Ирина Фургал
Третий сын. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть III
ГЛАВА 3. ДЕВУШКА С ГРУШЕЙ
Однажды мы заночевали возле скалистого островка. Там был посёлок и маленькая пристань. Все мы уже собрались спать, когда обнаружили, что нет ни Кохи, ни Чикикуки. Что за дела такие? Оставив Терезку сторожить детей и котёнка, мы обошли деревеньку, вышли к лесу, покричали на опушке, пошарахались по прибрежным скалам, никого не нашли и вернулись на пристань. Там стояла Терезка и прямо подпрыгивала от возбуждения.
– Чего вы кричите? Машу, машу – не видите. Тут он, Кохи, вернулся. Такой чудной пришёл, рот до ушей…
– С чего бы это?
– Не знаю. Рот до ушей, глаза вот такие, – Терезка показала размер тазика. – Ни на что не отвечает, брык – и сразу спать.
– Устал, значит, – поняли мы и тоже отправились на боковую.
Ночью меня разбудила Чикикука. Она тыкалась мордочкой мне в лицо, ласкалась и мяукала. Она ещё и мяукает? Не знал. Рыжик, наш котёнок, видя такое дело, откуда—то издалека прыгнул мне прямо в рот. Хотел поиграть, а провалился в яму.
– Тьфу! – выплюнул я его. – Засилие зверья! Вам чего надо?
Видя, что я проснулся, Чикикука исполнила на моей груди дикий танец «растопчи его совсем». Рыжик гонялся за её хвостом, а я пытался схватить обоих.
– Тс—с! – шипел я. – Тс—с! Разбудите всех.
Чикикука распласталась на моей груди, обняла меня лапками, насколько смогла, сунула носик мне в ухо и заснула абсолютно счастливая, не смотря на то, что Рыжик активно хватал её за хвост. Подивившись, я тоже заснул, потому что была глубокая ночь.
– Миче, – наутро сказал мне Кохи. – Я видел её.
– Кого? – спросил я, зевая.
– Её, эту девушку, о которой я тебе говорил.
– О какой конкретно?
Кохи взглянул укоризненно.
– Которая мне снится. Однажды я уже её видел. В Някке ещё. Она разглядывала витрину снаружи, а я как раз торговал в твоём магазине.
– А я где был?
– А ты гадал кому—то, как всегда.
– А ты что сделал?
– А я выскочил на улицу, но её там не было. Я тебе не говорил, думал, что померещилось.
– А зачем ты выскочил? Решил, что тоже ей снишься? – подколол я Кохи, а он совершенно искренне вскричал:
– Да! Потому что она на меня вчера так смотрела!
– Где?
– Там! – Кохи махнул рукой в сторону деревни. – Миче, она здесь живёт – и я никуда не поеду. Я останусь тут.
И он ушёл, даже не позавтракав, и вернулся лишь после обеда. Мы были возмущены: где его носит? «Комарик» был единственным судном у пристани. Все остальные давно тронулись в путь.
– Её здесь нет, – сообщил мне Кохи и сел мимо скамьи.
– То есть, ты не остаёшься?
– А смысл? Я опросил всех. Зашёл в каждый дом. Никто никогда такой девушки не видел. Вчера я наткнулся на неё на базарчике. Она стояла и ела грушу. А я встал и смотрел на неё.
– Это невежливо, Кохи.
– Она тоже смотрела, – объяснил своё поведение Корк. – Ты бы видел, какие у неё глаза! А я вот так протянул руку…
– И отобрал у неё грушу…
Кохи обиделся и отвернулся.
– Эй, мальчики, вы будете стоять или займётесь якорем? – закричала Ната.
– Ну, Кохи, прости. Что ты сделал?
Он с готовностью меня простил и сказал:
– Я её потрогал.
– Грушу?
– С ума сошёл! Девушку.
Я так и ахнул. У меня прямо мозги дыбом встали. Как это так, на улице потрогать неизвестно чью девушку? А если она чья—то жена? А если кто—то видел, и папочка дома её побьёт, как мерзкий Ош? И за какую часть тела потрогал её Кохи? Я так его и спросил. Он попытался продемонстрировать, но я сказал, чтобы на мне он не показывал. Оказалось, всё было целомудренно. Кохи погладил девицу по руке и по щёчке.
– Теперь ты видишь, она не сон и не мерещится, – радовался Корк.
Меня взяло естественное любопытство.
– Девушка хоть красивая?
– Не знаю, – похвастался Кохи. – Но она хорошая и мягкая.
– Ой, мама! – схватился я за сердце. Надо спросить у Шу—Шу, всё ли в порядке с головушкой Кохи. Знаете, если по макушке треснут торшером, потом могут быть последствия.
– Что сделала девушка? – спросил я огорчённо. – Дала пощёчину?
– Нет. Протянула мне грушу.
– Ты взял и доел?
– Нет. Я опять её потрогал.
– Мама! Тебя оштрафуют! Кохи, так себя не ведут в общественном месте.
– Ведут, – возразил тот. – У неё волосы, как у Чикикуки шёрстка.
– А! Я помню. Глаза тоже Чикикукины.
– Да, – отстранённо подтвердил Кохи.
– И хвост. С рогами.
– Да, – твердил Корк, счастливо глядя куда—то внутрь себя.
– И усы, – изгалялся я.
– Да.
– Кохи, ау, очнись.
– Да – да.
– Может, это и есть Чикикука?
– Да. – Ну вообще он с ума сошёл.
– Это Рыжик, – сказал я.
– Да – да.
– О чём это он? – спросил Чудила. – Только и слышно: «да-да».
– Да, – улыбнулся Кохи.
Мы с Петриком переглянулись.
– Ната велела гнать вас помогать. Сто лет уже отчалить не можем.
– Да, – кивнул Корк и вдруг очнулся. – Да! Если она здесь проездом, надо её догонять.
– Кого? – поинтересовался Чудила.
– Не обращай на него внимания, – посоветовал я, но Кохи, к моему удивлению, не делал тайны из своей встречи.
– Девушку, – сказал он. – Я видел на базаре настоящую девушку, которая мне снилась.
– Он ощупал её, отобрал её грушу и съел, – наябедничал я.
– Ребята, вы оба всего лишь спятили, правда? – спросил Чудила.
– Я хотел купить ей ещё грушу, повернулся к прилавку, а она ушла. Как—то так быстро, как испарилась. Где она? Я искал её, – жаловался Кохи.
– До поздней ночи?
– Не знаю. Кажется, некоторое время я просто мечтал. Я не помню, где был.
– Миче, – зашептал мне в ухо Петрик, – давай, мы оставим его мечтать, а сами пойдём. Надо двигаться вперёд, вверх по речке, но надо же что—то для этого сделать.
Сделали уже всё без нас. «Комарик» бодро рассекал воды Някки, а Ната, сдвинув брови, выговаривала нам, что думает про наше поведение. Кстати, когда она так мило хмурится, делается такой смешной!
* * *
Но вот ещё такая странность на мою голову.
Мне очень не нравилось, как Воки Ловкач смотрел на Терезку. Невозможно было отделаться от ощущения, что он попросту попал под её чары. В этом нет ничего удивительного. В Някке в ту пору из всех красавиц и завидных невест купеческого сословия выделялись две – и обе они сейчас путешествовали с нами: Ната и Терезка. Не то странно, что Воки постоянно злился и раздражался на Хрота, успевшего завоевать сердце дочери Оша раньше. Это понятно: ревность и всё такое. Даже можно было понять, что из-за нехорошей этой любви доставалось и Кохи с Мадиной: Ловкач избегал сестру и отвратительно вёл себя с братом. Цедил сквозь зубы и косил глазами в сторону при необходимости разговора. Но он порой ТАК смотрел на Терезку, что я пугался. То казалось, что Воки и впрямь влюблён и страдает, то бросал вдруг на неё взгляд, полный такой лютой ненависти, что объяснить это было нечем. Терезка сама не замечала – Воки пялился ей в затылок. Но заметили Рики и Лёка.
– Что за дела? – прошептал мне на ухо мой очень младший брат. – Чего Воки таким злобным стал? Ты видел его глаза? Того и гляди сожрёт Терезку. То всё нормально, а то как зыркнет!
– Не любит она его, – вздохнул я.
– Ладно. Но Лале пришлось сделать ему замечание. А что он Кохи грубит? А что он на Хрота наорал?
– А ревнует, – развёл я руками. – Завидует.
– Ну, допустим. Только Лала пригрозила долбануть его шваброй, если это ещё повториться. Если мы дружим – то дружим все. А если ты, как дурак, втюрился в замужнюю, и даже в беременную даму, то нечего нам в глаза плохим настроением тыкать. И учти, Миче, Лала – она долбанёт. И шваброй может, и чем потяжелее.
– Ната её накажет.
– Ната слышала, хоть мы и подловили Воки одного. Сказала, что пусть долбанёт, она не против. Сказала, нечего грубить. И, если Ловкача мир не берёт, пусть его домой отправляется.
– Это правильно.
– В общем, если ещё раз – мы объявляем Воки бойкот и списываем на берег. Ты согласен? Если да – я всем скажу потихоньку.
– Я согласен, – кивнул я. – Но лучше мы Воки посадим в трюм, чтобы перед глазами был.
– Ты что, Миче? Зачем нам ТАКОЕ перед глазами?
Ну мог ли я сказать мальчишке, что мы с Лёкой подозреваем бывшего приятеля в очень серьезных вещах, причём, сами точно не знаем, в каких.
– Чтобы не донёс Коркам, где нас искать и как ловить, – сообразил ответить я. – Видишь ли, Рики, одни люди от влюблённости добрее становятся, а другие – злее и мстительнее.
– Хм! Это тебе кажется, что Воки только сейчас озверел, но я тебе говорю, он всегда таким был. Я его терпеть не могу, уж очень он непонятный. Я только тебе не говорил, что он мне не нравился. Что, я тебя нравоучать, что ли, буду? Но ты бы слышал, как он на Тиле орал, и на других ребят. Помнишь, тогда, на празднике, когда нас наградили после победы? Такой злой был! Если вокруг все радуются, то что орать-то?
– У меня другие сведения, – я сурово сдвинул брови. – Воки слёзы проливал. Когда учил тебя на роликах кататься, и ты упал с горы.
– Ага! – хлопнул в ладоши Рики. – Проболтался кто-то! Ну ладно. Ладно! Да, то орал, то проливал слёзы. Вот это-то и ненормально. Ты когда-нибудь видел, чтобы люди так себя вели?
Я усмехнулся про себя: видно, у Воки нервишки сдали. Что это он так сорвался? Не радовался нашей победе?
– Короче, бойкот, – объявил Рики. – Бойкот – и на берег.
– Бойкот, – подтвердил я. – Бойкот – и в трюм.
Но Воки по прозвищу Ловкач проявил все свои артистические способности и силу воли, едва почувствовал, что мы настроены решительно. Перестал грубить и хамить, и даже извинился перед Кохи. Но был с молодыми Корками хмур и неразговорчив. Настроение Воки портилось день ото дня, и это уже начало нас раздражать. Он всё больше уединялся, когда был свободен от работы. Всё чаще с ненавистью смотрел на Терезку, и Лёка иногда приставал ко мне с просьбой разрешить кунуть за это Ловкача головой в воду.
Наблюдая за Ловкачом, я пришёл к такой вот идее: не виноват ли Воки в том, что Терезка упала со сходен? Малёчек, с одной стороны утверждал, что вполне возможно, с другой не понимал, как такое мог проделать неволшебник. Никто не видел, чтобы Ловкач толкнул сходни или хотя бы топнул по доскам ногой. Кстати, также, как и на озёрах, и в Лесте, я не почувствовал того, что где-то рядом применили магию. Это странно, но, говорят, бывает.
Когда произошёл этот случай с Терезкой, мне пришлось удерживать Малька силой – а это не просто. Лёка так разозлился, что орал как никогда. Прямо скажем, он никогда не орёт – зачем ему? Своими длинными руками Лёка за моей спиной пытался схватить Ловкача. Но тот рыдал настоящими слезами, утверждая, что если и при чём, то самую малость и не нарочно, и сам не знает, что такого сделал. Лала и Рики презрительно фыркали, Хрот пребывал в потрясении, и его больше интересовало состояние жены, чем рыдания Воки. Остальных, кстати – тоже. Плаксивое заявление Ловкача о том, что ведь рядом был Кохи, мы вообще пропустили мимо ушей. Кохи-то при чём? В тот момент, как упала Терезка, он потянулся погладить Чикикуку и тоже чуть не упал. Сама Терезка хохотала над своим испугом, над нашим ужасом, над гневом Малька и рыданиями этого чёрта. Она насмехалась над собственной неуклюжестью, и так искренне считала, что виновата сама, что даже я поверил и сказал, что главное, что всё обошлось. Прямо обвинить Воки было не в чем. Лёка просто дал выход своему раздражению, потому что из-за давних подозрений, решил, что это он помог Терезке упасть. Воки действительно стоял чересчур близко.
Воки был замечен на кухне незадолго до того, как туда вошла Терезка, и прямо перед ней взорвалась такая интересная кастрюлька, скороварка, в которой внутри большое давление, пар и кипяток. Терезка не пострадала только потому, что в тот самый момент резко сменила курс, заметив на столике банку с солёными огурцами. От неожиданности Терезка уронила и разбила банку. И так была огорчена этой потерей, что даже не очень испугалась взрыва. Небольшим ожогам на плече она не придала значения. Вот счастливый характер! И снова никто ничего не мог сказать в адрес Воки. Ну, заходил в кухню – и что? Он не упустил случая напомнить, кстати, что ведь это Кохи, как дежурный, нынче готовил ужин в скороварке. Малёк, однако, просто из себя выходил и выговаривал мне, что это я не даю пристукнуть негодяя и клеветника.
– Лёка, – уговаривал я. – Доказательств нет. Да и подумай, пожалуйста: Терезка беременна. Ни у кого не поднимется рука навредить будущей матери, нет-нет. Таких людей не бывает.
– Да сплошь и рядом, наивный ты наш! Это у тебя не поднимется, Миче. А у Воки рука поднялась на нашего очень младшего брата.
Ну да. Поднялась. Я стал думать, что у Воки поднимется рука. Хотя это в голове не укладывалось.
Гнев светлой Эи, любящей детей и внуков, будет страшным для того, кто обидит беременную женщину. Тем более, причинит ей вред.
Если Воки подкупило старшее поколение Корков, то могу сказать, что их ждёт далеко не удачное будущее.
ГЛАВА 4. НАД ОБРЫВОМ
Кохи теперь был полон задора и желания догнать те суда, что утром ушли вверх по реке. Он запомнил их названия и вознамерился найти на них свою красотку. Суда, ушедшие вниз по Някке, его не так волновали. Он уже видел девушку в столице, и обязательно снова встретит её там, если не обнаружит на четырёх, обогнавших нас, судёнышках. Историю о незнакомке с грушей уже знали все: Кохи просто не мог молчать, его так и распирало от восторга. А вот Чикикука где—то затаилась и не сидела, как обычно, у него на плече.
Вот так и вышло, что мы стрелой пролетели почти до города Идены, нигде не останавливаясь, кроме как на ночь. Ночью нам хотелось высыпаться, а не нести вахту. Но когда до Идены оставалось примерно сутки, около города Неа, что ниже по течению, нас застиг хороший праздник – День влюблённых. А праздновать, как понимаете, лучше с людьми, лучше на весёлом танцевабельном месте. Тем более, праздник уж больно актуальный для нас. Нам захотелось с утра поторговать – торговля обещала быть выгодной в такой день, а вечером потолкаться в толпе, сделать друг другу подарки, посидеть в кафе, побродить и, вообще, романтично провести вечер при звуках музыки и свете цветных фонариков, отражённых рекой.
Никто не был против, наоборот, все только за, даже у Рики появились особенные планы на этот вечер. Он взял и ушёл от нас вместе с Лалой Паг, наряженной, как куколка. Я даже пикнуть не успел с целью запретить ему вдвоём с малявкой бродить по городу. Я поглядел беспомощно на Лёку, ожидая, что он, по обыкновению, скажет мне, чтобы я отстал от ребёнка, не мешал его личной жизни и ничего не боялся: Рики самостоятельный парень, и волшебник, к тому же. Я бы подбодрился. Но Малёчек и не думал говорить: «Брось, Анчутка, всё хорошо будет», – а выглядел озабоченным и встревоженным. Глядел в ту сторону, где скрылись Рики и Лала, хмурясь и кусая губу. Подбадривающие слова сказала мне Ната, которая была далека от всяких подозрений.
Но мы с Лёкой решительно не знали, куда девать Ловкача. Оставить на судне, вроде как для охраны? Взять с собой? Но зачем он нам нужен с такой унылой и подозрительной физиономией? Кохи – это другое дело. Против Кохи никто не возражал, хоть у него тоже не было пары. Кохи не злился, не делал угрюмый вид, ни на кого не рычал. Будет себе тихо мечтать о своей красотке, а может, даже и встретит её. Не встретит – просто потанцует с кем-нибудь, хоть с сестрой, с Мадинкой.
Такая странная любовь к неизвестной девушке и отсутствие грозного родительского пригляда сделали Кохи мягче, даже нежнее, улыбчивей, веселей. А Воки я уже просто боялся. Мне даже мерещились в нём признаки сумасшествия, одержимости. Вы бы тоже заподозрили. То он был спокоен и говорил, как нормальный, то, кажется, едва сдерживал гнев, и, кажется, больше, чем мужа любимой женщины, возненавидел Кохи. Тот даже избегал обращаться к нему. Если же Воки приходилось говорить со старшим из Коркиных детей, мне казалось, что его вот-вот начнёт трясти от упрятанной под угрозой бойкота ярости.
Что касается Петрика, то Ловкач относился к нему по-прежнему, с чуть заметным подобострастием, но избегал смотреть в глаза. Мадина сказала мне, что Воки обязан Чудилке многим. Тот и в долг давал – я знал, конечно, об этом, но, что Воки склонен к азартным играм, услышал впервые. И, давно уже, Петрик вытащил Ловкача из Някки, когда тот тонул. А тонул Воки потому, что балуется веселящим порошком. Я, как вы помните, узнал об этом совсем недавно, от Лёки, да и он сам сообразил это незадолго до того, как мне сообщить. Отвратительный порок. Петрик знал, но никому не говорил. Однажды Воки попытались ограбить в порту. А Петрик, который бегал туда навестить знакомого капитана и возвращался в темноте, помог Ловкачу отбиться. Тот нормально дерётся, но в ту пору у него была сломана рука. Мало того. Помните, я рассказывал, что Воки за какую-то оплошность выгнали со службы в таможне, а Малёк и слова не сказал в защиту товарища, потому что подозревал, что это далеко не оплошность? Ловкач поплёлся к Петрику, напел ему о кошмарной жизни с папой – алкоголиком, и тот, добренький наш, взялся побеседовать с суровым и грозным дядей Тумой, начальником таможни. Чудик сильно рисковал здоровьем, потому что в целях самосохранения, с дядей Тумой лучше не разговаривать вообще. Однако, он добился того, что Воки простили и приняли обратно. И всё в таком духе.
– Была охота возиться с аферистом, – проворчал Лёка, выслушав Мадинку.
Представьте теперь, как Воки «обожал» Малька. Так и заявил ему в самом начале путешествия: он, мол, знает, как Лёка плохо относится к нему, хорошему, искреннему и честному. Поэтому будет лучше, если они станут поменьше общаться. Это после того, как Лёка как бы вообще и между прочим сказал, что обязательно потребует наказания для того, кто на борту «Комарика» вздумает баловаться веселящим порошком. И при этом в упор смотрел на Воки.
После разговора с Мадинкой Лёка спросил Чудилку, как он не видел, с кем дружит, и за кого заступается, и кому помогает по жизни?
– Ну, понимаете, – залопотал Петрик, – веселящий порошок творит такие дела с людьми… Они становятся злыми, нервными, глупыми. Совершают мерзости. А что я? Миче и сам с Воки приятельствовал.
Это так. Но наши редкие совместные дела и чуть более частые пирушки не позволили мне разглядеть, насколько отвратителен Воки. Для этого стоило попутешествовать с ним, тесно пообщаться в мирке небольшого судёнышка. Не думаю я, что виной душевной гнусности Ловкача только веселящий порошок.
– К тому же, мне было жаль его, он потерял отца, – сказал Петрик. – Можно понять, почему он за эту отраву схватился.
– Потерял отца? Когда? – поразились мы, наплевав на глупые слова о понимании.
– Ну… Недавно. Весной. В конце весны. После того, как я упросил дядю Туму вернуть Воки на таможню.
Вот те и раз!
Я не выдержал:
– Ты что, Чудила? В самый день возвращения нашего флота я говорил с Воки о его отце. Тот брехал, что отец жив, пьёт, и даже понятия не имеет о пиратах.
– Петрик! – потеряв терпение, не сдержался и Лёка. – А говорят, ты из тайной полиции. Вот ни за что поверить невозможно!
– А! Вы в этом смысле, – нахмурив брови, протянул он, но мы с Мальком уже не могли беседовать с этим чудилой. Мы ушли, оставив его в одиночестве размышлять о соотношении ненормальной доброты к профессионализму тайного полицейского.
И вот, мы с Лёкой были совсем не рады, когда, нацепив на физиономию добродушную маску, этот Ловкач потащился за нашей компанией на танцы. Никто не отменял телеграф, почту, курьерскую службу, месть Корков своим детям, да и в каком-нибудь притоне наверняка очень тайно торгуют веселящим порошком.
А то, что злой пиратский волшебник в этот вечер оставит нас в покое – так это я по себе судил. Я ни за что не стал бы мстить кому бы то ни было на танцах, в окружении людей – это может причинить им вред.
Лёка шепнул мне:
– Ладно, улыбнись. Хуже было бы, если б Воки на судне приготовил для Терезки очередную каверзу. И при этом опять на Кохи свалил. А так они оба на виду. Только не подпускай к Чудилушке Чёрного Мстителя. Он может попытаться подобраться в толпе. И даже с обычным ножом.
Ну, с этим справиться легко. Я принял все меры безопасности, на которые был способен. Ну и конечно, ребята дали слово следить за безопасностью Петрика и Терезки по очереди и всем скопом, не забираться на возвышения и не бродить отдельно от других.
Я развеселился – грех в такой вечер заниматься размышлениями о преступниках. Я занялся Натой, потому что она не заслужила, чтобы я портил ей настроение.
Праздник был восхитительным. В парке мы натанцевались от души. Мы кружились то со своими дамами, то меняясь. Покупали им маленькие сувенирчики в ларьках, убегали целоваться в тень, просто стояли, отдыхая, любуясь расцвеченной огнями тёмной рекой, звёздным небом и силуэтами гор на том берегу. Терезка танцевала тоже. У неё ни капли не кружилась голова, её никогда не тошнило, она редко жаловалась на усталость, одолевающую беременных, и никогда не отлынивала ни от каких посильных работ на «Комарике». Вот только движения её стали замедленными, и, танцуя, она была осторожна. Терезка упорно держалась там, где пореже толпа и танцевала она далеко не всё – берегла себя.
Танцевальная площадка находилась прямо на высоком берегу Някки, музыканты были замечательными, кроме того – нашими хорошими знакомыми. Они приезжали, помнится, на студенческие конкурсы и фестивали в столицу и как-то заняли третье место, когда мы: я, Ната, Петрик, Лёка и Рики, заняли второе.
Так вот, нам ненадолго уступили бы сцену, но мы сразу сказали своим знакомцам, что не хотим быть узнанными в этом городе. Тем не менее, разулыбавшиеся ребята объявили песню «для наших друзей» и заиграли нашу мелодию. Мы подхватили своих девчат, Кохи – просто какую-то девушку, Рики, разумеется, Лалу, и всё было очень весело, пока я не услышал рядом слова:
– В знак примирения…
Справа от меня Хрот уступил право потанцевать с неутомимой Терезкой проклятущему Воки. От удивления и даже от ужаса, я встал Нате на ногу и замер.
– Миче, ты что?
– Э-э-э… Я не знаю, – нашёлся я. Делая вид, что мне очень радостно, я старался теперь держаться ближе к Терезке и Воки. Ну что ты будешь делать! Всё удовольствие испортили! Какие слова удалось найти Воки для того, чтобы убедить Хрота отпустить от себя жену, а Терезку – отцепиться от мужа?
А скрипки заливались, и несовершенные инструменты верховьев Някки, называемые гитарами, задавали ритм. Певица Олюшка в синем платье, хитро блестя в мою сторону глазами и постукивая ножкой, без всякого напряжения пела голосом волнующим и прекрасным, чуть переврав мой текст. Ната терпеть не могла Олюшку, называла её «задавакой противной» и «козой несчастной». Тогда мне было невдомёк, дурачку, а теперь я понимал: ревновала. Даже теперь, когда мы были сосватаны, и, надеюсь, у Наты не было причин сомневаться в моей любви, она поглядывала на певицу сердито. Почему-то она считала, что Олюшка мне нравилась когда-то. На самом деле, это я ей нравился. Все знают, что Олюшке вообще очень сильно нравится… хм… Назовём это общением с мужчинами.
Эти ласковые скрипки,
Эти шёлковые звуки
Над заливом, над закатом, на высоком берегу!
Эти платья, эти руки,
Этот смех, противник скуки!
Что стоите? Я на месте удержаться не могу!
Что за ласковые скрипки!
Ай, да звонкие гитары
Над заливом, над закатом, а внизу поёт прибой!
Кто сказал, что нынче стары
Ритмы, что свели нас в пары?
Мы танцуем ради танца: ты со мною, я – с тобой!
Вот так ласковые скрипки!
Вот так бубны да свирели!
Над заливом, над закатом не смеши меня, друг мой!
Ох, как взгляды потеплели!
Ох, как губы осмелели!
Я сама себе хозяйка, я одна пойду домой!
Смолкли ласковые скрипки.
Море пенно и огнисто.
Над заливом, над закатом, на нескошенном лугу
В моём сердце тонко, чисто
Колокольчик серебристый
Бьет тревогу под твой шёпот на высоком берегу…
Ната так раскраснелась от танца, так глядела на меня, и, вообще, она такая красивая, что я забыл ненадолго о Терезке и Вокиных происках. Я вспомнил о них тогда, когда песня почти допелась до конца, и Олюшка привлекла моё внимание, помахав рукой. Моментально я бросил мечтать и огляделся, в страхе ища глазами ту пару.
Мама моя! Оставив Нату, я ринулся в сторону. Наступил на чьи-то ноги, кого-то толкнул, прыгнул вперёд, ударился об ограду танцевальной площадки, о ту, что над обрывом, над Няккой… Что-то хрустнуло, треснуло, я успел оттолкнуть навалившуюся на меня Терезку, увидел, как её оттащили назад, услышал крики ужаса, и понял, что лечу с обрыва вниз вместе с обломками мрамора.
* * *
– Тьфу! Понастроили на обрывах! – и всякими более злыми словами ругался я, выбираясь из воды некоторое время спустя.
Понимаете, меня так просто не утопить. Я плаваю лучше многих. Я вывернусь и выплыву всегда, если только сознания не потеряю. Я не боюсь ни ширины и быстрого течения Някки, ни шторма на море, ни неожиданных падений, ни ледяной воды. Даже родители удивляются странной моей дружбе с водой, особенно, с солёной. Моей и Рикиной: он весь в меня.
Меня, конечно, слегка пристукнуло мрамором в разных местах. Здорово я ударился о воду. Но мне повезло просто нереально: я полетел прямиком в Някку в том месте, где на пути падения не встречаются скалы и камни, где обрыв действительно отвесный. Чуть левей берег не был таким крутым, и я мог бы скатиться по нему в реку уже мёртвым. Я мог бы насмерть разбиться о торчащие из воды обломки – и просто чудо, что этого не случилось.
Первое, что я увидел, высунув голову и слегка опомнившись – это женский силуэт высоко надо мной на фоне цветных бликов, крон и неба. Моя Ната выскочила на самый краешек, на торчащий над рекой уступ, перемахнув через уцелевшую часть ограды.
Я помахал Нате рукой. Она должна была увидеть, потому что свет фонарей доходил и сюда. Но она, по-моему, не обрадовалась. Голосом, полным паники, она кричала:
– Миче! Там! Там! – и показывала куда-то вбок. Её крикам вторили вопли прочих граждан, которых невозможно было хорошо разглядеть.
Я решил, что масштаб разрушений больше, чем я успел увидеть, и вгляделся в темноту и торчащие камни. Меня заколотило: вдруг на этих скальных обломках тела недавно ещё весёлых и влюблённых людей? Ужас, ужас! Но, может, я сумею кому-то помощь оказать?
Со стороны ряда камней кто-то плыл ко мне, отфыркивался и отплёвывался.
– Рики?!
– Уффф! – сказал мой очень младший брат, выбираясь из воды и устраиваясь рядом со мной. – Ты не ори. Я просто прыгнул тебя спасать.
– А? А? – я не находил слов. – Зачем?
– Так камни же! Вдруг бы ты расплющился о них?
– И ты решил расплющиться рядом в знак солидарности?
– Да, – серьёзно заявил очень младший брат. Он обнял меня и прижался ко мне, весь мокрый и ужасно счастливый. И как я мог его отругать? Язык не повернулся. Хорошо, что он тоже угодил просто в воду. А! Вспомнил! Это ведь я наложил защиту на каждого из ребят – чтобы не покалечиться при падении.
Вопли над нашими головами, однако, не прекращались, а мне на колени сверху вдруг обрушилась Чикикука и заверещала так, что у меня уши заложило.
– Похоже, за камнями кто-то есть, – сообразил Рики. – И уж точно, расплющенный, раз молчит.
Я вздохнул и полез в воду, сразу очень глубокую в этом месте. Посмотреть, кто там расплющился без меня.
Проплыл немного и завернул за камень, на который указывала сверху Ната. Там я увидел большой, копошащийся и булькающий в темноте клубок, услышал пыхтение и нехорошие ругательства. Чикикука, примостившаяся на моей спине, зарылась носиком мне в волосы. Ей было страшно.
– Кохи! – крикнул я, придав дрожащему голосу неестественной бодрости. – На кого ругаешься?
– Вот, чёрт побрал бы Чудилу вашего! Не мог в другое место сигануть!
– Я нормально сиганул, – голос обиженного Петрика был полон возмущения. – Сиганул нормально, а тут сеть. Понастроили на обрывах! Понаставили сетей!
Петрик запутался в обрывке сети, зацепившемся за камни, а Кохи, который заявил, что прыгнул за ним, а вовсе не за мной, но всё из той же солидарности, пытался освободить моего дружка и запутался сам. Так они и барахтались возле большого обломка скалы. Кохи одной рукой держался за камень, а другой не позволял Чудиле пойти на дно. А по тоненькой кромке берега уже пробирались к нам горожане.
У меня не было с собой ножика, чтобы разрезать сеть, зато была Чикикука. Я стащил со спины перепуганную, дрожащую зверушку и сказал тихонько:
– Хочешь, чтобы Кохи утонул? Нет? Плыви и перекуси верёвки.
Разумное водоплавающее, услышав, что может лишиться Кохи, и некого будет весь день нежно обнюхивать, мигом забыло про испуг, метнулось к ребятам, нырнуло, и освободило их прежде, чем первые спасатели добрались до этого места.
Я опасался, что Кохи, слабый ещё после общения с папочкой и его торшером, повредил себе что-нибудь, и лично доставил его на берег. Но ничего. В смысле здоровья никто сильно не пострадал, только у Петрика обнаружился неглубокий длинный порез на ноге. Всякие там синяки, царапины и шишки не в счёт. Нас четверых проводили на открытое пространство, набежали члены нашей компании, Ната, доктора из танцующей влюблённой публики, полиция, и мы тут же дали показания, назвавшись чужими именами. Мы смело ими назывались, потому что имели с собой документы, выданные нам лично королём. Думаю, подделка документов главой государства не является уголовным преступлением.
Со мной всё понятно. Я увидел, что под ногами Терезки, всё время старающейся держаться на свободном пространстве и увлекающей туда кавалеров, разрушается танцплощадка. То есть, камень прямо на моих глазах пошёл трещинами, и на этих трещинах, у самой ограды, стояла только Терезка. Потому что песня закончилась, и Воки отошёл от неё, уступая Хроту. Край площадки поехал вниз, наклоняясь к воде – и тут я прыгнул и оттолкнул Терезку. Хрот неминуемо тоже полетел бы вниз, успей он шагнуть вперёд. Он засмотрелся на лицо красавицы жены, и не видел, что творится под её ногами, и медлил подойти ближе, желая полюбоваться. Дело одной секунды. Я прыгнул, а Хрот обернулся на крики, взвившиеся правее. Я-то думал, что кричать стали, когда я полетел вниз, но на миг раньше площадка обвалилась под ногами Петрика и его невесты. Как я, он успел оттолкнуть Мадинку, и её оттащили от края. Даже нет. Успели схватить и вытащить, когда она скользила по разрушающемуся склону и цеплялась за всё, что придётся. Кожа на коленях и ладошках нашей Корочки была здорово содрана, всё тело – в царапинах, и одна туфелька потерялась. Кохи, который отошёл к ограде полюбоваться на звёзды, упал бы тоже, но сориентировался очень быстро и прыгнул сам – спасать Чудилку. Оттолкнулся от края крошащейся под ногами поверхности – и оттого не разбился о камень (я всё равно этого боялся, несмотря на защитные заклинания), а аккуратно вошёл в воду и сумел его вытащить. Сам бы Чудилка не выплыл. Запутаться в сети – это очень серьёзно. Больше никто не пострадал. Разрушение сразу прекратилось.
