Ирина Костина
Капкан на принцессу. Книга третья
Никита Юрьевич закрыл рукой глаза:
– Боже, какой стыд…
– И, если Лопухина с Анной, в присутствие Левенвольда, лишь фривольно кокетничали с итальянскими актёришками. То Настасья Гавриловна в это время находилась в отдельной комнате наедине с этим…
– Довольно! – вскричал Трубецкой, бледнея и покрываясь испариной.
– Друг мой, держите себя в руках. А то Вы, неровен час, в обморок упадёте.
И Ягужинский подвёл Никиту Юрьевича к окну, распахнул створку, давая доступ свежего воздуха. Видя, что тот отдышался, продолжал:
– Анну-то я вожжами выпорол дома! В театры для неё теперь дорога закрыта раз и навсегда!! Хоть она и клялась меня слёзно, что ничего, кроме кокетства, себе не позволила. И умоляла не выдавать её сестрицу. Ну, да я ей в том слова не давал!! И считаю своей прямой обязанностью Вас, Никита Юрьевич, упредить!
– Благодарю…
– Потому, как на кону фамильная честь и Ваша и моя. Хоть при дворе и позволительно нынче иметь фаворитов, да одно дело, если этот фаворит – влиятельный при дворе вельможа. И совсем другое дело, если это актеришка безродный, всё одно, что холоп!! Вы со мной согласны?
Трубецкой кивнул, еле сдерживая гнев:
– Павел Иванович, кто-нибудь, кроме Вас, знает об этом казусе?
– Могу Вас заверить, Никита Юрьевич, я не обмолвился никому ни единым словом!!
– Благодарю Вас.
дом князя Н. Ю. Трубецкого
Трубецкой примчался домой на взводе. У крыльца стояла приготовленная к прогулке карета, запряжённая парой лошадей.
– Кто распорядился насчёт выезда?! – крикнул разгневанный князь вознице.
– Настасья Гавриловна.
– А ну, распрягай!! И ставь карету в ангар!
– Как же так?
– Говорю тебе, распрягай!!!
– Так ведь барыня велела…
– Где она сама?!
Тот пожал плечами. Но дворецкий услужливо сообщил:
– Княгиня у себя в комнате. Изволят одеваться.
Никита Юрьевич грубо оттолкнул с дороги слугу и устремился бегом по лестнице на второй этаж. И, запыхавшись, ворвался в покои супруги.
Княгиня Трубецкая повязывала перед зеркалом ленту на шляпке. На ней было недавно купленное платье из дама светло-лилового оттенка, отороченное золотым позументом. На шее и на запястьях сверкали фамильные бриллианты. Над верхней губой призывно красовалась мушка в виде сердечка. В комнате стоял душный запах разбрызганного французского парфюма.
– Далеко ли намереваетесь отбыть, Настасья Гавриловна? – вызывающе заявил супруг прямо с порога.
Она даже не обернулась, старательно поправляя шёлковый бант на шее:
– Вы разве позабыли? Я давеча извещала Вас, что нынче вечером еду в театр.
– Ах, в театр?! Так вот! Никуда Вы не едете!!!
Трубецкой принял решительную позу. Супруга с насмешливым недоумением обернулась:
– Что?
– Я сказал, Вы останетесь дома!
– Никита Юрьевич, что на Вас нашло, право?
– На меня?! – рявкнул он, покрываясь багровыми пятнами, – Я Вам сейчас объясню!
– Уж будьте так любезны. И покороче. Меня ждёт карета.
– Уже не ждёт. Я распорядился распрячь лошадей.
Настасья Гавриловна впервые за время диалога взглянула на супруга внимательно:
– Что это значит?
– Это значит, что отныне Вы не ездите в театр!! Ни с Лопухиной, ни с кем бы, то не было другим!!
– Какая муха Вас укусила?
– Учтите! Мне всё известно!!
– Теряюсь в догадках. Каким именно известием Вы хотите похвастать?
– А таким, чем занимается моя жена после спектакля в актёрской уборной!!!
Настасья Гавриловна скривила губы:
– Фи. Как это скверно с Вашей стороны слушать сплетни.
– Скверно давать повод подобным сплетням!!
– Я не желаю участвовать в этом разговоре, так как нахожу его оскорбительным, как для себя, так и для Вас, – манерно заявила супруга и пошла из комнаты прочь.
Трубецкой бросился за ней:
– Стойте! Я же сказал, что не отпускаю Вас!!
Она даже не оглянулась:
– Ах, оставьте! Никита Юрьевич. Будто я не понимаю, чьими словами Вы сейчас говорите. Это Ягужинский напел Вам про то, как он держит в строгости жену. Да ведь он дикарь! Хоть и носит графский титул, а как был простолюдином, так и остался. Вам ли на него равняться? Ведь Вы – потомственный князь!
– Да, я – князь! И я не допущу, чтоб Вы порочили моё имя!!
Настасья Гавриловна остановилась перед лестницей, обернулась и брезгливо усмехнулась ему в лицо:
– О, господи! Что-то я не припомню Ваших радений о княжеской чести, когда Иван Долгоруков пьяный ночевал в нашем доме. Вы предпочитали тихонечко отсиживаться в своей комнате и делать вид, что ничего не происходит.
– Замолчите!!! – Трубецкой побагровел до корней волос и затрясся.
– Что это с вами? – насмешливо спросила княгиня, – Уж не хотите ли Вы меня побить, как Ягужинский Анну?
– Я прошу Вас замолчать!!
– Да бросьте валять дурака. Вы меня и пальцем не тронете. И не потому, что Ваша княжеская честь будет тому причиной. А потому, что Вы попросту тряпка.
Она не договорила – Трубецкой сорвался и отвесил ей звонкую пощёчину.
Супруга опешила. Никита Юрьевич тут же перепугался и схватил её за руку:
– Господи, Настасья Гавриловна… Настенька. Простите меня! Сам не знаю, как это случилось.
– Отпустите меня!! – она попыталась высвободить руку, – Вы жалкий, ничтожный человек!
– Ну, что Вы такое говорите. Я виноват. Я вспылил. Не удержался. Не сердитесь, душа моя.
– Пойдите вон! Я Вас презираю!
Она со всей силы выдернула руку из его пальцев. Вдруг оступилась на краю лестницы и, не сумев удержать равновесия, нелепо взмахнула руками и…
Никита Юрьевич в полном оцепенении увидел, как супруга кубарем скатилась вниз, несколько раз перевернувшись, и замерла внизу, распластавшись в нелепой позе.
– Настя…. Настенька…, – он на негнущихся ногах сбежал вниз, присел, приподнимая ей голову, – Ты жива? Посмотри на меня… Скажи что-нибудь…
Но голова её безвольно запрокинулась. Княгиня не подавала никаких признаков жизни.
– О, господи. О, господи. О, господи! – беспрестанно повторял Никита Юрьевич, теребя в руках безжизненное тело.
На шум вошёл дворецкий. И застал страшную картину – сидящего на полу хозяина, сжимающего в руках супругу.
– Макар. Что с ней? – дрожащими губами спросил его Трубецкой, – Неси соль. Зови доктора!
– Поздно, барин. Не дышит, – определил слуга, – Преставилась.
– Как это?! – пробормотал он, холодея, – Не может быть! Доктора зови, говорю тебе!!
– Вы уверены, Ваша светлость? – осторожно переспросил слуга, приподнимаясь, – А что Вы ему скажете? Что повздорили и княгиню с лестницы толкнули?
Трубецкой в сердцах огрел его по затылку:
– Ты что мелешь, скотина?! Как у тебя язык повернулся?!
– Так весь дом слышал, как вы ругались.
Никита Юрьевич обмяк и прильнул спиною к стене:
– Вот что, Макар… Не надо доктора. Беги к графу Ягужинскому. Проси, чтоб немедля ехал сюда!! Да не болтай лишнего!
Граф Ягужинский налил в бокал вина и протянул Трубецкому:
– Выпейте. Вам надо успокоиться.
– Павел Иванович, я не трогал её, – стонал тот, – Лишь хотел удержать. Она выдернула руку и оступилась… Всё случилось так стремительно. Я не успел ничего сделать. Вы верите мне?
– Верю, Никита Юрьевич, верю.
– Что делать теперь?! А?
Тот заботливо положил ему руку на плечо:
– Успокойтесь. Я что-нибудь придумаю, – он напряжённо наморщил лоб, – Вот что. Давайте-ка перенесём княгиню в спальню.
– Не могу. У меня ноги подгибаются.
Ягужинский кликнул дворецкого:
– Макар. Помоги мне.
Они вдвоём подхватили тело княгини и уволокли его в комнату, уложили в кровать. Ягужинский спустился вниз:
– Никита Юрьевич, будьте дома. Ни с кем не разговаривайте. Я скоро.
Спустя пару часов Ягужинский возвратился в сопровождении некоего господина в суконном кафтане и с врачебным саквояжем. Представил его хозяину, как доктора Нейца. Тот бегло осмотрел тело усопшей княгини, что-то убедительно проговорил на немецком. И подписал бумагу.
– Что он говорит? – спросил шёпотом Трубецкой.
– Мужайтесь, мой друг, – сочувственно ответил Ягужинский, – Доктор заключил, что у княгини случился сердечный приступ, что послужило причиной внезапной смерти. Вот подтверждающий документ.
Доктор захлопнул саквояж и откланялся. Трубецкой, не веря в происходящее, вперил в Ягужинского растерянный взор:
– Сердечный приступ?!
– Да, – уверенно подтвердил тот, – Это мне стоило четыре сотни рублей. Постарайтесь возвратить их мне, как только придёте в себя после похорон. И мой Вам совет – увеличьте жалование дворецкому. И поощрите прислугу, что были нынче в доме.
– Непременно!! – пробормотал Никита Юрьевич, – Но… Как Вам это удалось?!
– Мне пришлось прибегнуть к помощи одного очень влиятельного лица.
– Кого?
– Вы уверены, что хотите это знать?
– Да.
– Графа Бюрена.
Внезапная смерть княгини Трубецкой всколыхнула двор и вызвала волну сочувствия и скорби. Многие отметили, что семейство Головкиных, будто преследует злой рок; в прошлом году скончался старший сын Иван (будучи посланником при Голландском дворе), в разгар подготовки к празднику по случаю взятия Данцига умер скоропостижно отец Гаврила Иванович Головкин. И вот теперь опять внезапно «от сердечного приступа» преставилась младшая дочь Настасья.
Анна Гавриловна Ягужинская горько оплакивала смерть сестры. Наталья Лопухина заботливо опекала подругу, слёгшую без сил от такого большого количества утрат. На старших дочерей Ягужинского – Прасковью и Анастасию – легли заботы о младших детях семейства, а так же о малолетних племянниках – братьях Трубецких. Петька был отпущен директором из Рыцарской Академии в отпуск на месяц.
Сам Никита Юрьевич, оставшись вдовцом в тридцать шесть лет, болезненно переживал кончину супруги, и не мог находиться в доме, где случилось несчастье. Он выпросил у государыни позволения на время отбыть из столицы в Москву (где у него было имение) и до конца лета отстраниться от придворных дел.
Рыцарская Академия
В преддверии праздника Пасхи Голицын приволок из библиотеки увесистую книгу, между страниц которой он с лета предусмотрительно засушил цветочные бутоны, и вот уже второй час аккуратно раскладывал их в письма, адресованные своим воздыхательницам.
Друзья над ним посмеивались:
– Вот ты неутомимый щегол!
– Митяй, ты работаешь, как почтовая контора!
– Почтальону придётся приехать сюда с тележкой; иначе твои послания не унести!!
– И откуда у тебя их столько?!
– А вам не кажется, друзья, что он просто шлёт их всем подряд, без разбору?
– Ой, вам лишь бы позубоскалить! – огрызнулся Митяй, выводя чернилами имя очередного адресата.
Лопухин подошёл ближе и прочёл надписи на запечатанных письмах:
– Горчаковой Лизе, Салтыковой Марии, Путятиной Анне, Путятиной Наталье, Гагариной Дарье, Гагариной Екатерине…, – Ванька не удержался от смеха, – Господи! И, правда, всем подряд!… Черкасской Варваре… Ого! Юлианне Менгден?!… А где же Анне Леопольдовне? Неужели ты не поздравишь Её высочество с Пасхой? Как это не любезно с твоей стороны.
– Хватит!! Дай сюда! – психанул Митяй, отнимая у него письма.
Он закончил писать, пересчитал письма, загибая пальцы, и озадаченно произнёс:
– Один цветок остался. Могу подарить. Эй! Кто-то хочет поздравить с Пасхой подружку? Микура, может ты?
Василий, который пришивал пуговицу к мундиру, скептически дёрнул плечами:
– Мне некому слать цветы.
– А, может быть, кому-нибудь в дальние края? – намекнул Митяй, заговорщически подмигивая.
Микуров рассердился. Ещё не хватало, чтоб этот балабол сейчас брякнул при всех что-нибудь про Данциг. И Василий сурово взглянул на Голицына:
– Матушке я уже письмо отправил.
Тот намёк понял:
– Ну, как хочешь? – и переключился на Ивана, – Лопух! А ты?
– Что я?
– Отправь послание Катеньке Ушаковой. Помнится, она так обхаживала тебя на прошлом балу в Петергофе.
– Вот ещё! – окрысился Лопухин, – Что я, самоубийца, что ли?!
Митяй помахал плоским засушенным цветком, будто веером, и решил:
– А! И ладно. Сам подпишу Катюше. Уверен, ей будет приятно.
Лопухин фыркнул:
– Я же говорил! Он шлёт всем подряд, без разбору!!
апартаменты принцессы Анны Леопольдовны
– Фрейлина Менгден! Вам письмо, – доложил дворецкий.
Она отошла к окну. Аккуратно ножом срезала печать – внутри сложенного вчетверо бумажного листа покоилась засушенная веточка шиповника с розовым бутоном.
Юлия невольно улыбнулась; интересно, кому пришла в голову такая забавная идея? Она развернула лист и прочла короткую строчку Шекспировского сонета: «О, как я дорожу твоей весною. Твоей прекрасной юностью в цвету». В самом низу листа стояла подпись – «Дмитрий Голицын».
Юлия оторопела и вдруг почувствовала, как вспыхнули щёки; новость, что Голицын прислал ей письмо, несказанно обрадовала её и взволновала.
Она осторожно поднесла к лицу засушенный цветок; ей почудилось, что он ещё хранит запах прошлогоднего лета. В памяти сами собой возникли картинки летнего сада в Петергофе. Солнечные лучи сквозь кроны деревьев. Брызги фонтана. Домик Монплезир на берегу финского залива. И голос Голицына, его взгляд, улыбка и робкое прикосновение его руки…
В голове всё закружилось вихрем от нахлынувших воспоминаний. И Юлия поспешила к принцессе. Ей не терпелось показать письмо и поделиться радостью.
В комнате перед дверью, ведущей в спальню Анны Леопольдовны, толпились фрейлины. Они встали в кружок, обсуждая утреннюю почту, и делились друг с другом новостями. Видимо, в праздничный день Пасхи, новости были приятные, а письма изобиловали поздравлениями, поэтому девицы хихикали и шумели.
Их веселье внезапно пресекла появившаяся мадам Адеракс:
– Чего разгалделись? – строго прикрикнула она, – Её высочество ещё не проснулась. Так что ступайте в гостиную!! Живо!
Фрейлины вмиг умолкли и, будто стая пташек, упорхнули, шурша платьями, прочь. Последняя, вскочив с кушетки, выбежала Катенька Ушакова. И Юлия заметила, как на бархатной обивке остался лежать белый бумажный прямоугольник.
– Катя! – окликнула она её.
Но Ушакова уже скрылась в гостиной, прикрыв за собою дверь.
Юлия подняла листок, намереваясь вернуть фрейлине, и из него вдруг выскользнул плоский высушенный цветок шиповника. В первую минуту её кольнуло лёгкое недоумение. Как это странно; должно быть, нынче вошло в моду – пересылать друг другу засушенные растения?
Она не удержалась от любопытства и раскрыла бумажный листок… Ощущение, которое она испытала, увидев надпись внутри, было равносильно тому, как если бы над ней вдруг обрушился потолок.
Ушакова, обнаружив пропажу, тут же вернулась.
– Ты обронила, – промямлила Юлия, протягивая ей листок бумаги и сухой цветок.
– Спасибо! – обрадовалась она и, схватив то и другое, умчалась назад хвастаться подружкам.
Юлия осталась одна. В глубоком разочаровании она вынула из манжета своё письмо и порвала его на мелкие-мелкие кусочки. Затем подошла к окну, распахнула створку и вытряхнула их во двор.
загородная царская резиденция Петергоф
По заведённой традиции, в июле императрица на несколько недель переезжала за город – в Петергоф. Она брала с собой непременно всё семейство Бюрена; без него она вообще не обходилась. Так же с нею ехали фрейлины и статс-дамы, чтоб развлечь императрицу сплетнями и интересными беседами. Разумеется, камердинеры, пажи, доктор, секретарь. А ещё весь штат шутов и карликов – без них государыня скучала. А вот племянницу Анну Леопольдовну и сестрицу Елизавету она оставляла в Петербурге; видимо, общество той и другой было ей в тягость.
Переезд занимал целый день с непременным отдыхом и обедом в Стрельне или на одной из дач кого-то из придворных.
В этом году Анна Иоанновна решила разнообразить маршрут: добралась в шлюпке до Екатерингофа, далее до большой Петергофской дороги изволила идти пешком. А там уже пересела в карету. За нарядной процессией экипажей с дамами и кавалерами двигался целый «поезд» с грузчиками и ломовыми извозчиками, доставлявшими из одного дворца в другой мебель, посуду и всю обстановку.
В Петергофе государыня охотилась, иногда выезжала оттуда в соседний Ораниенбаум, плавала на лодках в Кронштадт. В главной императорской резиденции тем временем продолжалось благоустройство паркового ансамбля. Архитектор Растрелли-старший проектировал и сооружал фонтаны с позолоченными свинцовыми фигурами.
Находясь в загородной резиденции, Анна Иоанновна желала отдохнуть от государственных забот и требовала не беспокоить её по маловажным делам. Однако совсем устраниться от дел не получалось: кабинет-министры регулярно приезжали, докучая ей с докладами, доношениями и челобитными. То и дело наведывались из Петербурга чиновники и царедворцы, так как считали себя обязанными нанести императрице визит вежливости.
Устав от этих бесконечных визитов, государыня отдала приказ о регламентации потока гостей: приезжать всем только по воскресеньям и четвергам! А в иные дни только в исключительных случаях самой крайней нужды.
Но, поскольку в приказе не была чётко определена мера этой «самой крайней нужды», гости так и продолжали паломничество в загородную императорскую резиденцию.
И тогда Анна Иоанновна, чтоб хоть частично отвадить непрошеных гостей, велела селить их по двое в комнату и больше двух слуг с собой не брать. Кормить согласно распорядку. А в иное время ни кушанья, ни вина, ни кофе, ни чаю, одним словом, ничего – не давать!
загородная царская резиденция Петергоф
Остерман был, разумеется, осведомлён о желании государыни поменьше видеть министров в период её летнего отдыха. И размышления об этом натолкнули его на мысль, какой именно сделать ответный ход Бюрену в отместку за то, что тот ввёл Ягужинского в кабинет министров.
Канцлер приехал в июле в Петергоф, согласно предписанию, в четверг и позаботился о том, чтоб привезти на подпись государыни как можно больше различных бумаг.
В ходе обсуждения насущных дел и подписания многочисленных приказов, у Анны Иоанновны затекла рука. И государыня не преминула пожаловаться:
– Андрей Иванович, не даёшь ты мне совсем отдыхать! Замучил своими бумажками!!
– Что поделать, матушка? Дела ждать не могут. Доносы требуют разбирательства. Без тебя мы все, точно слепые котята. Кто же нас, неразумных, наставит на путь истинный, рассудит по совести, пожурит или похвалит, кроме Вашего императорского величества?
– Льстишь мне, старая ты лиса! – рассмеялась Анна Иоанновна, – Так уж не можете? Вот хоть взять, к примеру, этот случай (она оторвалась от подписи и поднесла бумагу канцлеру) с кражей на суконном складе. Что тут неясного? Вор пойман – наказывайте! Нешто я воров покрывать стану?… Или вот прошение о назначении лекаря в штат Петропавловской крепости. Коли Ушаков выбрал этого, как его там, Прокофия Серебрякова, так пусть и берёт!! Ему видней!
Остерман робко пожал плечами:
– Верно рассуждаешь, матушка. Есть огромное количество дел простых, да обыденных, и недостойных того, чтоб отнимать твоё драгоценное время. Ну, да кто дерзнёт приложить к делам мерило, чтоб определить степень их важности?
– Вот тебе и раз!! А вы у меня на что?! – всплеснула руками императрица, – Министры? Советники? Лично ты, Андрей Иванович?
– Лично я всегда готов услужить Вашему императорскому величеству.
– Так услужи!
Бюрен, который сидел у окна и тонкой стальной пилочкой шлифовал свои ногти, приподнял настороженно бровь. Начавшийся простодушно, разговор приобретал неожиданный поворот.
– Правильно ли я понял тебя, матушка? – смакуя слова, произнёс канцлер, – Стало быть, ты возлагаешь на меня ответственность, разбирая дела, определять степень их важности и доставлять к тебе на подпись лишь те, что заслуживают твоего императорского внимания?
– Так и есть, – подтвердила государыня.
– Но как поступить с теми делами, что я сочту недостойными внимания моей государыни? Чьей подписью их стоит завизировать?
– Ну, так и завизирую своей, – простодушно ляпнула Анна Иоанновна.
Бюрен вскочил. И прокатившиеся желваки по широким скулам фаворита сейчас убедительно говорили о том, что он костьми ляжет, но не допустит, чтоб канцлер вдруг заполучил право императорской подписи! Остерман это, разумеется, предвидел, но, пользуясь случаем, не отказал себе в удовольствии позлить фаворита.
– Это великая честь для меня.
– Это и в самом деле слишком великая честь!! – не удержался Бюрен, включаясь в разговор, – И слишком большая ноша ответственности для одного человека!
Таким образом, он намекал Анне на то, что готов разделить это бремя с канцлером. И именно его виза должна быть там, где требуется заменить подпись государыни.
Но Остерман не дал государыне опомниться:
– Граф Бюрен совершенно прав! – воскликнул он, – Таковые решения следует принимать коллегиально… всем кабинетом министров. И тогда совершенно справедливо можно три подписи кабинет-министров приравнять к подписи Вашего императорского величества.
– Отлично! – обрадовалась Анна Иоанновна, – Быть по сему!
Бюрен был ошарашен. В считанные минуты он проиграл, пожалуй, одну из самых важных привилегий. Остерман бесцеремонно оттеснил его широкой ладонью от кормушки, как малолетнего щенка!
– Но…, – попытался он гневно прорваться в диалог, скоропалительно подбирая в голове доводы против подобного решения.
– Господин граф, надеюсь, у Вас нет повода не доверять составу кабинета министров, в особенности, с тех пор, как в их числе самый преданный из вельмож – Павел Ягужинский? – залепил ему мстительно Остерман.
Бюрен тут же осёкся и засопел. Анна Иоанновна доверительно обернулась к нему:
– В самом деле, Эрнст. Ты ведь не сомневаешься в честности и преданности наших кабинет-министров?
– Ничуть, – с трудом выдавил из себя фаворит, украдкой испепеляя взглядом Остермана. Он ещё в глубине души лелеял надежду, что после того, как тот уберётся прочь, он сумеет вразумить Анну и заставить её переменить решение. Но его опять ждал сюрприз.
– В таком случае, не станем откладывать дела в долгий ящик, – сообщил Андрей Иванович и вынул из рукава кафтана свиток подготовленного заранее проекта приказа.
Распластал бумагу на столе, внёс туда некоторые поправки и подсунул на подпись государыни. Фаворит успел лишь нервно дёрнуть щекой, как Анна Иоанновна размашисто поставила свой вензель.
Уходя, Остреману казалось, что он явственно слышит скрежет зубов Бюрена ему в спину.
– Это Вам за Ягужинского, господин фаворит! Шах и мат! – произнёс сам себе Андрей Иванович, усаживаясь в карету. И, довольный собой, он мстительно улыбался всю обратную дорогу в Петербург.
Летний императорский дворец
Анна Леопольдовна после отъезда императрицы в Петергоф, осталась одна со своим штатом прислуги в летнем дворце, предоставленном ей в отсутствие императрицы в полное распоряжение.
Летний дворец располагался на берегу Невы с адмиралтейской стороны на стыке рек Мойки и Фонтанки. Это было старое одноэтажное здание с огромными окнами, похожими на витрины. Если проплывать мимо на лодке по Неве, то можно было через эти окна отчётливо рассмотреть и обстановку комнат дворца и их обитателей. Поэтому Анна, которая не любила публичности, выбрала для себя апартаменты с окнами, выходящими в сад.
Но, тем не менее, принцессе нравилось жить в летнем дворце оттого, что Летний сад был в непосредственной близости, и прямо в окно можно было наблюдать гуляющих, угадывая среди них приятных и милых сердцу особ. И самой выходить на прогулки в любое время, как только пожелается.
Лишившись тётушкиного надзору, принцесса почувствовала себя намного свободнее, и в очередной раз, собираясь прогуляться после обеда по Летнему саду, осмелилась обратиться к воспитательнице с просьбой:
– Мадам Адеракс, не могли бы Вы во время прогулки держаться не так близко?
– Что Ваше высочество имеет в виду?
– Понимаете, Ваше постоянное присутствие с фрейлинами у меня за спиной вынуждает меня к мысли, что вы всё время подслушиваете. Это невероятно раздражает и ставит меня в неловкое положение перед собеседниками.
– Простите, Ваше высочество, но у меня есть чёткое распоряжение от Её величества неотлучно сопровождать Вас всюду, за пределами дворца, держа в поле зрения. Я не могу ослушаться императрицу.
– Но, если мы с Вами будем гулять по соседним дорожкам сада, Вы ведь сможете держать меня в поле зрения?
– Да, – будто бы нехотя подтвердила Адеракс.
– Вы ведь не думаете, что я сбегу?
– Надеюсь, что нет.
– Вот и отлично! Сегодня гуляем по разным дорожкам.
– Ваше высочество намерена гулять в одиночестве?
– Со мной будет Юлия.
Летний сад
В саду, как и было условлено, им встретился Мориц Карл Линар, и был любезно приглашён принцессой, чтоб сопровождать их с Юлией во время прогулки.
Мадам Адеракс, выполняя данное Анне обещание, со стайкой фрейлин держались на почтительном расстоянии, прогуливаясь по иным дорожкам, нежели принцесса так, что иногда, расходясь на приличное расстояние, они могли видеть друг друга лишь издали. И, разумеется, не могли не только слышать, но и догадываться о чём говорит саксонский посланник с Анной Леопольдовной.
Линар, пользуясь возможностью, сыпал комплиментами и читал на французском языке стихи поэтов, которые в России считались безнравственными, и запрещались к печати и переводам. Анна с Юлией слушали, смущённо краснели, хихикали и просили прочесть ещё.
Адеракс, наблюдая за ними, размышляла, какие же ей ещё следует предпринять шаги по сближению принцессы с саксонским посланником? Ясно, что подобные прогулки на виду у придворных более, чем невинны, и они не могут привести к тому, чтоб принцессу заподозрили в распутстве. Надо, чтоб у Анны с Линаром появилось желание встречаться наедине. Впрочем, желание-то есть, надо, чтоб была возможность. То, что принцесса одержима этим галантным красавцем, понятно без слов. Анна не слишком умна, капризна и нетерпелива в желаниях. К тому же далека от рассуждений о целомудрии. Но есть одно препятствие – Юлия! Она мудра и осторожна. И имеет огромное влияние на принцессу. Если бы не Менгден, принцесса давно бы уже влипла в неприятную историю, не с Линаром, так с кем-нибудь другим. И Адеракс даже не пришлось бы ей в этом помогать!
Влияние девицы Менгден на принцессу надо ослабить. Но как? Она – любимая фрейлина. Даже подруга. И это не так-то просто. Но, в конце концов, даже между самыми близкими подругами всегда может пробежать кошка…
Вечером, когда принцесса готовилась ко сну, гофмейстерина позволила себе высказаться:
– Ваше высочество, я сегодня на протяжении всей прогулки неукоснительно выполняла Ваше требование – держаться на расстоянии. Но впредь такое недопустимо.
– Почему?! – капризно возразила Анна, – Мы с Юлией нынче прекрасно провели время в обществе господина Линара.
– В послеобеденное время летний сад переполнен гуляющими вельможами. И то, что Ваше высочество находится на прогулке без свиты, может вызвать толки. Найдётся кто-нибудь из доброжелателей, кто сообщит об этом императрице. Вы навлечёте гнев государыни, а я могу лишиться места.
– Господи! Это невыносимо!! – воскликнула принцесса, – Я живу, как в заточении! Не могу ни прогуляться, ни поговорить, с кем хочу!! Должно быть, за узниками Петропавловской крепости надсмотрщики и те меньше приглядывают!
И она накрылась головой с одеялом, показывая, что обиделась и не желает более разговаривать.
Мадам Адеракс выждала время и вкрадчиво спросила:
– Ваше высочество, могу я Вам дать совет?
Она откинула одеяло, но выражение её лица говорило о том, что она продолжает дуться:
– Какой ещё совет?
Воспитательница наклонилась ближе и перешла на шёпот:
– При европейских дворах влиятельные дамы делят прогулки на официальные и интимные, – выдержала паузу и пояснила, – Официальные прогулки совершаются на виду у придворных, в специально отведённое для этого время, сообразно всем правилам дворцового этикета. А интимные прогулки проходят в иное время, вдали от придворных глаз. И приглашаются на них лишь избранные.
У Анны невольно приоткрылся рот:
– Вы имеете в виду… свидания?!!
– Я этого не говорила, – уклончиво ушла она от ответа.
– И Вы могли бы меня отпустить на… такую интимную прогулку?!
Она сделала вид, что размышляет:
– Я могла бы Вас сопровождать туда. Но уже без штата фрейлин, – выдержав паузу, предложила Адеракс.
– Это правда? Вы не шутите? – Анна подпрыгнула в постели и захлопала в ладоши, – Вот здорово!!
– Но при одном условии, что Вы пообещаете мне вести себя благоразумно.
– Конечно! Вы можете быть покойны; ведь со мной будет Юлия.
– Юлия? – нахмурилась мадам Адеракс, – Но, чем меньше людей будут осведомлены о Ваших интимных прогулках, тем надёжнее они сохранятся в тайне.
– Но Юлия – моя лучшая подруга! У меня нет от неё тайн.
– А у неё от Вас?
Анна неожиданно задумалась. В последнее время ей, и вправду, казалось, что Юлия чем-то удручена, но, поскольку фрейлина ничего не говорила, Анна решила, что причиной тому её переменчивость настроения или головная боль.
– Ваше высочество, не откажите мне в просьбе, – прервала её размышления мадам, – Не говорите фрейлине Юлии о том, что это я предложила Вам идею интимных прогулок.
– Почему?
– Она может истолковать это превратно. И это бросит тень на мою репутацию.
– Если Вы уверены, что это бросит тень на Вашу репутацию, то почему Вы мне это предложили?
– Простите, Ваше высочество. Возможно, я вижу то, чего другие не замечают. И моё сердце вовсе не каменное.
Рыцарская Академия
Петька Трубецкой вернулся из отпуска сияющий от счастья. И, пряча от приятелей глаза, виновато пробормотал с порога:
– Уверен, что вы имеете полное право меня осудить. И будете совершенно правы. Поскольку печальные обстоятельства, случившиеся в нашей семье, обязывают меня к скорби. И уж конечно, никак не позволяют допускать мыслей, не связанных с молитвами об упокоении души моей несчастной матушки на небесах. Но…
– Да говори уже! – не выдержал Лопухин.
– Это был самый счастливый месяц в моей жизни!!! – выпалил Петька, не в силах сдержать радости, – Хотя, поверьте, мне невероятно совестно в этом признаться, так как все эти дни, так любезно предоставленные директором в качестве отпуска, мне надлежало плакать и скорбеть.
– Будет кружева-то плести! – одёрнул его Митяй, – Труба! Мы верим, что ты ежедневно плакал и скорбел. И мы все одновременно плачем и скорбим с тобой. А теперь рассказывай!!
Трубецкой уселся на кровать и, покрываясь румянцем, пустился в сказ:
– После того, как папенька отбыл в московское имение, я остался с младшими братьями. Анна Гавриловна слегла. И тогда княгиня Лопухина предложила Анастасии забрать младших брата и сестёр и переехать на время к нам в дом. Вообразите! Мы вдвоём с Анастасией оказались полноправными хозяевами нашего дома на целый месяц!
– Не считая пятерых детей.
– Они были совсем не в тягость! К тому же нянька нам помогала. Но главное не это! Понимаете, я, будто был хозяином большого семейства, а Анастасия – моей супругой.
– Что? Взаправду?! – хохотнул Голицын.
Микуров строго показал ему кулак.
