Ирина Шайлина
Его бывшая жена. Последний шанс
Глава 8. Тимофей
С Мирой я познакомился, когда мне было двадцать девять. Пусть я был не так богат, как сейчас, но уже вполне обеспечен и обласкан жизнью. У меня и мысли такой не было – жениться. И встретились мы с ней совершенно случайно, просто классика мелодрам. Я в деловом костюме опаздывал на встречу и сломался автомобиль, побежал к дороге, пытаясь тормознуть какого-нибудь левака, и нечаянно сбил её с ног.
У неё были розовые волосы. Самые натуральные розовые волосы, но это не смотрелось пошло, скорее мило и невинно. На ногах кеды с разноцветными шнурками. Сидит на асфальте попой, глазами хлопает и на меня смотрит.
– Тебя как зовут, чудо? – спросил я.
Казалось, жизненно важно знать, как её зовут.
– Мира, – ответила она.
Я знал, что её не могут звать каким-нибудь обычным именем. Ну, какая она Ира или Таня, когда у неё волосы розовые, кеды разноцветные и глаза волшебные?
Тогда я пропал, только ещё не знал этого.
– Живая, Мира? – подал ей руку.
– Да.
Она такой лёгкой была, как пушинка. Я мог бы взять её на руки и носить весь день не устав. А если устал бы, все равно бы нес, как такое чудо не нести?
– Пошли в кино, – позвал я, хотя в районе отсюда множество умных и богатых дядь ждали встречи со мной. И спохватившись, спросил, – тебе восемнадцать то есть?
– Есть, – рассмеялась она. – Мне двадцать один.
– Тогда пошли.
И она пошла со мной. Смеялась. Пила тёмное пиво и ела сырный попкорн. Я смотрел на неё и понимал – мне будет больно отпустить её, даже если я буду знать, что мы завтра встретимся. Я уже тогда хотел быть с ней всегда.
И утром припёрся за ней, адрес узнал, повёз в универ, она уже диплом собиралась получать скоро. И из универа. И водил её везде, и кормить хотелось все время, непонятно было, в чем там душа держится… Она смеялась и ела не жеманясь, и это мне в ней тоже нравилось.
Выглядит, как фея потусторонняя, но здоровый стейк запросто уговорит, ещё и с картошкой. Чудо, оно и есть!
И до последнего боялся до неё дотронуться всерьёз. Она же фея. Тонкая, воздушная. А мне двадцать девять уже, я здоровый, уважающий тренажёрки мужик. Раздавлю ещё!
У меня была куча женщин к тому времени, а Миру я решился поцеловать только через десять дней после знакомства. Такими сладкими были её губы! Целовать и целовать, не отрываясь. Как юнец, как студент, прижал её к шершавой, крашеной голубым стене её подъезда, шарил под юбкой, сминая ладонью нежные ягодицы, и взять её хотелось прямо здесь, и похер, если кто увидит.
Потому что от тихих стонов и всхлипов моей чудной Миры мне голову срывало напрочь.
– Поедем ко мне, – хрипло выдохнул я в розовые волосы. – В отель, куда угодно.
Я помнил, что у неё дома мама. Сейчас, в трех этажах над нами, ждёт свою чудную дочку домой. Но думать мог только о том, что коснулся её горячей промежности, а она влажной была прямо через ткань трусиков.
– Тимофей, – отстранилась она. – Мне поговорить с тобой нужно. О важном…
У меня в зобу дыхание сперло. Я хотел её больше, чем кого либо, когда либо, никогда никого так… А дурацкие такие разговоры ничем хорошим не кончатся.
– Говори, – стиснул зубы я.
– Понимаешь, мне двадцать один год, но я все равно ни разу…ни с кем, ну, понимаешь… – замялась она. – У меня никого не было, мне очень стыдно.
– Дурочка, – рассмеялся с облегчением я. – Какая же ты чудесная дурочка! Да я в жизни ничего лучше не слышал.
Так сладко было осознавать – все это моё. Никто не трогал, не лапал, не засовывал в неё пальцы. Только я буду. Всегда. Чётко понял в тот момент – женюсь на ней, моё чудо никому не достанется. Всё будет моё.
И так же понял, что для первого раза не годится отель какой-то среднего пошиба и тем более обшарпанная стена подъезда. Это будет наш день. Особенный. И я его идеально организую.
– Иди, – сказал я, легко поцеловав в губы. – Мама ждёт.
И улыбался ходил весь день, как дурак. На следующий день у меня была встреча с друзьями. И я решил – представлю ее. Она же моя будущая жена, пусть пока и не знает этого.
Реакция, мягко говоря, была странной. Мира стеснялась и мялась. Все женщины здесь взрослые и уверенные в себе, а она юная девушка, в платье и разноцветных кедах. Но я никому не позволю её обидеть.
– Ты самая красивая, – шепнул ей я. – Ты всех красивей в этом мире, поняла?
Она улыбнулась и кивнула. Разговорилась с кем-то, а я вышел из-за стола покурить, на террасу. Лиза стояла с сигаретой там же, нервно курила, пепел стряхивала мимо пепельницы.
– Тим, – покачала головой она. – Ты кого привёл?
– Свою девушку, – твёрдо ответил я.
– А её мама в курсе, что она гуляет после восьми вечера? Или она без спроса ушла?
Я сказал себе – терпение. Я знаю Лизу больше десяти лет. Она имеет право высказать свое мнение. Но она не имеет права обижать Миру.
– Это моя будущая жена.
– Что?
– Да, я женюсь на ней. И поэтому советую принять Миру, она больше никуда из моей жизни не исчезнет.
– С ума сошел, – буркнула Лиза, бросила сигарету куда-то в кусты.
Я вернулся в дом. Мира смеялась и разговаривала. А ведь я знал, как она стесняется и боится моих друзей. Такая смелая, моя умница, я гордился ею. Её все полюбят.
А теперь несколько лет спустя я курю в машине у её подъезда и с трудом верится, что это все на самом деле было, что это – правда было с нами.
Глава 9. Мира
Утром на меня накатила паранойя. Ника лениво чистила зубы, а я не могла отлипнуть от кухонного окна. В моем воображении десятки раз, в различных вариациях разыгрывалась одна и та же сцена. Мы выходим с Никой из подъезда, а там, снаружи, меня ждёт Бессоннов.
Что я ему скажу? Что однажды решила – ты недостоин нашей дочери? Что я была так зла на тебя, что не позволила тебе даже знать о ней? О боже, я не знала, что говорить, как, я не могла предугадать его реакцию. Мне было страшно.
А если он впадет в бешенство? Ника так хотела увидеть своего отца, Господи, для неё это будет шоком.
Машины Тимофея во дворе не было, но сейчас я понимала, что даже не знаю толком, как она выглядит. Ну, чёрная. Какой марки, какие номера, да нихрена я ничего не помнила!
– Держи себя в руках, – строго велела себе я. – У тебя ребёнок.
– Что ребёнок?
Я всегда мерзла, всегда, сколько себя помнила, а моя девочка цвета снега получилась удивительно жаркой. Она не носила тапок, и её шаги были бесшумными, пугала меня так не раз и не два. И сейчас вот.
– Самый лучший ребёнок у меня, – серьёзно ответила я. – Ника, хотя бы молока попей.
Жаркий ребёнок, который упрямо стягивал с себя носки, ещё и завтракать не умел. Как её отец. Тот по утрам глушит лишь кофе. Ника, смешная, сонная, с растрепанными ещё волосами, сидит пьёт молоко. Через трубочку, деловая.
А я так боялась того, что сейчас происходит, что хотела сбежать. Останавливало несколько причин. Первая – Ника. Она привыкла к этому городу, она здесь выросла. А главное, у неё операция скоро. Отличный врач, у которого очередь, а мы её уже почти отстояли. Потом пара недель реабилитации. Ну, куда я её потащу?
А ещё, один раз я уже убежала. Когда поняла, что не смогу больше жить в одном городе с Тимофеем, который больше не принадлежит мне, я эгоистично не могла видеть его счастье с другой женщиной. Это бы меня убило.
Вот теперь я не убегу. Я не та смешная студентка с розовыми волосами, что тогда была. Я взрослая женщина. Я победила свои страхи. Я несу ответственность за своего ребёнка.
Тимофей уедет. Потом, когда операция будет позади и я закрою кредит, я уволюсь из компании Рудольфа. И мы с Тимофеем не встретимся больше никогда.
– Ты приходишь, когда я сплю, – обвинила меня Ника. – А я скучаю.
Она сидела передо мной и я плела ей белоснежные косички. Раньше не умела, да и волос у Ники почти не было лет до двух, так, пушок. А вот после двух, как полезли, пришлось учиться.
– Зайка, прости, – повинилась я. – Это только на несколько дней, потом работы будет меньше.
И мужчина, который принимал участие в твоём создании, уедет, добавила мысленно.
– Тётя Надя хорошая, – вздохнула дочка. – Конфеты даёт.
Выходим из подъезда, я так стискиваю детскую руку, словно в любой момент бежать готова. Но никто не выходит нам навстречу из припаркованных вдоль сугробов машин. Все хорошо. Он не приехал. Расслабленно выдыхаю.
Всю дорогу Ника болтает без остановки, я помогаю ей переодеться, когда у меня звонит телефон. Трубку беру сразу, без задней мысли.
– Я подъеду к тебе через десять минут?
– Я не дома пока.
Секундная пауза. Из группы доносится детский крик, а потом задорный смех.
– У тебя там дети?
– Это телевизор, – тут же отвечаю я. – Я приеду минут через двадцать.
Опускаю телефон в карман, смотрю на дочку. Существует предрассудок, что у альбиносов красные глаза. Нет, это не так. Они у неё серые. Но такие светлые, что почти прозрачные. В разы светлее хмурого неба, но такие же безграничные. И смотрят они на меня с укоризной.
– Врать не хорошо.
– Я знаю, но все мы иногда врем. Пока, снежок.
Поцеловала её в пробор между косичками, помахала рукой и поспешила на улицу. В машине снова убрала кресло в багажник, посмотрела, чтобы ничего детского не валялось. Я устала уже так жить. Хочется, чтобы снова Ника и я, и никаких переживаний.
Бессонов курит у подъезда. И вот хочется ему вставать так рано, учитывая, что у него здесь и обязанностей никаких нет? Если только для того, чтобы мучить меня.
– Я тебя давно спросить хотел, что за фамилии дурацкая?
– У меня? Я же сюда зимой приехала. Пять лет назад. Хотелось лета и теплышка, вот я себе фамилию и придумала. Сама.
Отбросил сигарету, направился к машине и открыл мне пассажирскую дверцу.
– Почему тебя дома нет? Время без пятнадцати восемь. Где ты ночевала?
– Это не твоё дело, Бессонов.
– У мужчины?
Я вижу, как его руки сжимают руль, так, что белеют костяшки пальцев. Но его моя жизнь и правда, не касается. А ещё… Ну, пыталась я. Пробовала. Ника только в садик пошла, я ещё не начала работать полный день, у меня даже время было. И я позволила себе познакомиться с другим мужчиной.
Он был хорошим. Всяко лучше Бессонова. Он был милым. Его не пугало наличие Ники. Но когда я допустила близость с ним, я поняла, что просто ничего не чувствую. Сплошная механика, я лежу, он на мне двигается, дышит тяжело, а я размышляю – в какой момент лучше застонать, чтобы было правдоподобнее?
Бессонов так выжег меня изнутри, что теперь в моем сердце, и вагине, похоже, больше нет места другим мужчинам. С тем парнем я вскоре порвала, и поняла, чем так – лучше никак. У меня Ника есть, больше мне для счастья ничего не нужно.
– Я не буду отвечать на этот вопрос.
Некоторое время мы едем молча, и я даже не спрашиваю куда.
– Чем тебе не угодила моя фамилия? Ты же понимаешь, что тебе от меня не отмыться. Никогда. Я видел твою девственную кровь. На себе, на своём члене, на простынях. Я был у тебя первым, Мира.
На мгновение закрываю глаза, не больше, он не должен понять, что делает мне больно.
– Ну и что, – легкомысленно пожимаю плечами я. – Не последним же.
И его глаза загораются таким бешенством, что мне внезапно становится весело. Пусть у меня больше не розовые волосы и хожу я в деловых блузках, а не в разноцветных кедах. Я все та же хрупкая девушка, которую так легко обидеть. И понимание того, что я могу обидеть Бессонова – такого большого и сильного, меня пьянит. Я тоже могу делать ему больно.
Глава 10. Тимофей
День был шумным и бестолковым. Но – до странного радостным. Я повёз Миру за город. Здесь, у озера, были высокие горки для катания на ватрушках, вкусно пахло шашлыками, а кофе в закусочной у дороги был невероятно вкусным.
Мира была права. Для всего этого мне вовсе не нужен был сопровождающий. Мало того, я совершенно не так планировал провести эти дни. Хотел посетить предприятия, посмотреть на работу, говорить с людьми. А в итоге так и тянет забрать куда-нибудь Миру, смотреть, как пьёт кофе на улице из стаканчика, удерживая его ладонями в пушистых варежках, и иногда, словно забывшись, забыв, как ненавидит меня, улыбается.
Очередная ватрушка с Мирой лихо слетела со склона и укатилась далеко в сугроб, перевернулась, Мира воткнулась прямо в снег. Я, проваливаясь, побежал к ней. Сразу вспомнились все страшные истории про тюбинги – люди здесь и шеи ломали. Перевернул Миру, у неё лицо бледное, глаза закрыты и даже кажется – не дышит.
– Эй, – позвал я. – Эй, Летняя, очнись.
Тишина. Я напрягся порядком, потом осторожно её потряс, затем прижался ухом к груди, словно можно было через пуховик понять, бьётся ли там сердце.
И тогда…она засмеялась. Звонко и задиристо, как раньше совсем.
– Бессонов, – всхлипнула, даже всхрюкнула она. – Как же тебя легко напугать.
– Хорош, – сердито выдохнул я. – Задницу уже отморозил. Поехали в город.
Подал ей руку, помогая встать, повёл на стоянку. Шёл и вспоминал, как она смеялась. Хотелось смешить её снова и снова, чтобы только слушать, но она снова ушла в себя и закрылась. Блядство.
Только услышав этот её смех, понял, как мне его не хватало. Заехали в ту самую закусочную, я ужасно проголодался. Шашлыков заказал целую гору, всех видов, которые здесь были. Принесли на огромном деревянном блюде, обложив крошечными помидорками и кольцами срочного маринованного лука.
Мира прищурилась, выбирая самый аппетитный кусок, и схватила его руками, презрев поданные к столу приборы.
У меня не болело сердце. Никогда ни в какие моменты, но вот сейчас что-то внутри тревожно заныло. Но это была не боль, просто пустота, которая там обосновалась, а теперь росла, грозя поглотить меня полностью.
Страшно. Смотрю на неё и страшно осознавать, что я уеду, и она останется. И больше не будет поводов её увидеть, в конце концов, есть же у меня гордость, ну. Именно из-за этой гордости не смог простить, указал на дверь пять лет назад. И считал, что был прав. И сейчас считаю, только что-то ни хрена не легче. Не нужно было все это затевать, только стали затягиваться раны.
Черт, черт.
– Я подписал ту сделку ещё вчера, – вдруг признался я. – У меня больше нет причин оставаться здесь.
Мира отложила кусок мяса, который ела, неторопливо вытерла руки салфеткой, сделала глоток вина. Откинулась на спинку стула и внимательно на меня посмотрела. И под её изучающим взглядом я почувствовал себя неуютно. Что должно было случиться за пять лет, чтобы из юной студентки она превратилась в умеющую жалить женщину?
– Значит, ты уедешь?
– Да, – небольшая пауза. – Ты рада?
Она улыбнулась. Черт побери, улыбнулась! И мне хочется стереть её улыбку с лица. Хочется сделать ей больно. Мне абсурдно хочется, чтобы она скучала по мне. Чтобы страдала. Чтобы ей было так херово, как мне ночью, когда буду собираться на самолёт.
– Я рада, Бессонов. Очень рада. Я хочу больше никогда тебя не видеть. Не потому, что я ненавижу тебя, нет. Просто мне без тебя лучше.
А ведь все должно было быть иначе. Не так задумывалось. Задумывалось, как счастье, до конца дней своих, когда бы они не кончились. А теперь я скажу ей то, за что сам себя буду ненавидеть.
– Всё будет по-другому, Мира. Я уйду из твоей жизни. Сегодня ночью, ближе к рассвету. Но при условии, что ты проведёшь эту ночь со мной.
Молчим. Смотрим друг на друга. И да, я ненавижу себя. Но все доводы рушатся, когда я понимаю, что не буду видеть её годами. Скорее всего, вообще никогда. Что однажды она выйдет замуж. Родит своему мужчине детей. Будет счастлива.
А я даже не мог целовать её в последний раз, на прощание. Тогда не смог, и сейчас упущу шанс. Пусть лучше мне будет стыдно. Пусть я буду мразью.
– Какая же ты сволочь, Тимофей, – качает головой она. – Я думала, хуже быть не может, но ты меня удивил.
Поднимается со стула, я оставляю деньги на столе и тоже выхожу. Гора аппетитного мяса, красное вино и хрусткие лепешки остаются почти нетронутыми. Я иду за ней и думаю, как быть, если она откажет. Украсть её? Забрать с собой?
Господи, ты дал ей всего себя, а она тебе изменяла. Изменяла, Бессонов! И ты все равно хочешь её в постель.
Хочу, сколько врать можно самому себе. В машине мы едем молча, я не задаю вопросов, хотя на языке у меня только один. Согласна она или нет. Въехав в город, торможу, и все же поворачиваюсь к ней. Она смотрит вперёд, напряжённо и не отрываясь. Впереди ничего, только металлическая опора билборда и кусок стены.
– Я хочу знать твой ответ.
– Это подло, Тимофей.
Тимофей… моё имя она тоже называет редко, а раньше шептала ночами.
– Я знаю, Мира.
Молчим.
– Ты точно уедешь? И не вернёшься больше? Никогда?
И каждым словом припечатывает меня. Она лжет, что нет ненависти. Есть, Мира меня ненавидит.
– Уеду.
И я давлю на газ, направляя автомобиль к отелю. И в голове вообще ничего, ни одной дельной мысли, только жадное ожидание. Торможу на парковке, колеса визжат, не удивлюсь, если из-под них валит дым, возможно, я и сам уже дымлюсь.
– Презервативы, – коротко говорит Мира. – Если у тебя нет презервативов, то купи.
– Раньше тебя это не заботило, – усмехаюсь я.
– Раньше я и трахалась добровольно.
Напрасно она старается сделать мне больнее – я уже сам себя уничтожил, изнутри. Презервативы у меня есть. К отелю шли – молчали. Молча поднимались в номер. Все время я говорил себе – остановись. Прекрати. Но не находил в себе сил.
В номере Мира прошла к бару. Открыла, рассмотрела ассортимент крошечных бутылочек, выбрала одну и лихо выпила почти половину. Закрыла глаза, выравнивая дыхание.
– Я настолько тебе противен?
– Давай закончим с этим без лишней лирики.
На ней свитер и джинсы. Свитер стягивает не торопясь и аккуратно складывает на кресло. Затем очередь джинс. Так же аккуратно и методично, словно собралась на медицинскую или косметологическую процедуру.
А я смотрю на неё. Одежда была скромной все это время, но я даже не предполагал, какое под ней кроется белье. Чёрное прозрачное кружево. Оно просвечивает, я вижу и кружки розовых сосков, и дорожку тёмных волос под кружевом трусов. Раньше она была куда скромнее.
– Как тебе нужно? Раком? Миссионерская? В рот?
И за каждым её словом – что угодно, только пропади из моей жизни.
Я не раздеваюсь. Иду к ней. Опускаю свои руки на её предплечья. Парковка отеля недалеко, но руки успели замёрзнуть, и кожа Миры обжигает.
– Хочу, как раньше.
– Как раньше уже никогда не будет.
Мне кажется, или в её словах горечь? Я подхватываю её на руки и несу на кровать. Там опускаю, и долго смотрю на неё сверху вниз.
– Твоё тело изменилось.
– Время никого не щадит.
Нет, она не стала хуже. Ещё красивее. Её красота расцвела и стала более женственной. Соблазн таился в каждом изгибе её тела. Я склонился к ней, уткнулся лицом в её шею, вдыхая аромат кожи и волос. Рукой скользнул к резинке трусов и чуть приспустил ее. Я не буду торопиться, у нас только несколько часов.
В это мгновение в голову приходит лишь абсурд. Сказать давай начнём все сначала. Мы ненавидим друг друга да, но мы так любили друг друга, давай только попробуем…
– Ты обещаешь уехать?
– Да, – шепчу я.
Сглатываю горечь. Касаюсь языком ее кожи, чувствую её бешеный пульс. Веду ниже, по синеватой, просвечивающей венке. Слышу прерывистый женский вздох.
Я уеду. Я точно уеду.
Глава 11. Мира
Если честно, больше всего на свете мне хотелось плакать. Что я и сумела сохранить чистым в своих воспоминаниях, так это, как ни странно, наш секс. Мы всегда хотели друг друга, нам всегда было мало. А теперь – опошлим, испортим и это.
И я хочу сказать ему – давай быстрее. Давай настолько быстро, чтобы мне не стало хорошо. Я уже успела забыть, что такое получать удовольствие в мужских объятиях, та короткая моя невразумительная связь была чистым недоразумением. И я не хотела этого вспоминать, как бы не жаждало того моё тело.
Всё, что я успела – написать короткое смс домой. Что снова задержусь, и сегодня сильнее обычного. Ника не знает, но я сейчас зарабатываю нам покой. Счастливое детство. Хорошее зрение. Вот об этом надо помнить, никакой романтики.
– Ничего лишнего, – прошу я, словно он будет меня слушать.
Никогда не слушал. Зато моё тело его слушало. И сейчас переворачивает меня на живот одним резким движением, я со стоном удивления утыкаюсь лицом в подушку. Вынуждает меня приподнять попу, согнуть ноги в коленях. Я молю, чтобы все закончилось быстро, но…
Прикосновение его языка обжигает. Он касается самого колечка ануса, потом легко обводит его языком, а я вздрагиваю.
– Тимофей, – прошу я снова и снова. – Не нужно.
– Я так хочу, – шепчет он и я чувствую его шёпот кожей своих ягодиц.
Чувствую его язык. Затем снова вздрагиваю всем телом – он опускает ладонь на мою промежность. Его пальцы быстро находят бугорок клитора, и терзают его раз за разом, и все то время – его язык там…
Я кончаю так быстро, что мне стыдно. Точнее я понимаю мозгом, остатками здравого смысла, что мне будет стыдно завтра. Но сейчас в моем теле бьётся сладкая истома, и я знаю, что когда его член будет внутри, станет ещё слаще. Так было всегда. Я стону. Приподнимаю попу, толкаюсь ею назад, в его бедра, чувствую его член, хочу его всего, сразу, целиком, в себя.
Завтра буду жалеть, но сейчас – нисколько.
– Всегда была ненасытной, – шепчет он, склоняясь надо мной, обхватывая моя волосы, – и в этом ты нисколько не изменилась.
Прежде чем я получу его член в себя, я должна взять его в рот. И сейчас меня нисколько это не смущает. Я ещё замуж за него выходила чётко понимая – все остальные мужчины грязные, чужие. А Тимофей свой. С ним все можно. Все приятно.
Теперь он тоже чужой, но менее приятно не стало. Я уже забыла, насколько его член велик и широк в обхвате. Толкает я так глубоко, в самое горло, я с трудом подавляю рвтоные порывы – растеряла практику за годы, давлюсь слюной.
– Черт, если бы ты знала, как хочу тебя…
Я рада, что мой рот занят – я не смогу наговорить такой же ерунды ему в ответ. То о чем бы жалела куда сильнее, чем о том, что получила удовольствие. Он покидает мой рот, снова толкает меня на четвереньки.
– Презерватив, – напоминаю я. – Тимофей, презерватив!
Мой голос охрип, в голове стучит набатом, но то, что мне нельзя беременеть, я понимаю чётко. У меня есть Ника, мне её нужно вырастить.
С удовлетворение слышу треск разрываемой обёртки. А затем захлебываюсь стоном – он входит в меня резко, целиком и полностью, и тоже стонет и голоса наши переплетаются. Он замирает, словно пытаясь растянуть мгновение, я начинаю двигаться первой. Это сильнее меня. Толкаю его попой. Трусь о него бёдрами. Я знаю, что впереди ещё один оргазм, мне уже ничего не стыдно, я хочу его получить.
И потом все взрывается. Куда сильнее, чем в первый раз. Настолько сильно, что я едва не теряю сознание. Возможно, кричу, не отдаю себе отчёта. Бьюсь в судорогах. Тимофей до боли сжимает мои бедра и кончает тоже. И сейчас я жалею о том, что на нем презерватив. Я хочу его сперму. Чувствовать её внутри себя горячим пламенем. А потом чувствовать, как стекает по бедрам.
Когда моё дыхание восстанавливается, я отстраняюсь от него. Не накрывают стыдливо одеялом – после всего, что случилось, это было бы глупо и смешно.
– Во сколько самолёт? – спрашиваю я.
– В четыре утра.
– Тогда я пойду.
– Нет, мы успеем ещё…
Успеваем. Поздно ночью я смотрю на экран телефона – никогда не оставляла Нику так надолго, поневоле жду плохих новостей. Всё тело саднит. Минеральная вода в стакане плюется пузырьками газа мне в лицо.
– Я пойду, – устало говорю я. – Тётя Надя не спит, наверное. Ты уедешь?
– Уеду.
Я не оборачиваюсь. Вопреки всему, тётя Надя спит на моей кровати. Я не бужу её, все равно не хватит сил на то, чтобы уснуть. Просто сижу и смотрю в темноту, не зажигая света. Я опустошена изнутри. Внутри гулко и пусто, слегка кружится голова, как в похмелье. У меня и правда отходняк. После Бессоннова. И сколько буду отходить – не знаю. Знаю только, что справлюсь. Сумею. У меня есть опыт.
– Спать иди, бестолковая, – взмахивает руками тётя Надя. – Седьмой час!
На улице темно ещё. Тётя Надя пытливо смотрит на меня. Есть ли на мне следы поцелуев и рук Тимофея? Нет сил думать сейчас об этом. Я киваю, она одевается и уходит. Вяло думаю – надо ей сделать какой-нибудь подарок. Несколько вечеров сидела с Никой, а сегодня и половину ночи…
Завтра об этом подумаю. Бужу Нику.
– Малыш, – тихонько зову я. – Снежок. Пора в садик.
Она тянется за очками, надевает их и смотрит на меня недоуменно.
– Суббота, мама!
Я даже не знаю, какой день недели… но знаю, что не смогу сегодня сидеть дома. Я буду бояться, что Тимофей вернётся. Пусть пройдёт несколько дней. Пусть у нас обоих встанут мозги на место.
– Поехали куда угодно. Быстро собирай рюкзак, у нас будет приключение на выходные.
Это её просить не надо. С визгом вскакивает, и собирается так быстро, как никогда не собиралась в сад. Я прикидываю, куда можно поехать. В санаторий можно. Рядом, бюджетно. Будем принимать грязевые ванны, пить кислородные коктейли и болтать с пенсионерами. И главное – никаких бывших мужей.
Даже успеваю посмотреть несколько подходящих, собирая вещи. Хватаю свою сумку, дочери, а потом мы торопливо выходим из квартиры. На улице на удивление солнечно, а солнечные зимние дни это бич Ники – у неё очень чувствительные глаза и кожа.
– Больно! – тут же отзывается, словно читая мои мысли, она.
– Тёмные очки в рюкзаке, в машине достану, малыш, закрой глазки.
Я веду её, доверчиво закрывшую глаза, за руки, поднять не могу, мешают сумки. До машины остаётся несколько метров, когда путь нам преграждают. Я обречённо стону – именно этого я и боялась.
– Далеко собралась? – спрашивает он.
Затем переводит взгляд на Нику и самые противоречивые эмоции тенью скользят по замкнутому лицу. И Ника, не понимая, почему мы остановились, открывает глаза.
