Ирина Левит
Двойка по поведению
Глава 3
Все последние сутки Аркадий Михайлович Казик пребывал в совершенно удивительном настроении. Сколь ни банальным было сравнение, но он ощущал себя птицей, долго сидевшей в клетке и вдруг выпущенной на волю. С той лишь разницей, что птица, привыкшая в неволе получать пищу из рук, не способна на самостоятельный прокорм, а Казик, обретя свободу, первым делом устроил себе настоящее пиршество.
По сути именно пиршество, ничем не ограниченное и никем не осуждаемое, и было главной ценностью этой самой свободы.
Всю жизнь сестра Аркадия Михайловича Софочка, похожая на скелет, слегка прикрытый тонкой кожей, воевала со своим толстяком братом, который никак не желал расставаться с лишними килограммами.
Всю жизнь она «пилила» обжору за страсть к вкусной, но нездоровой пище, придумывая разнообразные низкокалорийные диеты.
Всю жизнь она боролась с бесконечными ухищрениями изворотливого хитреца по добыче всевозможных лакомств и почти каждый раз терпела поражение.
Аркадий Михайлович обожал сытно поесть и свою любовь отстаивал с фантастической виртуозностью.
Брат с сестрой долгие годы жили вместе, причем душа в душу, но при этом в состоянии нескончаемой битвы за каждую котлету, пирожок и конфету. Они привыкли к кулинарному противостоянию, не расставаясь, однако, с мечтой, о личной победе.
И вот вчера Аркадий Михайлович обрел свободу – от диеты, порицаний и уверток. Случилось то, чего не случалось уже давным-давно, – Софочка уехала, причем далеко, в Германию.
Эта поездка – недельное путешествие по стране плюс две недели пребывания в лучшем санатории Баден-Бадена – считалась работой. Один весьма состоятельный бизнесмен решил отправить за границу свою мать, женщину далеко не старую, тихую и интеллигентную, обеспечив ей комфорт по высшему разряду, включая наперсницу со знанием немецкого языка.
Поначалу Софья Михайловна, несмотря на обещание полного пансиона и вдобавок хорошего денежного вознаграждения, категорически воспротивилась. Но в конечном счете сдалась. Вняла увещеваниям бизнесмена, который разве что слезы не лил по поводу своей матери, нуждающейся в лечении и отказывающейся ехать на курорт в одиночку, а также уговорам брата, дескать, Софочке самой необходимо подлечиться на баден-баденских водах.
– Ты должен мне клятвенно пообещать, – потребовала сестра во время проводов в аэропорту, – что не будешь обжираться.
Именно это больше всего волновало ее с самого начала и до самого конца.
– Обещаю, душенька! – горячо заверил Аркадий Михайлович, после чего, помахав рукой взлетающему самолету, тут же направился в супермаркет, где накупил полную тележку всякой снеди, включая копченую курицу, буженину, соленую семгу и большой торт.
Никаких укоров совести он не чувствовал. Да, он обещал не обжираться. Но он и не собирается этого делать. Он просто вкусно поест на воле.
Ополовинив курицу, умяв два внушительных бутерброда с бужениной и семгой и напоследок полакомившись доброй третью торта, Аркадий Михайлович улегся спать с блаженством в душе и желудке.
Спал он превосходно и даже проснулся спозаранку без всякого будильника. Завтрак тоже устроил себе знатный, после чего в самом радужном настроении отправился на встречу с директором гимназии № 20.
Кира Анатольевна Рогова произвела на него солидное впечатление. Высокая статная женщина лет пятидесяти, с умелым макияжем и аккуратной короткой стрижкой, умными глазами и хорошо поставленным голосом, она держалась с достоинством и уверенностью человека, знающего цену и себе, и своей гимназии. Судя по всему, решил Казик, в свое время Рогова успела побывать в комсомольских лидерах, затем еще в каких-нибудь общественно-политических активистах, где и выучилась говорить решительно, с неким оттенком пафосности, четко подбирая нужные слова.
– Вы прекрасно понимаете, что наша гимназия много, очень много лет, – подчеркнула она, – занимает ведущие позиции в системе образования города.
Казик кивнул.
– Именно в нашей гимназии прошли апробацию самые передовые методики обучения, в том числе инновационного…
Казик снова кивнул.
Дальше последовало краткое, но емкое перечисление всех заслуг вверенного Роговой учебного заведения за всю его восьмидесятилетнюю историю, а особенно за последние годы, и Казик вновь кивал, поймав себя в какой-то момент на мысли, что напоминает китайского болванчика.
У Киры Анатольевны, похоже, никаких таких ассоциаций не возникло, напротив, подобная реакция гостя показалась ей совершенно правильной, о чем она не преминула сообщить:
– Сразу видно, вы понимающий человек и прекрасно сознаете, насколько важно, чтобы в нашей гимназии был самый оптимальный морально-психологический климат.
– Конечно, конечно, – заверил доцент кафедры психологии педуниверситета, и в этот момент в кабинет буквально ворвалась секретарша со словами: «Галина Антоновна Пирогова мертвая в своем кабинете!»
Ну а дальше понеслось… И морально-психологический климат испортился напрочь, потому что в образцовом заведении убийство – это не просто беда, а самая настоящая катастрофа.
Всю вторую половину дня Аркадий Михайлович мучился искушением позвонить своему хорошему приятелю – замначальника городского уголовного розыска майору Борису Борисовичу Орехову. Однако он представлял, как отреагирует Борис Борисович: «Казик! Вы опять влезли своим могучим шнобелем в грязную дыру?» И придется объяснять, что ничего не попишешь, коли вот так – да, не первый раз! – сложились обстоятельства, и шнобель, то бишь нос, тут ни при чем. Просто вот такое его, Казика, еврейское счастье.
Нельзя сказать, что происшествие в школе Аркадия Михайловича выбило из колеи. В конце концов, он действительно не первый раз попадал в подобные истории (порой случайно, а иногда намеренно) и неизменно старался «остаться» в этих «историях», потому как имел такое хобби. Помимо занятий психологией он любил заниматься расследованиями и даже в свое время имел лицензию на частную детективную практику. Но это было еще в Киеве, где он жил с рождения и откуда вынужден был практически бежать, потому как есть «дыры», в которые разумные люди никогда не суют свой нос, если не хотят потерять его вместе с головой. А он вот сунул и теперь обитал в Сибири. Причем затихнув на некоторое время, все же не утерпел и влез в новое дело, а потом еще в одно, и еще… и таким образом подружился с Борисом Борисовичем Ореховым.
К вечеру душа Аркадия Михайловича совершенно иззуделась, он уже взял трубку телефона, чтобы позвонить майору, но трубка вдруг залилась трелью.
– Казик! Вы опять ищите приключения на собственную задницу?
– Ой! – обрадовался Казик. Ключевую фразу про шнобель Орехов, похоже, решил заменить, но не слишком преуспел в своих фантазиях – всего лишь переключился на иную часть тела. – Я рад! Очень рад вас слышать!
– А уж как я рад!.. Прямо на седьмом небе, – съехидничал майор. – Читаю дело по Двадцатой гимназии, ба! Знакомый персонаж. В нужное время в нужном месте! Ну что у вашего шнобеля за нюх?
Нет, все-таки могучий нос Казика продолжал будоражить воображение курносого Орехова, и Аркадий Михайлович хихикнул в ответ:
– Каков размер, таков и масштаб нюха. А разве этим делом занимаетесь вы? Вроде бы приезжали из райотдела. Или вы, обнаружив знакомый персонаж, тоже решили поискать приключения?
– Куда там! – досадливо хмыкнул майор. – Оно меня само нашло.
– Тогда есть предложение. Вы сейчас приедете ко мне на ужин.
– Хотите за мой счет налопаться? – вновь хмыкнул, но уже без всякой досады Орехов. – Рассчитываете, что ваша дражайшая сестрица по случаю возникновения гостя выделит вам не только свекольную запеканку и тертую морковку, но и что-нибудь посущественнее?
– А вот и нет! Совсем даже нет! – возликовал Казик. – Моя Софочка вчера отбыла в Германию. На целых три недели! И я теперь сам хозяин своему желудку!
– Да ну?.. – поразился майор. – Уехала и оставила вас без присмотра? И не залепила вам рот пластырем?
– Свиные отбивные с жареной картошечкой, помидорчики с огурчиками, соленая семга и торт вас устроят?
Вместо ответа в трубке явственно послышался звук сглатываемой слюны.
Ели они не спеша, с удовольствием и почти молча. Если не считать редких реплик майора по поводу райской жизни, которую устроил себе Казик за спиной сестры, но за которую ему придется горько расплачиваться.
– Придется, придется… – соглашался Аркадий Михайлович без особой, впрочем, печали.
Расплачиваться придется через три недели, а отбивные, картошечка, жирная семга и торт – они здесь и сейчас.
– Ух, и голодный же я был! – признался Орехов, отваливаясь от стола и вытирая пышные светлые усы, отрощенные, похоже, назло почти совершенно лысой голове. – Я очень уважаю Софью Михайловну, но спасибо, что она не моя сестра.
И он погладил себя по упитанному животу.
– Каждому свое, – многозначительно изрек Казик и тоже погладил себя по животу, еще более объемному, нежели у Орехова. – Поговорим о делах на кухне или предпочитаете в комнате? – спросил он.
– Да ну их, эти церемонии! – отмахнулся майор. – Здесь потолкуем. Опять же, – он оглядел тарелки с остатками еды, – может, еще что в рот положить захочется. – После чего стал совершенно серьезным и продолжил: – Значит, дело Пироговой из райотдела нам передали. На радость мужикам районным…
– Это потому, что гимназия такая… очень известная?
– Это много почему. Конечно, сама гимназия!.. Элита наикрутейшая! Есть элитные коровы, а есть элитные детишки… Особенно если родители за это хорошо доплачивать готовы. Так что сама гимназия – это, во-первых. Во-вторых… Уж поверьте мне, Казик, не один год в полиции служу, но никогда такого не было, чтобы прямо в школе учителя пристукнули до смерти. Скандал, конечно, на весь город, а то и на всю страну! Ну и, в-третьих… Пирогова эта не просто учительница… Это очень даже особый человек!
Орехов пошевелил усами, поиграл бровями, прицокнул языком. Получилось довольно забавно, и Казик не удержался от подкола:
– Она что, разведчик-нелегал, внедренный в элитную гимназию, дабы разведать тайны воспитания элитных детей?
– Вам бы все хохмить! – неожиданно нахмурился майор и произнес укоризненно: – Она сестра бывшего замначальника областной ГИБДД. Вот так.
– Бывшего? – уточнил Аркадий Михайлович.
– Николай Антонович Пирогов скоропостижно умер нынешним летом. Причем тоже при исполнении. – Орехов перехватил заинтересованный взгляд Казика и еще больше нахмурился. – Да не ищите вы здесь никаких тайн! Инфаркт у него случился. Прямо за рабочим столом. Мужику еще полтинник не справили, а мужик хороший был… правильный… его все уважали. Даже автомобилисты. Представляете?
– Н-да… – протянул Казик. Что б еще и автомобилисты уважали? Прямо диво-дивное.
– Его летом схоронили, а сестру вот, пожалуйте, в сентябре хоронить придется. Сестра с братом, говорят, сильно дружили. Уж так она по нему убивалась!.. Так вот коллеги наши дорожные как узнали, что Пирогову кто-то на тот свет отправил, тут же на дыбы поднялись. И все наше руководство на дыбы подняли. Вроде как дело чести. Ну а мы что? У нас эта самая… корпоративная… солидарность тоже имеется. Поэтому дело быстро нам, в город, передали. Хотя ребята районные хорошо поработали, по первому слою основательно порыли… Все бы да всегда бы так…
– Там довольно любопытный следователь был… Горбунов, – заметил Аркадий Михайлович.
– Семен Семеныч? У него прозвище – «Бриллиантовая рука». По виду человек не шибко серьезный, некоторые на это попадаются, а на самом деле рука у него пусть не бриллиантовая, но точная, а вот глаз – и впрямь алмаз. Все, что можно разглядеть, – разглядит и на свет белый вытащит. Я его протоколы внимательно прочитал, да еще с ним пообщался. Несколько версий вырисовываются.
– Самая бесперспективная для вас, но самая привлекательная для гимназии это, конечно, грабитель, залезший в окно?
Орехов потер усы, что обычно означало смесь раздумья с сомнением.
– Я вам, Казик, так скажу. Версия эта для нас, конечно, тяжелая. Хотя вполне реальная. Кабинет этот в одноэтажной пристройке находится. Горбунов полюбопытствовал, и ему секретарша директора, она лет сорок в школе работает, рассказала, что, когда это здание сооружали, думали в пристройке столовую организовать. А потом, как у нас бывает, выяснилось, что основные коммуникации совсем к другому месту протянули, и столовую надо переносить. Вот тогда здесь и устроили два кабинета да еще небольшой коридор. В одном кабинете кто только ни сидел, сейчас вот литераторша обосновалась. А в другой сразу химиков посадили, еще им лаборантскую выгородили. Где лаборантская, там сплошная стена, к ней примыкает часть основного здания. Получается вроде буквы «Г». Так вот, где эта часть основного здания, там всего одно окно – из кабинета труда или, как теперь по-современному называют, – технологии. Около этих стен да вдоль окон кабинетов химии и литературы – самое глухое место. Деревья с кустами, дорожка, как лесная тропа, и забор из бетонных плит, за которым дом какой-то маракуют. Школьнички-то в этом глухом месте любят кучковаться на перекуры, а кроме них, там обычно никто и не ходит. Но!.. – Орехов воздел палец к потолку и вроде как им погрозил. – Обычно не ходит, но мог кто-то и забрести. Алкаш какой-нибудь, бомж… да мало ли. А тут свет в окнах светится, тетка одна-одинешенька сидит, еще и окно открыто. У тетки сережки в ушах довольно приличных размеров, кольца на пальцах, медальон, телефон мобильный на столе… Ну и решил грабануть по-быстрому. Для более или менее ловкого человека влезть в окно не проблема, оно довольно низко от земли. А тетка засопротивлялась. Сопротивлялась она, судя по всему, не сильно. Эксперты обнаружили пару небольших, но свежих синяков у нее на плечах, и еще ноготь на одном пальце сломанный, тоже свежий. Видать, трепыхнулась, руками помахала, а гад этот перепугался и отверткой… Между прочим, ее же собственной отверткой, на ней даже накарябано «каб. хим.». А потом схватил что под рукой оказалось, – телефон, колечки, медальон на цепочке… Цепочку-то явно просто сорвал, на шее след остался. А сережки не тронул, крови на них много было. И сумку с деньгами тоже искать не стал. Сумка в лаборантской лежала. Так что вот такая версия имеется, шибко непроглядная.
– А тетрадь? Кондуит Пироговой? Зачем грабителю это понадобилось? – спросил Казик.
– Да просто так взял, походя…
– Помилуйте, Борис Борисович! На столе ведь много разных тетрадей лежало и учебники тоже. Я собственными глазами видел. А исчезла именно эта тетрадь. Сумку с деньгами грабитель искать не стал, с сережками возиться не захотел, а кондуит из груды всякой канцелярщины выудил. Вас это не удивляет?
– Если зациклиться на случайном грабителе, то удивляет. Но я ведь вам не говорил, что собираюсь на нем зацикливаться. Кстати, в протоколе записано, что в той тетради содержались предварительные сведения об успеваемости и поведении учеников. Правильно записано?
– Правильно.
– А еще записано, что обнаружила пропажу учительница русского языка и литературы Саранцева Елизавета Максимовна.
– Да, – подтвердил Казик. – Вроде как накануне вечером она видела тетрадь в руках Пироговой.
– Ну и кому это добро могло приглянуться? – задал вопрос Орехов и сам же на него ответил: – Только кому-то из школьничков. Из тех, чьи грехи учительница в своем кондуите зафиксировала. Но тогда ее не просто грабить пришли… Просто грабить бессмысленно. Учителка бы грабителя увидела, а потом со свету сжила. Втихаря красть тоже бессмысленно. У Пироговой, чай, склероза нет, все бы вспомнила, все главные безобразия восстановила. Получается, пришли сначала убить, а потом уже кондуит умыкнуть.
– Или немножко не так, – деликатно поправил Казик. – Пришли поговорить, отношения выяснить, а уж потом все так повернулось… Если бы с самого начала было намерение убить, какое-нибудь орудие или оружие с собой прихватили. А тут отвертка, которая случайно попалась…
– Значит, вторая версия, – убил кто-то из учеников, вполне возможно, спонтанно, – принял поправку Орехов.
– Хотя странно… – Аркадий Михайлович виновато улыбнулся, вроде как извиняясь за то, что в очередной раз пытается сбить профессионального сыщика с намеченного пути. – Убивать сейчас, пусть даже спонтанно… совершенно не ко времени…
– Что значит не ко времени? – не понял майор.
– Видите ли, Галина Антоновна предварительно записывала в тетрадку всякие оценки, в том числе двойки, по поведению или из-за плохо выученных уроков… Скажу вам как преподаватель: я понимаю, если бы сейчас был конец учебного года. Или хотя бы полугодия. Тогда – да! Эти оценки имели бы принципиальное значение. Но сейчас только конец сентября! Что такого принципиального могло произойти в самом начале учебного года, чтобы это нельзя было исправить?! Ума не приложу!
– Так ведь спонтанно… – напомнил Орехов, без всякой, впрочем, уверенности.
Аркадий Михайлович неопределенно пожал плечами.
– Есть третья версия, – переключился майор. – Дети совсем ни при чем, а при чем взрослые. И, скорее всего, из учителей. А кто бы еще догадался выключить свет в кабинете, в коридоре, да еще и дверь в отсек прикрыть, чтобы не насторожить охрану? И все эти исчезнувшие побрякушки с тетрадочками – просто для отвода глаз. Только на вопрос: кому и зачем нужна была смерть Пироговой – даже предположительного ответа нет, – признался он. – И нет никакого ясного ответа, как убийца мог незамеченным пройти в кабинет химии и так же незамеченным оттуда выйти. Потому что откуда бы вы ни пошли, вы все равно попадетесь на глаза охране.
– Один момент, – перебил Казик. – В самом отсеке, в коридоре, я заметил железную дверь. Она прямиком ведет на улицу. А рядом с отсеком, из общего коридора, есть дверь на этажи.
– Пустое! – отмахнулся Орехов. – Обе двери заперты, причем основательно, ими никто не пользуется. Железная дверь – это пожарный выход. А вторая дверь ведет не на этажи, а только на второй этаж, прямиком в комнату отдыха директора. Но она этим ходом не пользуется.
– Но ключи-то ведь имеются?
– Имеются. У охраны и в сейфе у Роговой есть связка ключей от всех дверей и всех помещений. Но эти ключи в полном наличии, все проверено. И двери проверены. Если вы думаете, их кто-то пытался вскрыть, так ничего подобного. Единственное место, откуда можно незаметно проникнуть в пристройку, минуя пост охраны, – из кабинета труда, этой самой технологии. Но учитель труда покинул школу примерно в половине пятого вечера, это подтвердили охранники, они с ним парой слов перекинулись.
– А вы уверены, что охранники были столь бдительны? Все-таки школа, много народа…
– К восьми вечера основной народ рассасывается. И вообще, судя по тому, что нарыли ребята из райотдела, вчера вечером в школе особая жизнь не кипела. – Орехов залез в сумку, вытащил оттуда бумаги, принялся шелестеть листами. – Вот, пожалуйста. После девяти в школе работали четыре уборщицы. Плюс учительница математики Павлова, бабулька божий одуванчик, которая вела дополнительные занятия для пяти десятиклассников, они к какой-то олимпиаде готовились. Плюс завуч Борзенков, тоже старикан, у него был кружок истории, собралось девять ребят. Плюс учительница рисования Чижова, на сей раз совершеннейшая девица, с тремя восьмиклассниками рисовала общешкольную газету. Плюс учитель физкультуры Гриневич, молодой мужик, проводил занятия в тренажерном зале. Мышцы у него качали семь парней. Вот и все.
– А может, охранники все же отвлеклись? Кого-то не заметили – кто пришел, ушел, прошел?.. Причем необязательно, чтобы человек находился в школе, мог и с улицы зайти. Вряд ли они в столь тихое время у входа, как постовые, стояли? У них там рядом комната отдыха, я видел. А в комнате диванчик, телевизор… – упорствовал Казик.
– Клянутся и божатся, что глаз не спускали. Особенно по части тех, кто с улицы. Утверждают, никто в школу не заходил.
– Ну… клятвы – это дело такое… – хмыкнул Казик. – Охранникам теперь только клясться и остается.
– Экий вы подозрительный, – неожиданно взял сторону охранников Орехов. – А ребята, между прочим, одну интересную деталь зафиксировали. По большому счету, самую интересную деталь.
Майор умолк, посмотрел многозначительно.
Аркадий Михайлович заерзал на стуле.
– Ну?
Орехов держал паузу, и Казик произнес с укором:
– Борис Борисыч, голубчик, с каких пор вас на театральность стало тянуть?
– С вас беру пример, – довольно ехидно заметил майор и продолжил, вроде как делая одолжение: – Охранники сказали, что в десятом часу, как раз недавно начались по телевизору «Вести», из школы вышел учитель физкультуры Владимир Николаевич Гриневич. В тренировочном костюме, без куртки или еще какой-нибудь верхней одежды. А минут через двадцать вернулся, причем вид имел странный, вроде как не совсем в себе был. Двое мальчишек, которые в тренажерном зале занимались, сообщили следователю, что учителю пару раз звонили на мобильный телефон, причем с перерывом буквально в несколько секунд. После второго звонка Гриневич сказал: «Я скоро буду» – и тут же из зала исчез. То есть исчез он из зала и из школы примерно в то самое время, когда убили Пирогову. Как вы считаете, для физрука добежать до пристройки, влезть в окно, пристукнуть учительницу и вернуться – это сложно?
– В принципе просто.
– Двадцати минут хватит?
– Вполне. А отпечатки пальцев ваши эксперты не проверили?
– Отпечатки… – вздохнул Орехов. – Их и на раме оконной, и на подоконнике столько, что выбирай на вкус. А физрук… Вы его не видели?
– Нет.
– Из бывших гимнастов, мастер спорта, между прочим. Им, гимнастам, что через коня перепрыгнуть, что на брусья взлететь, что через подоконник перемахнуть – запросто. Даже цепляться особо не надо. Опять же вполне мог каким-нибудь носовым платком воспользоваться, чтобы не наследить.
– А что говорит сам Гриневич? Полагаю, Горбунов с ним пообщался?
– Само собой. Только Гриневич ему явно врать пытался. Заявил, что захотел пить, выбежал к киоску рядом со школой воды купить. А у киоска вдруг сообразил, что деньги забыл. Семен Семенович его тут же поймал: до киоска спокойным шагом дойти три минуты, обратно – столько же, ну, пусть на скорбные мысли по поводу отсутствия денег еще три минуты набросить, а остальное-то время где дорогой товарищ был? И с чего его так сильно жажда обуяла после телефонного разговора?
– И как Гриневич отреагировал?
– Снова врать начал. Дескать, звонили ему по личным делам, отношения эти звонки ни к чему не имеют, а отсутствовал лишних десяток минут потому, что на улице охлаждался. Вроде в зале душно, а на улице свежо.
– Интересно… – проговорил Аркадий Михайлович. – Уж больно неловко врет.
– Так не всем удается так ловко врать, как это вы умеете, – то ли похвалил, то ли осудил майор.
Ушел Орехов довольно поздно. На прощание сказал:
– Вот что, Казик. Обычно вы сами во все лезете, а тут я вас хочу попросить: у вас там в школе свои дела, конечно, сейчас они могут притормозиться, но вы уж постарайтесь в школе малость потолкаться, может, чего разнюхаете… Я ведь, по большому счету, даже представить себе не могу: зачем – понимаете, зачем? – понадобилось убивать Пирогову. Причем не на темной улице, не в подворотне, не в подъезде, а именно в школе? Ну кому простая учителка могла уж так дорогу перейти? И если ее не какой-нибудь случайный придурок угробил, то концы в школе и надо искать. Что-то в этой образцовой гимназии не то и не так… Только мне в этом разобраться сложно, эта гимназия – как закрытый элитный клуб, не просунешься. А вам сподручнее. В конце концов, вас же туда этим самым морально-психологическим климатом заниматься позвали.
– Я постараюсь, – пообещал Аркадий Михайлович и подумал: как все-таки хорошо, что уехала Софочка. Ей бы это очередное расследование в очередной раз не понравилось. Причем отнюдь не меньше, чем замена капустных котлет и обезжиренного йогурта на свиные отбивные и кремовый торт.
