Ирина Красовская
Иллюзорея, или Иллюзорная реальность
Глава 4 Муж
Дома, по привычке, Мила посмотрела электронную почту и сообщения в соцсетях. Она обратила внимание на одно сообщение от неизвестного мужчины, который настойчиво желал с ней познакомиться. Мила решила не принимать его в друзья, так как иногда ей писали странные мужчины с ещё более странными предложениями.
Если комфортные условия жизни и живописные пейзажи наполняли Милу чувственным наслаждением и радостью, то её реальная сентиментальная жизнь оставляла желать лучшего. Ведь муж был намного старше её, и состояние здоровья соответствовало его возрасту. Его мысли больше не занимали плотские радости. Она чувствовала, что с ним она играет роль его платонической подруги или сестры, скорее медсестры, но никак не любимой жены. Ещё не старое тело и душа так жаждали счастья, взаимной любви и взаимопонимания, что богатое воображение изредка уводило её в далёкие дали. Или благодаря детской привычке изображала эфемерные, бесплотные отношения с несуществующими людьми или с сознательно созданными ею образами существующих людей, придумывая сценарий игры, вовлекаясь в порочный круг фантазии, создавая странные внутренние фильмы.
Она, как и многие женщины разных возрастов, просто мечтала о мужчине, прекрасном принце, красивом и мужественном, внимательном и деликатном, который приедет за ней и увезёт в прекрасную страну. Мила создавала его образ, рисовала его глаза, улыбку и волосы, представляла, как они, взявшись за руки, прогуливаются по пляжу, смотрят друг другу в глаза и улыбаются чайкам, солнцу и морю. Но она мало верила в реальность этих нарисованных полотен. Относилась как к рисункам на песке, которые хладнокровно и неизбежно смывались волной, и на чистом пространстве можно было рисовать новые картины, отношения, приключения…
А ум тем делом убаюкивал её комфортными условиями жизни и красотой окружающей природы. Этот милый сердцу курортный городок, такой тихий зимой и шумный летом от нахлынувших отдыхающих, в основном самонадеянных парижан, и любопытных туристов, стал ей очень близок. Она видела себя в Нормандии еще многие годы, прогуливающейся по берегу Ла-Манша, катающейся на велосипеде и загорающей под жарким солнцем.
Филипп получал пенсию и Миле не было необходимости зарабатывать на хлеб, поэтому она работала в своё удовольствие – давала уроки французского языка. Скорее развлекая себя знакомствами с новыми людьми, наслаждаясь общением с ними, и радуясь их успехам в произношении, чем заработком. Всё материальное её не особенно занимало, а лишь это существование на грани реальности и фантазии, которое создавало иногда весёлые или прекрасные, а иногда и трагические события. Её жизнь была непредсказуема и зыбка в своей основе. Она текла неведомо куда полной рекой, огибая берега, бурлила, кипела, а потом затихала и созерцала саму себя.
Ночью Миле приснился очень странный сон. Ей часто снились необычные, а иногда и вещие сны, но этот был таким реальным и немного тревожащим. Она оказалась в некоем странном пространстве. Мила ощущала своё нахождение в этой комнате всеми чувствами. Она касалась мебели, осязала слабый запах цветов в вазе на столе, вибрацию каких-то тонких внутренних чувств и диалоги с невидимым, но доброжелательным собеседником.
Потом, на какое-то время, она улетела по делам в другое пространство, а когда вернулась, то увидела, что у неё в гостях находится очень много незнакомых людей. Они проникли скорее всего из соседней комнаты, нежилой, до этого момента. Там были в основном семейные пары с детьми. Они беспрепятственно располагались в её доме, раскладывали свои вещи, кушали на полированной мебели, дети бегали и разбрасывали мусор. Мила пыталась с ними общаться и выпроводить к себе, но взрослые люди её не слышали и не видели, а малыши, казалось, замечали её, но общались как с привидением.
После нескольких безуспешных попыток разобраться с этим неуправляемым табором, Мила предпочла проснуться и сразу же забыла этот сон, так как услышала стон Филиппа. Супруги давно спали в раздельных спальнях. Она в своей светло-бежевой с кокетливой мебелью из черешневого дерева, с картинами с балеринами; тонконогим туалетным столиком со старинным зеркалом, глядясь в которое так легко было себя представить дамой XVII века. А супруг в своей мужской, сине-серой с основательной массивной мебелью, набором плотника и болгаркой под кроватью, кипой газет с обведёнными результатами скачек и биржевым прогнозам на полу, пепельницей.
Опираясь на подушки, бледный Филипп с посиневшими губами полусидел на кровати. Он тихо стонал, из уголка рта текла слюна. Его состояние напоминало диабетический обморок. Миле не удалось разбудить мужа с первого раза, спотыкаясь о разбросанные газеты, она побежала на кухню за апельсиновым соком и сладким печеньем. Только с третьей попытки, когда она осмелилась слегка ударить его по лицу, Филипп очнулся. Как будто не узнавая, оглядел Милу и комнату мутным глазом и снова застонал. Он был очень слабым, рука беспомощно цеплялась за её плечи, слова выпадали из его рта в беспорядке и не могли сложиться в осмысленную фразу.
В три часа ночи Мила позвонила в службу спасения. Молодые, крепко-сложенные парни и высокая хрупкая девушка в синей униформе и берцах ловко уложили Филиппа на носилки, подключили к нему разные проводки и увезли в больницу скорой помощи. Она осталась сама в большой квартире. Спать уже не хотелось, только какая-то навязчивая, но неуловимая картинка из сна стояла перед глазами. Мила стала вспоминать, сколько раз его увозила скорая.
Первый раз, когда Филипп серьёзно заболел в её родном Саратове, она очень испугалась. Мила так сильно переживала за супруга, что впоследствии ей пришлось обращаться к психологу из-за излишней тревожности и эмоциональной зависимости. У него случился микроинсульт – правую сторону тела частично парализовало, лицо съехало, как у перестиранной маски. Так как ВИП-палата в этот момент была на ремонте, Филиппа положили в обычную палату с парализованными старичками, ходящими под себя и полу-умирающими мужчинами с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Запах в битком набитой палате был такой плотный, что казалось, эту плохо пахнущую субстанцию можно было потрогать руками. Койки стояли тесно. Медсестры, уворачиваясь от рук шаловливых старичков, с одной стороны, иногда вынуждены были садиться на колени к больным на соседних кроватях.
Филипп почти не говорил по-русски, но был дружно принят в этот колоритный коллектив. Даже дородные дамы-поварихи, развозившие порционные кисели и пюре с неизменной селёдкой в громадных чанах, ластились к седовласому иностранцу благородного вида. Они щедро отваливали ему непомерные порции гречки с подгоревшим гуляшом или припрятывали лучший кусочек курицы. В первые дни французский пациент лишь презрительно осматривал и обнюхивал больничную еду. Поэтому Миле приходилось привозить ему приготовленные ею вегетарианские салатики и запечённую рыбу, помогать одеваться и кушать. Но потом ему понравился этот безумный фольклор, и он приноровился есть левой рукой.
Часто Филипп звонил ей домой, и задыхаясь от хохота, рассказывал невероятные картины местной тусовки, которые ему ранее даже не снились. Особенно эпохальными были его рассказы о двух конкурирующих старичках, довольно серьёзно парализованных. Тем не менее, они вели себя как настоящие бойцовские петухи: бросались друг в друга памперсами, пытались пописать на кровать противника, и плевались чаем. На третью ночь после его инсульта ей приснился страшный сон, в котором увидела уходящий силуэт мужа на фоне свечи, подскочила и начала молиться за него. Мила плакала и просила Бога о милости. Она не смогла бы пережить его смерть.
На следующее утро, когда она приехала в нему в городскую больницу, от медсестёр она узнала, что умер его сосед по палате. Филипп тоже мог уйти, так как спросонья встал, чтобы пойти в туалет, но поскользнулся и начал падать. Если бы не проходивший мимо медбрат, который вовремя его подхватил, то мог бы не серьёзно пострадать. Но все следующие его походы в больницы с инсультами в Саратове и диабетическими комами во Франции, Мила проживала более спокойно. Так как видела, что это следствие его неразумного образа жизни, потакающего себе во всём рядом с более молодой женой.
Глава 5 Дочь
В шесть часов утра Мила включила компьютер, и снова просьба о знакомстве от незнакомца. На фото – очень привлекательный мужчина пятидесяти лет, хорошо одетый, солидный, с дорогими часами на левой руке на фоне яхт. В этот момент, возможно ещё спросонья, она даже не отдавала себе отчёта в том, зачем, она приняла его в друзья. И тут же благополучно забыла об этом, так как нашла очень интересную психологическую статью о принятии себя и других, такими, какие они есть.
Умом она понимала, что многих людей у неё получалось принимать с их экзотическими и раздражающими привычками или способностями, каких у неё не было. На незнакомых или малознакомых она редко обижалась, часто воспринимала поверхностно, как декор или массовку, за что её часто обвиняли в равнодушии и холодности. Но к близким, друзьям, любимым людям у неё были свои счёты, иные отношения, основанные на взаимных ролевых играх, совместных сценариях. Тут были обиды и непонимание, ревность и страдания.
Довольно сложными были отношения с дочерью. Евгения родилась слабенькой, хрупкой девочкой с очень выразительным и умным взглядом. В роддоме, в палату на пять женщин приносили детей – закутанных, как матрёшки в какие-то странные толстые покрывала, и распределяли их по кроватям. Выдавали на руки туго завёрнутые треугольники с морщинистыми личиками и кричащими беззубыми ртами. Мила с удивлением пыталась вглядеться в этих существ, которые виделись в её воображении инопланетянами и сравнить их с мамочками, обессилевшими после тяжёлых родов.
Там была пухлая голубоглазая девочка Алёнка. Её щёки щедро выступали за край платочка, толстенький курносый носик весело подпрыгивал, когда её подносили к полнокровной груди худой и не очень молодой мамы, причём грудь её была неиссякаемым источником молока. В отличие от Милы, которая поправилась телом, а молока почти не было, и её малышка часто оставалась голодной и недовольной. У другой её соседки по палате родился мальчик с очень крупным носом. Уже в проёме двери, когда санитарки на специальном сервировочном столике привозили деток на кормление, появлялся его профиль, то все дружно приветствовали Георгия Гогиевича – сына известного в городе грузинского таксиста, которому очевидно не нужен был тест на отцовство.
Приходил пожилой детский психолог, рассказывал, что малыши до трёх месяцев неосознанные, маму не узнают. Когда Мила смотрела на других деток, то она соглашалась с врачом: да, чаще всего глаза новорожденных деток ничего интересного не выражали. Но у её дочери с первых дней жизни был взгляд умудрённой опытом женщины – серьёзный и требовательный.
Молодой маме никак не удавалось придумать подходящее имя к холодно изучающим серым глазам, тонкому носику и светлым бровкам дочери. Все роженицы уже давно придумали имена своим детям, называли их ласково и нежно, воркуя над кулёчками или гордо показывая в окно приходившим родственникам. Одна Мила в раздумьях перебирала разные имена, выбирая гармоничное сочетание с отчеством и фамилией. Родные передавали ей записки со своими вариантами на выбор, в сопровождении недоваренной курицы, солёных огурцов, больше похожих на кабачки, и её любимой халвы. В начале 90-х годов даже такой странный паёк был за счастье.
Мила с волнением читала то ли заплаканные, то ли залитые вином страницы записок и пыталась найти наиболее подходящее её царевне Несмеяне. Ни Лиля, ни Света, ни Инна, ей абсолютно не подходили. Молодая мама, в ожидании выписки, просто продолжала называть дочь солнышком и царевной. В итоге, на семейном совете ей выбрали благородное имя – Евгения, Женька.
И в самом деле, всё её поведение, даже в самом детстве, было исключительно аристократическим, сдержанным. Она очень внимательно и серьёзно рассматривала людей, могла часами самостоятельно играть с погремушками, не требуя особого внимания к своей особе. Когда она научилась говорить, с лёгкой, почти французской картавостью, то стала более требовательной, задавала недетские вопросы и своими наблюдениями за жизнью и выводами вводила в ступор всех психологов в детском саду.
Дочь очень любила прятаться за дверью и слушать взрослые разговоры, чтобы потом, сидя на горшке, с важным видом размышлять о политике или погоде, играя одновременно двух или трёх оппонентов. Женю раздражало, когда её целовали и баловали близкие. Если кто-то осмеливался поцеловать её в бледную щёчку, она брезгливо вытирала следы непрошенного поцелуя и просила больше так не поступать. Без подобострастия или детской открытой радости, а всегда подчёркнуто вежливо благодарила за подарки. Если Милиной единственной дочери было страшно из-за бушующей грозы за окном или криков пьяных соседей, она просто заворачивалась в любимый зелёный клетчатый пледик, и засыпала, как спящая красавица.
Внешне она не походила ни на Милу, ни на её первого, доброго, но нелепого мужа: стройная, среднего роста с немного вьющимися тонкими пепельными волосами и такого же неопределимого оттенка серыми глазами и прозрачно-фарфоровой кожей. С возрастом её избирательность в общении и практичный ум привели её к достаточно свободному, но не всё позволяющему образу жизни, без авторитетов и манипуляций.
Обладая техническим складом ума, счастливая обладательница красного диплома, Женя поступила без экзаменов в технический ВУЗ. На втором курсе, без пышных свадеб и ненужных подарков, она вышла замуж за Петра – такого же серьёзного и практичного сокурсника. И уехала жить к нему в общежитие, изредка навещая Милу, пока та проживали в Саратове со вторым мужем французом. Но потом, когда Мила с Филиппом переехали во Францию, их взаимоотношения практически прекратились.
Евгения активно занималась своей карьерой и продвижением мужа по службе на крупном металлургическом предприятии, чем очень гордилась, рожать детей они пока не хотели, наслаждались свободой. А к Миле дочь относилась как несчастной женщине с неудавшейся жизнью, или инопланетянке, но не критиковала и не осуждала. Лишь, когда они в очередной раз общались по скайпу, по привычке задавала здравые вопросы о её жизни и внимательно и строго смотрела в глаза Милы, пытаясь хоть как-то понять свою такую странную мать. Она никогда не называла её мамой, а как все – по имени.
Ах, если бы Мила могла себя понять. Но в последнее время она сама плохо понимала свои мотивации, цели и смысл жизни, проживая больше в иллюзорных, придуманных ею же мирах, чем в реальности, и из которой она умудрялась лепить сценарии, смешивая быль и небыль в одно, не подозревая и не продумывая ни финал, ни последствия. Всё было так зыбко…
Глава 6 Незнакомец и тайные мечты
Утром она получила неплохо переведённое на русский язык письмо от незнакомца, который назвался Германом. Немецкий инженер её возраста сообщал, что ему очень понравился её профиль в соцсети, и он ею весьма очарован. Мила отправила ему краткий ответ, уведомив, что она не знакомится в соцсетях и, пожелав удачи, вежливо попрощалась, предполагая, что он её более не побеспокоит. Заводить знакомства с неизвестными людьми, когда за любой приличной фотографией может прятаться кто угодно, было довольно опрометчиво. Тем не менее, для себя она отметила, что внешность этого незнакомого мужчины как раз соответствовала её предпочтениям.
На самом деле несмотря на то, что официально была замужем, Мила лелеяла тайную мечту встретить мужчину, с которым она была бы счастлива и наслаждалась взаимной любовью. Когда они познакомились с мужем почти пятнадцать лет назад, Филипп был ярким и очень привлекательным мужчиной, но в последние годы он сильно постарел и изменился. Мила разрывалась между скучной ролью супруги пожилого француза и связанными с этим статусом обязанностями, и желанием души и тела быть счастливой и любимой с ровесником – сорока пяти – пятидесятилетним мужчиной.
Мила и хотела познакомиться с другим мужчиной, но и боялась новых реальных отношений. Ведь для начала, необходимо было развестись с мужем или согласиться на статус тайной любовницы. Необходимость делать выбор пугала запутавшуюся в желаниях и фантазиях женщину. Поэтому проще и безопаснее было продолжать мечтать.
Одновременно с этим Филипп прислал ей СМС о том, что у него его состояние стабилизировалось, он остаётся в больнице на два-три дня. Нет необходимости ехать на автобусе навещать его в областной город за тридцать километров от дома. Ведь водить машину она так и не научилась.
Мила любила оставаться одна в квартире, которая в эти моменты становилась более спокойной, лёгкой и беззаботной. С супругом – почти армейский распорядок дня – с уколами инсулина по утрам, проверкой уровня глюкозы, обедами и ужинами в определённое время, с обязательными закусками, основными блюдами, сыром и десертом. Ритуалы длились иногда больше часа, с просмотром одних и тех же телевизионных передач по вечерам, разговорами о скачках, футболе и очередных политических интригах. Создавалось чётко структурированное пространство порядка и целесообразности. Фрагментированный изначальный день, бесконечно делящийся в будущее своими графиками и таким же конкретным наполнением рутины.
В отсутствие мужа, а такие ситуации были крайне редкими, Мила любила обедать как в детстве: усаживалась с ногами в кресле, ставила на поднос первую попавшуюся под руку еду, смотрела банальнейшие французские комедии и смеялась, как ребёнок над глупейшими приключениями Де Фюнеса и Фантомаса.
А сегодня ей захотелось побыть королевой. Она приготовила царский салат. На зелёной тарелке красиво разложила кружочки помидоров, моцареллы с дольками авокадо, и листиками мяты по краям, вдыхая такой любимый запах. Далее, она зажарила до карамельной корочки садовый цикорий в минеральной воде, на десерт – фруктовый салат с мёдом, подсушенными и засахаренными красными ягодами.
Мила надела своё самоё нарядное бирюзовое платье, с ажурным верхом, которое она купила на так и не состоявшуюся свадьбу дочери. Зажгла свечу, вазу с кремовыми розами поставила в центр круглого стола, включила классическую музыку – несколько композиций Брамса, накрыла стол на двоих. Королева приступила к обеду, воображая вокруг себя слуг в позолоченных ливреях, подносивших её серебряные блюда, а напротив сидел её король. За неимением лучшего она взяла образ написавшего ей утром иностранца, который представился Германом. Виртуально нарядила его в шитый золотом камзол, длинную рубашку с кружевными манжетами и настоящими перламутровыми пуговицами, на правой руке – массивный драгоценный камень, блеснувший в свете свечи.
Мила предложила поговорить о духовной близости и одиночестве. Мирно текла их беседа. Герман загадочно молчал, понимающие светло-карие глаза демонстрировали его участие и заинтересованность. Она рассказывала незнакомцу о своём одиночестве, как о привычной болезни, о восприятия окружающего мира, о своих фантазиях и иллюзорных мирах, о том, что её не понимали ни родственники, ни друзья. Она всегда и везде чувствовала себя одинокой чужестранкой, непонятно каким образом попавшей в этот мир.
Особенно эта её странность начала проявляться после клинической смерти. Мила с детства не могла похвастаться здоровьем, в отличие от своей сестры, которая была крепка, как зимнее яблочко. Варя занималась силовыми видами спорта, дралась с мальчишками. Мила переболела всеми детскими болезнями, пару раз была одной ногой на том свете. В возрасте семи лет, когда она заболела тяжёлым воспалением лёгких, Лидии Фёдоровне пришлось продавать на рынке своё единственное богатство – толстую длинную косу, чтобы купить старшей дочери редкое лекарство.
А в четырнадцать лет, после постоянных ангин, простуд и воспалений, миндалины значительно увеличились в размерах. Ночью она не спала, задыхалась, поэтому врачи настояли на срочной операции. Тем более организм Милы, которая за лето вдруг выросла на десять сантиметров, еле справлялся с гормональной нагрузкой. Её сердце могло не выдержать дальнейших простуд.
Мила очень хорошо помнила огромную палату, куда её положили накануне операции во время зимних каникул. Там были и взрослые женщины и такие же подростки, как она. Напротив, на узкой кровати лежала очень полная женщина в ярком цветастом халате, контуры тела которой изобильно выходили за края, а конусообразные ноги в полосатых гетрах свисали с обеих сторон. Она громко проклинала медсестёр и жаловалась на болезненную перевязку. Её голова была полностью перевязана, волосы на висках и на темени наголо сбриты, лишь смешная чёлка над плачущими карими глазами делала её похожей на комичного несчастного персонажа.
Милу должны были оперировать на следующее утро, самой первой, запретили кушать. И ей только и оставалось, что слушать страшные рассказы соседок о неудачных операциях, пьющем хирурге и о морге, который находился рядом с их хирургическим корпусом. Из большого, утеплённого старыми газетами окна с украшениями к Новому году в виде снежинок, приклеенных к стеклу и шаров с дождиком, виднелся обычный одноэтажный домик грязноватого бежевого цвета, не вызывающий, тем не менее, мрачных ассоциаций.
