Ирина Корсаева
Круги на воде

2003. Лена Зенкина

– Ты поняла, дичь?, – Ленка Зенкина нависла над однокурсницей, которая забилась в дальний угол парты. Ленка специально выбрала эту девку – самую красивую и самую обеспеченную.

– Ты чё там про меня говорила, кобыла? С кем ты там меня видела? – девка что-то лепетала, вжималась в стенку и теребила концы длинных прямых черных волос красивыми наращенными в салоне ногтями.

– Чё ты врать тут пытаешься мне, я все про тебя знаю. А ты знаешь, кто мой отец, дичь? Я ему скажу, он тебе ноги вырвет, и другой стороной вставит, – Ленка уже и забыла, что решила просто развлечься, ей уже реально казалось, что эта ухоженная второкурсница распустила о ней сплетни.

Она возбужденно выкрикивала в лицо задавалы угрозы, приправленные матами, и перешла к описанию расправ, которые учинит ее папашка. Как в театральном кружке, в который Ленка ходила в детстве, она полностью растворилась в своей роли, выделяла модуляциями открытые гласные, слегка растягивая каждую букву "а". Зрители окружили ее, двадцать пять девочек и два мальчика-ботана.

Учиться в этом дерьмовом, единственном в городе, технаре было отстойно. В школе было еще отстойнее, идти в фазанку не хотелось, там учились одни дебилы, а Ленка закончила девять классов без троек. Сидеть просто дома было западло. Пошла, куда взяли, на технологию мяса. Как будто кто-то будет работать по такой беспонтовой профессии. Нет, Ленка еще в школе отучилась в УПК на бармена, вот только до восемнадцати лет на работу ее брать никто не хотел. Так что пока она тут, в технаре потусуется, учится она на четверки, тут много не спрашивают, даже стипуху платят, да и мамка задрала:"Получи профессию, получи профессию", много она своей профессией заработала?

– Зенкина, что здесь происходит? – в класс зашла преподша, – что ты орешь, и что у тебя вообще, за внешний вид?

– Да пошла ты, – Ленка направилась к выходу.

– Зенкина, звонок был для кого? Ты куда собралась?

– Я щас позвоню, и за мной приедут. Где моя труба? О, я трубу забыла! – пока какой-нибудь дирек не остановил, Ленка побежала к выходу из технаря.

Никакой мобилы у нее не было, где бы мать взяла такие деньги. А папашка, как освободился, ни разу к ней не пришел. Она даже не знает, с кем и где он живет.

Днем потусить не с кем, и Ленка отправилась домой, Валька уже должна прийти со школы, с ней можно и пойти куда-нибудь. По-тихому добрела до остановки, когда подъехал автобус, Ленка в него не села, в этом – автобусе противная кондукторша, не отстанет, пока не заплатишь, а водила может и за шкиряк из автобуса выкинуть. Платить не хотелось, курево заканчивалось, стоять и ждать следующий автобус скучно. Ленка достала тоненькую сигарету из розовой пачки, закурила на ходу. По пути оглядела свое отражение в стеклянной двери магазина: короткий топ с титаником, короткая джинсовая юбка с широким поясом, кеды на платформе, в руке сигаретка, помада алая – шикардос. Сумка только стремная, купленная на китайском рынке, как и вся ее одежда, но за тряпки она особо не переживала, а сумка в глаза бросается.

Ну ничего, когда-нибудь и у нее деньги будут, подцепит она мужика при бабосах, он ей накупит всего, а она и мамке денег даст, пусть тоже себе всего накупит. Ну, а не найдет мужика, сама в баре заработает, пошли они, эти козлы.

Сумку она оставила дома, ключи с брелоком-сердечком сунула в карман и пошла к Вальке:

– Сима, сеструха, привет!

– Привет, Сима!– у Вальки тоже дома никого не было.

– Сим, дай пожрать и собирайся, погуляем.

Ленка по-хозяйски открыла холодильник, нашла тети Маринины котлеты. Греть было в ломы, жуя котлету, она вернулась в комнату. Валька уже накрашенная стояла в короткой джинсовой юбке с широким ремнем и в лифчике. Поглядев на Ленку, вытащила из кома в шкафу короткую футболку, почти такую же , как у Ленки, только не серую, а белую и с Лео:

– Блин, гладить надо.

Ленка хихикнула:

– Сима, ты капец, – кусок котлеты чуть ли не из носа вылетел, – нас же вообще никто не отличит.

На самом деле они с Валькой не были сестрами, они просто соседки, Валька учится еще в девятом.

– Куда пойдем?

– Давай в парк.

– Да ну, Сима, там стремно днем, нет никого, пиваса никто не нальет, и сегодня вторник, дискотека не работает, – Ленка поморщилась, настроение стремительно портилось, вроде, уже и идти никуда не хотелось, но и дома делать было совсем нечего.

– Тогда давай, Кольку с собой позовем.

– Достал чмошник этот, Колька твой, мы с ним погавкались. "Мама сказала: на выходных будем сажать картошку", – Ленка опустила уголки рта вниз и загнусавила, зло и похоже изобразив двоюродного Валькиного брата Кольку, – У него тоже бабла никогда нет. Ладно, пошли так, тусу найдем.

Прогулка вышла такой же стремной, как и весь сегодняшний день. Они сходили в парк, на площадь, потом на пятак на спортивной площадке около школы. Там кучковались одни соски, у одной Ленка отобрала банку пива – дешевую и горькую "Балтику девятку", но банка была почти пустая. Ленка пыталась стравить малолеток, чтобы хоть как-то развлечься, но они, завидев их с Валькой, очень быстро свинтили.

Кафешки днем почти все не работали, время тянулось мучительно медленно. Еще даже не стемнело, когда трезвая и злая Ленка шагала дворами в сторону дома. Рядом гундела Валька, предлагая подождать пока откроется "Весна" – центровое кафе на районе. В последнее время Ленку все злило: злила мать – алкашка, изображающая из себя порядочную, злила их однушка в занюханой пятиэтажке без балкона – бывшей общаге, злили необходимость торговаться с китайцами из-за каждой шмотки, прыщавый Колька и короткие перепихоны с ним.

Раньше Ленка была не такая, веселая и активная, душа любой компании, ее знали не только на районе, но и в городе. Теперь она становилась веселой и доброй, только после пары литров пива. Пацаны говорили, что для настроения лучше курнуть, но она коноплю не курила, насмотрелась на травокуров, свои мозги ей были дороже.

– Эй, мадам, окурок свой подними! – какой-то старый мужик в фирмовых джинсах и черной рубашке около сотого Крузака окликнул ее.

– Подними, сказал! Тут дети играют!

О, цепуру на шею нацепил, тачку купил, думает, крутым стал:

– Иди, на, дедуля! – Ленка для убедительности подняла средний палец. Дедок неожиданно схватил ее за шею, приложил затылком к машине.

– Тварь, ты сейчас нагнешься, поднимешь свой бычок из песочницы и отнесешь в урну.

Ленка попыталась расцарапать козлу харю, но никак не могла дотянутся, рука сжала ее горло крепче.

Валька, молодец, не растерялась, завизжала, как будто всю жизнь тренировалась. Мужик швырнул Ленку, она больно проехалась коленями по асфальту. Потом она еще чуток покричала в кодовый замок подъезда, да Валька испугалась и увела домой.

– Чтоб меня, да на моем районе, какой-то жмот душил! Да он не жилец, Валька, я тебе базарю, не жилец!

Она осталась ночевать у Вальки на диване, на грязном покрывале. Тетя Марина – хорошая тетка, добрая, с Валькой никогда их не ругает, готовит – закачешься, жратвы у них дома всегда навалом, настоящей, домашней. Валька, дурища, счастья своего не понимает. Одно плохо, тетя Марина постоянно на дежурствах, в выходные готовит, а потом прибухивает с ее, Ленкиной, мамкой. Это потому что муж ее, чмо безрогое, их бросил и ушел жить к малолетке. Потому что тетя Марина уже старая, ей уже 35 лет было в этом году. Вроде, дядя Сережа с малолеткой своей еще дитя родили. Тетя Марина, как его вспомнит, так слезы у нее все катятся-катятся, как будто сами по себе, поэтому они с Валькой про дядю Сережу никогда не говорят, даже когда тети Марины рядом нет.

– Валь, – Ленка оторвала голову от засаленной думочки, – а ты вот свою жизнь как-нибудь представляешь? Ты как жить хочешь?

– Я, – Валька запнулась, попыталась в темноте вглядеться в Ленкино лицо, не издевается ли?

– Я, Лен, замуж хочу, чтобы муж был высокий, красивый, чтобы работал и не пил, конечно.

Ленка, прихватив покрывало, переползла к Вальке на кровать, улеглась рядом.

– Двоих детей хочу, чтоб на мужа были похожи, беленькие, я, знаешь, как их одевать буду? И любить, и на кружки всякие водить. И всех-всех кормить вкусно. Я вообще, поваром хочу быть, чтобы вообще, всех вкусно кормить.

– Нет, Валька, на мужиков нечего надеется, козлы они все, как папашка твой. Мужиком нужно попользоваться, деньги от него получить, подарки, лучше квартиру, там, или машину, пока молодая. А жить одной. А то потом станешь старой и толстой, и все, никому ты будешь не нужна.

– А как же дети, Лен?

– А чтоб детей родить, муж не нужен. Захочешь ребенка – сама родишь. Только надо, чтоб у тебя уже все было, чтоб нищету не плодить.

Ленка обняла подругу:

– А знаешь, я ведь в детстве врачом хотела стать, хирургом, – она зыркнула на Вальку, но та не хмыкнула, не прыснула. Ленка вздохнула, зажмурилась и продолжила:

– Сейчас и не поверит никто, но я же до седьмого класса отличницей была. Тогда еще бабуля жива была. Она меня любила, во всем поддерживала, и в музыкалку меня водила, на театральный, пока еще ходить могла. Я тогда не знала, кем я хочу больше быть – актрисой или врачом. Баба говорила, что надо в медицинский поступать – уважаемая профессия. " Из тебя, говорила, Лена, хороший хирург получится, ты на виду любишь быть, там ты самореализуешься". А баба у меня была педагог, она знала, что говорила. Ты только не говори никому.

И они вдвоем, притихнув, долго смотрели как за окном ветер раскачивал невидимые ветки, отчего одинокий фонарь во дворе причудливо менял формы, двигаясь, как живой, и такой же маленький фонарик жил и бился на предательско-блестящей радужке Зенкиной Лены.

2003. Саша Солдатов

Когда к Саше, после его похода в морг, около обеда привезли мать Зенкиной, он ожидал все, что угодно, но только не такого отношения к смерти дочери. Раньше он не общался с потерпевшими по убийствам, очень боялся, что женщина будет плакать, и не знал, как при этом можно ее допросить.

Мама Зенкиной Лены была молодой и привлекательной женщиной, здоровье которой позволяло пока не отражаться на внешности пристрастию к алкоголю. Толстый слой тонального крема превратил лицо в маску, на котором не отражалось не только горе, но и любые другие эмоции.

Женщина водила большими красивыми и густо подведенными глазами, задерживая взгляд на его лице. Саша почувствовал себя глупо и ниже опустил голову к протоколу, отчего вид у него сделался обиженный. Стараясь не смотреть на потерпевшую он спросил:

– Скажите, когда вы видели дочь в последний раз?

– На праздник, День России.

– То есть, 12 июня, а где вы ее видели?

– Ну мы с дочерью пошли в парк погулять, праздник же.

– Вдвоем?

– С нами была еще Сергеева Валя, подружка Лены.

–Что вы делали в парке?

– В парке мы выпили пива

– С дочерью?

– Да. Праздник же. Немного. И вообще, она у меня уже взрослая была, что в этом такого-то?

– И до какого времени вы гуляли?

– Часов до семи вечера, потом я встретила знакомого, ушла, а Лена с Валей остались, они собирались пойти на дискотеку.

– Куда вы пошли?

– Домой, это ж был праздник, а на следующий день мне надо было на работу.

– А вы работаете в детском саду?

– Да, воспитателем.

– Вы же сказали, что нянечкой?

– Это временно, раньше воспитателем, а теперь – нянечкой, меня попросили. Подменить. Я девочкам 100 рублей оставила, Лена сказала, что ночевать будет у Вали, и больше я ее не видела.

– Но сегодня же 14 июня? Вы что же, не искали дочь?

– Я думала, она у Вали, а Валя скрыла от меня, я не знала, что она пропала. А сегодня приехали ваши следователи, сказали, что Леночку убили и изнасиловали. Привезли сюда меня и Валечку тоже. Я Валю спросила, что произошло, она мне сказала, что ничего не знает. И я ничего не знаю. А вы мне справку дадите?

– Какую справку? – Саша оторвался от протокола.

– Для пособия на похороны. На что мне ее хоронить?

– С этими вопросами идите в морг. Распишитесь, вот здесь и вот здесь.

      От допроса осталось ощущение чего-то недоделанного. Саша не знал о чем еще можно спросить мать погибшей, а опера уже привели к нему в кабинет несовершеннолетнюю Сергееву Валентину.

Подружка погибшей Валентина оказалось совсем еще девочкой, очень миловидной пухлой блондинкой с прической каре и свежими губами. Сейчас на была откровенно зареванной, но даже натертые глаза, распухший носик и красные пятна на чистой коже ее совсем не портили.

Саша провел ладонью по своим щекам, на которых еще оставались явственные следы юношеских угрей.

– Валентина, а где ваши законные представители?

Валентина подняла на него голубые совершенно бессмысленные и беспомощные глаза, которые моментально налились слезами.

Саша растерялся, потом слегка нахмурился и строго спросил:

– Почему вы пришли без родителей?

Пушистые ресницы поднялись и опустились, две слезинки безупречной формы скатились к уголкам губ:

– Дяденька, а Лену правда убили? Может, это ошибка, и она живая еще, просто врачи ошиблись?

– Мамка ее на дежурстве, в РСУ, ее оттуда не отпустят – с набитым ртом прогундел завалившийся в кабинет Макс.

Он уже достал из тумбочки оставленный Сашей рогалик, и активно пережевывал его:

– Есть, чем запить? А пожрать что, больше нет ничего?

– Я не могу допрашивать несовершеннолетнего без законного представителя, это незаконно.

– Ну не допрашивай, потом сам ее искать будешь, я больше не поеду, я тебе не служба доставки. И мамка ее сказала, что она потом подпишет, что надо. Валя, тебе сколько лет?

– Пятнадцать.

– Вот видишь, взрослая уже девчонка, она бухает уже больше, чем ты, Саня. Допрашивай.

Добиться внятного рассказа от несовершеннолетней Сергеевой оказалось не так просто, буквально каждое предложение Саша вытаскивал из нее клещами. Потом из этих предложений надо было сложить более или менее связный рассказ и записать его в протоколе.

– Мы с Леной встретились в парке, был праздник, там артисты выступали, аттракционы работали бесплатно, потом праздничная дискотека была. Лена была в парке с мамой, около семи вечера ее мама ушла, а мы остались ждать дискотеку.

Девчонка отчаянно не хотела рассказывать о том, сколько и какого спиртного они с подружкой выпили накануне.

Пришлось Саше уверять девочку, что мама ничего не узнает, и Ленина мама ругаться тоже не будет, и что они ничего не узнают. Блин, ну почему такие простые вещи в итоге оказываются такими сложными?

– Пока мы были в парке, Лена выпила где-то две баночки пива, по пол-литра.

– Валя, а где вы взяли деньги на спиртное?

– Деньги нам Ленина мама дала, сказала, что ей аванс выплатили. Ну и до этого Лена с мамой тоже пиво пила. Но она была не пьяной, выпившая просто. По ней не видно, что она пила. А я вообще не пила. Я вообще не пью.

Спрашивать, что за добрая тетя продала девочкам пиво, Саша решил даже не спрашивать, чтобы не вспугнуть такой трудный рассказ.

– Еще мы на дискотеке встретили Кольку Бескровных. Это мой двоюродный брат, они с Леной встречались. Лена с Колей поругались, он там, это, приревновал ее к Вениамину. Веню Плетнева мы встретили на дискотеке, это знакомый наш. Лена с ним медленный танец станцевала, а Колька увидел. Вот он и поругался с ней. Она Кольку послала при всех. Он сказал, что она шлюха, и ушел. А мы с Веней еще остались до закрытия дискотеки, она в 10 часов закрылась. И мы втроем пошли в кафе "Весна". Там мест не было, мы остались в фойе. Лена встретила своих знакомых и выпила с ними еще пива. И водки. Но я с ними не пила, – Валя сделала самые честные глаза и посмотрела на следователя.

– Примерно в два ночи кафе закрылось, и мы вышли на улицу, и стояли там вдвоем с Леной. К нам откуда-то подошел мужик, я его не знаю. Как выглядел? Ну, обычно. Он был не очень высокий, не худой и не толстый, в черных джинсах, черной рубашке, – Валя, приосанившись, сделала неопределенный жест двумя руками, плавно проведя обеими кистями вдоль тела, который, видимо, должен был означать, что неизвестный ей мужчина в черном, выглядел весьма элегантно.

– На вид сколько ему лет?

– Ну… он был как бы взрослый… наверное, лет двадцать пять, а может сорок пять, но не пятьдесят. В пятьдесят уже был бы старый, наверное…

Саша не сдержался и закатил глаза:

– Ну хорошо, а теперь опиши его внешность.

– Волосы у него русые до ушей, не длинные и не короткие, лицо обычное.

– Круглое, вытянутое? Нос большой, маленький? Глаза какого цвета?

– Я это… я не запомнила. Он сказал мне: "Я тебя жду". Я не знала, что ему ответить, он ушел за угол кафе, а потом оттуда выехала машина. И машина…

– Погоди-погоди. Какая машина?

– Черная. С черными стеклами.

– Затонированная?

– Я не знаю. Вся черная.

– Модель, марка?

Валя опять красиво захлопала ресницами:

– В смысле?

– Валя, я спрашиваю тебя, как называется машина?

– А я в них не разбираюсь, не русская.

– Седан или хэчбек?

– Это как?

– Ну сзади у нее багажник был?

– А разве не у всех машин багажники?

Саша достал черновик, и нарисовал две примитивные машинки в разных кузовах:

– Такая или такая?

Валя ткнула в картинку в криво нарисованный седан, рисовать Саша никогда не умел. Он хотел было приложить рисунок к протоколу допроса, но потом устыдился своих художеств, просто написал в протоколе, что автомобиль был черного цвета на всех стеклах автомобиля была, тонировка черного цвета, модель кузова – "седан".

– Валя, ты запомнила хоть какую-нибудь цифру или букву с номера автомобиля?

– Нет.

– Почему?

– Потому что машина была без номеров. Я это точно помню. Машина поехала в сторону второго микрорайона. Мы с Леной пошли пешком домой, она была уже пьяной и пела песни. Как только мы перешли дорогу напротив кафе, к нам подъехала та же черная машина, из нее вышел мужчина в черном. Он подошел к Лене и сказал: "Я жду тебя", потом обхватил ее сзади руками и затолкал на заднее сиденье машины, после этого машина поехала в сторону центральной площади.

– Скажи, а Лена не сопротивлялась?

– …сопротивлялась…

– Вырывалась?

– …вырывалась…

– Кричала?

– … кричала… нет, не кричала…

– Кто еще был в машине?

– Я не видела.

– А мужчина куда сел?

– За руль, справа. Я побежала за ней, в руках у меня была почти полная алюминиевая банка с пивом, я кинула ее в машину, попала в заднюю дверцу, но машина не остановилась.

– А что было потом?

– Я вернулась к кафе, там я сразу нашла Веню, с которым мы пошли искать ту машину. Мы ходили-ходили, но не нашли. Потом я очень захотела спать, пошла домой и уснула. Я думала, что Лена вернется сама. Погуляет и вернется. Правда. Но ко мне приехали милиционеры и сказали, что ее мертвую нашли… И голую. Это правда?

Глядя на заплаканную девчонку, Саша не мог понять, кто из них инфантильнее мама Зенкиной или эта Валя. История, рассказанная Валей, была настолько по-детски очевидно выдуманной: черная машина, черная рубашка, черные стекла.

– Валя, а черной шляпы, черного плаща на нем не было, а? – Максим опять вернулся в Сашин кабинет,– что ты плетешь-то? Тебя кто, Веня твой, попросил эту туфту нам впаривать?! Зорро, бля, ее увез. У тебя подругу убили.

– Она была мне как сестра, – прошептала Валя

– Что?

– Сестра, она была мне как сестра.

– Тем более. А хочешь, я расскажу, что с ней сделали? Хочешь? Этот ублюдок, Валя, ее изнасиловал. А хочешь, расскажу, как он ее убил? Он ей живой разбивал голову, она от него уползала, а он догонял и бил по голове снова и снова, она плакала, умоляла…

Валя, оцепенев смотрела на Максима, на ее серой футболке с картинкой из кинофильма "Титаник" от слез намокла бейка. Вале стало жарко, и она оттянула вырез футболки: это ее, Ленкина, футболка, они поменялись 12 июня. Валя уткнулась лицом в колени и громко разрыдалась. На все дальнейшие вопросы Валя мотала головой, не отрывая лица от коленей, и только всхлипывала.

Максим и Саша переглянулись, Макс пожал широкими плечами, буркнул под нос: –…эти малолетки.

Саша поспешил закончить допрос.

Дело по факту убийства Елены Александровны Зенкиной понятнее не становилось, а в горле у следователя Солдатова уже начинало ощутимо першить и саднить.

1988. Андрей Пранкевич

Сегодня был первый день учебно-производственной практики, на практике мне понравилось еще больше, чем в техникуме. Нас, троих первокурсников, отправили в один СМП в бригаду бетонщиков. Я сразу приглянулся мастеру, меня поставили бригадиром салаг. С семи утра мы с работягами на бичевозе мучительно медленно ехали на разъезд Травный, где строили будку для путейцев. В четыре бичевоз забрал нас обратно. Двое рабочих с утра традиционно похмелялись, пока мы месили в металлической бадье раствор. Цемент, песок, кирпичи в тайгу завезли заранее, здесь можно было не опасаться, что стройматериалы растащат. Потом старшаки вывели углы, показали нам как делать кладку, а сами пошли рыбачить. Стена будки у салаг выходила кривоватой, кирпичи ложились неаккуратно, но я старался, раздавал указания однокурсниками, подравнивал, заваливающуюся стену. Хотя я знал, что качество нашего строительства этого "объекта" никого не волновало.

Физическая работа меня не пугала, последний год я почти ежедневно подтягивался на самодельном турнике в нашем убогом дворе, кидал пудовую гирю дома. Мне казалось, что я стал не только сильнее, но и выше. Меня хвалил физрук, я сдал на разряд, не пил, не курил. Меня уважал мастер. Учиться в техникуме я стал хорошо. И даже пацаны в технаре меня стали прислушиваться. Вот и сейчас никто не возражал, что меня поставили старшим. И еще две недели я буду главным.

– Андрей, какой ты стал! – классная со школы с удовольствием осматривала меня, встретив в магазине, – вот, что значит правильно выбрать дорогу в жизни. Ты в коммунально-строительный техникум поступил? Молодец! И спортом, наверное, занялся? Повзрослел, вырос. А какой сильный стал, тебя не узнать!

Она плела какой-то вздор, я вежливо кивал головой. Мне, собственно, было наплевать на эту училку, которая осталась далеко в прошлом и помнит меня, презираемого заморыша с задней парты. Но я стал другим, я стал сильнее, у меня теперь есть тайна и чувство превосходства. Это она, тайна, теперь управляла мною, делала сильнее, всегда подсказывала правильное направление. Новый я не преминул сказать ненужной старой педагогине:

– Зато вы, Наталья Петровна, наверное, эликсир молодости изобрели, – и слегка улыбнуться, заставив пятидесятилетнюю старушку смутиться.

Такая же тупая, как и все. Все думали, что это спорт и учеба в техникуме изменили меня. Нет, это я понял, что все вокруг овцы, а я – волк. Как все в этом мире делится на плохое и вкусное, так и люди делятся на тех, кто подчиняется, и тех, кто может ими управлять.

      Когда я это понял, тогда и спорт, и учеба легко поддались мне, а окружение вдруг признало мое лидерство. И это все оказалось хорошо, вкусно. Я научился нравится людям. И даже Наташке с третьего курса.

Черноволосая высокая и худая Наташа Белова была самой надменной красавицей техникума. Она тоже выросла в Химкомбинате, только учились мы в разных школах. Я знал, что через пять лет я женюсь на ней, и у нас будет красивая свадьба, а потом родится и умница-дочь, мы будем жить в красивой квартире и ездить на хорошей машине, на японской "Тойоте", потому что настоящая машина – это только "Тойота".

Их всего-то в нашем городе только две. Когда я первый раз увидел японку в нашем городишке, я задохнулся, как в детстве, рот наполнился тягучей слюной и несбывшейся мечтой о "Салюте" – воображаемый встречный ветер, бьющий в открытое окно автомобиля, перебил мое дыхание, ласкал мою руку, свободно лежащую на руле с кожаной оплеткой. Это был белый джип "Тойота Лэнд Круизер" шестидесятой серии.       Более совершенной вещи я в своей жизни не видел. Мне ничего не стоило представить себя за рулем такого шикарного авто. Но для этого я должен быть рядом, вдыхать его тонкий бензиновый выхлоп, смешанный со сладковатым запахом импортного салона, невзначай провести рукой по гладкому теплому боку. Хорошо, что не я один постоянно терся около этих машин, а их хозяева снисходительно поглядывали на толпу мальчишек, пускавших слюни около их сокровища.

У меня обязательно будет такая машина.       Но пока я должен закончить техникум и отслужить в армии. А Наташка меня дождется, и все у нас будет идеально. Не так, как у Ляльки.

Я давно понял, что Лялька не помнит, от какого снятого ею мужика в пьяном угаре она зачала меня. В какой-то момент и я перестал этим интересоваться, ну был в моей жизни не очень удачный донор спермы, совсем не важно кем именно он был, важно то, кто я теперь.

Лялька оставалась все такой же красавицей, я бешено ее любил и ревновал. Ее красота напоминала мне слегка увядшие лилии, своими четкими формами и мясистыми лепестками. А она все больше отстранялась от меня. Все чаще оставалась на дежурствах. Как будто что-то чувствовала своей нечеловеческой интуицией, которая делала ее лучшей в своей профессии.

В последнее время она перестала таскать своих любовников домой, устраивала свою личную жизнь на стороне. Я был и рад и не рад этому. С одной стороны, ненависть заполняла все лакуны моей обновленной души, когда я видел ее с очередным хахалем, я боялся, что я выйду к ним в комнату в разгар любовных игр и сделаю то, что давно хотел сделать с Лялькой в своих фантазиях на глазах ее любовника.

С другой стороны мне было болезненно интересно, а с кем же встречается моя мать, что за мужик обнимает ее по ночам, кого она предпочла мне. И чем больше Лялька прятала от меня свою интимную жизнь, тем навязчивее становился мой интерес. Иногда по ночам злость и тоска толкали меня в больничный парк, я подкарауливал ее в кустах у служебного входа хирургии, заглядывал в освещенные окна сестринской, мучимый любопытством и ревностью, осознанием ненормальности моего поведения, страхом, что она заметит меня.

Почти год, как у меня была своя комната, Петровна, в чьей квартире мы прожили более десяти лет, "отмучилась и отошла в мир иной", как сказали наши соседки, пришедшие на скромные поминки. Родственников у Петровны не было.

Перед тем, как ей отмучится, я лежал на своей скрипучей раскладушке в одной комнате с ней и вдыхал ненавистный запах мочи и кала, слушал, как Петровна вздыхает и охает – в последнее время она перестала спать по ночам. Фенозепам, который Ляля таскала с больницы, на Петровну уже не действовал.

В какие-то ночи я засыпал, не слыша ни отвратительного запаха, ни омерзительных вздохов, в другие – они сводили меня с ума, то не давая уснуть, вспугивая короткий и долгожданный сон. Я подолгу лежал в темноте, ощущая, как весь, до кончиков волос, пропитываюсь запахом аммиака, смешанным с корвалолом, из-за которого все в школе избегают меня. Иногда мне удавалось провалиться в тревожный короткий сон, со смутными пугающими образами, и тогда, проснувшись, я мог обнаружить, что ночью я сам обмочился. Иногда я просто лежал и до утра смотрел в потолок, добиваясь приятного отупления. И таких ночей было больше.

Той душной августовской ночью я понял, что больше не могу так жить.

Я. Не должен. Так. Жить.

По слегка прохладным крашенным половицам я подошел к кровати Петровны. Она тоже не спала, увидела меня, завздыхала чуть громче. Я даже не уверен, знала ли она меня по имени или в лицо, а, может, так и не запомнила безымянного обитателя своей квартиры.

Со своей раскладушки я взял подушку, с табуретки, стоящей у изголовья Петровны, смахнул легкие бластеры из-под таблеток.

Я сидел на табуретке и прижимал ко рту и носу Петровны свою подушку. Петровна чуть слышно трепыхалась под моими руками, Лялька спала в соседней комнате, сегодня у нее не было дежурства. Я прижимал подушку все плотнее и глядел в ее старческие мутные глаза в рассеянном лунном свете. Тритон. Слабое трепыхание перешло ко мне в живот, знакомое чувство не стихало, стало расти во мне, пространство комнаты незримо расширилось, а потом обрушилось на меня. В трусах стало мокро и липко. Петровна больше не вздыхала. Воротник ее бумажной сорочки, слишком широкой для ее высохшей плоти, сбился на бок, на впалой коричневой груди я увидел латунный крестик на веревочке, движимый неясным порывом, я аккуратно снял через голову крестик, достал из шкафа старую пустую готовальню, где на черном бархате уже лежала красная перламутровая жемчужница, туда же положил крестик.

Ощущение в трусах стало невыносимо противным, захотелось вымыться, я на цыпочках прошел мимо Ляльки, но греметь ведрами побоялся. У порога стоял Лялькин пакет, в котором лежали марлевые салфетки. Лялька весь вечер нарезала и складывала их, чтобы утром унести на работу. Я прихватил пару с собой обтереться, вернулся в комнату.

Я перевернул подушку другой стороной, почувствовал как сладость разливается по всему телу, а вместе с ней и уверенность: я мог решать, кому жить в одном мире со мной, а кому нет. Теперь я мог делать так, как нужно именно мне. В ту ночь я спал как никогда крепко, и проснулся очень отдохнувшим.