Ирина Тузова
Печаль моя светла
Чтобы помнили
– Надежда, здравствуйте, – поздоровались вошедшие к ней в дом Вика и Ольга Арнольдовна.
– Проходите, проходите. Вон туда, к столу, – суетилась Надя, провожая вновь пришедших к свободным стульям.
Щеки ее разрумянились от приготовления соответствующих случаю блюд. Поверх цветастого платья был надет передник, волосы убраны под косынкой, а на плече висело кухонное полотенце.
Стол был уставлен тарелками с разной снедью, присутствующих было немного – все из числа жителей дачного поселка, преимущественно пенсионеры.
– Сначала кутью вот давайте, накладывайте, блинцы с маслом. А потом – чего сами пожелаете. Вот кисель в стаканах, берите, не стесняйтесь, – ухаживала за гостями Надя. – Помянуть нужно Валентину Дмитриевну. Не было у нее никого из родных, а я когда-то работала под ее руководством. Вот и решила поминки организовать. А то нехорошо так, без поминок, не по-христиански.
Сидевшая за другим концом стола Зинаида Борисовна, дачный бухгалтер и правая рука почившей председательницы, судорожно всхлипнула, как-то испуганно и затравленно опустила глаза и начала поспешно собираться. За ней потянулись и другие, поблагодарив на прощанье Надю за организацию поминок. Ольга Арнольдовна и Вика остались с хозяйкой.
– А вы сами то что? – поинтересовалась Вика. – Садитесь с нами. Наверное, забегались и присесть некогда было.
– И то верно, ног не чувствую, – Надя тяжело опустилась рядом с гостями.
– Зинаида Борисовна сильно переживает? Чуть не плача отсюда вышла, – поинтересовалась Вика для поддержания разговора.
– Да стыдно ей стало, – отмахнулась недовольно Надя. – Могла бы сама поминки справить, ведь они столько лет с Валентиной Дмитриевной заправляли здесь всем рука об руку. А сейчас скупердяйство свое старческое включила. А я не могу так, не по-человечески это. Как без поминок то?
– А где вы с ней работали? – не унималась Вика.
– В лаборатории редкоземельных металлов. Я год всего там проработала, а потом, в девяносто первом, Мингео расформировали, и я ушла оттуда, – Надя помолчала, предаваясь воспоминаниям. – Ох и вреднющая же она была, прости Господи! Нехорошо, конечно, так говорить про покойников, но она и правда всегда злючкой была. А только мне ее жалко. Она из-за одиночества такой стала. – Надя замолчала и уставилась куда-то в угол, перебирая в уме давно минувшие события. – Несчастная она была, – продолжила Надя после паузы. – Когда я устроилась к ней в лабораторию, ей уж за сорок было. И любила она тогда одного научного сотрудника. Володей его звали. Сильно любила, со всей накопленной да не израсходованной за годы страстью. А он, как мне кажется, просто жил в свое удовольствие. То поманит, то отдалит. И так бесконечно. Мучилась она, страдала, а из этого водоворота никак вырваться не могла. Поговаривали, что он из нее сведения вытягивал да образцы лабораторные. Тогда ведь время лихое было, продавали все, что можно было продать. Только за руку его никто не ловил, поэтому лично я сомневаюсь. Верить нужно людям, а не плохое в них искать. Другая женщина у него была, вот он и развлекался то с одной, то с другой. Как собака на сене – и сам с Валентиной Дмитриевной окончательно не сходился, и отпускать от себя ее не хотел, чтобы она с другим счастье попытала.
Надя настолько окунулась в свои воспоминания, что не заметила, как гости уже всего отведали и сейчас молча ее слушали, отдавая тем самым вежливую дань памяти усопшей и хлопотам хозяйки.
– Я почему так уверена, – оживилась Надя, хотя с ней не собирались спорить. – Однажды я задержалась на работе, а Валентина Дмитриевна строго-настрого запрещала это. Я сначала думала, это из-за секретности, но потом смекнула – дело в мужчине. В тот день реакция одна никак не шла, а результаты кровь из носа к утру следующего дня вынь да положь. Я под конец дня только поняла, что образцы кто-то перепутал, из-за этого реакция и не шла. А когда обнаружила это, решила остаться и доделать все по правильному. Сижу тихонько, как мышь, результаты фиксирую. Как вдруг слышу, они в кабинете ругаются, Валентина Дмитриевна с Володей. Поначалу я перепугалась, думала, они меня обнаружили, поэтому шум подняли. А потом выкрики ее услышала. «У тебя, оказывается, другая! А я ради тебя на все ведь готова была. Я тебе верила, а ты…». И все в таком духе. Тут то я и смекнула, для чего начальница наша всех нас выпроваживала сразу по окончании рабочего времени и запрещала задерживаться. Чтобы с ним наедине побыть. Закончила я в тот день по-быстрому свою работу и улизнула домой, они еще оставались там и продолжали ругаться, меня и не заметили. – Надя вздохнула. – А через некоторое время он умер. Валентина Дмитриевна сама не своя была. Забросила себя совсем, перестала краситься и наряжаться. Состарилась за короткое время. До этого молодой и цветущей была, а тут сразу в старушку превратилась. Замкнулась, перестала общаться. А потом ушла я оттуда, в торговлю подалась. – Надя заулыбалась. – Представляете, соседка в Турцию за шмотками уехала и пропала. Мы уж в розыск ее хотели подавать, долго ее не было. А тут она возвращается вся в мехах да шелках – замуж там, оказывается, вышла, за богатенького иностранца. Все обзавидовались ей тогда. Не с руки ей, богатой даме, стало торговлей заниматься, она начала меня подбивать на это дело. На работе реорганизации пошли, неразбериха, вот я и согласилась. Я-то, дуреха, думала, что как она – замуж за богатого выскочу, да не тут-то было, – улыбка Нади стала печальной. – Ну да ладно, зато сыночка хоть народила себе под старость лет.
– А где сейчас ваш сын? – спросила Ольга Арнольдовна. – Что-то давно его не видно.
– Служит он. На спецоперации сейчас, – Надежда внезапно засуетилась, вытирая навернувшиеся слезы.
Вика только собралась подбодрить и успокоить Надю, уверить ее, что с ее сыном все будет хорошо, как в дверь вошел новый посетитель, Захар Иванович. Он кинул быстрый взгляд в сторону Ольги Арнольдовны, и тут же отвел его. Ольга Арнольдовна напряглась и вытянулась, как струна. Это не ускользнуло от внимания Вики, и она озадаченно промолчала.
– Захар Иванович, проходи, садись, – защебетала Надя, и ее щечки зарделись румянцем. – Вот тарелочка, вилочка. Угощайся.
Ольга Арнольдовна поднялась со своего места и, сославшись на срочные неотложные дела, про которые она совсем забыла и сейчас внезапно вспомнила, поспешно вышла. Захар Иванович проводил ее долгим взглядом. Вике стало любопытно, почему Ольга Арнольдовна так на него среагировала, поэтому решила остаться и понаблюдать за ним.
– А давайте я пока посуду помою, а вы за Захаром Ивановичем поухаживаете, – предложила Вика Наде, и та с радостью согласилась.
Вика вышла в кухоньку, оставив незакрытой межкомнатную дверь, и принялась за посуду, стараясь не шуметь и внимательно прислушиваться, о чем говорили Надя и Захар Иванович. Но они говорили тихо, и до Вики долетали лишь обрывки разговора.
– … навестить… повидаться… – Надя о чем-то спрашивала разрешения у Захара Ивановича.
– … волнения противопоказано… может привести… не рекомендовано… – возражал Захар Иванович.
– …без изменений? – уточняла Надежда. – … попробовать за рубежом?
– … нецелесообразно… наши специалисты в области… аналогичного уровня… – Захар Иванович находился дальше от входа, и его почти не было слышно.
– … консилиум… столько лет… возможна ли динамика… – Надя явно настаивала на чем-то, на что Захар Иванович ответил что-то совсем нечленораздельное.
Надя вздохнула, помолчала, а потом продолжила уже обычным голосом, не понижая его до полушепота:
– Хоть гостинчик соберу, передашь?
– Не думаю, что это хорошая идея. – Захар Иванович тоже «увеличил громкость». – Да и прошлое не стоит ворошить. Пусть остается как есть. Ни к чему все эти воспоминания и волнения. Надежда, ты лучше вот что, – Захар Иванович переменил тему. – Ты ведь хорошо со всеми общаешься, обсудите с бабоньками кандидатуру нового председателя.
– А чего тут обсуждать, тут и обсуждать нечего, – всплеснула руками Надя. – Тебя, Захар Иванович, и нужно выдвигать. Ты вон как о своем участке заботишься, если за весь наш поселок также возьмешься, то мы совсем как в раю будем жить!
– Ну чего ты, в самом деле, – заскромничал Захар Иванович. – Ты поспрашивай, поинтересуйся, может, у людей свои кандидатуры имеются. Может, кто-то сам хочет инициативу проявить и выдвинуться.
– Да кому выдвигаться-то?! – упорствовала Надежда. – Ты сам подумай: здесь мужская рука в управлении нужна. А у нас мужиков – раз, два и обчелся. Да и те, кто работает с утра до ночи, кто пенсионер. Не Ивана же выдвигать!
– Это, в любом случае, не нам с тобой решать, как люди выберут – так и будет, – подытожил Захар Иванович. – А ты с бабоньками поговори все-таки. И еще. Объявление нужно написать, чтобы в выходные все пришли на собрание, председателя будем выбирать, пусть готовят кандидатуры. Напишешь?
Надежда согласилась, а Захар Иванович, попрощавшись, ушел. Вика решала в уме, о чем расспросить Надю в первую очередь – о предстоящих выборах или аккуратно выведать то, о чем они шептались. Но не успела задать ни одного вопроса, так как пришла Роза, распространяя вокруг себя нежный аромат дорогого парфюма.
– Ой, устала, – откинувшись на спинку стула сообщила Роза. – Уроки вокала беру. Оказывается, это так выматывает.
– Зачем? В певицы хочешь податься? – спросила Надежда, поджав губы и выставляя на стол чистые приборы.
Вика поняла, что несмотря на свою открытую доверчивость и простоту, Надежда тоже недолюбливает Розу.
– А чем черт не шутит? – засмеялась Роза, а Надя потихоньку перекрестилась, как бы отгоняя упоминание нечистого в день поминовения усопшего. – Я ведь блог веду. И если я разбавлю свои сюжеты музыкальными паузами, это только обогатит контент. Да и вообще, человек должен быть разносторонне развит, – заключила она и принялась за еду. – Так, это мне можно. А это с чем? С грибами? Попробую немного.
– Здесь такое дело, – начала Надежда. – Председателя нового нужно избирать. В выходные соберемся. Я вот Захара Ивановича предлагаю выдвинуть.
– Ой, только не его! – поспешила возразить Роза и чуть не поперхнулась. – Такой же старпер как эта Валентина Дмитриевна, тоже по старинке все будет делать.
– Во-первых, он младше ее лет на двадцать. – Надя едва сдерживала негодование. – Никакой он не старпер. Во-вторых, он очень хозяйственный. И кстати, открыт всем новаторским предложениям. Я его, между прочим, много лет знаю и могу за него поручиться. Ну а в-третьих, постыдилась бы, Роза, вспоминать Валентину Дмитриевну неподобающим образом. Ты же на ее поминки пришла!
– А что я такого сказала? – округлила глаза Роза. – Просто называю вещи своими именами. Что, скажете – нет у нас проблем что ли? Все коммуникации старые, еще со времен царя Гороха, того и гляди в труху превратятся. Все какое-то несовременное, неухоженное, заброшенное. А ведь местный ландшафт можно так обыграть! Не хуже, чем в Европе будет. И общественные беседки поставить. Йогой по утрам заниматься. Чаепития устраивать, ярмарки в конце концов – осенью у всех излишки урожая бывают. Да полно всего можно придумать! А мы тут живем, как серые мыши.
Упоминание о мышах подтолкнуло Вику мысленно встать на сторону Розы. А ведь действительно, она права. Мышей морят не вовремя, трубы ржавые, провода допотопные, забор по периметру поселка местами покосился. И общественной жизни никакой – каждый сам за себя.
Надежда, напротив, была категорически не согласна и сейчас едва сдерживала себя, чтобы не схлестнуться с Розой. Но ссоре не суждено было разогнаться, так как вошла заплаканная Маша и с порога сообщила:
– Федор Григорьевич умер.
Надежда тут же забыла о споре с Розой и бросилась на встречу Маше, чтобы проводить ее к столу. Она аккуратно усадила ее, достала флакончик валерианки и накапала в стакан.
– На-ка выпей. На тебе лица нет, – Надя заботливо гладила ее по плечу. – Что поделаешь, все там будем. Ему уж за девяносто перевалило.
– Девяносто пять, – кивнула Маша. – Мы думали, что столетний юбилей справим ему. Крепкий был. А тут как слег, так и не пришел больше в себя. Уж как в больнице над ним ни старались, ветеран все-таки, а только ничего не помогло.
– Ты поплачь, не держи в себе, – приговаривала Надя.
– Как сейчас помню: накануне бодрый и веселый был, во дворе шебуршал, возился в сарае с инструментами, – Маша не сдерживала слез. – Вечером пошел к Валентине Дмитриевне чаевничать. Вернулся от нее вроде тоже нормальный, сразу спать пошел. А с утра занемог. Я еды ему оставила, да мы с Иваном по делам пошли. Прихожу, а он совсем поплохел, скорую пришлось вызывать.
Вику словно током дернуло. «Погоди-ка, а ведь его увезли в больницу в тот день, когда мы с Ольгой Арнольдовной нашли Валентину Дмитриевну. Ну точно! Я же Машу встретила тогда, она врачей пошла встречать, – думала она. – Валентину Дмитриевну как раз только увезли. А что, если они отравились? Только Валентина Дмитриевна сразу умерла, а Федор Григорьевич еще немного прожил». От таких мыслей Вике стало не по себе. Она четко вспомнила картинку разлитого варенья на столе Валентины Дмитриевны, небольшие следы, ведущие к подоконнику, и перепачканного чем-то малиновым кота.
Маша понемногу успокоилась, они с Надеждой стали обсуждать предстоящие хлопоты. Роза время от времени вклинивалась в разговор со своими предложениями. А Вику сейчас волновало только два вопроса: когда в последний раз травили мышей и откуда у Ольги Арнольдовны взялись сумки. Задавать первый вопрос прямо сейчас она сочла неуместным и оставила его для более удобного случая. А вот со вторым решила не медлить, поэтому, распрощавшись со всеми, направилась прямиком к своей соседке.
По пути Вика думала, как начать разговор, чтобы не обидеть Ольгу Арнольдовну, если объяснение окажется тривиальным. Или не спугнуть возможного, пусть не преступника, то соучастника, если что-то в этом все-таки есть. В свете последних новостей все казалось крайне подозрительным. Но так ничего и не придумала, поэтому с порога выпалила:
– Ольга Арнольдовна, а откуда у вас взялись сумки? – Вика учащенно дышала, то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения. – Я ведь помню, вы приехали с одним рюкзачком и несколько раз подчеркнули, что только заезжаете. А когда мы вошли к вам, на пороге стояли неразобранные сумки.
Ольга Арнольдовна внимательно посмотрела на Вику. Ее серьезный взгляд не выражал ни испуга, ни трепета, лишь легкий упрек.
– Вика, тебе не кажется, что, задавая такие вопросы, ты можешь вторгаться в чью-то личную жизнь? – она говорила спокойно, с достоинством, но без нажима, и Вика смутилась. – Я уверена, что у тебя есть причины задавать мне эти вопросы, отвечать на которые я не обязана. Тем не менее я поясню. – Ольга Арнольдовна подошла к окну и стала всматриваться куда-то вдаль. – Я действительно приезжала накануне вечером и привезла с собой все эти сумки. Незадолго до того, мне позвонил Захар Иванович и уточнил, когда я приеду сюда. Он хотел о чем-то поговорить со мной, – она помолчала, подбирая слова. – Сказал, что хочет со мной кое-что обсудить, но не вдавался в детали, сославшись на то, что это не телефонный разговор. Я приехала поздно, было уже темно, поэтому я сразу направилась к нему. Калитка была не заперта, поэтому я вошла без задней мысли. Я подумала, что Захар Иванович специально оставил ее открытой, так как ждал меня. И тут я услышала стоны из беседки. Захар Иванович с кем-то занимался… непристойностями.
– Сексом что ли? – переспросила пораженная Вика.
– Им самым, – подтвердила Ольга Арнольдовна. – Захара Ивановича я хорошо разглядела, а вот кто была та женщина с ним – не поняла. Возможно, что не из нашего дачного поселка. Но точно не жена.
– Почему? – уточнила Вика.
– Потому что, как я слышала, его жена уже много лет прикована к постели и не встает. Она инвалид, за ней ухаживает сиделка. Когда я поняла, что нахожусь в пикантной ситуации, мне стало неловко, и я потихоньку ушла, я бесшумно хожу. А когда уже почти вышла, то зацепилась за что-то и услышала возглас с их стороны: «Кто здесь?». Разумеется, я не стала обнаруживать себя и вообще постаралась скрыть факт того, что приезжала тем вечером. Мне было очень стыдно, что я помешала им. Поэтому я вернулась в свою квартиру, а на дачу приехала на следующий день с одним рюкзачком. – Она снова помолчала. – Я не осуждаю Захара Ивановича, он еще достаточно молодой мужчина и должен удовлетворять свои потребности, раз жена не в состоянии ему этого дать. Он вправе жить так, как считает нужным. Я просто не хотела, чтобы он знал, что это я явилась случайным свидетелем его амурных дел. И уж тем более мне не хочется становиться источником сплетен. – Ольга Арнольдовна сделала ударение на последнем слове и строго посмотрела на Вику.
– Я тоже никому не скажу, – пообещала Вика. – Это, действительно, его личное дело. Тем более в такой ситуации – жену не оставил, сиделку ей нанял, сам дачей занимается. Что в этом такого? Другой бы развелся давно, да снова женился на нормальной, здоровой, то есть. А он – молодец, не бросает.
Вика все еще раздумывала над словами Ольги Арнольдовны. Она рассказала все настолько искренне, что не было повода сомневаться в правдивости ее слов. И это так в ее характере – быть деликатной и никого не смущать. Теперь понятно, почему Ольга Арнольдовна так не хотела заходить без спроса к Валентине Дмитриевне – вдруг опять окажется в неудобной ситуации. Внезапно она поймала на себе вопрошающий взгляд Ольги Арнольдовны и поняла, что настал ее черед давать пояснения.
– Федор Григорьевич умер, – сообщила Вика.
– Ох, как жалко! – воскликнула Ольга Арнольдовна.
– Мне тоже, – перебила Вика, – но я сейчас не об этом. В смысле, я же пришла к вам с вопросами, и мне кажется, что здесь не все чисто, – она собиралась с мыслями, Ольга Арнольдовна терпеливо ждала продолжения. – Помните, в тот день, когда вы приехали, я потеряла одного из котов. Мне не спалось и ранним утром я вышла их поискать. Лелек был перепачкан чем-то малиновым, а потом умер. На столе у Валентины Дмитриевны было разлито варенье и его следы в виде кошачьих отпечатков тянулись по подоконнику, окно было открытым. Что, если варенье было отравлено, и Валентина Дмитриевна из-за этого умерла? Коты залезли через открытое окно. Лелек испачкался в варенье и стал вылизываться, поэтому тоже умер. А Болек лишь немного зацепил, поэтому выжил. А еще Федор Григорьевич накануне вечером заходил к Валентине Дмитриевне на чай. Маша сказала. Но только он через три дня тоже умер. Возможно, ему меньше яда попало или он крепче здоровьем был, – Вика посмотрела на соседку в ожидании ее вердикта.
– Звучит вполне логично, – задумчиво ответила Ольга Арнольдовна. – Вероятнее всего речь идет о случайном отравлении. Представить себе не могу, что кому-то понадобилось специально их травить. Скорее всего отрава как-то попала в варенье, и все они стали жертвами этой роковой случайности.
– Наверное, – нехотя согласилась Вика, которая уже успела почувствовать себя в роли детектива и жаждала разоблачения неведомого преступника.
– Я думаю, тебе не стоит пока рассказывать об этом больше никому, – тоном, не терпящим возражений, сказала Ольга Арнольдовна. – Посуди сама. Если это несчастный случай, то легче ты никому не сделаешь. Умерших уже не воскресить. А если за этим кто-то стоит, во что я, честно говоря, не верю, то тем более не нужно привлекать к себе внимание. Преступник опасен, и если один раз пошел на преступление, что может остановить его от следующего? Давай лучше посмотрим, как будут развиваться события дальше.
***
Шел одна тысяча девятьсот сорок второй год. Лето в селе Симоновка выдалось жарким и удушливым. Раскаленное солнце нещадно палило, грозя засухой и неурожаем, будто мало было трудностей и лишений в разгар беспощадной войны. Симоновка была в глубоком тылу, далеко от линии боевых действий, но и здесь было не до излишеств – весь провиант, фураж и любая сельскохозяйственная продукция отправлялись на фронт.
Раздольные широкие поля еще недавно стояли поросшими густой травой, а сейчас были гладко выкошены. Копешки и стога свежего сена аккуратными холмами виднелись повсюду, куда ни кинь глаз.
Под одной скирдой, укрываясь в ее тени от палящего солнца, лежали двое, совсем молоденькие паренек и девушка. Их рабочие инструменты, вилы да деревянные грабли с частыми зубьями, находились неподалеку, свидетельствуя о проделанной работе и заслуженном праве на отдых.
Девушка лежала на спине с закрытыми глазами и улыбалась, а парнишка разместился на боку рядом с ней и травинкой щекотал ее веснушчатое лицо.
– Ну будет! – воскликнула она и засмеялась. – Будет, я сказала. Федька, перестань, щекотно же, – она открыла глаза и долгим взглядом посмотрела на него.
– Настька, какие у тебя глаза красивые! Ну чисто васильки, – восхитился Федька.
– Нравятся? А ты женись сначала, а потом уж любуйся, – она озорно высунула язык и соскочила с належанного места.
– А вот и женюсь! – подскочил вслед за ней Федька и встал напротив нее, всем видом показывая серьезность своих намерений.
– Женилка пока не выросла! Кто тебе в шешнацать разрешит свататься? – Настя игриво поддразнивала своего ухажера.
– А я через два года на тебе женюсь. А до тех пор никому тебя не отдам, путь только кто посмеет глянуть в твою сторону!
– Ой, не могу, жених, выискался, – смеялась она. – Вот через два года и поговорим.
Внезапно со стороны деревни раздался пронзительный бабий вой, и они тревожно стали всматриваться в ту сторону.
– С вашего двора, кажись, воют. Никак похоронку на брата твоего принесли, – тихо произнесла Настя. – Бежим.
Сверкая голыми пятками, они во весь дух помчались к дому, забыв про вилы и грабли. Мать Федора сидела на завалинке и держала в руках помятый желтый листок, время от времени вытирая кончиком платка глаза и нос.
– На кого ж ты нас покииинул, – голосила она. – Отец калекой остался, теперь вот твой черед настал. Хосподи, когда ж эта война проклятущая кончится!
Отец, вернувшись с войны без ног, сидел сейчас неподалеку на низкой табуретке с приделанными к ней колесами. Надвинув кепку по самые глаза, он бруском точил лопату, и только частое шмыганье носом выдавало его переживания.
Соседи, сбежавшиеся на крик, уже высказали свои соболезнования и торопились разойтись по делам, перекрещиваясь и суеверно опасаясь накликать беду на свой дом. Ушла восвояси и Настя. Когда все разошлись, мать утерла слезы, шумно высморкалась и сообщила растерянному Федьке:
– Пойдешь сейчас к Клавке, вдове брата, сообщишь ей. Скажи, что мы не бросим ее. Подправим тебе метрики на два годочка, будет у ней новый муж и отец для сына, а семья и фамилия прежними останутся.
– Маманя, да ты умом тронулася что ли? – ошалел от такой новости Федька и аж попятился. – Не буду я на ней жениться!
– Поговори у меня! А хозяйство ихнее обширное ты в чужие руки отдать хочешь? Ишь чего удумал, артачится ишшо. Поперек родительского слова прешь? Женишься на ней, вот и весь мой сказ! – мать сверкнула глазами и от возмущения сжала кулаки, готовая в любой момент оттрепать за чуб непокорного сына.
– Тять, ну хоть ты ей скажи! – чуть не плача обратился Федька с последней надеждой.
Отец лишь скрипнул колесами и укатил в глубь двора, волоча за собой наточенную лопату.
– Убегу, – шептал Федька про себя, когда шел к дому вдовой невестки, исполняя родительский наказ. – На фронт убегу, раз метрики подправят. Раз жениться можно, то и воевать, значится, можно.
Клавдия выслушала новость о гибели мужа ровно. В селе быстро слухи разлетаются, и ее припухшие от недавних слез глаза были тому подтверждением. А на скомканные объяснения Федьки о том, что семья ее не бросит, лишь усмехнулась. Значит истолковала намеки верно и сразу поняла, что быть ей теперь мужней женой младшего брата. И то лучше, чем горевать одинокой вдовьей участи. Да и по любви не все тогда женились. Ему сказали – бери, ей сказали – иди, вот и вся любовь. Родители подобрали, родители порешали, так тому и быть.
А вот Настька едва сдерживала слезы, стараясь казаться при этом гордой и независимой – как стемнело Федька вызвал ее в сад.
– Настенка, попрощаться я пришел, – начал он, сурово сдвинув брови.
Только она все равно не видела выражения его лица. Темно было, да и смотрела она в другую сторону, облокотившись о ствол дерева и сцепив за спиной руки. Настя молчала, прикусив губы и боясь вздохнуть, а вместе со вздохом расплескать теснившиеся в груди рыдания.
– Скажи хоть словечко, – не выдержал тишины Федька.
– Попрощаться, говоришь, пришел? Ну прощевай, коли не шутишь, – выпалила Настька, собравшись с силами, чтобы не расплакаться. – Только не пойму я, к чему все это? Я тебе не жена, чего прощеваться то пришел, – ее голос, стальной как струна, резал Федьке слух.
– Люба ты мне. Давно люба. И не врал я, что женюсь на тебе. А тут вона как вышло, – Федька сплюнул, подчеркивая тем самым всю поганость сложившейся ситуации. – А только жить я с ней не буду. Слышь, нет? Я на фронт решил пойти. Утеку сразу, как нас окрутят. В ту же ночь. И в постелю с ней не лягу, и не трону ее. На бумажках пущай женой будет. Ан только на деле не бывать тому. Если погибну, то так тому и быть. А если живой вернусь, разведусь и на тебе женюсь.
– Миленький, родименький, не уезжай, – Настька бросилась к нему и сейчас рыдала на его груди. – Лучше уж с постылой будь, но живой.
– Не хочу с постылой. С тобой хочу. Ты не бойся, Настенка, жди меня. Меня любовь твоя беречь от пуль и смерти будет. Побьем фрицев и вернемся героями, – Федька и сам уже смахивал одной рукой свои слезы, а другой крепко прижимал ее к своей груди.
– Не пущу, слышишь? Костьми лягу, не пущу, – ее слова грели ему душу и одновременно с этим рвали ее на части. – Или с тобой пойду. Санитаркой буду, они на войне тоже нужны. Кто же вас, вояк, спасать будет.
Они сбежали из деревни вместе. Вместе прошли в учебке короткие курсы, Федька – молодого бойца и связиста, Настя – медицинские. И уже совсем скоро эшелон увозил их в числе других прямиком в пекло и ад. Сидя в вагоне на соломе, они жались друг к другу и держались за руки, волнуясь перед предстоящей неизвестностью. Вражеские самолеты, ранее не долетавшие до тех мест, откуда двигался состав с новобранцами, разбомбили их эшелон в считанные минуты. Поседевший за мгновение, оглушенный и ошалевший Федька сидел в дыму и огне, ничего не видя и не слыша. Летели обломки, летели ошметки человеческой плоти, все летело в тартарары, а он крепко прижимал ее руку к своей груди. Остальное тело Насти, как и тела большинства других, ехавших с ними, разорвало на части прямо на его глазах.
