И. Б. Левонтина
Честное слово
Каждому по труду. О конкуренции между словами
Я обратила внимание, что в последнее время все чаще вместо уже привычного слова трудоголик стало употребляться слово работоголик. Это чрезвычайно занятно. Вообще оба слова сейчас употребляются весьма активно. Они постоянно встречаются в современных пособиях по психиатрии и психологии. В статьях по медицине можно прочитать:
“Кроме уже известных негативных последствий переработки, таких как: повышенное кровяное давление, аритмия, боль в груди, депрессия и хроническая усталость, трудоголикам грозит сердечный приступ. Результаты проведенного недавно исследования показали, что, если человек – работоголик, то это обязательно означает наличие у него подорванного здоровья.
Этими словами переполнен интернет. На одном из сайтов женщина жалуется: “Мой муж – трудоголик”. На другом предлагается психологический тест, позволяющий определить, не работоголик ли вы.
Трудоголик (работоголик) – это человек, полностью поглощенный работой. Правда, словари слово работоголик еще практически не освоили, а слово трудоголик дают с пометой “разговорное” или “шутливое”. Кажется, это совершенно не соответствует его современному употреблению.
Слова трудоголик и работоголик – это разные переводы английского слова workaholic. Источником их является слово alcoholic (“алкоголик”), и смысл их в том, что как алкоголик впадает в зависимость от спиртных напитков, так и трудоголик оказывается психологически зависимым от своей работы. Английское work, собственно, и переводится русскими словами труд и работа. При этом на самом деле здесь совершенно не безразлично, какое из них выбрать.
Между словами работа и труд есть несколько смысловых различий, однако в данном случае особенно существенно одно. Работа ставит в фокус внимания объект, а труд – субъект, самого человека. Для работы очень важно ее содержание. Поэтому можно говорить о сделанной работе. Можно произвести работу, но невозможно произвести труд. Можно сказать: “У меня много работы” – т. е. предстоит много сделать. Однако никто не скажет в этом смысле: “У меня много труда”.
С другой стороны, труд, даже подневольный, – это всегда самовыражение человека. Можно дать себе труд сделать что-то, но нельзя дать кому-либо труд. Для труда на первом плане усилия. Говорят о затратах труда, т. е. о количестве затраченных на достижение какой-либо полезной цели усилий.
Соответственно сочетания много/мало работы и много/мало труда имеют разный смысл. В первом случае говорится о масштабе задачи, во втором – о потраченных силах и времени. Допустим, вы пришли забирать автомобиль из ремонта, а мастер просит прибавить, мотивируя это так: “Работы было очень много: пришлось разбирать весь двигатель”. Вы же можете возразить: “Вы затратили так много труда только из-за недостатка опыта”. Поменять в этом диалоге местами слова работа и труд абсолютно немыслимо.
Исходя из всего этого, слова трудоголик и работоголик должны значить не вполне одно и то же.
Трудоголик – это скорее человек, который не может оставаться без дела, которому необходимо постоянное приложение усилий. В этом отношении слово трудоголик сходно со словом трудотерапия. Для трудотерапии важен сам тот факт, что человек трудится, а содержание, цель его деятельности отодвинуты на второй план. Иное дело работоголик. Это скорее азартный человек, который стремится к достижению результата и для этого готов работать круглые сутки.
Я говорю, что слова трудоголик и работоголик должны пониматься таким образом, просто исходя из значений слов труд и работа. Однако реально эти слова еще не вполне устоялись, и значение их в русском языке еще не до конца определилось. Возможно, через какое-то время какое-то из них победит в конкурентной борьбе, вытеснит второе. Что ж, поживем – увидим.
Между прочим, в советских идеологических клише “оплата по труду”, “От каждого по способностям, каждому по труду” слово труд изначально было употреблено неточно, поскольку по замыслу имелся в виду скорее конечный результат деятельности, чем затраченные усилия. Предполагалось, что до наступления коммунизма, когда каждый будет получать по потребностям, при социализме больше будет получать тот, кто больше сделал, а не тот, кто больше устал. То есть на самом деле не по труду, а по работе, по результату. Но в реальности все получилось не по замыслу, а по слову. Печально знаменитый затратный принцип – это, собственно, и есть оплата по труду.
[2006]
В хорошем смысле
Некоторое время назад в Орле произошла такая история. Одна журналистка написала статью “Край непуганых ментов”, а оскорбленные правоохранительные органы подали в суд, утверждая, что в УВД нет такой должности – “мент”. Правда, дело они проиграли. Похожие случаи были и в других городах.
Слово мент появилось в русском языке достаточно давно. Уже в словарях начала XX века, посвященных блатному жаргону, оно фиксируется со значением “надзиратель, постовой”. Это слово было заимствовано из польского жаргона. По происхождению оно, по основной версии, связано с ментиком – короткой гусарской накидкой. В 20-е годы XX века слово мент стало было устаревать, вытесняемое синонимом мусор, однако впоследствии стало использоваться более активно. В позднесоветское время это пренебрежительное обозначение было общеизвестным и широко употребительным, причем не только в уголовной среде. Все мы помним его хотя бы по старым шуткам и анекдотам вроде таких. Загадка: “Что такое постамент?” Отгадка: “Постовой милиционер”. Или: “Что это за машина?” – “Цементовоз”. – “А почему там люди?” – “Так це менты”.
В постсоветское время слово мент стало употребляться еще более широко, причем прямо на наших глазах с этим словом происходят изменения: оно все чаще выступает в нейтральном или даже положительном контексте. Например, человек может в критической ситуации закричать: “Скорей вызывай ментов!” Естественно, никакого пренебрежительного оттенка тут не будет.
Вот еще примеры, встретившиеся в интернете: “Я мент”, “Я работаю ментом”, “Я знаю настоящих ментов, кто именно делает свою работу невзирая ни на что, не будем путать сюда мелкую шваль, недостойную звания мента”. А вот пример из “Новой газеты” за 2004 год, где с восхищением говорится о мужестве милиционеров:
“Ингушские менты – народ героический. В ночь на 22 июня, когда были атакованы МВД, отделения милиции и другие объекты, никто не пришел к ним на помощь. Но они дрались до последнего. Отстреливались, рассчитывая только на собственные силы. И если даже не хватало сил, то ни разу не случилось так, чтобы кому-то не хватило бесстрашия.
Ну и, разумеется, нельзя не вспомнить название популярного телесериала – “Менты”, сыгравшее немалую роль в реабилитации этого слова. Изменение оценочного потенциала слова мент особенно заметно на фоне двух его основных жаргонных синонимов – слов легавый и мусор. В отличие от слова мент, для этих двух слов по-прежнему невозможно употребление в нейтральном и тем более положительном контексте.
Никогда не говорят: “Я работаю мусором”, “Я работаю легавым”, “Мелкая шваль, недостойная звания мусора”, “Ингушские легавые – народ бесстрашный”.
В современном языке встречается даже такое противопоставление: “Ты просто мусор, а не мент”. Эта фраза совершенно понятна любому носителю языка: она выражает ту мысль, что человек, о котором идет речь, – плохой, недостойный представитель правоохранительных органов. Фраза “Ты просто мент, а не мусор” абсолютно не может выражать этот смысл, что ясно свидетельствует о разнице в оценочном потенциале двух слов.
Важно еще вот что. Такие обозначения, как милиционер, сотрудник милиции, работник правоохранительных органов, чересчур длинны и официальны, обиходный язык нуждается в более коротких и фамильярных обозначениях вроде американского коп (полицейский), которое используют и сами полицейские. И тут слово мент имеет все шансы.
Вообще, принятие изначально негативного ярлыка в качестве самоназвания очень типично, особенно для разного рода политических группировок и эстетических направлений. Так, например, слово декаданс означает “упадок”, слово декадент первоначально использовалось как ругательство. Однако представители соответствующего художественного направления с удовольствием сами применяли это слово к себе, и постепенно оно стало стандартным наименованием самого течения.
[2005]
В самую точку
Часто бывает так, что некое слово вдруг выскакивает откуда-то и внезапно оказывается у всех на устах. И уже невозможно поверить, что недавно никто его знать не знал. Ну, кроме кучки специалистов. Вот спроси у любого москвича про ситуацию с возведением новых домов прямо во дворах старых – и любой обязательно произнесет это сакраментальное сочетание: точечная застройка. В нем – в этом сочетании – сосредоточен весь ужас ситуации, когда люди в отчаянии чувствуют, как трясется и идет трещинами их дом, наблюдают, как вырастает стена нового строения прямо перед их окнами, закрывая им солнце, глохнут от нечеловеческого шума строительных работ, задыхаются от цементной пыли – понимая при этом, что нарушены все и всяческие нормы, но жаловаться бесполезно, потому что цена вопроса слишком высока.
Точечная застройка звучит сейчас почти так же угрожающе, как недавно звучало другое модное сочетание – точечный удар (в отличие от ковровой бомбардировки).
Точечная застройка – и вот уже спилены тополя, посаженные в детстве на субботнике, – а вот и котлован зияет на месте детской площадки…
Между тем не то чтобы сочетание точечная застройка кто-то недавно придумал в пылу баталий. Оно давно существовало как градостроительный термин. Просто когда экстенсивное разрастание Москвы путем клонирования бесконечных Черемушек стало сменяться поиском свободных пятачков, на которые можно втиснуть парочку небоскребиков, сочетание точечная застройка перестало быть термином и стало боевым кличем. Типичная ситуация. Когда какая-то тема приобретает большую общественную значимость, это часто находит свое выражение в том, что какой-либо термин или термины из соответствующей области становятся достоянием общего языка – иногда не без смысловых потерь и искажений.
Чудный синоним точечной застройки – уплотнительная застройка. Тут уже слышен голос не строителя, а чиновника.
Уплотняют Москву, как уплотняли раньше профессорские квартиры, подселяя по семье в каждую “лишнюю” комнату. Потому что то, что было домом, стало жилплощадью. Ах, не можете обедать в смотровой? Не обедайте.
Я еще вот о чем все думаю. Ведь в Петербурге градостроительная ситуация, в общем, похожа на московскую. Она должна тоже выражаться какими-то словами – только вряд ли это может быть точечная застройка. И вот почему я так считаю.
Тут все дело в различиях между московским и питерским вариантами литературного языка. Это не только всякие старинные поребрики и парадные. То, что у нас называется шаурма, в Питере – шаверма. А то, что у нас называют башней, в северной столице именуют точечным домом или точкой. Кстати, в разных городах России одноподъездные многоэтажные дома называются еще высотками, свечками или шишками. А в Москве высотки – это вовсе не башни, а “сталинские” высотки. Ну так вот. Если в питерском языке за прилагательным точечный уже закреплено вполне определенное архитектурное содержание, то сочетание точечная застройка оказывается неоднозначным и для написания на знамени непригодным. И все же в Петербурге нашлось аналогичное сочетание, выплеснувшееся за пределы строительного языка и ставшее невероятно популярным. Это выражение пятно застройки или пятно под застройку.
Петербуржцы обсуждают современные градостроительные проблемы, лихо оперируя именно этими выражениями. Так что если в центре Москвы исчерпала себя точечная застройка, то в центре Петербурга не осталось пятен под застройку. В общем, любимый город может спать спокойно. Оба любимых города.
[2008]
Какая-то не такая
Есть такая телевизионная реклама: девушка разговаривает по телефону и одновременно делает себе бутерброд с каким-то мягким сыром. Текст следующий:
“Представляешь, пошла вчера по магазинам, она с таким красавчиком идет, вся модная, и прическа… А вчера сама такая позвонила, оказывается…
Что оказывается, нам не суждено узнать, потому что девушка в этот момент надкусывает свой бутерброд и выпадает из общения. Но главное произнесено: сама такая позвонила. Это употребление местоимения такой существует довольно давно, но в последнее время очень распространилось. Лингвисты уже обратили на него внимание и изучают на материале записей разговорной речи. Чаще всего это местоимение используется для введения прямой речи, вместо речевого глагола или вместе с ним, скажем, “Она такая: «А сколько вам лет?»” или “А я такая говорю: «Я здесь останусь»”. Но это не обязательно: “Я такая сижу, книжку читаю”. В этом слове есть изобразительность, приглашение представить себе, как именно это выглядело, даже какое-то любование. Не знаю, может, кто-то и может сказать: “А она такая побледнела и мгновенно умерла” или “Я такой приставил ему нож к горлу”, но обычно все же это слово попадается в легкомысленном девичьем щебетанье. Примеры показывают, что его можно встретить и в мужской речи, но больше оно все-таки женское.
Я бы сказала, что в сочетании я такая есть легкое жеманство и трогательный нарциссизм.
Недавно в такси я услышала песенку. Сюжет ее вкратце таков: девушки приходят на пляж. Солнце, море, прекрасная природа и интересные представители противоположного пола, однако им, этим представителям, скучно. Героини песни быстро решают эту проблему. Так незаметно проходит лето, но теперь есть что рассказать подружкам, хотя и с купюрами. Если вы разбираетесь в современной музыкальной культуре, то, возможно, догадались, что речь идет о песне “Море зовет” группы “Фабрика”. Но это я потом выяснила, что есть такая группа – детище “Фабрики звезд”, что мелодию этой песни можно установить на телефон. Правда, автор слов, как, впрочем, и музыки, остался мне неведом. А тогда я обратила внимание как раз на необычное употребление местоимения “такой”:
“Море зовет,
Волна поет,
А мы такие загораем.
Море зовет,
Диджей готов,
А мы такие зажигаем.
Ла-ла-ла…
Море зовет,
Волна поет,
А мы такие загорели.
В первой фразе – “А мы такие загораем” – все нормально. Девушки красивые, спору нет, поэтому вполне естественно, что они предлагают всем мысленно полюбоваться, как они загорают. Совсем другое дело – фраза “А мы такие зажигаем”. Об этом глаголе я еще как-нибудь напишу отдельно, но сейчас важно, что он не указывает на какое-либо конкретное действие. Зажигать можно самыми разными способами, главное, чтобы было… зажигательно.
И когда говорят, что кто-то зажигает, мы понимаем, что человек хорошо проводит время, но не можем себе точно представить, что именно он делает. А в такой ситуации использовать “изобразительное” местоимение такой довольно странно.
Действительно, одно дело “Я такая захожу”, “Я такая сижу, курю” или даже “Я такая зажигаю спичку и подношу к его сигарете” – но совсем другое “Я такая развлекаюсь”, “Я такая пускаюсь во все тяжкие” или “Я такая зажигаю”. По-моему, это неудачно.
И уж совсем неестественно звучит фраза: “А мы такие загорели”. Местоимение такой в сочетании с глаголом служит сигналом, что надо “увидеть”, как именно это происходило, а за ним следует форма загорели с, так сказать, перфектным значением – она предлагает сконцентрироваться как раз не на процессе, а на результате. Как нам объясняли когда-то про значение глагольных форм серии perfect в английском языке: действие завершено, и результат налицо. То есть, в данном случае, на лице. И не только. Так что уж либо “Мы так загорели”, либо “Мы такие загоревшие”.
Но тут вот что интересно. Мне могут возразить: какое вообще может быть правильно-неправильно, когда речь не идет о кодифицированном литературном языке?
А кто-то еще скажет: да это все неправильно. А я такая захожу – тоже, мол, неправильно.
Тем более что я сама не являюсь носителем той разновидности русского языка, где есть значение местоимения такой, о котором я повествую. А девушки-фабрикантки, вероятно, как раз являются. Можно сказать: раз их устраивает, значит, для них это правильно.
И все же я уверена, что “А мы такие загорели” – неправильно, неправильно, неправильно. И в жизни даже сами певицы так наверняка не говорят.
[2007]
Культура и отдых
Среди слов – героев нашего времени – выделяется словечко отдыхает. Например, человек на вопрос о том, хорошо ли поет его сосед, жизнерадостно отвечает: “Басков отдыхает!” Хорошо, значит, поет. К одним людям это слово прилипло и не отлипает, других от него трясет, третьи цитируют его со смехом. Что-то в нем есть такое – дразнящее.
Сама по себе логика тут понятна.
Например, освободить от занимаемой должности – это такой эвфемизм. Как будто должность тяготит человека. На самом-то деле имеется в виду, что место от человека освобождают.
Да и слово уволить – от воли. И, скажем, немецкое entlassen – “уволить”, а буквально “отпустить”. “Посредников просят не беспокоиться” – читай не беспокоить. Так что в принципе все понятно, но интересно: откуда взялась именно эта формулировка? У меня есть гипотеза, но сначала хочу сказать о самом глаголе отдыхать.
Этот глагол за два последних века довольно сильно изменил набор своих значений (его эволюцию недавно подробно описала моя коллега Анна Зализняк). Например, у него были значения “не умереть, остаться живым” и “успокоиться, убедившись в том, что опасность миновала”:
“Я подумал, что дедушка умер ‹…›, но Параша скоро воротилась и сказала, что дедушка начал было томиться, но опять отдохнул (С. Т. Аксаков. Детские годы Багрова-внука, 1858).
“Для шутки камешек лукнул
И так его зашиб,
что чуть он отдохнул (И. Дмитриев. Два голубя, 1795).
“…с одним нахалом казаком, которого за насмешки я хватил неловко по голове нагайкою ‹…› да, к счастию, он отдохнул (М. Н. Загоскин. Юрий Милославский, или Русские в 1612 году, 1829).
“– Фу, братец, как ты меня напугал, – проговорил Заруцкий, садясь на канапе, – насилу могу отдохнуть! (М. Н. Загоскин. Вечер на Хопре, 1834).
Вообще раньше отдых был больше связан с дыханием (отдохнуть как отдышаться или перевести дух). В XX веке значение избавления от усталости стало у слов отдыхать и отдых основным. У них также развилась идея неработы и особым образом проводимого досуга: проводить на заслуженный отдых, т. е. на пенсию, дом отдыха, парк культуры и отдыха, зона отдыха, отдыхающие, культурно отдыхать (что бы это ни значило), я уже отдохнул (в этом году уже съездил в отпуск) и т. д. Оно и понятно: канонизация форм отдыха служила необходимым дополнением культа труда.
Доходило до смешного, как в знаменитой формуле борьбы рабочих за свои права: “Восемь часов работе, восемь часов отдыху, восемь часов сну”. Это – то есть поездка на работу и обратно на трамвае, стояние в очереди за туалетной бумагой, чистка картошки, стирка и пр. – это все отдых. Потому что не работа, в смысле не общественно полезный труд.
В связи со словом отдыхать нельзя не вспомнить замечательный довлатовский пример:
“Случилось это в Пушкинских Горах. Шел я мимо почтового отделения. Слышу женский голос – барышня разговаривает по междугородному телефону:
– Клара! Ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают, так и не отдохнув! (С. Довлатов. Соло на ундервуде,1980)
Пример, конечно, шуточный, но совершенно понятный: не отдохнув – значит не получив того, за чем ехали в отпуск, которого дожидались 11 месяцев, томясь на работе.
Но вернемся к новому употреблению глагола отдохнуть (Басков отдыхает). У меня есть гипотеза, откуда оно взялось. Это, впрочем, чистая игра ума, никаких доказательств у меня нет. Мне кажется, что оно пришло из спорта, прежде всего из тренерской речи. Я представляю себе, например, футбольного тренера, который производит замену игроков на поле. Удаляя игрока, он как раз и может сказать: “Такой-то отдыхает”. Отдыхает, то есть не работает, то есть не нужен, то есть недостаточно хорош.
Здесь характерна еще замена повелительного наклонения на изъявительное, причем на третье лицо: не отдохни, а отдыхает. Как будто это не распоряжение, а констатация свершившегося факта.
А скорее, тренер даже не заменяет игрока, а выбирает, кто выйдет на поле, а кто будет сидеть на скамейке запасных. Это отдыхает – формула отвержения. От нее один шаг до метафорического употребления: Басков отдыхает, потому что появился кое-кто получше. Сосед, то есть, который поет.
[2007]
