности, конечно. Лида чувствует себя хорошо и держится тоже хорошо. Она много работает по хозяйству и много времени проводит в своем санитарном звене в доме. Получение продуктов сейчас тоже требует очень много времени, и ей приходится много времени проводить в очередях.
Фрида Ароновна часто пишет ей, у них завязалась переписка, так как сношения в городе несколько затруднены отсутствием телефонов. У Ф<риды> А<роновны>, кажется, все более или менее в порядке, если не считать нескольких выбитых стекол в их квартире, но это зло не так уж важно. У Нины сохранился телефон и с ней мы часто сносимся. Нина немного похудела, но в остальном у них тоже все в порядке.
Вот, Гогоша, что можно написать о нас. Надеюсь рано или поздно встретиться со всеми вами.
Крепко жму руку. Твой Мара
Пишу с завода, поэтому Лида не приписывает.
Дорогая моя Натусенька! Вчера я получил открытку от Розы Наумовны и сразу же ей написал, а сегодня пришло письмо от тебя от 18/X. Очень оно меня обрадовало. С большим интересом читал я о твоей школе и твоих учителях. Кто бы подумал, что тебе придется обучаться в школе так далеко от Ленинграда и в таких странных условиях. Все-таки одно хорошо, что учение твое не прервалось окончательно. В любых условиях важно тебе не порывать со школой. Тем более что я все же надеюсь на ваше возвращение сюда. Ведь вернется же нормальная жизнь, и ты закончишь школу при лучших обстоятельствах.
Понимаю, что тебе очень тоскливо, и не обижаюсь, что ты пишешь так редко. Лишь бы ты меня не забыла окончательно за эту разлуку. Могу сказать тебе в утешение, что хотя мы живем совсем не скучно, но зато очень тревожно. Много налетов, обстрелы, все это значительно осложняет жизнь, не говоря уж о непосредственной опасности. Да и с продовольствием трудно – жизнь в осажденном городе дело не простое. И хотя занятия в школах ведутся, но, конечно, не регулярно и совсем не так, как в прошлую зиму. Так что и здесь ты была бы тоже в нелегкой обстановке. И нам всем, где бы мы сейчас не находились, остается только желать благополучного конца войны и надеяться на то, что все мы уцелеем и встретимся, пережив эти грозные события.
Я очень занят и порядком устаю. По-прежнему работаю для радио. Недавно передавалось мое выступление[133], записанное на воск[134], и я мог сам себя послушать. По-моему, голос мой звучал не противно. Но сам бы я не узнал себя, если бы случайно услышал передачу со стороны. Кроме радио, пишу стихи для плакатов и всевозможных листков с картинками, которые выпускает Союз художников. Кое-что уже вышло и работа идет регулярно. Наконец много приходится выступать в госпиталях и воинских частях. Все это горячая, очень спешная работа, иногда очень втягивает, и дни идут незаметно. Чувствую себя хорошо, только подчас, вероятно, от недоедания, как-то слабеешь очень и трудно бывает двигаться. Но главное внутри у меня все крепко и спокойно. Духом не падаю никогда. Вероника здорова вполне. Сегодня обрадовалась твоему письму и просила передать привет тебе, Алеше и бабушке. Читает она запоем. В школу ходит без особенного усердия. Дело в том, что все же заниматься в бомбоубежище не очень удобно. Сыровато, не слишком уютно. И все дети ходят не аккуратно, опасаясь тревог. Только что прочла она «Швамбранию»[135] и в большом от нее восторге. Клара Гитм. хозяйничает, тоже держится молодцом. Интересно, попала ли ты в оперу? У нас работает несколько театров. Оперный открылся на днях тоже. Бывают по воскресеньям концерты в филармонии. Все происходит днем, начало не позже четырех часов. Я был в театре два раза. Хочется тоже выбраться как-нибудь в оперу.
Милая моя девочка, все-таки хоть изредка ты мне пиши. И я буду тоже. Ужасно важно не потерять теперь друг друга из вида. Крепко-крепко целую тебя. Алешеньку поцелуй. Я ему пошлю одновременно открытку. Бабушке передай мой сердечный привет. Кл. Гит. всем кланяется. Твой С.
Френки погибали от дистрофии. Они надеялись, что Гринберги (все-таки Марк Иосифович был в категории «ценных специалистов») будут эвакуированы раньше и удочерят Катюшу. В своем последнем письме из Ленинграда в село Великое Гаврилово-Ямского р-на Ярославской обл., от которого сохранился только отрывок, Григорий Харитонович прямо пишет об этом Катюше.
[Лидочка и Мара] сказали что если только будет возможность и твое желание, они перевезут тебя к себе. Понятно, если до этого мы не сможем соединиться с тобой. Если последнее задержится, то мы знаем, как ты любишь Лидочку и как она тебя любит, и нас это успокаивает, так как будут с тобой близкие нам люди.
Дома у нас пока все благополучно, хотя беспокойства не мало, почти ежедневно. В такие минуты все мы счастливы, что тебе не приходится испытывать все неприятности, которые связаны с нашим городом, о которых ты, как умная девочка, догадываешься. Вот почему, как тебе не грустно без нас, все же тебе намного лучше, чем оставшимся в Ленинграде детям. Эта мысль успокаивает нас каждую минуту, так как о тебе мы думаем постоянно и живем только мыслями о тебе, наша дорогая девочка.
Гринберги выехали из Ленинграда 5 декабря 1941. Лида была уже совершенно истощена, весила 44 кг при довольно высоком росте и долго потом (а может быть, и никогда) не могла поправить свое здоровье. Их вывезли самолетом. В самолет нельзя было брать багаж, и это отсутствие вещей (для себя и на обмен) дополнительно утяжелило их эвакуационные годы.
Благополучно выбрались едем детям целуем Лида Мара
Дорогая моя Натусенька! Сегодня получил вдруг твое письмо и был им очень обрадован. Бесконечно приятно было узнать, что и ты и все вы здоровы и что помнишь еще меня. Как раз сегодня мне снились ты и Лешенька. Причем Леша длинный, подросший, крепенький, а ты тоже повзрослевшая и очень милая. Снилось мне, что я приехал к вам и здороваюсь с вами. Вероятно, этот сон навеян всякими разговорами у нас об эвакуации и отлетами Лиды и Мары, довольно давним уже отлетом Сазыкиных[136] (их эвакуировали с учреждением в Ульяновск) и совсем недавним отлетом Шварцев[137]. Меня тоже эти разговоры слегка затрагивают. Я даже включен в какой-то список, на какую-то очередь. Думаю, что это не слишком реально, но если бы представился случай, я бы не отказался. Конечно, при условии, что вместе со мной полетели бы Вероничка и Клара Гитм. Не то, чтобы я сделал это с легким сердцем. Ленинград, особенно в такое время, дорог мне очень и покидать его трудно, тем более что пришлось бы покинуть его на совершенно неопределенный период, скорее всего навсегда. Пишу так, потому что в случае отъезда после конца войны, вероятно, стал бы устраиваться в Москве или под Москвой. Но уехать меня заставили бы две причины: желание увидеть тебя и Лешеньку, желание объединиться, поселиться пока где-нибудь вместе, более или менее спокойно и продуктивно работать над чем-нибудь большим и серьезным, и чтобы вы все, и ты, моя дорогая, были бы около меня, рядом, как в Сиверской[138]. И, кроме того, боязнь, что трудно будет прокормить Вероничку. Пока мы ее всячески поддерживаем, и она безусловно еще сыта, несмотря на несравнимый с вашим хлебный и прочий паек. О твоем меню мы можем только мечтать. Но как будет дальше, трудно сказать, и за нее я беспокоюсь очень. Правда, последние дни нас радуют счастливыми замечательными известиями о наших победах[139] и это вселяет нам надежды на улучшение нашего положения. Кроме того, вероятно скоро я как активный оборонный работник получу рабочую карточку[140], и это прибавит нам немного хлеба. Но так или иначе посмотрим, как сложится. Придется ехать, поедем. Не придется, буду жить здесь и работать так, как работаю сейчас, то есть очень много. Пишу для радио, для Союза художников, очень много выступаю в госпиталях, в армейских частях. Читать натренировался опять после промежутка основательно. Слушают и принимают всегда хорошо. Чувствую, что делаю нужное дело. Стал даже писать понемногу для себя книгу о Пушкине, которую начал было, вернувшись из армии, потом оставил за всякими хлопотами. Теперь принялся снова и делаю это с большим увлечением. Возможно, способствует тому относительное спокойствие последних дней. В налетах перерыв, бывает только артиллерийский обстрел. Впрочем мы ко всему привыкли и нас ничем не удивишь и не испугаешь. В общей массе ленинградцы держатся прекрасно. Вижу почти каждый день в столовой у нас, откуда теперь берем мы два обеда на дом, Нину Владимировну. Она рассказывала, что Лена получила письмо от тебя[141]. Лена учится в школе и кое-кто из твоих здесь существует. Например, Верещагин[142]. Очень приятно мне было поговорить с Нин. Вл. о тебе и прежних ваших школьных делах. Вероничка в школу не ходит, сыро в бомбоубежище и на улицах не всегда безопасно. Зато читает запоем и без конца. Сейчас глотает Купера и Майн-Рида[143]. Я тоже пытаюсь читать и всячески урываю для этого время. Надстройка цела, бомб попало в нее меньше, чем ты пишешь, и то ракетных, которые никого у нас не пугают. Итак, пока мы тоже все здоровы. Вот от своих стариков[144] из Москвы не имею известий очень давно. Уверен, что мы все переживем трудное время и увидимся безусловно. С такой уверенностью жил я на фронте, живу и здесь. Крепко целую дорогого моего Алешеньку. Горячий привет Розе Наумовне. Если там Лида, ей тоже. Поклонись от меня Зое Алекс<андровне>[145]. Тебя целую горячо и много раз. Твой любящий тебя Сережа.