Ирина Турович
14 сказок для взрослых
– Согласен. Все, все, отпустите хлам, сам потащу. Если очень хотите, продолжайте держать меня. Но я тоже тяжелый. Как вас звать-величать?
– Маша.
– Мария! Красивое имя. И вы красивая. Кто будет говорить другое, меня зовите, морду набью.
Девушка улыбнулась:
– Не похоже – морды бить не ваш стиль.
– Откуда вы знаете? Может, я известный футбольный тренер?
Они катили добитый велосипед, болтая ни о чем, как если бы давно были знакомы; весна снова дарила обещания, разбитое колено саднило, но Аристиду было легко на душе и хотелось петь, он не замечал, что девушка не очень молода, потому что сам был не молод. Впереди было много солнечных дней, открывалась новая страница, что еще?
Объявились заказчики. Фирма восстала из пепла.
Зазеленела трава, расцвели груши-дички и вишни; Аристид и Мария любовались цветущими деревьями, как принято у японцев; ели мороженое, катались на чертовом колесе, фотографировали всякую ерунду, сидели в кафе, ходили в кино… Они собирались купить велосипеды, чтобы вместе ездить на далекие прогулки, купаться на карьер, и в лес за ягодами, потому что никто никогда не собирает землянику на велосипедах, но они были уверены, что получится.
Аристид достал забытый мольберт; его приятно поразили твердость линии и точность, в отличие от юношеских работ, появились глубина и тайна. Он отнес пару картин в офис, их хвалили и забрали с благодарностью. Его пригласили на новоселье с шумной вечеринкой, где все напились, прыгали в бассейн и плясали до упаду; выброшены были остатки кофе без кофеина, выброшен продавленный диван, на котором он скоротал столько вечеров с другом-телевизором.
Новое, долго воображаемое, не постучалось в дверь, а ворвалось вихрем.
Теперь Аристид недоумевал, почему бездарно потерял столько времени, ему претила прежняя немощь, и плата за приобретенную мудрость казалась слишком высокой. Терпение и душевное равновесие, к которому он долго шел, профессиональная репутация, аскетичный холостяцкий уют – вся система ценностей трещала по швам. Отбросив старый велик, как подаренные нелепые крылья, он парил на ниоткуда выросших своих.
Он отмахнулся от мысли, что огонь ярко вспыхивает перед тем как погаснуть.
Он сразу задумал писать портрет Марии, и отчего-то медлил. Маша под вишнями, Маша в кафе, Маша в домашнем халате, Маша вешает полотенце, Маша спит, Маша читает книгу, нет, не то. Однажды в сумерках, столь нелюбимых и, к счастью, сейчас коротких, он несколькими резкими штрихами набросал лицо грустной усталой женщины и утром не мог поверить, что это и есть Маша.
Подкрался к зеркалу, заглянул сбоку и вздрогнул, поймав отражение в непривычном ракурсе. Двойник был незнакомцем: встревоженный, худой, бодрый, с горящим взглядом, способный не спать три ночи подряд.
Снова подошел к портрету. Он знал эту женщину.
Аристид не мог простить себе предательства.
Художник победил мечтателя. Новый мир наискось пересекла трещина.
Аристид не пошел на работу и выключил телефоны. Он смотрел на страшный портрет, вскакивал, метался по комнате, возвращался к холсту; брал кисть и опускал руку. Он видел, как меняется выражение лица нарисованной женщины, как она кривит рот, какое отвращение в этой гримасе, как она складывает губы для поцелуя, как прилагает все усилия, чтобы казаться миленькой, но чем больше старается, тем больше походит на потасканную кокотку из прошлого века, и понимал, что сходит с ума. Схватив нож, он стал бить по портрету куда попало, пока не изорвал в клочья. Обессилев, он упал на пол перед мольбертом и разрыдался.
Миновал час или два. Капающий кран на кухне монотонно отсчитывал секунды. Аристид поднялся и натянул новый холст с намерением рассказать всю правду о себе. Всю ненависть, все отчаяние от пусто прожитых лет, всю боль, весь стыд и весь холод одиночества – вот что должен был выражать портрет незнакомца, встреченного в зеркале.
Аристид работал точно, расчетливо, не тратя лишних движений и не делая неверных мазков; когда картина была готова, он отошел на несколько шагов, покачал головой, не удовлетворенный результатом. Что-то оставалось неправильным. Что именно, художник не понимал. Впервые за два месяца он почувствовал усталость.
«Надо прилечь, – думал он, – завтра все будет иначе. Завтра будет особенный день. Я должен проснуться другим, сильным, здоровым, тогда начнется настоящее».
Когда Мария нашла Аристида, на его лице застыло выражение покоя и счастья. Он снова был молод и полон нерастраченных желаний, для осуществления которых не хватило бы одной жизни. Коснувшись губами лба, она тихо сказала:
– Твой реквием завершен. Лучшего ты не мог сочинить. А я… я заберу портрет, который больше никому не нужен.
С холста на мир смотрела совершенная Мария. Сходство было поразительным.
Маша земная завернула картину в газету, перевязала, оставила ключ у зеркала и, притворив дверь, ушла. На улице ей казалось, что все обращают на нее внимание, и как никогда хотелось стать маленькой и незаметной.
***
Примечание помощника Старика:
Отдавая дань романтической традиции, автор использует клише, характерные для жанрового рассказа начала прошлого века («Графиня побледнела»). По этой причине рассказ продвигался туго. Автор не знает, почему назвал героя Аристидом (честный, безупречный), возможно, это скрытая аллюзия на А. Афинского, Мл. (ок. 540 – ок. 467 до н. э.); как вариант было имя Каллистрат.
Трудно найти что-то более типическое, чем тема «Художник и его творение», или заголовок «Портрет». Автор и не пытался быть оригинальным.
День 3-й. Капсула времени
Рассказ молодых французов о посещении музея с эпиграфом, который подсказал Старик
Жить – редчайшее в мире явление. Большинство
людей просто существуют.
Оскар Уайльд
– Никто из участников эксперимента не оспаривал, что изобретение капсулы стало величайшим прорывом науки. В ХХ веке человек разбил атом и завоевал небо и космос, в ХХI ему удалось покорить время. Мы заставили служить нашим потребностям своего злейшего врага – объективную реальность. Пространство и время перестали ограничивать нашу свободу. Первым практически подтвердил теорию Эйнштейна – время относительно, потому что зависит от скорости перемещения объекта в пространстве – американский физик Говард Нэт Микельсон. За создание капсулы времени ему была присуждена Нобелевская премия. Премия стала последней в этой номинации: комитет решил, что равного по значимости открытия уже не будет. Триумф физики одновременно стал пределом ее возможностей. Мир перестал был предметом наблюдения, исследования и описания, инструменты и механизмы, обеспечивавшие нам более-менее комфортные условия проживания, канули в прошлое. Микельсон остановил время в планетарном масштабе. Земля продолжает вращаться, организмы рождаются, растут, стареют и умирают, этого мы изменить не в силах. Но день, можете быть уверены, наступает всегда один и тот же. Это оптимальный расчетный день. Для расчетов были использованы такие параметры как минимальное количество бедствий и конфликтов, наиболее благоприятные социальные условия, умеренная погода и высокий индекс индивидуального счастья. Человек остается смертным, и его персональные часы продолжают тикать, к сожалению, этого не избежать. Но мы можем быть уверены, что никогда не наступит глобальная катастрофа или перенаселение планеты, человечество не вымрет от эпидемии, и уровень невозобновляемых природных ресурсов по сравнению с расчетным днем не уменьшится.
– Можно задать вопрос?
Опять этот выскочка Рассел! Клер подавила зевок и сделала вид, что внимательно слушает. Экскурсия затянулась. Дотошная мадам Жувер, или Этэ-Ивэр, снег летом выпал, как ее называли лицеисты, не закончит, пока не расскажет про каждый экспонат в политехе. Мальчикам, может, и были интересны макеты автоматической линии метро Монреаля или самонаводящегося моста через ущелье в Перуанских Андах (изобретение скорее эффектное, чем коммерчески успешное: на площадке на краю пропасти водитель бросает монеты в автомат, для грузовика надо бросить больше, чем для легковушки, мост появляется, водитель пересекает ущелье, проезжает через второй автомат, который еще раз фиксирует авто – и мост исчезает. Все гениальное просто. Секрет в том, что мост сделан не из твердой материи, а особой формы энергии. Именно этот макет школьники чаще всего ломают, поскольку в музее мост включается бесплатно. Данных о том, сколько раз ломался реальный энергетический мост, нет), но Клер Бувиль но была вполне взрослой девушкой, чтобы тратить свои драгоценные часы и минуты – ох уж это время, которое в индивидуальном измерении никто не отменял! – на осмотр предметов, символизирующих технический прогресс.
– Да, Рассел, мы тебя слушаем.
– Разве не противоречие, что человечество, живя одним днем, продолжает пользоваться календарем?
– Нет. Календарь нам нужен, чтобы делить время на условные отрезки и планировать будущее. Личное будущее.
– Но какое это имеет значение, если мое личное будущее ничего не меняет в общей картине мира?
Вообще этот Рассел, Рассел Брайант, полушотландец или полуирландец, чья породистая мамаша-невротичка покончила с собой, когда ему было шесть лет, был ничего. Маловат ростом, заучка, но не компьютерный задрот и не будущий финансист, таких видно еще в средней школе. Рассел был красив. Клер добавляла эпитеты – трагически красив. Мужественно красив. Офигенно сексуален. Целоваться с ним хочется до боли в зубах. Хотя нет, можно без боли. Прижиматься по-взрослому. В фантазиях Клер Рассел стоял у нее за спиной, нежно щекотал губами шею и ласкал ее грудь. Она таяла от блаженства. Дальше объятий фантазии Клер не шли – как и глобальное время, застывшее в идеальном расчетном дне, они застыли в некой воображаемой точке. Клер хотелось нежности. Но не секса и не длительных отношений. Секс показался ей скучным и доставил удовольствия меньше, чем молочный коктейль, а отношения, на которые она насмотрелась, были полны скандалов и больше похожи на ненависть, чем на любовь. Бурное примирение, обнимашки напоказ и что-то стыдно-виноватое в том как от тебя спешат избавиться, хотя ты не настаиваешь на своем присутствии. Нет уж, спасибо, научены на чужих ошибках. Сейчас Клер хотелось романтической неопределенности. Тепла и красивой картинки из окна, в которое она будет смотреть, пока Рассел подкрадывается к ней сзади… Нет, неподходящее слово – подкрадывается, он же не хочет ничего украсть. Он должен тихо и медленно приближаться, и действие должно замедляться, пока не затормозит на мгновении объятия. Почти невинного. Мгновение будет длиться, длиться… Она закрыла глаза и погрузилась в свои грезы.
– Меняет, Рассел, и еще как, – мадам Жувер строго взглянула поверх очков. – Твоя личность и есть тот мир, в котором ты будешь существовать. Каждый из нас не просто факт в абстрактном времени и пространстве. Или абстрактном мире. Твоя личность и твой мир реальны. Тебе придется с ними жить.
– Объективный мир тоже конкретный. В нем есть страны, президенты, корпорации, банки…
– И тебе ничто не мешает жить в стране и стать президентом или главой корпорации, верно?
– Да.
– Тогда в чем проблема? В том, что ни ты, ни кто-либо другой не сможет уничтожить мир, даже если захочет? Потому что мир всегда будет возвращаться в исходную точку равновесия.
– Нет, я не это хотел сказать. Я…
– Задолбал ты уже, Брайант, – шепотом просвистел Дидье, – Я в музее ночевать не собираюсь.
– Ты абсолютно свободен в выборе личного будущего, но никто не волен изменить единый расчетный день, – победоносно закончила мадам Жувер. – Мадемуазель Бувиль, вы спите?
– Простите, мадам, я задумалась.
– Об особенностях новой коллекции сумок или эмансипации сумчатых аборигенок?
– Почти. Если всегда один и тот же день, зачем вообще планировать будущее?
– Еще одна задвинутая, – пробурчал Дидье.
Мадам Жувер вздохнула:
– Хочешь сказать, у тебя нет амбиций, тебе все равно, как прожить жизнь, потому что получится само собой?
– Да, само собой. Проживется как у всех. И всегда будет как сегодня.
– Но тебе придется зарабатывать деньги, чтобы где-то жить, что-то есть и покупать одежду. Может, ты надеешься стать топ-моделью или ограбить банк?
– Нет, мадам, я настолько глупа, хотя и учусь в лицее, что готова стать кассиршей в супермаркете, – Клер разобрало зло, – и если это будет настолько гадко и невыносимо, я загребу кассу, просажу деньги в Монте-Карло, наглотаюсь таблеток и…
– Сорри, я была плохая проститутка, и идите все в жопу! – почти в голос высказал Дидье.
– Тихо, класс! Вы устали, но на сегодня немного осталось. Будем уважать друг друга. В основе капсулы, которую изобрел Говард Нэт Микельсон, лежит принцип относительности…
Капсула времени была небольшой кабинкой из прозрачного пластика. Внутри, на подставке вроде пюпитра, находился экран с панелью управления. Экран был выключен, и дверь в кабинку заблокирована. Представленный образец, как сообщалось на информационной табличке, был первой моделью капсулы, в конструкции присутствовали отдельные недоработки. Например, нельзя было произвольно путешествовать во времени или моделировать реальность. Правда, и в современной модели для путешествий требуется специальный допуск, а опция моделирования доступна только президентам и главам корпораций, только по утвержденным расчетам и под контролем военных. Но представление об относительности и сущности времени капсула давала.
Что было не так с этой сущностью и относительностью, Клер не поняла. Она думала о своем. Мать давно развелась с отцом, любовник матери заделал ребенка старшей сестре Клер и сидел на наркоте, мать привела другого ухажера, который пробовал склеить Клер, но та его отшила, и вся компания не-поймешь-кто-кому-родственник размещалась в одной, пусть и большой квартире. Отец перебрался в Канаду и завел новый очаг, но связи с дочками не терял и отчислял алименты. Достаточно неплохие, чтобы мать и сестра не работали. Если все это и есть идеальный расчетный день, и ничего никогда не изменится, думала Клер, зачем вообще жить? Какое прекрасное на фиг будущее я могу потерять, если никакое другое невозможно?
Мадам Жувер говорит о свободе личного выбора. Не она одна. Общественная аксиома гласит: для человека открыты все возможности, человек творит, человек может не беспокоиться о черном дне, человек счастлив. Но, возможно, усредненный индекс счастья был величиной того же типа, что и средняя зарплата по стране или среднее время ожидания в пробках, и в общий расчетный день пробка на пути Клер оказалась самой длинной, а индекс счастья самым коротким. Умом девушка еще могла принять аксиому. Интуиция же подсказывала, что миллионеры не обанкротятся, бедняки не выберутся из трущоб, персоны паблик медиа, меняя лица, не изменят характеров, и приживальщик-наркуша в их семье скорее умрет, чем прекратит ширяться, потому что его индекс счастья застыл в этой точке. Человеку вроде как изначально предлагают неограниченный выбор, но как только он выбирает, как только делает ставку, он проигрывает, крупье загребает фишки, и все возможности исчезают. Исчезает даже лучший вариант развития событий, который мог бы получиться при удачном выборе. Удивительно. Хранителя мирового равновесия – что ни делай, останешься при своем – раньше звали бог, а теперь его зовут Микельсон. Говард Нэт Микельсон.
Клер медлила делать ставку в глобальной игре. Она была уверена, что ошибется, и готова была отдать свое право выбора другому. Первому встречному. Хотя бы Расселу. Хотя бы за застывшее мгновение придуманной нежности.
– Эй! Клер, постой!
Да, это он, парень ее мечты. Урок окончен. Класс направляется к выходу, и Клер машинально следует со всеми. Или чуть быстрее всех. Ей не терпится вырваться на улицу и расправить крылья. Этот затянувшийся урок, эта сушеная треска мадам Жувер, эти мертвые механизмы навеяли тоску… Но у нее все получится! Рассел сам ищет сближения с ней. Жизнь, ты чудо! Клер обернулась и улыбнулась.
– Послушай, ты сказала насчет кассы и таблеток, не надо так делать. Обещай мне, что никогда так не сделаешь.
Какой он все-таки хорошенький, этот полуирландец. Но он не влюблен. Он печален и спокоен. Так не притворяются.
– Подожди минутку, окей? Мне надо в туалет.
Клер долго смотрит на себя в зеркало. Моет руки, срывает несколько бумажных салфеток, намачивает и мокрым комком вытирает разгоряченное лицо.
– Какая я дура, – говорит Клер, решительно бросает комок в мусорку и выходит.
Она чувствует себя полководцем, готовым вести в бой войска, но ее уверенность исчезает по мере приближения к Расселу.
– Спасибо, что дождался. Хреновый у меня сегодня день.
– Я понял. Хочешь, я набью морду этому дебилу?
– Что ты! Он того не стоит.
– У тебя с ним что-то было?
– Не так чтобы очень… Он просто дебил.
– Да. Но я серьезно. Не бросайся словами, Клер. Обещай, что не сделаешь того, о чем говорила.
– Не сделаю. Ограбить кассу, уехать в Монте-Карло… смешно. Или проще туда улететь?
– Проще улететь.
– Тогда надо купить билет заранее и забронировать отель, а потом уже брать кассу.
– Ты невозможна!
– Пытаюсь сразить тебя своим интеллектом. Больше рассчитывать не на что, правда?
– О, считай, сразила. Вообще ты очень хорошенькая.
– Но я не в твоем вкусе.
– Почему ты так решила?
– Ты до сих пор не проявлял ко мне интереса, хотя мы уже два месяца вместе ходим на одни и те же лекции и встречаемся каждый день. Ты даже не здороваешься.
– Я не хотел навязываться.
– Ладно. Принято. Будем друзьями.
– Да.
– Если хочешь, можем даже молчать как друзья. И здороваться необязательно.
– Молчать тоже необязательно, хотя я в растерянности, что сказать. Я не ожидал, что у тебя могут быть тяжелые мысли.
– Я кажусь тебе счастливым человеком?
– Девушкой, уверенной в себе. Сильной. Мне казалось, что вокруг тебя всегда вьется масса парней.
– Это точно. Я сильная, и меня кто-то всегда пытается… поиметь.
– Поиметь? Какое слово! В каком смысле?
– Не знаю, где границы твоей лингвистической терпимости, и что ты подумаешь, если я буду называть вещи своими именами.
– Постараюсь не заткнуть уши.
– Ты очень добр. Затащить меня в койку обычно хотят папики. За мороженко-пироженко. Типа девочке нужны развивающие упражнения, новый опыт, пятое-десятое, без обязательств. А сверстники и типа того, меня хотят развести на деньги. Или чтобы я написала за кого-то курсовую. Или просто кому-то стирала вонючие носки.
– Жестко. Только ты все это придумала.
– Может быть, и придумала.
– Ну тогда гаденько.
– Гаденько быть сильной. Хуже, чем просто родиться женщиной.
– Женщиной быть не плохо.
– А ты пробовал?
– Не так, чтобы очень.
– Мда, когда живешь одним днем, все надо попробовать. Ведь ничего не изменится.
– Нет, наоборот, все меняется в нас самих в зависимости от того, что пробуешь.
– Это пустые слова.
– Знаешь, давным-давно я подсмотрел будущее. Это вышло случайно. Я скучал по матери, когда она умерла. А в капсуле времени, вроде той, что мы видели в музее, можно оживить прошлое. Встретиться с теми, кого любишь. Эта услуга стоит недешево, и тогда, десять лет назад, очередь была большая, потому что капсул было мало. Но отец все-таки нас записал. В назначенную дату мы приехали в технопарк и получили свой пятиминутный сеанс связи. Мы заказывали встречу с матерью и ждали несколько недель, но вместо прошлого нам показали будущее. Они ошиблись на пятьдесят лет! Отца в том будущем уже не было, он расстроился, а я… лучше не буду говорить, тебе не понравится. Я испугался сам себя. И тебе таким я точно не понравлюсь.
– Это ужасно. И вы больше не пытались?
– Отец предпочитает не знать, когда уйдет. Он встретил другую женщину, теперь это моя мачеха. Хорошая женщина, но не мама. Отец с ней счастлив. А я не хочу стать таким, каким себя увидел, но что бы я ни делал, каждый день приближает меня к тому, другому я. Этот человек добился успеха, он окружен роскошью, но внутри него много зла, и он сделал много зла другим.
– Ты ведь свободен в своем выборе не делать зла и не желать его, и будущее станет другим.
– Я-то свободен, а будущее другим не станет. В том и загвоздка.
– Невероятно. Знаешь что? Давай вернемся в музей и залезем в эту чертову капсулу. Мне никогда не хотелось знать, что там впереди, но вдруг я в самом деле закончу в Монте-Карло? Или в другой дыре?
– Ты мне обещала.
– Я даже поклянусь! И твое будущее должно быть другое. Вот увидишь. Ты ошибся, потому что не так понял.
– Там нельзя ошибиться.
– Можно! Программа – или что у них там? – ошиблась.
Клер была в отчаянии. Не оттого, что в одно мгновение развеялся ее чудный мираж. Оттого, что ее деятельная натура требовала самоотдачи, и желание помочь малознакомому парню перевесило все разумные доводы. Нужна ли помощь, Клер забыла спросить. Сочувствие плохой советчик, потому что обязывает к жертве, а жертва не окупается. Любовь – а Клер как истая парижанка признавала лишь высокую трагедию чувств и поэтому панически боялась влюбиться – уменьшила бы ее и без того маленький индекс счастья. Любовь разумно было бы цедить, как реку, через систему шлюзов, но ни в коем случае не допускать наводнения. Но было поздно. Окажись Рассел лгун, мошенник и злодей из комиксов, чего вполне реалистично ожидать от такого милашки, Клер было все равно. Узелок завязался. Отношения – это не шуры-муры у окна с красивой картинкой, а прелюдия к тому, чтобы зализывать раны. Жаль. Клер снова проиграла.
Быстрым шагом молодые люди направились к политехническому музею.
– Закрываемся через двадцать минут, – сообщила женщина-кассир.
– Извините, мы были с группой, и я забыла шарф, – Клер вытащила из кармана смятый билет. – Можно, мы поднимемся и заберем? Нам надо в архитектурный отдел.
– Ладно, проходите.
– Спасибо, мы бегом!
И вот Клер и Рассел снова у капсулы времени, на этот раз они внимательно читают табличку, в которой сообщается про недоработки конструкции и невозможность путешествий, и совершенно не представляют, как попасть внутрь. Нет ни кнопки, ни экранчика с панелью, ни щели для электронного ключа (такие системы современные школьники легко вскрывают и без ключа, даже если они не лицеисты), ни даже примитивного тумблера – ровным счетом ничего. Клер садится на пол и закрывает лицо руками. Она готова расплакаться.
– Чувствую себя идиоткой. Прости. У меня разыгралось воображение – мы действительно ничего не можем изменить.
– Можем отключить капсулу от электричества, и двери разблокируются.
– Но тогда перестанет работать и внутренняя панель управления.
– Я уверен, что панель подключена к автономному источнику энергии. Иначе было бы слишком рискованно.
– Логично. Но не факт.
– Проверим.
– А как же сигнализация и камера наблюдения?
– И это проверим. Постой на шухере.
Ого, а симпатяшка Рассел оказывается прирожденным взломщиком – впрочем, Клер пока плохо представляет, что есть что, где у парня заканчиваются таланты и начинается практический опыт. Сейчас это неважно. Может быть, никогда неважно: людей сводит вместе случайность, а разводит закономерность. Пока длятся чары случайного узнавания себя в другом, человек простодушен и отзывчив. А когда амальгама стирается с зеркала и сквозь стекло проявляются другие черты, индекс счастья склоняется к тому уровню, который привычен для Клер.
Дверь открыта, наша любознательная молодежь активирует панель – и чудо! нельзя же их лишить чуда? – панель исправна, они выбирают дату и готовы заглянуть на двадцать лет вперед и…
– Мы это увидим или информация каким-то другим образом появится у нас в голове? – спрашивает Клер.
– Не могу сказать, как получится у тебя, но ты определенно поймешь.
– Мы здесь вдвоем. Через двадцать лет мы… каждый будет сам по себе. А если капсула перепутает информацию?
– Нет, каждый узнает только про себя.
– То есть твое будущее я подсмотреть не могу никак и мне снова придется поверить в то, что ты скажешь?
– Чуть-чуть сможешь. И на 95% тебе придется поверить.
– Хорошо. Знаешь что? У нас мало времени. И у меня есть маленькая просьба. Обними меня, пожалуйста, как будто мы вдвоем едем на одном велосипеде, и держи, держи меня крепче, пока мы будем в будущем. Мне страшно: вдруг я не вернусь?
Рассел обнимает девушку, почти так, как она себе много раз представляла, только руки кладет на пояс. Так даже лучше. Неподходящий момент для телячьих нежностей. Клер жмет на пуск и закрывает глаза.
…..................................................................................................
– Кажется, нам наврали, что всегда наступает один и тот же расчетный день, – задумчиво говорит Клер.
Рассел улыбается.
– Да, и мне первый раз крышу снесло, когда я это увидел.
– Кошмар. Но твое личное будущее, судя по всему, не так плохо?
– Смотреть на двадцать лет вперед – это не на пятьдесят.
– Больше никогда не полезу в эту пластиковую коробку.
– Никогда не говори никогда.
– Надо же, такая рухлядь, и до сих пор действует.
– Знаешь, что поменяли в следующих моделях? Расчетный день! Только и всего.
– Подожди. До меня дошло. Ты заглядывал в будущее не один раз, все про себя знаешь и наврал мне, только чтобы затащить сюда?!
– А еще знаешь что? – Рассел понижает голос до заговорщического шепота. – Я люблю тебя, Клер Бувиль!
«Да! Люби меня! Навсегда останься со мной! Люби, я этого ждала всю свою маленькую жизнь! И еще двадцать лет», – хочется кричать Клер. Наверное. Я так думаю. Было бы правильно закончить рассказ на оптимистической ноте. Но Клер поворачивается и холодно – кто бы мог подумать? холодно! – замечает:
– Музей закрывается. Побежали?
И они бегут.
День 4-й. Тропа бедуина
Рассказ Редактора на телевидении, эмигрировавшего из Минска в… это военная тайна!
ударить результативно
разделить
устроить
разрушить
победить
1* см. первое из 12 значений.
Да не смутят гуманитария чуждые ему эмпиреи «системность» и «матанализ» – речь всего-навсего о слове «разбить».
Да не устрашит первопроходца недоступным сиянием вершина – после кофе с коньяком бедуин пойдет по тропе быстрее.
Ибо когда штурмовали мы на Синае гору Моисея…
Гора как гора; живописные арабы предлагают ехать на верблюде, но правильный паломник идет вверх пешком, слушая тяжелое дыхание верблюда за спиной – не сбил бы, не сбил, зараза!
Холодно. Но взмокла одежда от пота.
Камень с глухим шорохом укатился вниз.
На хрена монашки? А, вижу, сужается тропа, наверху обитель.
Хорошо, хоть никто не курит.
Привал. Светает.
Тело бросаешь рывком – встать!
Вперед!
До вершины дошли не все.
Как нарисованные, убегают с восходом солнца ломаные тени, воспетые Рерихом (тоже плох, не лучше Дали).
Блин, как ноги болят в новых кроссовках…
Теперь вы понимаете, почему Бодуэн де Куртенэ – русская фамилия и филология – суровая реальность, а не хухры-мухры.
Иншалла.
Свято место пусто не бывает, как учил нас светлой памяти Иван Александрович. Язык – система, фонемы – парные, если слово еще не родилось, его можно придумать.
Как так – после Даля и не родилось?
Да так, товарищ прапорщик. Научно-технический прогресс подгадил. Ендову просрали? Просрали. Теперь будете есть из айфона.
В смысле язык есть живой непрерывный процесс, и если никто не говорит фОльга, предпочитая фольгУ, и вопреки шишковским тихогромам играет на фортепьяно (или как в народе говорят, Был я с утра на фортепьянах), мечтая о рояле в кустах, так тому и быть.
Неблизок путь от Черни до Прокофьева. Рояль был у нас на телеке за режиссерским пультом; прогнав четыре-пять дублей начала (мать вашу бесполезно, куда горизонт завален? почему кран не пошел?), мы расслаблялись и спокойно продолжали снимать. Болтовня бойких и не очень бойких гостей текла по означенному мной руслу, главной обязанностью Ефимика (режиссера) было переключение кнопок с общего плана на крупный, потом мы доснимали кивающего ведущего и умное молчание визитера, которые были необходимы для монтажа.
А как иначе? Давать полтора часа пурги со всеми четырьмя дублями начала?
Хотя, по-моему, политминутку домового, который битый час в коридоре учил текст, чтобы потом запороть с суфлера, можно было поставить во всех дублях. Эх, раз, один лишь только раз! На том канал бы и сканал. Тупой простите каламбур.
Мы не делали политику. Но регулярно делали про деньги: они давали информационный повод. То банк сувенирную монету выпустит, то экономисты свою холеру.
Однако на первом месте по поводам у нас были времена года. От половодья до жатвы, от пробуждения клещей до курлыканья журавлей, от русальих бдений до новогоднего угара. Все как положено. Дитям – 1 июня. Женщинам – 8 марта.
23 февраля у нас был самый проблемный монтаж.
Как сейчас помню.
Прислали чудака, который намудрил с монтажной линейкой так, что вышло хуже хлеборезки. В смысле, хуже Sound Forge, хуже которого ничего быть не может.
Майн Готт, мы отдалились от Бодуэна. «Без экспериментальной проверки теория мертва!» – постулат, из которого исходил великий ученый. Пойдем за ним и мы, приняв исходный постулат на вооружение.
Системность языка подразумевает наличие формальных и фактических оппозиций во всех возможных вариантах.
Пример формотворчества: дом/том/бом/ком/сом/лом/
дам/там/бам/кам/сам/лам
дым/…
дум/…/бум/кум/…/…
дем./тем/…/кем/сем./…
дим/тим/бим/ким/сим/лим. и т.д.
Если есть вакантная позиция, она занимается путем наименьшего сопротивления, и новое слово/словоформа подстраивается под существующую модель. Последний ряд при не самом характерном для рус.яз. фонет. сочетании дает нам узнаваемые а) имена собственные, б) части более сложных слов. Но сочетания с «я» (ja) и «ю» (ju) нам ничего не дадут, поскольку такой позиции в данном языке нет.
Нужно ли искать черную кошку в темной комнате? Не надо быть Гегелем или хотя бы китайцем, чтобы понять: кошки там нет. No cat at all.
Где зарыта собака? В чем фактическая оппозиция? Так можно договориться до темы и ремы, но это вы не проходили, это вам не задавали.
Хотя можете записать новое слово – ДИХОТОМИЯ, которое означает деление целого на два отдела, затем разветвление еще на два подраздела и т. д. Кто писал алгоритмы, понял.
Нэнько нэнько зелэнэнько, процитирую нашего завматчасти Загоруйко.
Коля Загоруйко (Хунта жиртрест) – это не просто история. Это сага о Форсайтах. «Видишь ли, Коля, сколько солидол не жуй, все равно не встанет солнце», – сказано было мной ему однажды в сердцах. Вот тут он не допер. С такими не берут Синай.
Как-то Загоруйко сподобился выиграть чемпионат по покеру. В период отпускного межсезонья, когда русалки отзвенели, а комбайны на ниву выпускать рано, тема пошла. Хунта так разговлялся мелким бесом, что ведущий начал кивать на диво искренне. Ефимик прилепил в монтаж художество, где были чмыри с засаленными картами, хотя мог ограничиться натурой: первогодки в дежурке разбирают компьютерный солитер; короче, Гаплодий одобрил.
