Ирина Лазарева
Право на Тенерифе
– Со мной все в порядке.
– Спасибо за беспокойство.
– Я поняла, что все это бред, Костик мне не изменяет. Из-за каких-то трусов устроили сыр-бор.
– Поеду-ка я лучше к ним в коттедж, отдохну вместе со всеми.
Юля ответила:
– Я рада, что все хорошо, не пропадай. У тебя самые замечательные дети, они твой смысл и твоя жизнь.
После этого она побрела обратно к остановке. Сейчас недавнее беспокойство показалось ей надуманным, а тот факт, что она сорвалась с места и рванула к Алине, показался смешным. Юля почувствовала, как расслабляются мышцы шеи: тревога угасала. Головокружение тоже стало проходить.
Субботние автобусы ходили редко, и ей опять пришлось очень долго стоять на остановке. Когда она вернулась домой, было уже два часа – слишком поздно, чтобы ехать в парк к Кате. Вместо этого она успела приготовить обед как раз к приезду дочери. Василиса с матерью зашли на порог квартиры, провожая Катю. Анна выглядела немного сбитой с толку.
– Как погуляли?
– Было очень холодно, – ответила Катя.
– Да, прохладно сегодня, – сказала Анна, – но мы зато видели целые команды роллеров и скейтбордистов, катающихся в парке. Слушай, Юль, – немного помявшись, вдруг сказала она, – Катя все время пить просила. Прямо все время. Обрати внимание.
– А что вы пили?
– Воду, пару раз чай купили.
– Я, наверное, тебе денег должна? – спросила Юля на автомате.
– Да нет, что ты, – махнула рукой Анна, – мне просто показалось, что, может, Катя заболевает. При вирусах ведь все время пить хочется.
– А, вот ты к чему, – сказала Юля, – ну что ж, мы правда совсем недавно переболели, не хотелось бы опять слечь.
– Ну, просто присмотрись. Может и пронесет, мало ли. Просто померьте температуру.
Катя все это время уныло смотрела на подругу и мать. Казалось, у нее совсем не осталось сил, лицо опало. Правда, от Юли не укрылось то, что мешки под глазами исчезли. Стало быть, все в порядке, с утра померещилось. Лишь только дверь за подругой и ее мамой закрылась, как Катя пошла в комнату и повалилась на кровать. Юля позвала дочь обедать, но та отказалась, попросила только принести попить.
Юля принесла ей стакан воды, но Катя, выпив его, захотела еще. После второго стакана она отвернулась к стенке. Юля положила руку ей на лоб. Жара не было.
– Мама, открой окно, пожалуйста, здесь так душно.
– Смотри не замерзни, – сказала Юля, открыв окно на самую узкую створку. Катя завернулась в одеяло.
Не зная, что и думать, Юля вышла из комнаты. Пока дочь спала, она могла в тишине поработать. Она уселась за стол, открыла лэптоп и стала быстро просматривать почту и предложения от поставщиков, сразу удаляя неинтересные, а стоящие складывая в отдельную папку. Кончики ее пальцев теперь особенно сильно покалывало.
В квартире Марины стоял осенний полумрак. Днем они с мужем обычно дремали после сытного обеда в выходные, отсыпаясь за рабочие дни. Марина любила побаловать супруга выпечкой, домашней пиццей, свежеиспеченными тортами, беляшами, пирогами. Она была из тех счастливиц, что могли не ограничивать себя в употреблении быстрых углеводов, при этом не набирая вес. После таких внушительных вкусностей было естественно, что супруги сразу ложились в обнимку спать.
Бездетная жизнь давала много поводов для маленьких удовольствий. Тем более что у них никогда не хватало средств на что-то большее: сделать ремонт в квартире, поменять хотя бы мебель, съездить в отпуск, в конце концов. Маленькая зарплата Виталика была, пожалуй, его главным недостатком, и, не будь этого недочета, Марина, верно, назвала бы его лучшим мужчиной из всех, кого она когда-либо знала.
По натуре беззлобный, лишенный всякого расчета, исключительно порядочный человек, преподаватель политехнического университета, он никогда не начинал ссоры с супругой, прощал ей всякие колкости, истерики, нервные срывы, даже обвинения, зачастую необоснованные. И никогда не поднимал по своей воле тему отсутствия детей в их семье, столь неприятную для Марины.
На ее телефон весь день приходили сообщения по Ватсап, но она ничего не отвечала на них. И вот теперь, в самый разгар их послеобеденного сна, раздался звонок в дверь. Марина буквально скатилась с кровати и пошла встречать нежданного гостя. Открыв дверь, она ничуть не изумилась.
– Я думала, свидетели Иеговы опять явились. Но ты ничем не лучше, – пошутила она и сделала шаг назад, пропуская гостью.
Женя, скинув быстро пальто, прошла в маленькую шестиметровую кухню и села за стол. Бледные пальцы ее нервно стучали по столу. Марина последовала за ней и села напротив.
– Где Виталик?
– Спит.
– Очень хорошо. Я об Алине.
– О ком же еще. Ты ведь помешалась теперь на ней, – Марина взяла телефон со стола и стала листать ее сообщения, – сколько же ты сообщений настрочила мне меньше чем за день.
– Забудь про Ватсап, – быстро зашептала Женя, – зачем ты пытаешься разбить их семью? Зачем говоришь, чтобы они развелись? Ты ведь сама, при всем недовольстве мужем, не спешишь от него уходить.
– Конечно, а зачем? Я лучше пока не нашла. Вот и получается, кому что нравится, тот тем и давится.
– Тогда зачем внушаешь Алине, что она должна жить на алименты? Ты сама бы так хотела жить?
– Ничего зазорного в этом не вижу. Только у нас в стране платят алименты на детей, а я ребенка богатому мужику не рожу, понимаешь ли.
Марина пристально посмотрела на подругу, улыбаясь немного ехидно.
– То есть ты пытаешься за ее счет реализовать свои мечты? Или завидуешь, вот и пытаешься поломать ее жизнь?
– Завидую? Чему? Деньгам, что ли? Так и что им деньги их принесли? Много счастья? Да брось ты!
– Да-да, ты очень завистливый человек, я это теперь точно поняла. Мало того что неверный, так еще и завистливый.
– Слушай, какое тебе дело, как моя личная жизнь устроена? Я раньше никогда не понимала, почему женщины хуже всего относятся к существам своего пола. За спиной сплетничают, обсуждают, клевещут. Радуются неприятностям друг друга больше, чем собственным победам. А теперь, глядя на тебя, поняла: это все православная наша вера учит всех осуждать, порицать, и в первую очередь очернять женский пол. А тебе не кажется, что, будь во главе церкви женщина, все было бы ровным счетом наоборот?
– Не трогай, прошу, веру. Для тебя это понятие недоступное.
– А я и не трогаю веру. Я вообще-то рассуждаю о церкви. Это как бы разные материи.
– Нет, я не могу это слушать, – Женя вскочила, – я тебя только прошу об одном: ничего не смей советовать Алине. Семья – это единственное, что имеет ценность в жизни человека. Работа, друзья, хобби – все бренно, все преходяще, все пустое. Лишь в семье человек имеет истинную силу, опору. Без семьи человек как сорняк, от любого порыва ветра сломится, от любого дождя согнется.
– Ерунду говоришь ты. Вот уж сразу видно фанатика.
– Оставь ее, оставь, – Женя проглотила теперь гордость, закрыла глаза на, как ей казалось, безнравственность подруги и разговаривала с ней, будто ничего не знала о ней, все во благо Алины. – Она сама разберется.
Она встала и пошла к двери.
– Очень надо было, – отвечала Марина. – Мы все взрослые люди, в чужую жизнь нечего лезть.
Женя глянула на Марину тоскливым взглядом, будто говорящим, что с Мариной еще не все кончено и что ее еще можно «спасти», вытянуть из зыбучего песка бездуховности, раз она уступила ей теперь. Та прочла взгляд Жени и даже немного испугалась. Чтобы не дать крамольной мысли осесть и развиться в уме своей православной подруги, Марина быстро затворила за ней дверь.
Тем временем Алина с самого утра была занята делом: крепкий пьяный сон никак не помешал ей вскочить утром и вспомнить, сколько сверхважного ей предстояло сделать. Она решила для себя, что должна выяснить правду. И вот она уже изучала в интернете страницы детективов, которых ей скинула консультант. Созвонившись с одним из них, она договорилась о встрече и предоплате.
Детектив немного удивился тому, как решительно она была настроена начать работу в ту же минуту. Однако этому было простое объяснение: Костя был теперь у родителей, без нее, а значит, мог под любым предлогом уехать к любовнице, и она об этом не узнает. И вот тут-то детектив мог сразу же выяснить, чем он занимается. Если не приступить к слежке сейчас, можно было прождать еще неделю, а с таким волнением она не могла прожить и дня. Алина знала, что сломается, выскажет все мужу, а тот начнет лгать, и она поверит. А потом будет поздно, и консультант не одобрит такого ее безрассудного шага.
И вот она уже встретилась в кафе с детективом, быстро передала ему конверт и все данные мужа, номер машины, адреса, телефоны, фотографию, в конце концов, ссылки на социальные сети, хотя в них он был малоактивен. Все это время Женя писала ей с завидной скоростью сообщения в Ватсап о значимости семьи, но Алина не стала читать ничего. Она хорошо помнила, что сказала ей консультант о чужом вмешательстве.
И потом, ей стали вдруг резко отвратительны все советы, будто она поняла, что в этой тяжкой ситуации она совсем одна и никто не может ей помочь, а может только усугубить ее положение да порадоваться про себя ее горю. Верно, сейчас многие счастливы. Быть может, даже все они, все: Марина, Женя и Юля. Могла ли Юля злорадствовать, как и остальные?
В горле засела горечь, и всех людей, что она пропускала через свои мысли, словно опрыскивало этой горечью тоже, преображая, уродуя их лица. В какой-то момент Алина поняла, что нарочно преувеличивает их недостатки, что подруги ее все же несколько другие, лучше, чем она думает о них сейчас, в эту тяжелую минуту. Она накручивала себя, это точно. Когда-нибудь, когда все закончится, ей странно будет вспоминать эти свои нынешние мысли. И все-таки Алина и Юле отписалась, чтобы та не беспокоилась и не докучала ей своим заботливым участием.
Ближе к вечеру Алина не вытерпела и стала писать в чате детективу:
– Ну как у вас дела? Что-то выяснили?
– Сейчас занят. Напишу позже.
– Ок!!!
Спустя два часа пришло сообщение от него:
– Весь отчет с фотографиями и другими уликами предоставлю в конце работы.
– А сейчас хоть напишите, хорошо все или плохо, я умираю от страха уже. (Смайлики со слезами.)
– Заранее не расстраивайтесь. Но я уже нашел кое-что любопытное. Опять-таки, все узнаете при получении отчета.
Алина вышла на балкон и посмотрела на хмурый район, словно присыпанный серостью: кругом была слякоть и грязь, а дома, окружавшие их красивый новый комплекс, были выцветшими и потрепанными. Когда-то давно она считала себя довольно умной, трудолюбивой женщиной с добрым сердцем, искренней отзывчивостью. Тогда она помогала близким, подругам. Могла сорваться с учебы, чтобы привезти лекарство маме или бабушке в другой город. Забывала про уроки, если нужно было помочь подруге перевезти вещи. Но тогда же Алина знала, что она делала все эти вещи и для себя: ей было приятно думать о себе хорошо, упиваться самолюбованием. К тому же ей нравилось, когда другие хвалили ее за отзывчивость.
Годы семейной жизни исправили в ней многие слабости, в том числе и эти, и теперь Алине было все равно, что о ней думали другие. Она никому не помогала и не стремилась помогать. Если что-то случалось с родителями, она уже не срывалась за сто километров и не ехала к ним – нет, она просила Костю перевести им деньги на врача или лекарство с доставкой на дом. Подругам она вообще не считала нужным помогать: взрослые люди, пусть сами решают свои проблемы.
Но даже это было не главным в изменениях, произошедших с Алиной. Главным было то, что ум ее более не занимали ни знания, ни формулы. Она не решала задачи, она не приобретала новую информацию. Все, что она говорила, она узнала еще в студенческие годы и за несколько лет работы перед декретным отпуском.
Костя часто с нетерпением перебивал ее, даже затыкал ей рот, утверждая, что она уже много раз высказывала одну и ту же мысль. Он также ничего не хотел знать из того, что показывали по телевизору: ни про Малахова, ни про Галкина, ни тем более про Бузову. Порой она совсем терялась и не знала, как заинтересовать его разговором. Тогда она либо обвиняла его в холодности, а он просил прощения и горячо обнимал – и все заканчивалось жаркой ночью. Либо же они начинали мечтать о новых покупках – занятие, всегда упоительное для обоих. Либо же самое банальное: говорили о детях, подгузниках, ветрянках и прочем не интересном ни ему, ни ей.
Мысли Алины – она знала сама – и впрямь были старыми. Они были правильными, но они никак не преобразовывались с годами. Что же делать, думала она, если она стала умной в двадцать лет, и теперь в тридцать не могла быть умнее, чем в двадцать? Это была не ее вина, ничего плохого в том не было, что она не развивалась. Да, она жила в свое удовольствие, да, она не читала больше книг – зачем? Ведь она прочла и поняла все самые важные книги в истории литературы. Что же еще от нее могли хотеть окружающие?
С присущими ей ленью и упрямством Алина не видела проблемы там, где она по-настоящему была. Она отнекивалась, она отмахивалась, не желая вникать, с каждым днем превращаясь во все более и более поверхностную, взбалмошную и самодовольную женщину с закостенелым умом и мировоззрением.
…Стоя на балконе и дрожа от холода, Алина задавалась вопросом: «Что могло быть любопытным? Плохое или хорошее? Если бы все было худо, он бы так и написал, но нет, он выбрал это многозначное слово «любопытно», стало быть, еще не все так плохо, есть шанс, что все это оказалось плодом моей неуемной фантазии». О, как она желала, чтобы время шло быстрее, а не тянулось, как веревка! Был только один вопрос, только один. И он сводил ее с ума.
В воскресенье Катя проснулась в пять утра и не смогла заснуть, она пошла на кухню, стала греметь посудой, пить воду, чай. Ей было очень душно и хотелось есть. Памятуя о том, что она и так поправилась, девочка не стала искать в шкафу хлеб или печенье. Затем она ушла в гостиную и легла на диван, уставившись в планшет в полной темноте. Три часа спустя Юля проснулась и увидела дочь спящей в зале: планшет лежал на полу, а Катя спала на спине, открыв широко рот, правая рука ее неудобно свисала. Но главное, от чего у Юли неприятный осадок внутри всколыхнулся и наполнил кровь ядом, даже сквозь утренний полусон: у девочки вновь припухли верхние и нижние веки. Катя была не похожа на себя, столь неестественной стала форма глаз.
Юля не стала будить ее, вместо этого накрыла пледом и прошла на кухню, где под кружку кофе открыла рабочий компьютер и продолжила анализ предложений, чтобы найти лучшие. Ее работа всегда приводила Юлю в нервное, волнительное состояние, так захватывающе было то, чем она занималась. Более того, Юля знала, что по ее направлению у нее были широкие перспективы, нужно было лишь работать как можно больше и лучше. Но не теперь. Цифры и фотографии расплывались перед глазами, сливаясь с иероглифами. Все теряло смысл, потому что она была бессильна в главном.
Когда Катя наконец проснулась, она вновь пожаловалась матери на духоту. Юля опять удивилась: она не замечала ничего. Но она проветрила всю квартиру. Катя ушла в комнату и просидела там до обеда, придумывая наряды для своих кукол, а затем раскраивая старые мамины тряпки. В обед пришла в гости бабушка, мать Юли, Людмила Петровна. Она жила неподалеку и с самого рождения внучки помогала дочери, оставалась с ней, чтобы та могла сходить к врачу или встретиться с подругами. Отец Кати подключился к заботе о ребенке намного позже, ведь, как он любил повторять, он совершенно не представлял, как играть с девочкой, да и о чем с ней говорить. Дочь вышла из комнаты, чтобы встретить бабушку.
– Ой, а что это с Катиными глазами? – спросила моложавая, но чуть полная женщина еще на пороге.
Подбородок ее был острым, своевольным, а взгляд упрямым. Людмила Петровна была одной из тех пожилых женщин, которые верили, что их лета придают им невероятную мудрость, как плесень придает сыру – вкус. В мире не существует способа убедить таких женщин в обратном. Да Юля и не пыталась.
С детства неуверенная в себе, она, наоборот, часто советовалась с матерью и полагалась на ее мнение, даже когда знала, что мать ничего полезного не скажет, а, наоборот, даст губительные для нее советы. По старой привычке, словно Людмила Петровна еще хорошо разбиралась во всем, что происходит вокруг, и трезво оценивала происходящее, как когда-то, когда Юля была еще девочкой.
– Какие-то припухшие, да, – согласилась Юля с матерью.
– Да и живот какой большой, – заметила Людмила Петровна удивленно.
Тут только Юля увидела, что живот у Кати сильно выпирал из-под футболки, так выпирал, как никогда до этого.
– Наверное, запор, – пожала плечами Людмила Петровна.
– Она еще все время воду просит, – сказала Юля, – все пьет и пьет, не может напиться.
Катя посмотрела на них с испугом, не понимая, как так грубо можно обсуждать ее внешность прямо при ней.
– Ага, я и смотрю, она отекла, – вторила Людмила Петровна, – ты, друг мой, перепила воды. Пей поменьше.
– Что?! – воскликнула Юля.
Тут только в голове у матери расставились все точки над «i». Катя действительно отекла, как отекают, пожалуй, беременные в отделении патологии, и даже хуже. Ей стало жутко. В уме Юля стала перебирать всевозможные объяснения и оправдания такому ходу событий, но ничего безобидного не приходило в голову.
Наоборот, ее пронзил холодный электрический ток при мысли о том, что на этот раз им так легко не отделаться. Были ОРВИ, были ОРЗ в их жизни, – все легкое, предсказуемое, переносимое. Но сейчас стряслась беда, беда, настоящая беда. Просто пока еще неопознанная. И они могут еще улыбаться и рассуждать равнодушно о том, почему так. Последние, быть может, несколько часов.
Ребенок не мог отекать, как не мог ребенок поседеть или покрыться морщинами.
– Если она и впрямь отекла, нужно бегом анализы сдавать да к врачу идти.
– Какой врач сейчас? Какие анализы? – изумилась Людмила Петровна. – Теперь только завтра. Да ладно тебе, любишь панику разводить. Ребенок просто перепил воды.
Внутри у Юли уже было землетрясение. Рушились дома из планов, желаний, приоритетов. Камни летели в стороны, земля трещала по швам. И этот контраст с беззаботным спокойствием матери был невыносимым. Оттого она стала кричать:
– Дети не должны отекать! О чем ты говоришь! Это патология!
– Здоровый ребенок, бегает, скачет, – Катя и в самом деле ожила и весело скакала уже по комнате, – все у нее в порядке.
Юля уцепилась за последние слова матери, как за соломинку. Ей так хотелось поверить, что ее страх надуманный. Однако во время обеда она не смогла ничего съесть, живот скрутило; она не могла смотреть на Катю без тревоги. Если вчера ее припухшие веки к обеду выглядели нормально, то теперь отечность не уходила. Юля вышла из-за стола, оставив полную тарелку супа, прошла в зал, схватила компьютер и зашла на столь любимый ею когда-то, когда Катенька была еще малышкой, форум для мам. Там впервые за долгое время она написала короткий пост:
– Ребенок отек! Отчего это может быть? К какому специалисту идти?
После этого она задала тот же вопрос Яндексу; полученные статьи привели ее в замешательство: там приводились как тривиальные причины отеков, так и очень опасные, и все были по разной врачебной специализации. Ничего не поняв из статей, Юля вернулась на форум для мам, чтобы увидеть уже порядка пятнадцати ответов. Очень много было пустых комментариев, но и много дельных. Юля захлопнула крышку лэптопа и вернулась на кухню.
– Нужно скорую вызывать, – сказала она дрожащим голосом.
– Какую скорую, да перестань ты! – воскликнула Людмила Петровна. – Зачем здорового ребенка в больницу?
– Вот пусть посмотрят и скажут, что здорова. Мне на форуме все пишут, что это опасно и нужно срочно к врачу.
– Ну, я что могу сказать! – развела руками Людмила Петровна, не произнося ничего, но мысленно обвиняя дочь в том, что та никогда ее не слушала. – Делай как знаешь.
Врач скорой оказался немолодым мужчиной с уставшим высохшим лицом и потухшим равнодушным взглядом. Немного хамовато спросил, что у них случилось, что потребовалась скорая. В ответ на сбивчивые объяснения Юли он глянул на нее немного насмешливо и раздраженно.
– Это аллергическая реакция, – сказал он, – что-то не то съели. Дайте полтаблетки супрастина, и все пройдет. Зачем вам в больницу? Глупости говорите.