Ирина Цуканова
Феномен всемедиа. Генезис, проблемы, участники

Полная версия

1.2. Предтечи теории медиа в отечественной интеллектуальной традиции конца XIX – начала XX веков

В работе рассматривается путь, проделанный теорией медиа в России в XIX–XXI вв. с учетом тех научно-философских концепций, которые имеют весьма альтернативное звучание. На современном этапе медиа все еще остаются неопознанной реальностью, в связи с чем возникает необходимость все новых и новых прочтений этой реальности, включая и историко-генетический подход. Автор статьи углубляется в родословную медиа, выявляя ее узловые моменты. К ним он относит учение Вл. Соловьева о Софии, учение о всеобщей организации А. Богданова и учение о ноосфере В. Вернадского. Методом комплексного анализа удалось выявить общие характеристики этих трех доктрин, схематически очертивших дальнейшую траекторию развития медиа на далекую перспективу.

The work examines the path taken by the theory of media in Russia in the XIX–XXI centuries. taking into account those scientific and philosophical concepts that have a very alternative sound. At the modern stage, the media still remain an unidentified reality, in connection with which there is a need for more and more readings of this reality, including the historical and genetic approach. The author of the article delves into the pedigree of the media, revealing its nodal moments. He refers to them the teachings of Vl. Solovyov about Sofia, the doctrine of the general organization of A. Bogdanov and the doctrine of the noosphere of V. Vernadsky. By the method of comprehensive analysis, it was possible to identify the general characteristics of these three doctrines, which schematically delineated the further trajectory of media development for the distant future.

Ключевые слова: медиа, софиология, тектология, ноосфера, всеединство, сверхчеловек, связь, энергия, онтология, эсхатология.

Key words: media, sophiology, tectology, noosphere, unity, superhuman, connection, energy, ontology, eschatology.

Опубликовано: Знак: Проблемное поле медиаобразования. – 2018. – № 1 (27). – С. 97 – 104 (массовые коммуникации, журналистика).

Чтобы не путаться в терминах, для начала определимся: медиа, о которых пойдет речь в данной статье – это не СМИ, и не СМК, как часто ошибочно полагают¹⁹, но значительно более широкое по охвату явление, включающее такое множество вещей (в том числе СМИ и СМК), что иногда исследователям совершенно справедливо начинает казаться, что их (т.е. медиа) просто нет²⁰. Нет. Как это вообще возможно, чтобы того, чем каждый из нас так уверенно владеет, вдруг не существовало? Американский исследователь Сьюзанн Бак-Морс полагает, что медиа – это «слабый объект»²¹. Может, действительно, в этом вся и проблема? Поразмышляем.

Когда говорят о каком-то объекте, что он слабый, речь может идти как о недостаточном запасе энергии, которым он обладает в силу неких причин, либо о едва уловимой его различимости или проявленности в бытии. К примеру, лыжник пробежал марафонскую дистанцию и на финише превратился из физически сильного в слабый, изможденный объект, растративший накопленные энергетические резервы. Иллюстрацией ко второй версии тезиса могут послужить звезды, мерцающие на небосклоне или микроорганизмы, чье существование регистрируется только с помощью микроскопа. Разумеется, медиа скорее подпадают под второй пример, нежели под первый. «Слабый» здесь – это метафора, а не фиксация физического состояния, метафора взаимоудаленности объекта и субъекта-исследователя.

С другой стороны, еще не факт, что медиа вообще представляют собою объект, т.е. – дословно – то, что располагается в зоне исследовательского внимания как нечто отделенное, обособленное, как правило, не очень больших размеров. Точная калька с латинского objectum в русском языке – предмет, что можно интерпретировать как «вперед метаю», отрываю от себя и могу при этом созерцать брошенное. Предмет есть обозримый элемент действительности, который может вступать в отношения с другими не менее дискретными предметами (объектами). В связи с этим, Умберто Эко абсолютно логично, на наш взгляд, заявляет, что предмет исследования должен обладать узнаваемостью и поддаваться описанию²². На сегодняшний день медиа, прямо скажем, – реальность не достаточно конвенциональная, поскольку она лишь приблизительно узнаваема и с трудом поддается описанию. Не будем оригинальны и назовем ее условно-призрачной (виртуальной) реальностью. Надо думать, что за этим стоит некая серьезная детерминация. Предположим, что медиа в каком-то смысле находятся на весьма почтительном расстоянии от подлинного существования. Однако постепенно они оформляются в бытии, разворачивая заложенный идеальный потенциал и становясь тем, в чем можно разглядеть более или менее конкретные контуры будущей структуры. Загадка медиа в их становящейся сущности, обретающей характер и различимый силуэт постепенно. Попробуем разобраться с природой этой процессуальности.

В мире происходит нечто, способствующее росту отчетливости медиареальности, делающее заметными ее исключительные свойства, которые еще век назад лишь интуитивно прозревали лишь софиологи и теософы, спиритисты и антропософы и прочие подобные эксцентрические квазимыслители, закономерно носившие на рубеже XIX–XX вв. на себе печать маргинальности. Впрочем, отношение к ним у общественности тогда было несколько более благосклонным, чем теперь.

То, что казалось бы чудом и магией в эпоху античности, средние века или начале нового времени, перестало удивлять и будоражить наше воображение в новейшее время, которое, как мы помним, было вызвано бурным развитием науки и техники, несшими в жизнь революционные изменения. Печать, паровой двигатель, электричество, телефон, радио, телевидение, лазер, космонавтика и интернет заложили платформу для нового видения человеком себя в бытии, колоссально расширив его ограниченные в недавнем прошлом способности. Человек теперь видит и слышит на расстоянии, предугадывает мысли, преодолевает тысячи километров за считанные часы, перед ним отступает ночь, пространство и время, а за ними и сама смерть вынуждена будет ретироваться. Что же все-таки на самом деле происходит с homo sapiens, коли так возросла его видовая мощь? Ответ обычно принято искать где угодно, только не в области демографии.

На самом деле, как-то не связывается факт стремительного роста народонаселения планеты с антропологическим прогрессом. Скорее уж будут рождаться устрашающие концепции в стилистике Бильдербергского клуба²³ о «катастрофической» перенаселенности земного шара, чреватой резким падением жизненного уровня рода людского, его умственной и поведенческой деградацией, чем светлые мысли о том, что экзистенциальный upgrade человека может быть вызван лишь теснотой и скученностью совместного проживания миллионов разрозненных индивидов. Предельно уплотненной социальностью (вспомним шарашки, колхозы или тесноту японской цивилизации). Но чтобы говорить о миллионах густо живущих локоть к локтю, пришлось ждать наступления ХХ века, который так презрительно именовался «благородно-одинокими» (до дикости!) философами, типа Ф. Ницше, К. Леонтьева или Хосе Ортеги-и-Гассета «веком толп», «восставших масс» или по-другому, – «веком мелкого лавочника» и «среднего человека», унтерменша²⁴. Понять этих мыслителей можно, ведь именно умножившиеся в разы массы отняли у аристократов по рождению их сословную исключительность, политические привилегии, собственность. Однако, понимая их, мы рискуем не понять самого главного – тайны человеческого совершенствования, поскольку не конкуренция и не борьба всех против всех, но солидарность и сплоченность помогает обществу прогрессировать. По некоторым оценкам, численность землян составила 2 млрд. человек лишь к тридцатым годам ХХ века²⁵. И далее она растет скачкообразно – на сегодняшний момент мы преодолели отметку в 7 млрд. человек, что говорит об очевидном демографическом взрыве, причем перманентном. Оценить эффекты этого взрыва, на наш взгляд, – то же самое, что раскрыть истинную природу новых медиа, поскольку рост народонаселения нашей планеты сопровождается параллельным совершенствованием среды обитания человека, что в конечном итоге формирует единую протяженную систему «человек-и-его-среда» принципиально иного, чем прежде, уровня сложности. Эта система и есть медиа со всеми ее цифровыми, сетевыми, спутниковыми, интерактивными и прочими технологиями, завязанными на электричестве, пронизывающем всех и каждого через мобильную связь, ГЛОНАС или уличное видеонаблюдение. В таких условиях абсолютно все и всё становится медиа как некий единый комплекс непрерывных коммуникаций, как нечто в высшей степени цельное, слитное и органичное. На эту тему в воображении возникают мифологические образы гигантского первочеловека Паньгу или Пуруши, творивших этот мир из себя. Медиа все более очеловечиваются, онтологически выражая через себя саму человеческую сущность по принципу органопроекции²⁶. В теле медиа реально разворачиваются наши возможности в масштабах коллективного сверхчеловека. По М. Маклюэну, к примеру, радио есть расширение наших аудиальных способностей (это гигантское ухо сверхчеловека), печать – визуальных (глаза), телевидение – сенсорных (нервная система). И все это имеет глобальную специфику²⁷.

Разумеется, обозначенная антропоморфная конфигурация современных медиа не могла возникнуть одномоментно. У медиа, как у любого сложного явления, есть собственная родословная. Причем в этой родословной присутствуют столь эксклюзивные моменты, что их уместность на первый взгляд может казаться весьма сомнительной. Однако, на наш взгляд, именно они и определили облик современных медиа еще на заре их становления. К этим моментам относятся минимально три оригинальных концепции, в которых с разной степенью концентрированности выражена одна и та же, на наш взгляд, интуиция медиа как единого тела многомиллиардного человечества. Это учение о Софии и всеединстве В. Соловьева, тектологическая доктрина А. Богданова и учение о ноосфере В. Вернадского.

По А.Ф. Лосеву, София у Вл. Соловьева есть не что иное, как «конкретное выражение его общей концепции всеединства»²⁸. И, несмотря на то, что сам термин у А.Ф. Лосева находится «на подозрении»²⁹ и даже иногда не вполне академически квалифицируется как «кабалистический бред»³⁰и «хаос фантастических представлений»³¹, все же стоит признать, что идея и образ всеединства-Софии основательно и обильно осеменили культурную почву XX–XXI вв. Думается, что Вл. Соловьев не сильно бы удивился, если бы узнал, что именно он является настоящим отцом телевидения, тогда как Владимир Зворыкин – скорее материнское начало, давшее ребенку физическое тело и прописку в жизнь. То же самое, наверно, можно сказать и про Интернет: Вл. Соловьев как творец, естественно, был родителем многодетным.

Итак, что можно сказать о Софии как медиальном принципе? Во-первых, она есть «умопостигаемо-материальная воплощенность Логоса»³². Вообще Вл. Соловьев был чужд манеры мыслить всё в бинарно-оппозиционном ключе: «либо материя – либо дух». Его София представляет собой нераздельное тождество идеального и материального. Как говорит А.Ф. Лосев: «Это материально-осуществленная идея, или идеально преображенная материя»³³. Подобный взгляд на вещи идет из античной философии, поскольку у древнегреческой софии, между прочим, была производственно-техническая направленность³⁴. Во-вторых, соловьевская Премудрость олицетворяет собой разумную духовную благоустроенность космоса³⁵. В-третьих, в понятии Софии выражается представление об «общем человечестве», или еще конкретнее – об «общечеловеческом организме», который есть «самостоятельное живое существо» [7. С. 207]³⁶. Данное экстравагантное положение, навеянное витально-натуралистическим социологизмом О. Конта, очевидно отдает оккультным мистицизмом. И в этой связи было бы небезынтересно порассуждать на тему «живых» медиа, развивающихся в формате аутопоэзиса³⁷, которые не просто оказывают влияние на нас как на реципиентов коммуникации, но, что важнее, – видят и воспринимают нами действительность, войдя в наше сознание как способ видения³⁸. Звучит это пока достаточно фэнтезийно и утопично, однако кто знает, чем станут для нас и для самих себя медиа через пару десятилетий. Концепт «медиа как утопия» в постмодернистском контексте можно воспринимать, прежде всего, как наизаветнейшее желание человечества и деонтологическое задание, а не как признак дешевого легкомыслия. Стоит добавить, что в этом – третьем – пункте София выступает еще и в роли «лучезарного духа всего человечества»³⁹, причем она таинственно совмещает в себе всех умерших и живущих⁴⁰, что коррелирует с общими выводами философии общего дела Н.Ф. Федорова. Надо помнить, что Вл. Соловьев провозглашал Софию как общечеловеческую мудрость⁴¹, которая (как и у Н.Ф. Федорова) позволит людям получить господство над хаотическими силами природы⁴². Это определяется самим мировым процессом (аналог эволюции), который безусловно необходим и целесообразен, а его истинная цель – духовное божество мира⁴³. В таком случае логика данного исследования подсказывает, что современные медиа по достижении софийного состояния – а это, по Вл. Соловьеву, «всецелое торжество истины добра и красоты»⁴⁴ – смогут быть задействованы в качестве средства воскрешения ушедших поколений предков, о чем мечтали космисты. И наконец, в-четвертых, – самое, на наш взгляд, главное в учении Вл. Соловьева о всеединстве-Премудрости в контексте постижения сути медиа заключается в том, что София предстает еще и как некое «абсолютное существо», «великий человек» или же «человек абсолютно вселенский, универсальный»⁴⁵. Тема, несомненно, весьма деликатная, чтобы оставить ее без пояснений. С одной стороны, это типичные грезы неистового визионера, коим и являлся Вл. Соловьев, что засвидетельствовано его друзьями, знакомыми, последователями. Он разговаривал со своею Софией, был очевидцем ее пришествий, благоговейным проводником ее откровений⁴⁶. С другой, подобного рода преувеличения – одно из условий исследовательской деятельности⁴⁷, эвристический метод, в котором может содержаться весь спектр явлений сверхчувственной саморефлексии – от экстатических состояний и инсайта до запредельной трансгрессии. Трудно не согласиться с исследователем творчества еще одной известной визионерки и медиума Е. Блаватской Александром Сенкевичем, что «ясновидение, духовидение, психометрия, чтение мыслей, левитация – вся эта словесная чехарда кем-то воспринимается тайным подвохом, который устраивают с корыстной целью нечистые на руку люди, а для кого-то это прорыв в завтрашний день человечества, открытие скрытых возможностей человека разумного, возвращение к тем ментальным практикам, которые были выработаны в стародавние времена…»⁴⁸. Собственно, соловьевские страсти по Софии, несомненно, есть искренняя жажда прорыва, а не банальный фэйк и мистификация.

Остановимся на Софии как универсальном вселенском человеке. Как можно представить себе это существо в рационалистической системе координат? Если это действительно существо, наделенное жизнью, то более естественно будет мыслить его в парадигме органицизма, т.е. через такие признаки, которые отличают живые организмы от тел неживой природы, а это: обмен веществ, наследственность и изменчивость, раздражимость и возбудимость в процессе восприятия и обработки информации, рост, развитие и размножение. Допустимо ли говорить о семимиллиардном человечестве сегодня как о некоем коллективном великане Пантагрюэле или Гулливере? С учетом ценнейшего опыта советского экспериментирования над человеком в сторону формирования особой идеальной коллективной общности, которой по плечу любые нечеловеческие задачи, несомненно, да, допустимо. Можно, наверное, даже говорить о том, что советская власть – это первая в мире власть медиа (медиальная власть), преодолевшая немощный индивидуализм и разобщенность стандартно-либерального или феодального обществ. Отметим, что преодоление это шло исключительно в антиницшеанском формате, так сказать, экстенсивно, с преобладанием количественного фактора, как у Маяковского в стихотворении «Мы»: «Спрессуем в массовый мозг мозга людские клетки. Станем гигантскими, станем невиданными Эдисонами и пяти-, и десяти-, и пятидесятилетки»⁴⁹. Кстати, об Эдисоне. Речь, конечно же, идет здесь об электричестве, без которого советский эксперимент по конструированию красного Гулливера был бы прерван на самом взлете. Именно чудо электрификации всей страны в рамках плана ГОЭЛРО обещало гражданам совдепии невиданную доселе антропо-спрессованность, кучность и близость, названную теоретиками очень метким словом коммунизм (от лат. community – сообщество, основанное на крепкой связи и спаянности). Истинное коммунистическое состояние – состояние сверх- и над- человеческого товарищества, а электричество лишь усиливает его стократ. В плане ГОЭЛРО большевики упражняются в вариациях на тему софиологии, предвосхищая прозрения М. Маклюэна об электрическом всеединстве и симультанности. Советский сверхчеловек не пришел, хотя он сгустился в Гагарине и водородной бомбе, в трех тысячах технологий, опробованных на «Буране», в системе массового школьного образования, в пространстве соцсетей. Парадоксальным образом медиа как территория всеобщего пользования на современном этапе своего развития свидетельствует о наступлении новой коммунистической эпохи без Маркса и Ленина. Они (медиа) – маркер премудрого свертывания всего отсталого частного и приватно-филистерского, обыденного. В недалекой перспективе все видится обобществлено-прогрессивным: деньги, товары, услуги, смыслы, открытия, что неминуемо повлечет за собой отмирание рынка, конкуренции, соперничества. Субстанционально мы получаем весьма специфическое – совокупное – человечество как интегрированного по линии умственных способностей сверхчеловека. И этот сверхчеловек может стать предпосылкой космических преобразований, поскольку, как писал Вл. Соловьев: «Какой-то залог высшей природы в глубине души человеческой заставляет нас хотеть бесконечного совершенства»⁵⁰. Кроме того: «Вся история только о том и говорит, как собирательный человек делается лучше и больше самого себя, перерастает свою наличную действительность, отодвигая ее в прошедшее, а в настоящее вдвигая то, что еще недавно было чем-то противоположным действительности – мечтою»⁵¹.

Одним из тех мыслителей, кто уже в начале ХХ века стал задумываться над проблемой рассмотрения, анализа и теоретизации фактора организации в отношении широких коммунистических масс как абсолютного универсального вселенского сверхсущества, был Александр Богданов, создавший новейшую научную дисциплину тектологию. А. Богданова считают предтечей кибернетики, науки об управлении сложными самоорганизующимися системами. Оригинальность взгляда А. Богданова, на наш взгляд заключается в том, что он творчески доработал учение о Софии Вл. Соловьева в более прагматическом и прикладном аспекте.

Как нам представляется, богдановские манипуляции с обменным переливанием крови (от которых сам автор летально и пострадал) обусловлены его особым, так сказать, софийным, взглядом на мир. А. Богданов в созданном им институте искал возможность практического осуществления идеи объединения человечества в цельное живое существо с общими трудовыми и познавательными намерениями, с общей на всех омолаживающей кровью и крепким здоровьем. Вообще донорство крови (от здоровых – больным, от молодых – старым, от богатых – бедным), по А. Богданову, – это путь к созданию идеального, а значит очень стойкого и жизнеспособного общества. Он так, например, характеризовал данную стратегию: «Индивидуальное сужение жизнеспособности, индивидуальный ее упадок, преодолеваются объединенными силами особей; и достигается даже то, что не без основания некоторые биологи называли «бессмертием протоплазмы»⁵². Ему как ученому не давал покоя «грех» индивидуализма, для которого идея глубокого физиологического обмена жизни личностей представлялась чуждой и отталкивающей⁵³. Бороться с этим грехом – значит быть на стороне жизни, поскольку ее расширение «…зависит вообще от выхода за пределы индивидуальности, от прибавления индивидуального к индивидуальному для жизненного согласования»⁵⁴. Это знакомое уже нам конструирование новой медиальности на базе массовизации общества в условиях научно-технического прогресса подкрепляется медицинскими опытами и марксистской терминологией. Главное же детище А. Богданова – наука тектология (от греч. tekton – строитель, творец и logos – учение) есть дисциплина, рожденная из мифолого-магического раствора, в котором строительство сверхчеловеческой общности неотличимо от богостроительства. А. Богданов совместно с А. Луначарским и М. Горьким были большевиками особого типа, которые не отрицали и не искали Бога как некую надмировую сущность, а стремились построить его из мощи коллектива. «С прогрессом жизни, – полагал А. Богданов в 1913 году, – степень организованности рабочего коллектива непрерывно возрастает; технические и экономические силы капитализма неуклонно формируют мировой товарищеский коллектив»⁵⁵. Дополним, что в этом коллективе все строится по принципу единства и связанности всего и вся, включая кровообращение и – шире – весь физиологический жизнеобмен. Подобное состояние коллектива А. Богданов называет «мировой ингрессией»⁵⁶, которую можно распознать как тотальное посредничество всех вещей и живых существ друг другу, или же, лучше сказать, тотальную медиальность.

Еще одним дальновидным предтечей наступления эры медиа как всеохватывающего феномена существования современного человека был В.И. Вернадский, давший миру учение о ноосфере. Ноосфера (дословно – сфера разума), согласно В.И. Вернадскому, представляет собой уникальнейшее явление в истории всемирного эволюционного процесса живого вещества. Ноосфера есть высшая стадия развития биосферы, становление которой связано с совершенствованием человека, его нервной системы, мозгового аппарата и мыслительных способностей, кардинально преобразивших окружающую среду. «В последние тысячелетия, – считает В.И. Вернадский, – наблюдается интенсивный рост влияния одного видового живого вещества – цивилизованного человечества – на изменение биосферы. Под влиянием научной мысли и человеческого труда биосфера переходит в новое состояние – ноосферу»⁵⁷. Отметим, что научная мысль В.И. Вернадским рассматривается как геологическая сила, поэтому создание ноосферы есть природное явление, которое требует проявления человечества как единого целого⁵⁸. Это интересный для нас нюанс, т.к. в нем фоном выражено усмотрение природы в статусе сверхсущества, у которого обобщенный планетарный человек находится в услужении. Человек – лишь функция биосферы⁵⁹, ее агент, делегат в иной, наилучший мир. Похоже, что ноосфера у В.И. Вернадского дважды медиальна: один раз по условной вертикали, служа переходным буфером между областью наличествующей жизни и областью чего-то абсолютно неведомого; второй раз по условной горизонтали, спаивая в крепчайшее единство разумное человечество (по линии технологий и средств связи), энергии которого в этом состоянии может хватить на гигантские космические проекты.

При более пристальном взгляде на ноосферные перспективы просветленного разумом человечества обнаруживаются и настораживающие – минорные – аспекты. К примеру, фатальный поведенческий детерминизм человека, слитого с биосферой настолько, что он ни на минуту не может свободно строить свою историю⁶⁰, поскольку «в действительности, – утверждает В.И. Вернадский, – ни один живой организм в свободном состоянии на Земле не находится»⁶¹. У всех у нас, включая прочих представителей флоры и фауны, общее на всех дыхание, питание и все зависят друг от друга. А, кроме того, человечество В.И. Вернадским сводится до уровня хоть и живого, но вещества, а не существа⁶². Развивая дальше эту, в общем-то, пантеистическую идею, мы можем прийти к печальному выводу о том, что наша планета (или природа) биосферой и ноосферой думает. То есть делает это она нами и за счет нас, и человечество в лучшем случае есть лишь серое вещество одушевленной Земли. За счет него Земля постепенно проникнет в самые безжизненные сферы Вселенной. Поэтому дальнейшая цефализация человека – это своего рода гонка вооружений в извечном противостоянии живого и костного. Иногда заявления В.И. Вернадского имеют привкус онтологического милитаризма и экспансионизма: «Рост научной мысли, тесно связанный с ростом заселения человеком биосферы – размножением его и его культурой живого вещества в биосфере, – должен ограничиваться чуждой живому веществу средой и оказывать на нее давление. Ибо этот рост связан с количеством прямо и косвенно участвующего в научной работе быстро увеличивающегося живого вещества»⁶³. Подобные выкладки чем-то напоминают манихейско-гностическую традицию, в которой свет и тьма, добро и зло от начала веков ведут непримиримую борьбу. Однако, несмотря даже на подобный непреднамеренный хтонизм и дуализм в творчестве В. Вернадского, сам мыслитель выступает с безусловно оптимистических позиций, предвещая прекрасное медиальное будущее человечества, ведущего кооперативно-кумулятивный умный образ жизни в рамках стратегии совместного делания.

В заключении следует еще раз подчеркнуть мысль об ургийно-прообразовательной роли трех разобранных нами учений в отношении современных медиа. Не только в России, но также и во всемирном масштабе их концептуализация, по нашему убеждению, велась вначале на базе учения Вл. Соловьева о Софии-всеединстве, пройдя затем через богдановскую богостроительно-тектологическую рефлексию и обработку до фазы развернутого ноосферного учения В. Вернадского. Родившийся в силу идейных взаимопроникновений элементов этих учений триединый смысловой комплекс, в конце концов, стал фундаментом для разнообразных теорий техногенно-информационного общества. Если угодно, сотворенный общими усилиями Вл. Соловьева, А. Богданова и В. Вернадского миф о медиа стал чем-то наподобие магического заклинания, приведшего к чрезвычайным успехам науки XX–XXI вв. Да и сама наука, сплотившая человечество до состояния сверхчеловека, есть лишь производное острого желания подобного рода «заклинателей», что полностью соответствует идее Б. Малиновского о том, что магия и наука «проявляют определенное сходство»⁶⁴. В связи с этим не будет чересчур смелым утверждение, что именно за счет медиа, зачатых в браке между наукой и магией, человечество в итоге намерено решить конечные, наиболее острые, вопросы мироздания, поэтому сами медиа, несомненно, имеют глубокое онтологическое и эсхатологическое измерение.