Ирина Богданова
Жизнь как на ладони. Книга 1

14

– Ты куда, шалопут? – прикрикнула на Тимошку молодая розовощёкая сестра милосердия, как только он перенёс ногу через больничный порог. – А ну, брысь отсюда!

– Не гони его, Катерина, это сынок Петра Сергеевича, – отозвался из-за письменного стола седой мужчина в халате. – Ты, небось, пришёл проведать вчерашнего больного, которого прививают от бешенства?

Тимошка согласно кивнул и с опаской покосился на строгую сестрицу:

– Ага, к Кирьке. То есть к Кирьяну. Братцу моему.

– Молодец, – поднялся из-за стола мужчина, – пойдём, провожу тебя. Я здесь фельдшером служу, а звать меня Яков Силыч.

– А я Тимофей Петров, – по всей форме представился ему Тимка, – я тоже собираюсь на лекаря учиться.

– Дело хорошее, нужное, – согласился с ним дядя Яков Силыч и открыл дверь в просторную палату.

В большой комнате в два ряда стояли железные кровати, накрытые одеялами зелёного сукна. Все они были заняты больными, которые с любопытством воззрились на вошедшего Тимошку. Увидев фельдшера, пациенты оживились.

– Яков Силыч, иди ко мне. Глянь, что-то сердце жмёт, – зычно пробасил тощенький мужичок в бязевых подштанниках.

Фельдшер шагнул к страдальцу и подтолкнул Тимошку вперёд себя:

– Вон твой братик.

Кирьку Тимошка увидал сразу. Мальчик, обряженный в огромную нижнюю мужскую рубашку, грустно пристроился около окна, положив на подушку умело забинтованную ногу.

– Тимка! – обрадовался он и приветственно зашевелил выглядывающими из-под повязки пальцами на ногах.

– Это тебе. Мороженое, – протянул ему Тимошка начинавшую подтаивать сладость.

– Гадость, небось, докторская, – недоверчиво пробурчал Кирька, осторожно облизывая деревянную лопаточку. – Ой, какая вкуснятина! Нешто такой в больничке кормят?

– Это тебе Нина Павловна передала, у которой я сейчас живу, – пояснил Тимошка. – Называется мороженое. Чуешь, какое ледяное?

Кирька разом упихал в рот холодный шарик и обнял Тимошку за шею липкими руками:

– Меня здесь страсть, как мучают, – жарко зашептал он ему в ухо. – Чистыми бинтами ноги закручивают, вонючей мазью мажут, а вчера ещё иголкой кололи. Знаешь куда? – Он показал пальцем на теряющуюся в складках больничного белья попку. – «Укол» называется. Больно! Не приведи, Господи.

– Да ладно тебе, «больно», – вмешался в разговор фельдшер, – ты большой парень, можешь и потерпеть.

– Не могу, – заплакал Кирька. – Тимка, возьми меня отсюда, я домой хочу. К мамке. Там меня Катька перевязывать будет. А в лес я больше – ни ногой!

– Не реви, парень, – вмешался больной с соседней кровати. – Ещё поделают уколы с месячишко да отправят домой. Вырастешь – спасибо скажешь, что тебя от верной смерти спасли.

Он успокаивающе подмигнул парнишкам и тяжело закашлялся:

– Вот меня теперь вряд ли кто вылечит.

Тимошка подал мужчине стакан воды и погладил его рукой по плечу.

– Дай, Господи, и ты поправишься, дяденька, вот увидишь. Верно тебе говорю.

– Ишь ты, лекарёк какой выискался.

Мужик пристально посмотрел на мальчугана и удивлённо хмыкнул:

– А ведь меня и впрямь отпустило, когда ты меня пожалел. Рука у тебя, видать, лёгкая, – похвалил он Тимофея. – Быть тебе доктором.

– Я буду, обязательно буду, дяденька.

Тимошка ещё немного посидел с Кирькой, рассказал, как ему жилось в докторском доме, и про лотерею-аллегри не забыл. Промолчал только про свой выигрыш. Ни к чему дразнить Кирьку, им с тёткой Маней да вечно пьяным отцом и так несладко живётся.

На улице Тимка опустился на уже знакомую ему лавочку рядом с Яковом Силычем.

– Дядя Яков, ты ведь тоже доктор?

– Можно и так сказать. Не дотянул я маленько до доктора. Из деревенских я, самоучкой при госпитале выучился на фельдшера. А фельдшер, брат, это первый человек после доктора.

Тимошка с уважением посмотрел на пожилого мужчину.

– Дядя Яков, расскажи мне про холеру.

Мужчина задумался.

– Про холеру? Про эту напасть можно много всего вспомнить. Сейчас-то доктора лучше научились помогать больным, а вот когда я мальчонкой был, то в России и холерные бунты случались. Про самый страшный бунт мне моя бабка рассказывала. Стряслось это при царе Николае Первом. Лето в тот год было жаркое, и, может быть, какая-нибудь падаль в воду попала, а люди ту воду попили. И пошла гулять по Петербургу смертушка с косой. Что ни день – полон город покойников. Царь учредил холерные бараки и распорядился туда заболевших свозить, а народишко по серости своей принялся роптать. Мол, врачи там больных не лекарством, а отравой поят. Долго ли надо человеку виноватых искать, когда ему горе глаза застит. Вот горожане и принялись бунтовать. В одну больницу ворвались, врачей из окон повыкидывали да пошли в другую, около Сенной площади.

Тимошка охнул и сжал руку фельдшера:

– Дядя Яша, а Петра Сергеевича из окна не выбросят?

– Не выбросят, – уверенно сказал собеседник, – теперь народ грамотный стал. Хотя, конечно, всякое бывает. Доложили, значит, вельможи царю про это безобразие. А император Николай Первый горяч был, мигом вскочил на коня и помчался прямиком на Сенную площадь.

Тимка охнул:

– Неужели не побоялся!

– Ясно, не побоялся! – Яков Силыч назидательно поднял указательный палец вверх. – Царь ведь! Это тебе не фунт изюма. Вот прискакал самодержец к бунтовщикам, встал посредине площади, топнул ногой да и приказывает: «Принесите мне из самого холерного барака склянку с лекарством». Поднесли ему полный стакан микстуры. Он её одним махом выпил, корочкой хлебца занюхал и велел народу по домам расходиться. Так бунт и закончился, а холера вскоре на убыль пошла. Да… – рассказчик хлопнул себя ладонью по коленке, – в точности так оно и было.

Когда проедешь мимо Исаакиевского собора, то взгляни на памятник императору Николаю Первому – скульптор на его постаменте тот случай изобразил.

Тимошка так заслушался, что не заметил, как к нему подошла Нина Павловна. Она поздоровалась с Яковом Силычем и взяла Тимошку за руку:

– Надеюсь, у Кирьяна всё хорошо?

– Превосходно, не тревожьтесь, – ответил за мальчика старый фельдшер, – сейчас больному спать пора, вы лучше завтра приходите.

«Надо обязательно посмотреть на этот памятник, – подумал Тимошка, устраиваясь в коляске рядом с Зиночкой, – как только дядя Петя вернётся, сразу попрошу его сводить меня на Исаакиевскую площадь».

Всю дорогу он думал, какая трудная у врача работа, ведь приходится не только лечить, но и учить больных, которые иногда совсем не хотят ни лечиться, ни учиться. Но он, Тимошка, всё равно будет лекарем, чего бы это ему ни стоило. А змею он себе и так добудет.

15

На карусели Тимошке, ой, как понравилось. Сначала он немножко стеснялся – всё-таки большой уже, а на соседних лошадках почти совсем малыши расселись. Но, когда заиграла музыка и карусель со скрипом завертелась, Тимка забыл обо всём на свете. Каждый раз, когда его лошадка проплывала мимо Нины Павловны, та махала ему рукой, а стоящая рядом Зиночка еле заметно показывала кончик языка и морщила нос.

– Вот если бы и у нас в селе была карусель, – размечтался Тимошка, – а то всего-то забав – качели да катание на санках с горы зимой. Этой осенью, как не стало мамы с папой, кататься и вовсе не пришлось. Тётка забрала у него единственные валенки и отдала Катьке, а Тимка просидел всю зимушку в холодной клети, перебирая негнущимися от холода пальцами подгнившую картошку на корм скоту. Сколько же он её перебрал? Наверное, целый воз.

Карусель остановилась, и Нина Павловна, постоянно раскланиваясь со встречными дамами, повела детей к выходу.

– Давайте прогуляемся пешком, – предложила она, когда их маленькая компания вышла за красивые чугунные ворота. – День великолепный, а дом наш совсем близко. Вон там, за цирком господина Чинизелли, – она показала Тимошке на круглую коричневую крышу, занимавшую чуть ли не половину улицы.

– Фи, мама, – сморщила носик Зиночка, – мимо этого противного цирка и проходить страшно. Того и гляди какой-нибудь тигр на волю вырвется.

– Не говори глупостей, – строго оборвала её Нина Павловна и взяла детей за руки, – днём все животные под замком. Я слышала, что их выводят гулять ночью и под надёжной охраной. Дворник Иван рассказывал Маше, что видел, как вдоль цирка в сумерках гуляет укротитель зверей с гигантской змеёй-питоном на груди.

Про цирк Тимошка уже слышал. Отец рассказывал ему, что в столичном цирке выступает непобедимый силач Иван Поддубный, одной рукой поднимающий десять человек! Оказывается, что кроме родного, русского богатыря Поддубного, в цирке есть заморские тигры и змеи! Тимка подумал, что хорошо было бы познакомиться с храбрым укротителем змей и спросить, как он смог заполучить настоящего питона? Вдруг это та самая змея, с которой он обязан прожить всю жизнь…

Из двери булочной потянуло восхитительным запахом свежей выпечки.

«Поставщик двора Его Императорского Величества» – прочитал Тимошка на отсвечивающем глянцем зеркальном стекле. Он с интересом уставился на толстого представительного пекаря в ослепительно-белом фартуке: неужели он носит булки самому царю и царице? Булочник подмигнул Тимке, поклонился Нине Павловне и расплылся в широкой улыбке:

– Заглядывайте к нам, барыня, не забывайте.

«Как тут забудешь, когда за день такой аппетит разгулялся, – вздохнул про себя Тимошка, – вырасту, куплю дяде Пете и тёте Симе самый большой крендель».

– Хи-хи, паренёк, подари и мне кусок, – раздался сзади тоненький голосок.

Тимошка обернулся и успел заметить, как в сумрачную арку проходного двора метнулась растрёпанная юркая тень.

– Чур меня, – перекрестился он украдкой, – не иначе как привиделось.

У ворот дома Арефьевых величаво возвышался над прохожими старший дворник Иван Лукин. Он снисходительно наблюдал, как крестьяне разгружают телегу с дровами, и время от времени зычно покрикивал на них, давая понять, кто здесь главный: «Пошевеливайтесь, лапотники, чай не у себя в деревне. В стольный город прибыли, это вам не хухры-мухры».

– Доброго здоровьица вашему семейству, – степенно поклонился он Нине Павловне и как давнему знакомому пожал руку Тимошке. – Землячок это мой, барыня, односельчанин, – пояснил он свои действия. – Вы уж отпустите его ко мне повечерять да чайку попить.

– Пообедаем, и отпущу, – пообещала Нина Павловна.

Тимошка козликом взбежал на второй этаж и нетерпеливо застыл около двери: «Как там Танечка? Наверное, ей было скучно одной?»

В темноте квартиры не было слышно ни шороха, и Тимошка отпрянул от неожиданности, когда из дверного проёма появилась горничная.

Нина Павловна стянула кружевные перчатки и вопросительно посмотрела на Машу:

– Как Танюша?

Девушка развела руки в стороны и укоризненно покачала головой:

– Сегодня наша барышня не в духе. До сих пор ничего не ела.

– Я её сама покормлю, – Нина Павловна поспешно отколола от пышной причёски изящную шляпку и прошла в комнаты.

Тимошка скользнул взглядом по враз ставшему недовольным лицу Зиночки и поспешил за хозяйкой:

– Нина Павловна, можно я вам помогу?

– Помоги. Но как только я подам знак, немедленно уходи. Танюша может сконфузиться.

Тимка кивнул и затаился в уголке столовой.

«Наверно, это очень тяжело быть не только слепым, но ещё глухим и немым», – сокрушался про себя Тимошка.

Он закрыл глаза, заткнул уши и попробовал вообразить себе, каково это – не видеть и не слышать, но понял, что даже представить этого не может. Неужели Таня никогда не видела маминого лица, не слышала её голоса, не понимает, одна она или около неё есть кто-то еще – тот, кто может помочь и защитить? Если бы Таня попала к тётке Мане, она бы точно пропала. Кто бы её кормил и поил?

Тимошка открыл глаза и увидел, как Нина Павловна медленно вводит Танюшу в столовую.

Он предупредительно придвинул к ней стул и помог усадить девушку. В отличие от вчерашнего дня, она не рванулась от него в сторону, а покорно приняла его помощь.

– Надо же, – удивилась Нина Павловна, – Танюша признала тебя с первого раза. Такое бывает крайне редко. Она стесняется даже своего крёстного отца Петра Сергеевича.

От её похвалы Тимка покраснел и осторожно погладил одним пальцем Танино запястье. На её лице появилось слабое подобие улыбки.

– Да ты просто волшебник! – обрадовалась Нина Павловна. – У тебя удивительно лёгкая рука.

Тимка поднял на нее удивленные глаза: эту похвалу в свой адрес он слышит сегодня уже второй раз. Хозяйка взяла из рук Маши чашку с бульоном и принялась, ласково уговаривая, кормить Таню из ложечки, как маленькую.

– Мама, ну что ты, право, она тебя всё равно не слышит, – Зиночка раздражённо хлопнула дверью и уселась в мягкое кожаное кресло. – Захочет есть – сама поест. Ты её и так избаловала.

– Ну что ты такое говоришь, Зиночка, – с отчаянием сказала Нина Павловна, – ведь это же твоя сестра.

Зиночка выразительно задышала и еле слышно прошептала, рассчитывая, что её никто не услышит:

– Лучше бы у меня не было такой позорной сестры.

Но Тимошка услышал ее очень хорошо. Он дернулся, как будто его крапивой по ногам ожгли, и с сочувствием перевёл взгляд на Танечку: «Мало того, что убогая, так ещё и родная сестра обижает…»

– Можно, я посижу с Таней? – спросил он у Нины Павловны, когда обед был закончен.

Не дожидаясь ответа, присел у ног девушки на низенькую скамеечку и замер. Танина ладонь осторожно опустилась ему на голову. Он подождал, пока лёгкие пальцы, подрагивая, исследовали его лицо, бережно взял Танину руку и мизинцем начертал на её ладошке большую букву «Т» – Тимошка. Потом снова провёл ею по своему лицу и ещё раз написал «Т». Таня кивнула.

– Поняла! Нина Павловна, Таня меня поняла! – обрадованно выпалил он так громко, что горничная чуть не выронила из рук фарфоровую чашку. – Она очень умная, ваша Танечка! Мне надо написать об этом дяде Пете!

В своей комнате Тимошка долго сидел за письменным столом, положив перед собой чистый листок бумаги и держа наготове пресс-папье, если вдруг с пера сорвётся непрошеная клякса. Он никогда прежде не пробовал писать чернилами, зато очень любил выводить буквы мелом на чёрной грифельной доске, которую отец Василий называл «аспидная». Папа хвалил батюшку и говорил, что во всей округе только он один добился того, чтобы у всех учеников церковно-приходской школы были свои маленькие досочки. А до письма пером Тимка ещё не дослужился. Вот теперь сиди и думай, как правильно это делать.

Мальчик набрался решимости, глубоко вздохнул, аккуратно опустил кончик стального перышка в хрустальную чернильницу и старательно нацарапал крупными буквами:

«Дорогой мой названный батюшка дядя Петя!

Кланяется тебе Тимошка Петров.

Я живу хорошо. Сегодня Таня меня поняла!

Она очень смышлёная, почти как моя подружка Любка, пастухова дочка.

Я написал Тане на руке букву «Т» – Тимошка.

А ещё я сегодня катался на карусели!

Как твоё драгоценное здоровье?

Храни тебя Господь.

Всегда твой, Тимофей, сын Николаев Петров».

Тимошка удовлетворённо отложил ручку, полюбовался на свою работу и с нажимом промокнул её пресс-папье. Оказывается, писать настоящими чернилами совсем не трудно, а очень интересно и приятно. Теперь остаётся вложить послание в конверт и отдать хозяевам. Скоро придёт со службы Юрий Львович и отправит письмо по назначению.

А у него сегодня ещё много дел: надо выучить уроки, навестить Таню и постараться лечь спать пораньше с тем, чтобы проснуться в самую полночь – тогда, когда около цирка выводят гулять зверей.

16

Перед ужином Тимошка провёл разведку: присмотрел, как открывается запор на двери квартиры, и определил, что ворота во двор на ночь тщательно запираются. Он своими глазами видел, что ровно в девять вечера, минута в минуту, дворник Иван Лукин навесил на чугунную решётку прочную цепь и замкнул замок на три оборота.

«Придётся перелезать», – понял Тимка, с сожалением посмотрев на только что купленный Ниной Павловной новенький костюмчик. «Надену старый, – решил он, – ему уже ничто не повредит».

Вечер тянулся невыносимо долго. Сначала пришедший со службы Юрий Львович дотошно выспрашивал, что дети делали на уроке, потом Зиночка декламировала выученные накануне стихи про цветы ромашки, и, наконец, Нина Павловна села за рояль музицировать.

Тимошка в первый раз в жизни слышал, как звучит этот инструмент. Прекрасная музыка потрясла его и увлекла в какой-то нездешний мир, где люди не ходят по земле, а летают по воздуху рядом с облаками. Звуки то плавно растекались по комнате, то громко барабанили по стеклу, то плыли вокруг сидящих в незримом хороводе. Тимошка следил за ловкими пальцами Нины Павловны и удивлялся силе человеческого разума: это надо же придумать такое великое чудо, как рояль!

Наконец все разошлись по своим комнатам, и Тимка приступил к осуществлению своего замысла. Для начала он переоделся в свой изрядно потрёпанный матросский костюмчик и прямо в нём улёгся под одеяло. Так будет быстрее собраться, если он придремлет. Мальчик свернулся калачиком и стал обдумывать свою тайную прогулку к цирку и то, о чём надо спросить хозяина толстой змеи со странным названием «питон».

Перво-наперво, конечно, стоит выведать, где он сумел раздобыть диковинного гада и по какой цене, а уж потом допытаться, чем таких змеюк кормят и где их держат. Может, придётся какую особую корзину для питона выплести. Так это Тимошке запросто. Он ремесло корзинщика давно осилил. Чего тут хитрого: напластал в лесу липовой дранки, уложил дно крест-накрест да выводи себе края до нужной высоты.

«Хорошо бы и Таню научить плести, – вспомнил он о своей новой подруге. – А что? Если как следует постараться, то корзинку и с закрытыми глазами можно сладить. Вот дед Петро совсем слепой был, а за корзинами к нему всё село ходило».

Тимошка пристроил голову на подушку, смежил отяжелевшие веки, и перед его взором промелькнул дед Петро в засаленном картузе, весёлая Таня в обнимку с корзинкой, из которой высовывался огромный питон и хриплым голосом спрашивал у Зиночки, который сейчас час.

«А действительно, который час?» – подумал Тимошка и открыл глаза.

Стрелки показывали половину первого ночи. Проспал! Тимка бесшумно вскочил с постели, проворно обулся и ужом выскользнул из своей комнаты. Дома, в Соколовке, он часто бегал по ночам во двор проведать, как там щенки у их собаки Копейки, а Петербург – это тебе не деревня, а столица Российской империи. Здесь надо осторожно. Городские дети, небось, одни по ночам не шастают.

Тимошка крадучись открыл цепочку на двери, крепко прикрыл, чтобы не открылась в его отсутствие, выбежал во двор и моментально перемахнул через ажурную чугунную решётку ворот. Теперь направо по улице до конца, а потом два раза повернуть – и окажешься около цирка.

Часто оглядываясь, он побежал в нужном направлении. Улица, чуть освещённая зыбким светом ночи, была совсем пустынной. Лишь изредка до слуха парнишки долетали неясные звуки голосов и стук каблуков о булыжную мостовую. Хотя на небе уже проглядывал лимонный диск луны, солнце ещё заходило, отбрасывая на крыши домов последние отблески.

Около розового дома, украшенного лепниной, день и ночь горел круглый фонарь, озаряя золочёную надпись «Аптека». Сквозь стекло витрины были видны расставленные вдоль прилавка медные ступки для растирания снадобий и разноцветные пузырьки с лекарствами.

Добежав до керосиновой лавки на углу, Тимошка предусмотрительно выглянул на соседнюю мостовую, нет ли какой опасности. На этой улице, широкой и ярко освещённой зазывными вывесками, прохожих было не меньше, чем днём: парами под ручку прогуливались женщины под вуальками, поигрывая тросточками фланировали господа в шляпах, а дверь ресторана с названием «Квисисана» была широко распахнута. Тимка обратил внимание, что вдоль тротуара цепочкой дежурили извозчики с пролётками наготове.

«Покоя лошадям не дают, – осудил он ездоков, – ночью скотина отдыхать должна».

– Стой, малец! Куда направляешься? – закричал Тимошке осанистый городовой в светлом мундире. – Ужо я тебя в участок сволоку. Живо брысь домой к мамке!

«А ну и вправду сволочёт? – испугался Тимошка. – Сраму тогда не оберёшься! Арефьевы ещё и дяде Пете отпишут: так, мол, и так, Пётр Сергеевич, забрали вашего Тимку ночью в кутузку. Теперь он не докторский приёмыш, а форменный каторжник».

– Эй, мальчик, лезь сюда, – услышал Тимка мальчишеский голос из закрытой подворотни. Он лёг на живот, прижимаясь к асфальту, шмыгнул в щель под воротами и очутился рядом с аккуратно подстриженным мальчиком, одетым в голубую курточку, коротенькие, выше колен, штанишки и лакированные ботиночки.

– Ты кто? – уставился Тимошка на неизвестного спасителя примерно одних с ним лет.

– Я – князь Всеволод Езерский, – мальчик наклонил голову и прищёлкнул каблучками, – но ты зови меня просто Сева. А ты кто?

– А я Тимка Петров. Сирота из села Соколовка под Гатчиной.

– Из настоящего села? Вот здорово! – обрадовался князь и лихо сплюнул через щёлку между зубами. – Везёт же тебе! Хоть детство на воле прожил. Не то что я…

Он сокрушённо махнул рукой и опустил голову, но тут же весело вскинулся:

– А ты часом не вор?

– Вор? Что ты, что ты, – испугался Тимошка, – как тебе такое в голову взбрело?

– Жалко, что не вор, – расстроился Всеволод. – А то я к ворам решил сбежать. Давай махнём вместе! Ты, я вижу, человек надёжный и бегаешь быстро.

Он помолчал и предложил:

– Будем с тобой, как братья-разбойники. Благородные, само собой. Первым делом мы похитим моего гувернёра, мистера Найтли, и всыплем ему сто, а лучше – сто десять плетей, чтоб сесть не мог. Я из-за него из дома сбежать хочу, чтоб его унылой английской рожи не видеть. Представляешь, он каждый день поднимает меня ровно в шесть часов утра, обливает ледяной водой, а потом заставляет стихи Шекспира наизусть учить.

«Бедный князь! Его Найтли, пожалуй, почище моей тётки Мани будет», – подумал Тимошка, но, тем не менее, отрицательно помотал головой. – Не, я не хочу идти в разбойники, я на лекаря выучусь, как мой названный отец, доктор Пётр Сергеевич Мокеев. Буду людей пользовать. Мне только надо где-то себе змею добыть, да такую, какую можно на грудь вешать. Потому как мне странник предсказал, что я всю жизнь проживу со змеёй на груди. Ты, часом, не видал, где тут циркач со змеёй на шее прогуливается? Говорят, что он ночами по набережной около цирка бродит. Я иду его искать.

– Не видал, – сказал Всеволод, – меня одного гулять не выпускают, только с гувернёром или гувернанткой мадемуазель Вивьен. Она не такая вредная, как мистер Найтли, но по-русски ни слова не понимает.

– Как же ты с ней разговариваешь? – удивился Тимошка.

– Обыкновенно, как все, по-французски. Знаешь что, – оживился Сева, – давай я с тобой тоже пойду. Вдруг на тебя кто-нибудь нападёт, а я умею очень хорошо фехтовать и боксировать. Да и потом, раз ты в разбойники со мной не желаешь, я могу и с цирком сбежать. Тоже неплохо.

Начну по разным странам ездить, спать, сколько хочу, про нудного Шекспира и думать забуду.

– Сева, ты когда-нибудь слышал про змею «питон»? – прервал его мечты Тимошка.

Князь усмехнулся:

– Само собой. Питон живёт в Африке. Не ядовит. Достигает семи футов в длину. Питается мелкими грызунами – крысами и кроликами.

Тимошка охнул:

– Не видать мне питона, как своих ушей. Не ехать же мне за ним в Африку.

Всеволод хлопнул нового друга по плечу:

– Не тревожься. Если будет надобность, я подарю тебе питона. А сейчас бежим к цирку!

Мальчики вылезли из-под ворот и побежали к виднеющемуся вдали коричневому шатру циркового купола. Часы на городской башне пробили ровно два часа ночи…