Ирина Андрианова
Блуждающий костер
Женя, стиснув зубы, с наслаждением проклинала мужское бездушие, как вдруг темноту прорезал вопль Димыча.
– В сторону, бл…ь!! – заорал он.
Девчонки, не сговариваясь, прыгнули в разные стороны. Тотчас наверху что-то качнулось, беззвучно пролетело мимо и через секунду крона сосны со стуком и хрустом упала в паре метров от шатровой площадки.
– Никого там не пришибло? – послышался неуверенный голос Данилы.
– Никого… Но предупреждать же надо! – Катя, отряхиваясь, вылезала из снега, куда она со страху шлепнулась.
– Пацаны, вы там это… поосторожнее, а то поголовья не досчитаемся! – строго крикнул Володя.
От фонарей пильщиков послышалось что-то невразумительное, а потом снова завизжала пила: началась разделка убитой сосны. Женская команда, так и не дождавшись доставки центрального шеста для шатра – обычно под него обтесывали молодую сосенку – начала привязывать боковые оттяжки. Дело шло медленно, потому что требовалась точность, а замерзшие руки и ноги двигались с трудом. Женя в который раз жаловалась подругам, что у них, на самом-то деле, самая тяжелая работа, а парни под видом «сурового мужского труда» забрали себе самую легкую и приятную.
– Нет, я понимаю, конечно, что свалить дерево – это сила нужна и все такое… Но они же нам даже попробовать не дают! Вот лучше шатер бы ставили, я бы на них посмотрела…
– Говорю же я – дедовщина у нас, – вздыхала Яна.
Шатер худо-бедно был привязан. Без центрального шеста – в группе его называли фикусом – шатер походил на большой плоский стол, покрытый туго натянутой скатертью. Место, где упала сушина, уже полностью скрыла тьма. Там суетились три фонарика, очевидно забыв про шатровую команду.
– А чё мы мерзнем-то? Собаки, что ли? – не выдержала Катя. – Пойдемте к костру погреемся. Они там развлекаются, а мы ждать должны.
– И правда. Мы им что, рабыни?
Девчонки несмело потянулись к костру – в глубине души они боялись, что злые мужики накинуться на них за то, что они оставили пост. Хотя греться в процессе работы, в общем-то, не возбранялось, и даже суровая димычева компания иногда позволяла себе минутную передышку, девушки не удивились бы, если бы именно им это вменили в вину. Но опасения оказались напрасны: костром заведовал добродушный и не видящий дальше своего носа Володя, а при нем на подхвате трудился услужливый Петя.
– Змерзли, маугли? – захихикал руководитель. – Располагайтесь, не стесняйтесь!
Он уже успел расслабиться и отогреться, удобно устроившись у огня на пенковом коврике, и оттого пришел в благодушное настроение. Облокотившись о ствол сосны, он сидел, как в кресле, и раздумчиво изучал перемотанные скотчем продукты для ужина – большой плотный шарик гречневой крупы, шарик поменьше (увы!) сушеного мяса, кирпичики сахара, сухарей и печенек. Закладывать крупу в котел было рано – снег еще не полностью растаял, и в вытопленной воде плавали прозрачные его комочки – однако Володя счел, что после тяжелого, полного волнений дня он имеет право немножко «потупить». А так как он был человеком справедливым, то не отказывал в таком праве и другим. Если, конечно, дело не простаивало.
– Петро, снега в большой котел подкинь! – окликнул он напарника.
Петя, смутившись, что отвлекся, кинулся набирать в сторонке чистого снега.
– Ты знаешь что? Иди-ка лучше к мужикам, дров притащи. У них, небось, уже наколото, – изрек Володя немного погодя, прислушавшись к звукам за деревьями. Там, кроме пилы, теперь стучал и топор. – А мне тут девчонки помогут. Верно, девчонки?
От тепла и уюта он совсем разнежился; в сощуренных глазах мелькнули масляные искорки. Он вспомнил, что в походе присутствуют дамы, а значит ему, как старшему по званию, положено хитро подмигивать, растягивая вкусное слово «девчо-о-онки». Катя ухмыльнулась и взяла у Пети поварешку, чтобы зачерпывать снег. Женя и Яна, пока что необремененные обязанностями, присели у костра на корточки, протягивая к огню отсыревшие рукавицы. Замерзшие руки сладостно пили тепло, перекачивая его дальше в тело, а с ним вместе – и надежду на комфортный сытый вечер. Не доходило покамест только до окоченевших ног: они были слишком плотно изолированы от костра ботинками, а сверху еще и бахилами. Растопить их могло лишь движение, а его пока не предвиделось. Но все равно Женя придвинулась к огню и замерла, блаженно зажмурившись: дорога была каждая секунда тепла.
– Рукавицы не прожги, хе-хе!
– Не прожгу, они мокрые.
– Ты знаешь, что в походе вещь бывает только в двух агрегатных состояниях – либо мокрая, либо горелая? Переходной стадии не дано! – принялся шутить Володя.
– Бл…ь, а кто шатер ставит?! – раздался из темноты грубый окрик Димыча. Следом что-то глухо стукнуло о снег. Должно быть, он принес давно просимый фикус.
– Вот бли-ин… – пробормотала Яна.
Девчонки сразу отскочили от костра, как застигнутые врасплох воришки.
– Дима, мы ждали-ждали, пока вы фикус принесете, замерзли уже… Решили вот пойти погреться… – тоненько проговорила Женя, то ли обижаясь, то ли оправдываясь.
– Вот козел, – чуть слышно отозвалась Катя.
– Ну, девчонки, дело превыше всего! Вот поставите – тогда и погреетесь, – степенно произнес Володя.
Женя взглянула на него почти с ненавистью и зябко поежилась. Но делать было нечего. Шатровая команда, не успев как следует напиться тепла, но уже осужденная за тунеядство, поплелась обратно в холодную темноту. Фонарик Димыча уже удалялся; выговорившись, он забыл и о шесте, и о шатре, и о презренных лентяйках, и спешил туда, где, как он был уверен, позарез была нужна его помощь – на импровизированной пилораме. Сейчас пила молчала, а это определенно был непорядок.
Девушки понуро обступили шатер. Голубоватые, не способные согреть лучики фонариков осветили натянутую ткань и брошенный рядом фикус. Это неуютье еще предстоит превратить в теплый гостеприимный домик, и сделать это нужно именно им – трем замерзшим существам в толстых пуховках, уродующих их фигуры и давно уже не греющих. Жене казалось, что ее окоченевшие ноги утратили форму и превратились в культи, как у старых пиратов в треуголках. Она еле держалась на них в глубоком снегу, и еще медленней двигалась. Она немного завидовала Кате: та, хоть и злилась не меньше ее, была покрепче и не так чувствовала холод. Она быстро закидала в шатер попавшиеся под руку коврики и, переползая с одного на другой, чтобы не наделать в снегу ям, полезла ставить шест.
– Вот знаете, д-девчонки… – заговорила Женя, когда катин зад скрылся во входной «трубе», и шатер осветился изнутри ее фонариком, – я вот что думаю… У нас тут х-холод собачий и все такое прочее… Но, правда, он бы переносился легче, если бы… если бы были т-теплыми сердца тех, кто рядом с нами! – Она обдумывала эту фразу целый день, и произнесла бы ее без запинки, кабы не мороз: но язык плохо слушался. – А так как их с-сердца холодные, как лед… то, в общем, нам еще холоднее!
Яна, не ожидавшая такого высокопарного выступления, удивленно посмотрела на подругу, но тут же согласно закивала.
– Какие уж там сердца. Суки они, и все тут, – резюмировала из шатра Катя. Она не была сторонницей громких фраз.
– Скорей бы с вами на Кавказ! – заискивающе напомнила Женя; она боялась, как бы Катя не забыла о своем обещании.
Катя промычала что-то неразборчивое: она с трудом пыталась поставить шест вертикально. Яна полезла помогать ей. А Женя, чья помощь не требовалась, засмотрелась на край хребта, возвышавшийся вдали над лесом. Небо над ним было чуть-чуть светлей, и он вырисовывался на ее фоне темной громадой. Казалось, это он был источником холода и ночи, которые стискивали ее уставшее тело. Но вместе с тем он был удивительно красив. Далекие снежные заносы в складках скал еще хранили остатки розово-оранжевых отсветов, хоть и непонятно было, откуда они освещались. Жене снова захотелось представить Кавказ. Силой воображения она зажгла над хребтом жаркое солнце, расстелила у его подножия луга с изумрудной травой, рассыпала разноцветные цветы, пустила журчать ручей с кристально-прозрачной водой. И снова по тропинке зашагала группа ее мечты – красивые девушки, сильные и добрые парни. И снова один – черноволосый и кареглазый – прямо на ходу оглянулся и улыбнулся ей. Сразу стало теплей вокруг, и не так уже болели замерзшие ноги в ботинках и пальцы в рукавицах.
Раздался скрип материи вперемешку со стоном – это девушки подняли-таки фикус. Крыша шатра медленно потянулась кверху и застыла острым конусом, как волшебный горный пик. Удача окрылила бедных «шатровых»: они засуетились, заползали, шумно задышали. Вскоре пол шатра был кое-как покрыт заиндевевшим капроном (чтобы распрямить замерзшие складки, Женя каталась по нему всем телом), а поверх улеглись коврики. На фикусе, в самом высоком месте шатра повис зажженный фонарик. В отличие от печки, он не грел, но девушкам сразу стало уютнее: это был залог будущего вечернего тепла, которое – они теперь знали – обязательно придет сюда. Пока Женя и Яна прикапывали стенки шатра снегом, Катя отправилась на «пилораму» и жалостно попросила парней собрать печку. Девушкам эту работу не доверяли, да они и сами вряд ли бы справились. На сей раз долго ждать не пришлось: Данила, молчаливый, как статуя, уселся в угол под отверстием для печной трубы и деловито забренчал металлическими деталями.
– Э-гм… Похоже, нам тут уже делать нечего, ты сам справишься… Может, мы тогда к костру пойдем? – робко спросила Катя.
Данила не отвечал – то ли не видел смысла в ответе (что часто за ним водилось), то ли действительно был увлечен работой (что тоже бывало часто). Переглянувшись, девчонки одна за другой поползли по пенкам к выходу. Но не успела Катя высунуть нос из выхода-трубы, как снаружи решительно заскрипел снег под чьими-то бахилами.
– Дрова принимайте, – сухо произнес голос Генки, и тотчас в разверстый вход со звонким ледяным стуком посыпались колотые поленья.
– Бл…ь… – глухо выдавила Катя, едва успев отшатнуться.
Дровопад мгновенно завалил вход. Несколько поленьев ударили по печке. Данила молча, не глядя, поднял их и швырнул в сторону, попав в девчонок.
– Катюш, ты чего это? – робко заметила Женя, имея в виду, что дамам не пристало нецензурно выражаться не при каких обстоятельствах; впрочем, в душе она понимала Катю.
– Да заколеба… Ладно, давай раскладывать, – смирилась Катя. Все равно выход на свободу, к желанному костру был перекрыт.
Женя ползком аккуратно обошла печника слева – она очень боялась ненароком задеть его и вызвать гнев – а Катя пристроилась справа, и принялась перекидывать подруге дрова. Женя, как могла быстро, складывала поленницу. Вроде бы ей стало легче, чем полчаса назад – поставленный шатер и почти готовая печка давали ощутимую надежду на счастье – но теперь на нее внезапно навалилась холодовая сонливость. Женя боролась с собой, чтобы не прилечь на коврик «всего только на минуточку». Яна, которая осталась без работы и бесцельно мерзла за спиной у Данилы, рискнула предложить самой развести огонь. Данила, как и следовало ожидать, ответил невозмутимым молчанием – не потому, что хотел оскорбить, а потому что был на сто процентов уверен, что сделает это лучше и быстрее, и не видел смысла в доказывании своих доводов. Но Яна, которая искала даже не занятия, а душевного тепла, конечно же, оскорбилась. Презрительно фыркнув, чтобы услышали подруги, она села в уголок, обняв руками колени. Тем временем в глубине печки забрезжил крошечный оранжевый огонек. Яна невольно уставилась на него. Он расширялся, расползался по кучке из щепок, сложенных умелым истопником. И вот уже огонь зашумел, теснясь в маленькой камере и просясь наружу.
– Слава Богу, – прошептала Женя одними губами, переглянувшись с Катей.
– Вы чё там, спите, что ли? – раздался скрипучий голос Димыча. – Кто дрова разбирать будет?
Никто не успел сообразить, что на это ответить, потому что снова зазвенели-застучали поленья, и в шатер ссыпалась очередная порция дров.
– Осторожно – печка работает, – только и сказал Данила.
– Народ! Через пять минут будут «миски-на-базу», готовьтесь! – послышался володин крик от костра.
Словосочетание «миски-на-базу» означало призыв сдавать посуду для раскладывания ужина. Но сейчас доступ к раздаче был усложнен завалом из дров. Кроме того, неразумно было есть около костра, в то время как в печке впустую переводилось топливо. Только это экономическое соображение руководило Данилой, когда он вступил в переговоры с Володей из своего дровяного плена. Соображения комфорта были ему, понятно, чужды. Однако девушки, затаив дыхание, ждали мудрого решения руководителя. Ужин в теплом (да, уже начинавшем согреваться!) шатре был сейчас вершиной их мечтаний. Напротив, вылезать из шатра на мороз лишь ради того, чтобы поесть, казалось несусветной, жестокой глупостью. И Бог над ними смилостивился.
– А нас тут забаррикадировали! – отозвался Данила. – Девчонки чё-то с поленницей тормозят. Может, чем мы к котлу, так лучше котел к нам? А то печка напрасно работает.
Женя впервые не обиделась и не посоветовала Даниле (про себя, конечно) оторвать свою попу от пенки и помочь им разобрать дрова. Более того, сейчас было исключительно важно, чтобы завал разбирался как можно медленнее, чтобы шатер успел как следует нагреться, а Данила не передумал со своей прекрасной идеей.
– Эх, вот ведь читеры! Тепло им подавай, видите ли, – шутливо ворчал Володя. Ему у костра было тепло, и менять положение, да еще и перетаскивать котлы, не хотелось. – Вот когда я молодой был, так наш руководитель, Иваныч, вообще запрещал в шатре есть. Даже завтракать на улицу выгонял. Мол, в походе мы или где? Должны быть у нас лишения или как? И ничего, никто не помер, хе-хе.
– А на х-хрена было печку раньше времени растапливать? – проскрипел Димыч, который всегда выступал за радикальное спартанство. – Вот б-будем укладываться – тогда и затопим.
– А может, вообще без печки? Зачем лишнюю тяжесть таскать? – шутливо отозвался Генка, но девушки вздрогнули – как бы не захотели «лоси» претворить шутку в жизнь.
– Хорошая ид-дея, – с трудом выдавил Димыч.
На самом деле он так замерз, что еле выговаривал слова. Но демонстративное презрение к уюту было для него делом чести.
– Ладно, мужики, давайте без фанатизма, – поспешно поворотил назад Володя. – Раз таскаем печку – значит, надо использовать. А то неспортивно получится. …Эй, там, в шатре – у вас тепло уже?
– Тепло, тепло! – нестройным умоляющим дуэтом отозвались Катя и Женя.
– Котлы принять готовы?
– Готовы, готовы!!
Руки, перекладывающие поленья, замелькали, как в немом кино. Только бы успеть, и только бы они не передумали!
– Петька, неси котлы по одному. Ох, совратили нас бабы с пути истинного, хе-хе!
Мучения кончались, и наступала пора наслаждений. То, что еще час назад казалось чудом – тепло, еда, мягкий уютный спальник – на глазах становилось реальностью. И за это девушки разом простили своим спутникам все обиды, и настоящие, и мнимые.
Тьма
После ужина Женя с радостью бы немедленно завернулась в спальник и легла (благо, мыть котлы сегодня полагалось не ей), но предстояло преодолеть еще одно маленькое препятствие – впрочем, в сравнении с предыдущими это было ничто. Однако же, не сделай она этого, наслаждение вечера было бы отравлено. А главное, рано или поздно ей все равно предстояло на это решиться,. Короче, надо было встать, накинуть пуховку (шатер уже так нагрелся, что она сидела в одной кофте) и выйти перед сном по нужде. Половина товарищей уже сходили «в открытый космос» за той же надобностью, и теперь заслуженно нежились в теплых покровах. Женя же оттягивала мучительную минуту до конца – отчасти для того, чтобы собрать в мочевом пузыре максимум влаги, и дабы не пришлось к большой досаде вставать после еще раз; а отчасти оттого, что она боялась темноты. После того, как все товарищи перешли в шатер, пространство, защищенное от лесного мрака их храбростью (точнее, их неведением страха) сузилось до его пределов. Если прежде, в виду мелькавших фонариков, Женя спокойно отходила из зоны лагеря метров на десять-пятнадцать (ну, положим, не спокойно, но все же отходила), то теперь она изумлялась и завидовала себе давешней. Уйти во тьму, потерять связь со спасительным шатром теперь казалось немыслимым. Ночь и холод, прежде отогнанные туристами за дальние ели, вернулись и обступили шатер. Лагерь принадлежал им, да еще тому неведомому, что приходило вместе с ними. «Как они все не боятся? Как могут спокойно болтать, смеяться, а главное – безо всякой задней мысли уходить чуть ли не самую чащу? – думала она. – Ну, мужики-то понятно, а ведь и девчонки тоже как будто ничего не замечают». Женя, хотя и понимала, что сама придумывает себе страхи, справиться с собой не могла. Днем от холода тряслось ее тело, а вечером и ночью в обогретом теле содрогалась душа. И ведь она знала, что утром с первыми лучами солнца морок развеется, и страшные, похожие на мертвых великанов ели весело заиграют искорками снега на могучих лапах, сейчас она была не в силах прогнать ужас перед ночным лесом. Потому что утром – да, ничего не будет, но сейчас, когда мир поглотила тьма, она верила и, больше того, знала, что в лесу что-то есть. Это что-то не имело формы и очертаний. У него даже не было каких-то специфических намерений относительно Жени – ну, например, схватить и съесть ее, как в фильмах-хоррорах, которых она до жути боялась. Это нечто просто было, и уже само его существование настолько противоречило человеческой, а в особенности ее, жениной, жизни, что одно соприкосновение с ним могло запросто ее уничтожить. Женя давно смирилась с тем, что она трусиха, и перестала страдать от стыда. Пусть другие ничего не видят и не понимают, но она, которой по несчастью это понимание дано, будет делать все, чтобы защитить себя. Поэтому, презрев всякое стеснение, она не уходила по нужде далеко, а присаживалась метрах в трех от стенки шатра, чтобы, сделав дело, тут же, не успев натянуть штанов, опрометью кинуться назад и вкатиться под его спасительные своды, будто бы кто-то тянул ее наружу, а она сопротивлялась. Только так можно было удержать невидимую нить, что крепила ее к миру живых, и не дать мраку, обступившему хрупкий матерчатый домик со всех сторон, всосать ее в себя. Если бы она осмелилась представить, что именно сделает мрак, если она окажется в его власти (хотя она старалась об этом не думать), то глагол «всасывать» подходил лучше всего. Да, именно так – он всосет ее, всосет без остатка. Она исчезнет и для себя, и для всех остальных, оставив вместо себя один вечный ужас. Женя ежилась при мысли об этом, и радовалась, что соприкосновение с тьмой (когда она все-таки заставит себя отправиться в туалет) будет коротким.
Но хуже всего было то, что толстокожие ее товарищи принялись подливать масла в огонь. Володя, наевшись и побренчав перед сном на гитаре походных песенок, некстати наткнулся на тему лесных страшилок. А заметив благодарную реакцию публики, еще больше воодушевился.
– …Короче, так до сих пор никто и не знает, что они там увидели. Или услышали, или почувствовали, – говорил он загробным шепотом, обводя взглядом свою притихшую паству. – Но факт в том, что все вдруг внезапно встали – неодетые, в чем были – каждый схватил нож, и…
– Зарезали друг друга? – пискнула Яна. Она попыталась усмехнуться, но у нее не вышло.
– Не-ет… – Володя сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. – Они разрезали каждый свою стенку шатра, и выползли в разные стороны. И так ползли, пока не замерзли. Их так и нашли – лежат себе, как лучи у звезды, метрах в пятидесяти от шатра. Синие, окоченевшие. А глаза – открытые, и в глазах – ужас. И у каждого в вытянутой руке – нож!
– Брр… И обязательно такое на ночь рассказывать? – поежилась Катя. Она ни на секунду не поверила в реальность этой истории, но все равно было как-то не по себе.
– Блин, это ж история про перевал Дятлова! Только все перепутано. Они не в разные стороны пошли, а в одну. Вниз, к лесу. И шатер их лавиной завалило. Там все банально было. – Димыч поднял голову, блеснув стеклами очков. Он зашивал рукавицу, и не стал бы отвлекаться на всякие глупости, но Володя уже слишком погрешил против здравого смысла.
– Какой там Дятлова! Про Дятлова я все знаю. И не лавина там была, а зэки беглые их зарезали, – обиделся Володя. – А это – другое. Это ж даже не на Урале, а на Кольском было. И никто особенно не афишировал, потому что… сверхсекретное оружие там испытывали! Психотропное. Может, звук какой-то был, на особой частоте, от которой в мозгу галлюцинации бывают. Короче, у них паника началась. Не соображали, что делают…
Димыч выразительно вздохнул, как вздыхал обыкновенно на непроходимую тупость женской части группы. Руководителя он уважал, и потому был весьма удивлен, услышав от него столь низкопробные рассуждения. «Что делать – Вован практик, а не теоретик», – заключил Димыч и снова склонился над руковицей.
– А вот почему они именно в разные стороны от центра пошли? – спросил Петя. – Получается, что источник страха был в центре шатра!
Все невольно посмотрели в середину шатра, где в этот момент стоял, согнувшись, Данила – он развешивал на сучках фикуса отсыревшие носки. Секунда – и все разразились смехом.
– У нас из центра шатра может быть не психотропная атака, а разве что газовая, – отсмеявшись, сказал Генка.
И правда – увешанный снизу до верху носками, ботинками, шапками и варежками фикус походил на новогоднюю елку. Потные испарения от сырых вещей клубились под потолком вперемешку с чадом от печки, и фонарь светил из-под конька мутным глазом. Правда, почувствовать вонь от носков мог бы разве только очень взыскательный нос: все запахи в шатре перемешались. А Жене они и вовсе казались приятными, потому что символизировали тепло и уют – в противовес морозу и страху улицы. «Это ж надо быть таким нечувствительным к холоду, чтобы обращать внимание на вонь! – с завистью думала она. – Меня вот хоть всю обложите грязными носками – я буду только рада, потому что тепло». Правда, по прошлому походу она помнила, что после попадания в теплое сухое помещение – поезда или вокзала – приоритеты у туристов сразу смещаются. Как только проблема холода и сырости отступает, нос сразу ощущает неприятные запахи, и телу остро хочется помыться и одеться в чистое. Но сейчас эта перспектива казалась такой же туманной, как – иногда ей приходила в голову эта мысль – само существование где-то там, далеко, городов, поездов, дорог и прочего цивилизованного мира. Сейчас она была во власти леса, и было совсем неочевидно, что она сумеет отсюда выбраться. Это было неразумно, но сердце все равно сомневалось. Вот потому-то и нельзя уходить далеко от шатра. Эх, а выйти все-таки придется… Проклятый мочевой пузырь!
… – А может, они там что-то увидели… Например, ведьму! – не унимался Петя.
– Ага… У-у-у! – Данила выпучил глаза и растопырил пальцы.
Артистичность не была ему свойственна, поэтому публика рассмеялась, но не испугалась. Но у Жени, которой было довольно любого повода, чтобы раздуть огонь страха, по спине пробежал холодок.
«А что, если правда… Что, если действительно… Данила, у которого даже воображение-то, наверное, отсутствует, вдруг окажется существом из потустороннего мира? Почему бы и нет?» Она понимала, что невольно реализует самый дешевый сюжетный ход мистической литературы, когда зло отыскивается в наименее подходящих для этого персонажах – детях-ангелочках, старушках-одуванчиках и тому подобных. А главное – она нарочно будоражит свой страх, чтобы испытать мазохистское удовольствие. Да-да, все тут ясно, можно не объяснять. Но… если она все понимает, почему же страх не уходит?
– Ребят, а давайте об этом не будем, а? – жалобно улыбнулась она. – Мне ж еще ночью дежурить. А я впечатлительная…
Но лишенные воображения товарищи, как водится, не увидели за ее улыбкой крика души, и довольно расхохотались. Особенно Володя, который радовался благодарной аудитории. Даже Димыч, погруженный в шитье, поднял стекла очков и отрывисто каркнул – это у него означало усмешку.
– Бедная Женечка! Она теперь, наверное, до утра не уснет.
– Какие мы все-таки сволочи – запугали на ночь глядя юное создание!
– Данил Егорыч, прячься живо в спальник! Женька тебя боится.
Нащупав родник эмоций, которых в походе остро не хватало, товарищи спешили испить из него.
– Ты чё, реально боишься, а-ха-ха? – Катя ради такого случая перелезла на другую сторону баррикад.
– Не волнуйся, Женечка, ведьм не существует! – подал голос уже лежащий в спальнике Генка. Все удивленно посмотрели на него: зачем было перекрывать ценный источник? Но по хитрому блеску генкиных глаз сразу догадались – не все так просто! И Генка не подкачал. – Никаких ведьм здесь нет. Здесь только нявки встречаются. – Он притворно зевнул.
– Какие нявки?
Возникла тишина. Слушатели ждали, какой сюрприз приготовит Генка.
– Да ты чё, правда не знаешь? Я думал, все про них знают.
Женя понимала, что ее ждет наивная, не стоящая выеденного яйца хитрость, и все же сердце против воли леденело от ужаса.
– А, нявки! Ну конечно. – Володя решил подхватить игру: его лицо приняло деланно-скучное выражение.
– Это даже ребенок знает, – поддакнула Катя.
Женя умоляюще переводила взгляд с одного на другого, ожидая, что маски притворства вот-вот прорвутся дружным смехом, но они держались крепко.
– Р-ребят, ну что вы несете… Перестаньте уже!
– Да ничего мы не несем. И ничего тут страшного нет. Когда поодиночке, нявки вообще неопасные. Они ж маленькие.
– Вот таку-усенькие!
– Только глазки, бывает, горят в темноте.
– Но они ж близко не подходят.
– Не подходят, если их мало. Но бывает иногда, что побольше собираются.
– Угу, они ж почкованием размножаются…
– Ага! Бывает, что весь лес – в их глазах! – вытаращив собственные глаза, утробным шепотом вторил Петя.
– Гм, не совсем. – Генка нахмурился оттого, что его задумку неверно поняли, и незаметно сделал Пете знак. – Вообще-то, когда их много становится, они под снег прячутся. И под снегом передвигаются. Быстро-быстро…
Женя побледнела, представив вокруг шатра, под толщей снега, бесчисленные полчища неведомых нявок. Друзья больше не мешали автору. Затаив дыхание, все ждали кульминации спектакля.
– Бывает, заметят шатер в лесу, окружат и… как понесутся со всех сторон!..
– Только глаза под снегом светятся! – не выдержал Петя.
–…и ка-ак выпрыгнут на поверхность!
– Вот та-ак!!
Это уже был экспромт Володи. Безудержно хохоча, он склонился над Женей и с криком «нявки, нявки!» принялся неловко щекотать ее. Умом она понимала, что это выглядит нелепо и совсем не страшно, но сердце охватила паника. Она заверещала, стала отбиваться руками и ногами, сбрасывая воображаемых нявок, которые – она знала это – были лишь корявыми пальцами Володи и примкнувшего к нему Пети. И все-таки она не могла остановиться. В одном измерении мира это были Володя и Петя, сыгравшие с нею глупую шутку, а в другом – настоящие, страшные нявки, несущиеся фронтом под снегом и нацеленные на одну лишь ее…
– Ну хватит, блин! Чё верещите-то?
Сиплый голос Димыча отрезвил и шутников, и их жертву. Володя сообразил, что сегодня он уже достаточно снисходил до народа, и пора включить начальственные интонации.
– Так, ладно, спать уже пора. Кто у нас сегодня первым дежурит? – принялся он распоряжаться, вмиг позабыв, что только что сам со счастливым лицом щекотал Женю.
У дальней стенки шатра молча поднялась лежавшая спина; руки стали энергично тереть заспанные глаза. Это был Данила. Он уже успел залезть в спальник и задремать, но, услышав сквозь сон о своих обязанностях, немедленно проснулся. Точнее, это сделало тело, а душе ничего не оставалось, как покорно следовать за своим вместилищем. Выбравшись и накинув пуховку, Данила устроился на маленьком чурбачке перед печкой, сразу сделавшись похожим на нахохлившегося воробья. Остальные – те, что еще не лежали по спальникам – начали поспешно укладываться.
– Сегодня дежурим по полтора часа… Часы на сучке висят, – сонно проговорил Володя, переворачиваясь на бок.
У него была фантастическая способность мгновенно засыпать, едва корпус принимал горизонтальное положение, а голова касалась импровизированной подушки из свернутых вещей. Другие худо-бедно тоже так умели. Не умела лишь одна Женя. Впрочем, сейчас ей все равно не ложиться: между нею и подушкой лежало то самое важное дело, которое она столь долго откладывала. Ну что же делать – пора! Женя решительно выбралась из вороха тряпок и полезла надевать бахилы прямо на носки. Ботинок не было: они висели среди гроздей одежды на «новогодней елке», служа залогом будущего тепла и сухости ее ног. Она ощутит это завтра утром, когда обует высохшие ботинки (правда, ощутит ненадолго, потому что ботинки быстро снова отсыреют). Снять ботинки и всунуть в них ноги означало бы отказаться от залога сухости, потому что в этом случае два часа просушки будут перечеркнуты (это было не совсем так, потому что за пять минут они бы не успели отсыреть, но Женя была пуглива и суеверна). Данила недовольно замычал, когда она случайно задела его, пробираясь к выходу. Он боролся со сном, и оттого был угрюм и мрачен.
– Для тех, кто будет ночью выходить… Большая просьба – отходите от шатра подальше! Задолбало уже утром ходить по ссаному снегу, – подал голос Димыч из своего угла.
Он говорил обобщенно – для него это было верхом деликатности – однако Женя была уверена, что мишенью скрытого упрека была именно она. Она вздрогнула, покраснела и порывисто дернула тесемку, которой был затянут вход. «Ну и сволочь же ты! – злобно подумала она. – Я ж не виновата, что тебе все нипочем, ты и в другой конец леса можешь пописать сходить. А мне, представь себе, страшно! Я не могу далеко уйти. Просто не могу…»
Ну, вот и «открытый космос». Мороз сразу вцепился ей в лицо, но она отогнала его, как шаловливого котенка. Нагретое за несколько часов тело было надежным бастионом тепла, и уличный холод уже не пугал, как давеча – он даже приятно освежал. Понятно, что это ощущение продлилось бы недолго, но Женя и не собиралась его проверять. «Да пошел ты… ворона!» – улыбнулась она про себя, смакуя кличку, данную Димычу среди девчонок. Он и правда походил если не на ворону, то на какую-то большую костлявую птицу – длинный нос на небольшом лице, близко посаженные глаза за стеклами очков, маленький рот с тонкими губами, сутулая спина и висячие руки-крылья. Женя огляделась. Вокруг шатра оказалось не так жутко, как она думала, сидя внутри. Костер еще горел – должно быть, его хорошо подкормили впрок большими поленьями – и его оранжевые языки очеловечивали снежную поляну, не подпуская к ней то, что таилось в глубине леса. Женя как можно беззаботней обошла шатер кругом (для этого пришлось нагибаться под туго натянутыми веревками) и, дойдя до места, где внутри помещалось обычно тело Данилы (сейчас оно сидело у печки), сделала три шага в сторону. Так как Данилы в данный момент отсутствовал, некому было услышать демаскирующие звуки, которые обычно сопровождают отправление малой нужды. «А вот и не страшно, вот и не боюсь», – подбадривала она себя, быстро стягивая штаны. Дежурный уже выключил фонарь, но шатер все равно озарялся изнутри слабым теплым светом. То была печка, а еще – плотно прижавшиеся друг другу семь человек, которые, сами не ведая того, отгоняют от своего тонкого домика всякую лесную нечисть. Она потому и не смеет подойти близко, что живущие в шатре не верят в нее. В том-то и дело – сила неверия делает их непобедимыми! Она так велика, что ее хватит даже на того отщепенца, точнее, отщепенку, которая… во все это верит. Казалось бы, в ее точке пространства обороны нет. Но ведь она хитрая, она никуда не уйдет от спасительного источника неверия… Так думала Женя, сидя на корточках и не сводя глаз с шатра. Но сквозь бронированный строй ее мыслей уже просачивалось гаденькими змейками сомнение. Оно шептало: «Ты отошла от шатра. С каждой минутой, проведенной вне его границ, ты теряешь силу, что охраняет тебя. Смотри – темнота вокруг уже начала уплотняться. Да даже и не смотри – ты и так это чувствуешь. Спиной. Она оживает; лес, кроны елей, снег – они сливаются в одно гигантское черное существо, чья функция – поймать, схватить, всосать того, кто вышел из защитного круга».
