Ирина Лир
Попутчик
И вот опять он видит деревенский дом. Только сейчас Петр Петрович внутри него. Вокруг все бедненько, но очень чисто. За столом, застеленным светлой клеенкой в мелкий цветочек, сидят двое. Та старушка, что он видел на вокзале, Клавдия Степановна кажется, а напротив нее здоровый, рыжий бугай, лет пятидесяти, с оплывшим лицом и опухшими красными глазами.
– Ну, мать… – канючит бугай, – Ну в последний раз. Я всё верну. Обещаю.
– Нет, Андрюша, – с сожалением глядя на мужчину, отвечает старушка, – Больше ты ни копейки от меня не получишь. Тебе давай – не давай, всё равно пропьешь или в карты проиграешь. До пятого десятка ты, сынок, дожил, а ни домом, ни семьей не обзавелся. Всё как лист на ветру. Вот возьмешься за ум, устроишься на приличную работу, да сноху в дом приведешь, вот тогда милости прошу. Помогу, чем смогу. Вот тебе весь мой сказ, – тяжело вздыхает Клавдия Степановна.
– Ну ладно, старая! – вскакивает бугай из-за стола, – Единственному сыну помочь не хочешь? Да, подавись ты своими деньгами! Вот помрешь ты, всё продам и пропью!
Он резко разворачивается и выскакивает из дома, с грохотом захлопнув дверь.
Старушка сидит, сгорбившись на стуле, вытирая скупую слезу. Затем, кряхтя и охая, берет табурет и идет в маленькую комнатушку к антресолям. Еле-еле взбирается на табурет, достает большую шкатулку. Вдруг замирает и разворачивается. В проеме двери стоит Долговяз и ехидно улыбается. Старушка на миг замирает. Шкатулка падает из ее рук. Клавдия Степановна вытягивается по стойке смирно и, как оловянный солдатик, заваливается вбок, падая виском ровно на угол стола-книжки, стоявшем посреди комнаты. Петр Петрович с ужасом переводит взгляд от уже мертвой женщины к содержимому той злосчастной шкатулки, которое рассыпалось у его ног. На полу валяются старые фотографии с улыбающейся молодой женщиной и рыжим карапузом на руках. Прядь рыжих волос, любовно перевязанная голубой ленточкой. Еще несколько пожелтевших конвертов и старых открыток. И всё пропало.
Теперь он стоит в небольшой комнате, видимо уже в городской квартире. За окном день. Это можно понять по пенью птиц и множеству голосов на улице. Но плотные шторы задернуты наглухо, и солнечные лучи еле-еле пробиваются сквозь них. Петр Петрович оглядывается вокруг и видит парня, который сидит за компьютером в дальнем углу комнаты. Петр Петрович узнает в нем того неопрятного паренька с вокзала. Значит, это и есть Боря. Парень что-то увлеченно печатает. По экрану плывут цифры. Периодически он отрывается от клавиатуры и что-то быстро записывает в тетрадь. Подойдя поближе, Петр Петрович замечает азарт в глазах парня.
– Еще чуть-чуть… – бормочет себе под нос Боря, – нужно только удалить все «баги» и, тогда точно уж получу «апрув» и выкачу «билд».
Боря так увлечен, что не замечает ничего вокруг. Вдруг он замирает, поворачивает голову в сторону дивана, где, закинув ногу на ногу, вольготно расположился Долговяз. Тот ядовито ухмыляется парню и одобрительно машет головой. Боря встает и выходит из комнаты. Через пару минут он возвращается и со стеклянными глазами садится на диван рядом с Долговязом. И тут Петр Петрович чувствует легкий запах газа.
Картинка меняется. Петр Петрович опять в чьей-то квартире. Он в комнате. Она просторная, чистая, но что-то не так. И он понимает что именно. Здесь стоит удушливый запах медикаментов. На диване сидит Зоя и смотрит телевизор. Она прерывисто дышит и страдальчески морщится, а небольшой столик возле дивана заставлен пузырьками и завален блистерами с таблетками. Слышится звук будильника и, Зоя, с тяжелым вздохом, берет со стола несколько таблеток. Морщась и тяжело дыша, он проглатывает их, запивая водой. Звонит телефон и Зоя берет трубку.
– Да, мамочка – говорит она, – Всё хорошо. Да, лекарства пью. Ну, не плачь, родная. Уж такой я родилась. Мама, в этом никто не виноват, тем более ты. У каждого своя судьба.
Затем Зоя застывает и, бросив короткое: «Я перезвоню…», смотрит куда-то в угол. Там, в темноте, стоит Долговяз и машет Зое рукой, указывая на столик с лекарствами. Роняя на пол телефон, Зоя разворачивается к столику и начинает методично глотать таблетки, запивая их содержимым из пузырьков. Она закашливается, слезы текут из глаз. Но она продолжает методично глотать таблетки. Вдруг ее затрясло и, Зоя замертво рухнула на диван. И тут Петр Петрович разозлился.
Он поворачивается к Долговязу, но видит лишь спину таксиста. Он узнает это такси, водителя и сменяющийся пейзаж за окном. Это же он сам едет на вокзал. В салоне играет громко музыка и Петр Петрович просит водителя сделать потише. Но тот его не слышит. Он смотрит куда-то вбок. Петр Петрович следит за его взглядом и видит Долговяза, который машет им и ехидно ухмыляется. И тут господину Барахтину становится так хорошо и спокойно, что он откидывается на спинку сидения и застывает с безразличным видом. Тем временем, таксист, разогнав автомобиль, резко выкручивает руль и выпрыгивает из машины. На огромной скорости такси врезается в столб и загорается. Петр Петрович, чувствует, как горит заживо, слышит, как кричит, но ему всё равно. Видение пропало.
Он снова в купе, а напротив него сидит Долговяз и внимательно смотрит на него.
– Как Вы это делаете? – только и смог спросить изумленный Петр Петрович.
– Здорово, да? – подскочил на диване Долговяз, – Контроль разума! Десятки тысяч лет тренировки!
– Но… Но, разве Вам не полагается соблазнять, развращать, уводить с праведного пути? – уставился на него Барахтин.
– Формально да… – замялся господин Долговяз, – Но видите ли, в чем дело… Вы, люди, ушли в своих технологиях далеко вперед. И мое начальство решило не отставать. Понабрали молодых. А те со своими заморочками. Ну там, через соцсети, онлайн-казино и прочие приблуды, действовать стали. А я, на минуточку, демон высшего звена, а не тысячелетний пацан, чтобы этим всем заниматься. А начальству – вынь да положь. Ты, говорят, Владлен, отстал от жизни, засиделся совсем. И дали мне приказ, найти за семь дней семь душ грешников по семи грехам. Ну ясно – понятно, что решили понизить меня. А у нас, Петр Петрович, понизить, это не просто отправить на покой, а отправить работать на котлы. А я никому не пожелаю оказаться в этом месте. Вот и пришлось выкручиваться.
– Но Вы же сжульничали! – возмутился Барахтин.
– Кто бы говорил, – поморщился Долговяз, – Уж Вы-то, Петр Петрович, как никто другой должны меня понять. Я потому-то к Вам и подсел, что мы с Вами одного поля ягоды.
Но Петр Петрович не унимался:
– Нет, нет, погодите! Да, господин Долговяз, рассказчик Вы знатный! Как мне здесь всех расписали! Грешник на грешнике. Только вот, что я Вам скажу! Все Ваши истории, господин Долговяз, ложь! Николай не собирался никого убивать. Ну может быть в начале… Да и алкоголь – та еще зараза. Но потом он передумал! И может быть, когда-нибудь, помирился бы с соседом. А может быть и семью завел.
А Инесса! Там даже близко не было никакого прелюбодеяния! И если девушка красиво выглядит и хорошо одевается, это не значит, что она хочет всех и каждого! И Ольга! Я не знаю, какие у них были отношения с братом, но она точно не собиралась умирать. У нее была семья. Клавдия Степановна правильно сделала, что не дала денег сынку – паразиту. А всё ее богатство в шкатулке – это память. Память и несбывшиеся надежды. А Боря? Он не был лентяем. Он писал какую-то программу. Всё что он бормотал, я уже когда-то слышал в разговорах между нашими программистами в компании. А неопрятным он был, так как уходил в работу с головой.
Барахтин соскочил с дивана и заходил по комнате.
– А Зоя! Зоя – это вообще апофеоз Вашего коварства, господин Долговяз! – кричал он, тыча пальцем в собеседника, – Она же была больна. И, как я понимаю, больна с детства. И она не поперхнулась едой. Нет! Вы! – он опять ткнул пальцем в Долговяза, – Вы, ради своей выгоды ее отравили.
– А меня! – и тут он споткнулся на слове, скис и, с обреченным видом опустился обратно на диван, – Ну, а меня за дело…
– Вот это да! – ошеломленно присвистнул Долговяз, – сколько экспрессии, сколько эмоций, сколько праведного гнева! В нас проснулось что-то человеческое? А не Вы ли, господин Барахтин, энное время назад, сидя на вокзале, награждали всех вышеперечисленных незавидными эпитетами?
– Ну Вы же не дали этим людям ни малейшего шанса, – простонал Барахтин, признавая всю справедливость вышесказанного, – У них были семьи, любящие их люди, а у некоторых жизнь только начиналась.
– Шанс? Шанс, говорите? – глаза Долговяза превратились в две щелочки и, он подался вперед, – А Вы, Петр Петрович, дали тем бедным сотрудникам филиала шанс? Скажите мне, уважаемый, что сделали Вы, когда вернулись вчера вечером в гостиницу?
И видя, что Барахтин угрюмо молчит, еще ниже опустив голову, продолжил:
– Молчите? А я Вам напомню. Вы, господин Барахтин, позвонили начальству, отчитались о «блестяще» выполненной работе и выразили ряд сомнений. Одно из них заключалось в целесообразности работы данного филиала. Другое же касалось возможного сговора Ваших молодых коллег, приезжавших сюда до Вас, и администрации филиала, с целью сокрытия настоящих дел здесь. И что в итоге? Вы не просто оклеветали сотрудников данного учреждения, но и своих молодых коллег, у которых в данный момент идет проверка. Но ради собственного эго чего только не сделаешь! Да, Петр Петрович? А насчет жизней и семей… – Долговяз задумался, – Я открою вам тайну. После разговора с Вами директора филиала, Ивана Леонидовича… Вы, наверное и имени-то его не запомнили. Так вот, его увезли с сердечным приступом в больницу. Выживет или нет – никто не знает. А у него жена и трое детей. Еще главбух, Екатерина Сергеевна. Ее имени Вы тоже не помните? Ну, конечно, нет. Зачем? Так она была уволена за ненадлежащее исполнение своих обязанностей. А найти работу, в таком маленьком городе, одинокой женщине в сорок пять лет, ой, как не просто. А ведь у нее на попечении племянница с ДЦП. Как Вам такой расклад, Петр Петрович?
