Ирина Бэйли
Навстречу Мэй

Глава 3

Солнечный свет освещал просторный офис, свободно проникая внутрь через огромные окна и вальяжно разливаясь по белоснежным стенам. За окном вспыхивали металлическим синим стеклянные бизнес-центры Манхэттена. У их подножья расположились небольшие, ухоженные островки зелени, огороженные каменным подножьем, словно драгоценности, охраняемые в музее. В комнате стоял длинный, безупречный стол с белой поверхностью. На стене висели две картины, выполненные в абстракционистском стиле в светло-коричневых тонах. На столике стояла ваза с белыми ветками туберозы, источающими медовый маслянистый аромат.

Белый цвет всегда ассоциировался у Тайлера с невинностью и чистотой, с легкостью и божественностью. И именно этого ему так не хватало на данный момент в жизни. Его брак казался серым, а работа во всех остальных оттенках – от антрацита до дымчатого.

Был второй сентябрьский понедельник. Погода стояла отличная, и казалось, что осень совсем не тронула Нью-Йорк. Солнце ярким золотым блином распласталось на голубом небе, но уже не пекло. Бодрящий воздух напоминал о том, что уставшая после бурного лета земля совсем скоро погрузится в спячку.

Выходные в Лондоне были дождливыми и скучными. И такая перемена декораций была очень кстати. Тайлеру предстояло провести неделю в Америке. Неделю переговоров, аналитических расчетов и смет. Его дни были расписаны по минутам, и такое расписание было привычным для его жизни. Он не любил слоняться без дела. А все, что не приносило денег, он именно таковым и считал. В Нью-Йорке в нем нуждались, там был дефицит специалистов думающих, проверенных, грамотных, компетентных, – одним словом, людей с такими незаменимыми качествами, которыми он обладал в избытке. По итогам недели ему светило заключение многообещающего контракта. И хоть напряженной и ответственной работы будет на два-три месяца, по ее завершению он, например, смог бы позволить купить себе небольшой частный самолет.

Деньги с детства были для Тайлера союзником, они любили его и подчинялись его непреодолимой воле. Он зарабатывал легко, и многие его знакомые удивлялись, как это возможно, напрасно подозревая его в нечистых сделках и не веря его колоссальной работоспособности, потому что усматривали в ней заслугу наркотиков.

Он никогда не пробовал ни того, ни другого. Единственным его наркотиком был труд. На праздниках он испытывал ломки, находя всевозможные отговорки, чтобы исчезнуть с вечеринки для того, чтобы погрузиться в своем кабинете в бумаги и цифры. Единственной сомнительного качества сделкой был его брак с Люсиль.

На эти мысли его навела книга Зака Росса об идеальной любви, в которую Тайлер тоже где-то в глубине души отчаянно верил. Зак так и не ответил на его сообщение, и это не задевало Тайлера, а скорее огорчало. Он понимал и глубоко сочувствовал своему другу, но вместе с этим он испытывал разочарование, видя во всей красе обратную сторону искусства. Там всегда присутствовала нескончаемая драма, в то время как на его работе она если и случалась, то решалась схематичными способами устранения любых конфликтов.

В его браке тоже драмы не происходили. Люсиль считала, что ссоры плохо влияют на ее здоровье, и если они и случались, то без души, наигранные и по пустякам, потому что иногда так надо.

Тайлера воспитывала дальняя родственница, потому что мать отказалась от него, когда ему исполнилось пять лет. Он помнил, как временами им с матерью приходилось голодать. Он помнил, какой она была красивой и как от нее пахло сладкой рисовой кашей. Она не могла потянуть ребенка, связалась с сомнительной компанией и в итоге отдала его старой деве Джемме, учительнице начальных классов. Больше он никогда мать не видел и не знал, что с ней случилось. Именно тогда впервые он стал сильно заикаться, и Джемма приложила немало усилий, чтобы помочь ему, насколько это было возможно, излечиться от этого неприятного недуга.

Джемма посвятила свою жизнь чужим детям и никогда на это не жаловалась. Она полюбила Тайлера, как своего ребенка, и, видя в нем смышленого мальчика, она способствовала его становлению. Она с самого начала относилась к нему, как к серьезному, взрослому человеку и никогда не разговаривала с ним в неуважительной манере. Видя в нем склонность к точным наукам, а особенно к математике, она нанимала учителей, чтобы развивать в нем эти способности. Мальчик обожал цифры и уже в десять лет мог сложить в уме трехзначные величины. Он рос, глубоко погруженным в свой внутренний мир, и казалось, что человеческие отношения его совсем не интересуют. Он мало говорил и был одержим символами и знаками. Он помнил наизусть все свои пинкоды и номера телефонов всех своих знакомых.

Их любимым развлечением с Джеммой было ходить по выходным в кино. Каждый раз он с нетерпением ждал сеанса, изучив все, что мог, о режиссере и актерах. Больше всего он любил, когда гас свет, загорался экран и на нем появлялись долгожданные герои фильма. Он мало читал, только школьную программу, предпочитая смотреть фильмы. Одной из его любимых кинолент была «Уолл-Стрит».

Он всегда мечтал найти свою мать и много лет занимался ее поисками, но они так и не увенчались успехом. В нем, как в слепом котенке, двигающимся на запах матери, жило чувство, что она знает об этом, что она наблюдает за ним, давая ему шанс самому встать на ноги и научиться справляться с этим непредсказуемом миром. Ему сначала было больно от этого, но никогда – обидно. С годами он научился эту боль не замечать, и рана постепенно затянулась твердой кожей. Он не чувствовал себя надломленным, лишь иногда обозленным из-за своего бессилия найти мать и поделиться с ней своими карьерными успехами, поделиться с ней своими накоплениями, чтобы она жила до конца своих дней, как королева. Он ненавидел тот факт, что матери, возможно, приходилось туго, он хотел навсегда избавить ее от нужды. Эти мысли руководили его жизнью, его ежедневными действиями, и он никогда не терял надежды однажды ее отыскать. Он просыпался и засыпал, складывая в уме цифры и делая расчеты. В то же время его мир был заполнен любовью, заботой и пониманием Джеммы.

Она была невысокой женщиной средних лет, тогда еще с седыми полосками на темных волосах. Вела она себя всегда медлительно и неэнергично, как будто в ее худом теле был спрятан какой-то груз. Она обладала приятной внешностью, но ее глаза были невыразительными, и Тайлер никогда не мог припомнить их точный цвет. Она не встречалась с мужчинами и иногда, обычно по праздничным дням, к ним в гости приходила женщина. Коротко стриженная, с татуировками на обеих руках. Она разговаривала громким низким голосом с хрипотцой и когда смеялась, эта хрипотца становилась сильнее и веселила всех вокруг. Когда это случалось, потухшие глаза Джеммы загорались, и она казалась счастливой. Женщины много болтали, а Тайлеру вдоволь доставалось подарков и сладостей.

Он рано повзрослел и заработал первые деньги в шестнадцать лет рассыльным. Ему нравилось наблюдать за успешными банкирами, одетыми в дорогие синие и серые костюмы, как они с важным видом несли кожаные портфели из дорогой кожи. Иногда, проезжая на велосипеде мимо роскошных ресторанов, он останавливался и смотрел через окно на людей, с вальяжным видом обсуждающих что-то с официантом, и как официант, раскланиваясь и улыбаясь им, уходил выполнять заказ. А летом, когда открывалась веранда, он вдыхал запахи запеченных лобстеров, мяса и пенного шампанского. Он мечтал однажды привести туда мать и Джемму, накормить и напоить их досыта.

Он занимался спортом, и в голове у него всегда была единственная фраза: «Я одержу победу, я чемпион», он не оставлял никому никаких шансов, потому что знал, что если ты силен в спорте, значит тебя не будут дразнить и задирать. Из-за того, что он рос без родителей. Он больше всего боялся быть из-за этого изгоем, но не боялся быть не таким, как все, напротив, он этого желал. А для этого нужно было становиться чемпионом. Он падал и тут же поднимался, превозмогая боль.

У них не было глубокой эмоциональной связи с Джеммой, не было привязанности друг к другу, но они всегда оставались лучшими друзьями. С ее помощью он поступил по случайно сработавшей рекомендации и по стечению обстоятельств хорошо проявил себя на вступительных экзаменах в лондонский колледж, чтобы изучать экономику, и, с отличием закончив его, поступил в университет, где главным предметом для него стали финансы. Он занимался конным спортом, бегом и стрельбой. Спорт всегда был его единственной отдушиной среди насыщенной университетской учебы.

Его не интересовали девушки. Сначала он стеснялся, что если занервничает, то начнет заикаться, но с годами понял, что их все равно привлекают только деньги. По мере этих встреч, а также анализируя круг, в котором он вращался, он рискнул предположить, что многие женщины продажны. И этот факт казался ему скучным и безобразным.

Он не знал, как произвести на девушек впечатление и установить с ними контакт, зато точно знал, как это можно сделать на финансовом рынке. Его лучшими подружками были ценные бумаги, и это была взаимная любовь.

Свою первую настоящую работу он получил в двадцать два. Он проводил дни и ночи в офисе, испытывая сильное чувство удовлетворения при получении точных расчетов и от достоверности собственных прогнозов. Он делал это не ради начальства, не для того, чтобы его заметили. Он делал это, потому что по-другому не мог, потому что чувствовал финансовую одержимость. Богатство мерцало на огромном небосклоне его жизни яркой путеводной звездой.

Когда его коллеги шли в паб, чтобы выпить пинту-другую пива после тяжелой рабочей недели, он оставался в офисе и допоздна вычислял финансовые риски компании. Начальство видело его исполнительность, настойчивость, его умение быстро извлекать и обрабатывать нужную информацию. Он был как бы придатком аналитической системы их компании. И они загружали его работой, они ставили перед ним, казалось бы, непосильные задачи, но каждый раз он справлялся лучше, чем в предыдущий.

Его опыт рос не по дням и не по часам, а по минутам. Он научился просчитывать риски, развил отменное чутье и узнал, как просчитывать и предугадывать движение графиков в условиях неопределенности.

Свою небольшую компанию он основал, когда ему исполнилось тридцать лет, и теперь, благодаря его трудолюбию и одержимости, она процветала и с каждым годом набирала обороты.

Его жена Люсиль не интересовалась благотворительностью, и этот момент казался Тайлеру в их отношениях досадным. Он помогал состарившейся Джемме, родителям Люсиль, жертвовал огромные суммы в фонды сирот. Но ему хотелось большего. Ему хотелось самому быть вовлеченным во что-то, что пробудило бы в нем желание жить среди людей, а не существовать. Потому что он жил среди цифр, в окружении ценных бумаг, а среди людей существовал.

Он вспомнил, что забыл написать Люсиль, что благополучно приземлился и готов к рабочей неделе. Он хотел было позвонить ей, но задумавшись о чем-то, не обратил внимания, что на часах было девять часов, а это означало, что жена еще спит. Обычно она просыпалась не раньше полудня, но окончательно оживала только в обед.

Командировки в Нью-Йорк случались у Тайлера и раньше. Однажды он взял с собой Люсиль, но совместная поездка пошла насмарку, потому что он целыми днями пропадал на работе, а Люсиль пришлось большую часть времени провести одной и зачастую в нетрезвом виде. Раскапризничавшись, она сказала, что никогда больше на это не пойдет, на что Тайлер спокойно пожал плечами.

Глава 4

Ветер кружил пожелтевшие листья в плавном прощальном вальсе поздней осени. Желтый свет фонарей придавал городскому пейзажу монохромность. Холодный воздух бодрил, а свежий запах мокрых улиц напоминал о предстоящей зиме.

Зак Росс возвращался домой после длительной вечерней прогулки. Проголодавшись, он решил заглянуть в одну из китайских закусочных, чтобы купить себе поздний ужин. Последние пару часов в его голове была жвачка из мыслей. Он не нашел в ней ни одной новой идеи, все та же повторяющаяся назойливая сумятица. Завернув в очередной закоулок, он увидел парочку. Было темно, но он мог разглядеть, что парень прижимает девушку к стене, а она даже не пытается вырваться. Проходя мимо, Зак услышал, как девушка если слышно произнесла «помогите». Он подумал, что ему это померещилось, но на всякий случай замедлил шаг и обернулся.

– Отпусти меня, – осмелев, выкрикнула пленница и попыталась вырваться.

– Заткнись, я тебе сказал, – прошипел преступник.

– Ты слышал, что тебе сказали? – повернулся к нему Зак и пошел по направлению к ним. – Отпусти девушку, приятель.

– Чего еще? – сморщился парень. – Вали отсюда, папаша.

– Отпусти девушку, – повторил Зак, – или тебе не поздоровится.

Девушка высвободилась, а парень навел нож на Зака.

– Это тебе сейчас не поздоровиться, толстяк.

Мгновенным движением Зак вышиб нож и ударил кулаком в лицо обидчика. Парень упал, но тут же, громко выругавшись, вскочил и побежал прочь.

– Вы в порядке?

Зак обернулся к девушке и тут же от неожиданности застыл на месте. Мягкие золотые кудри, рассыпанные на плечах, вздрагивали, по испуганному лицу был размазан макияж. Она хотела что-то сказать и, казалось, даже броситься на шею своего спасителя, но осталась стоять на месте.

– Оливия? – произнес Зак, чувствуя, как агрессия меняется на тревогу и шок, – это ты?

Девушка молчала.

– Что ты здесь делаешь в такой поздний час? Кто этот парень?

– Спасибо, папа, – ответила она и бросилась ему на шею. Зак чувствовал, как ее тело содрогалась от рыданий. – Он хотел отнять у меня деньги и телефон, а я сопротивлялась.

– Глупышка. Давай позвоним в полицию?

– Нет. Пожалуйста, давай поедем домой.

– Конечно, Ливи, – тихо ответил Зак, крепко обняв дочь. – Я отвезу тебя.

– Можно поехать к тебе? Пожалуйста, – всхлипывала она, вытирая рукавом пальто слезы. – Я сейчас живу одна, мама уехала в Ирландию, так как бабушке не здоровится. Я не могла поехать с ней из-за тестов и экзамена, который я сегодня завалила. Можно я останусь у тебя? – взмолилась она. – Мне страшно.

– Конечно, я и сам хотел тебе это предложить, Ливи, но не был уверен, что тебе понравится эта идея. Давай только заглянем куда-нибудь перекусить? А то у меня дома пустой холодильник.

Пока Оливия была в душе, Заку стало впервые стыдно перед самим собой за свою квартиру. Он осмотрелся вокруг: словно никудышный пьяница, вернувшийся домой после капельницы.

Стол в гостиной, за которым он писал, был заляпан желтыми заскорузлыми пятнами и завален пустыми банками кока-колы, некоторые из которых были уродливо сжаты и валялись на полу. Посреди комнаты вот уже несколько дней стояла корзина с постиранным бельем. Повсюду валялись вещи, книги и разоренные коробки из-под печенья.

На кухне дела обстояли еще хуже. Грязная посуда, пустые консервные банки из-под тунца и гнилой запах невынесенного мусора. И это была реальность. И Зак наконец-то увидел себя в ней. Он осознал, что происходило у него на душе и как там пахло. Еще сегодня, перед прогулкой, бардак был привычным и незаметным, а сейчас казался чем-то омерзительным и инородным.

Он понимал, что ему не хватит и недели, чтобы навести в доме чистоту, но он и не чувствовал сил на это. В груди снова появилась щемящая тоска. Оливия была именно такой, какой он ее себе представлял. Он редко заходил на фейсбук, но каждый раз, когда он это делал, то украдкой просматривал станицу дочери. От него она взяла темные глубокие глаза, но во взгляде была мягкость Элвы. Красивые, золотистые волосы, вьющиеся на концах, тоже достались ей от матери. Она была невысокой и все еще казалась по-детски пухлой, хотя ей не так давно исполнилось двадцать лет.

Шок закончился, и ситуацию, скорее, можно было назвать неловкой. Зак мыл посуду и от щедрой пены, которую он разогнал в раковине, по кухне то и дело летали маленькие переливающиеся пузырики с запахом лимона.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Зак, обернувшись к дочери.

– Если честно, то скверно. Никак не приду в себя после этого нападения. У меня и денег-то было совсем ничего. Надо было просто их отдать. День не заладился с самого утра, я провалила экзамен, мой уже второй по счету сценарий был раскритикован. Вечером я рассталась со своим парнем. И тут этот мерзавец. Значит, я это заслужила. Я никчемный человек, папа.

Заку хотелось сказал, что если кто и был никчемный из них двоих, так это он, но вместо этого он произнес:

– Какие глупости, Ливи. Ты знаешь, что для молоденькой, хорошенькой девушки Лондон ночью не самое безопасное место для прогулок в одиночестве.

– При чем здесь это, папа? Он хотел деньги, а не меня. Но даже такому человеку я неинтересна.

Зак удивленно посмотрел на дочь. Она опустила голову, и слеза капнула на стол. Копна непослушных янтарных волос на мгновение содрогнулась. Оливия быстро вытерла слезы, высморкалась в салфетку и, посмотрев на отца, улыбнулась.

– Я сразу тебя узнала и так испугалась за тебя. Больше, чем за себя.

– Как у тебя дела? – перевел тему Зак, ощутив резкий укол чувства вины.

– Мы так давно не виделись, я много раз хотела позвонить…

– Я знаю, – прервал ее Зак.

Ему было не по себе, и казалось, что недавний сон начинает сбываться, только в реальности он получил награду за роль худшего отца. Ему хотелось сказать «прости», но он не умел этого делать. Он никогда не просил прощения. Буквы не складывались в нужном порядке.

– У меня все нормально, – выдавил он, понимая, что в окружающей обстановке его ответ звучал по меньшей мере нелепо.

В воздухе повисла тишина. По стене вверх пополз маленький паук, а лампочка замигала.

– По-моему, надвигается шторм.

– Ты больше не снимаешь кино?

– Нет.

– Ты больше никогда не будешь его снимать?

– Нет.

Казалось, что неприятный день Оливии был официально завершен на подходящей этому настроению ноте.

– Я постелю тебе. Ложись спать, Ливи, – сказал Зак. – У тебя был длинный день.

Оливия смотрела на него не мигая, как будто хотела услышать что-то еще, но он поспешно вышел из кухни.

Зак впервые спал хорошо, но совсем недолго, потому что уснуть ему удалось только под утро. По крыше и окнам тяжелыми каплями ударял дождь, а ветер яростно заставлял уставшие, измученные деревья тревожно шуметь. Шторм бушевал всю ночь, и Зак, как ночной сторож, прислушивался к комнате, где спала Оливия, словно охранял ее сон. Его глаза привыкли к темноте, и он больше с ней не боролся.

Как круто и в одно мгновенье может порой измениться жизнь. Зак даже представить себе не мог, что эту ночь он проведет в одной квартире с дочерью. Он попытался проанализировать происходящее, но мысли как назло не слушались его, и он не мог ясно рассуждать.

Его привычная мысленная жвачка наконец-то кончилась, и события вечера привнесли в его голову новые мысли. Зак не мог понять, счастлив ли он или напуган и сметен. Он не знал, о чем говорить с Оливией, и не погружался в сон, словно чтобы продлить ночь до бесконечности.

Дочь не казалась обиженной на него, скорее она была расстроена из-за собственных неудач. Мог ли он ей как-то помочь? Наверное, мог. Но он понятия не имел, каким образом. Он не знал, как себя с ней вести, как не ляпнуть что-нибудь неуместное.

Утро забрезжило тусклым молочным светом. Шторм по-прежнему не унимался. Ветер за окном завывал, прерываясь на то, чтобы собраться с новыми силами и налететь на затаивший дыхание город. Зак очнулся от беспокойной дремы и поспешно встал с кровати. Он увидел, что комната, где спала Оливия, пуста. Он прошел на кухню, но там тоже было пусто. Оливия словно испарилась. Зак заволновался, что она могла уехать, но ее вещи были на месте. Ветер глухо забился в окно, и вслед за ним, как по команде, обрушился ливень. Солнце пробивалось через холодные серые тучи, освещая прозрачные блестящие капли, размазанные по стеклу. Сердце Зака заколотилось, и он увидел, что тяжелые, высокие двери запретной комнаты были приоткрыты. Он понял, что Оливия была там. Он подошел к дверям и твердо сказал:

– Доброе утро, Ливи. Как спалось?

Ответа не последовало, и Заку пришлось повторить.

– Доброе утро, Ливи, – прокричал он, и голос его задрожал от раздражения и досады.

– Доброе утро, папа, – донесся до него беспечный голос дочери.

Она вышла из комнаты, и он увидел, что ее свежее, румяное лицо светилось. Ее озорные карие глаза искрились, а золотые волосы непослушно торчали в разные стороны.

– Папа, я так горжусь тобой, – произнесла она и бросилась ему на шею.

Былое раздражение Зака улетучилось. Не заглядывая внутрь комнаты, он с грохотом закрыл двери и вместо того, чтобы произнести заготовленную за эту минуту порицающую речь, мягко посмотрел на Оливию и сказал:

– Пойдем куда-нибудь позавтракаем?