Ирена Гарда
Мессалина. Трагедия императрицы
Часть 1. Тиберий
– Мессалина, веди себя прилично!
Венера Родоначальница, сколько раз на дню она слышала от матери эти слова! Можно подумать, что небо упадет на землю, если она чуть подольше посмотрит на статного юношу, который неспешно беседует с Иродом Агриппой на ступенях базилики Юлия, греясь под лучами ласкового осеннего солнца. Или на мускулистого раба, ведущего в поводу двух коней. Напуганные людским гомоном, благородные животные фыркают, пытаясь встать на дыбы, и парню приходится прилагать все силы, чтобы не дать им вырваться. Какие руки, такой торс! В конце концов, они с матерью пришли на Форум Романум – главную площадь Римской империи – именно для того, чтобы на людей посмотреть и себя показать. И она не виновата, что, рано сформировавшись, в тринадцать лет выглядит так, что римская чернь восторженно свистит ей вслед, а знакомые мужчины многословно выражают восхищение очарованию юной красавицы, пытаясь незаметно потискать смазливую девочку в укромном уголке.
Даже старый чванливый этруск Луций Элий Сеян – префект претория и доверенное лицо императора Тиберия – и тот, встретив ее на прогулке в саду Мецената, так уставился на высокую грудь юной чаровницы, что привыкшая к свободным римским нравам девушка засмущалась и поплотнее прикрывшись накидкой, поспешила домой, забыв о свидании с юным Вителлием.
Но и дома не было спасения от мужского внимания. По мере взросления дочери в особняк Домиции Лепиды Младшей, вдовы Марка Валерия Мессалы Барбата, вереницей потянулись представители мужского пола из лучших домов Рима от шестнадцати до семидесяти лет. Сама еще не старая, Лепида сначала радовалась приходу гостей, но потом, поняв, что под крышей ее дома их интересует иная цель, нежели ее персона, стала придираться к дочери, завидуя в душе ее молодости и красоте. Что поделать: женская ревность не смиряется ни перед родственной привязанностью, ни перед неумолимым ходом времени. Впрочем, сама Лепида не осознавала подоплеку своей неприязни, свято веря, что не позволяет дочери лишнего для ее же блага.
Вот и теперь, слыша за спиной свист и видя, как восхищенно встречные мужчины таращатся на точеную фигуру идущей рядом юной девушки, Лепида все больше приходила в мрачное настроение. Нет, боги явно на нее за что-то осерчали, когда послали ей дитя, готовое строить глазки всем мужчинам, не зависимо от возраста и положения в обществе. Это же надо: совершенно не считаться с традициями и обычаями родного города!
Так, думая каждая о своем, мать и дочь медленно шли по мощеной булыжником площади, лениво поглядывая на лавки ювелиров, белый мрамор храмов и вечную толчею у базилик. За хозяйками прилежно семенила недавно купленная рабыня, прижимая к груди корзинку с приобретенными у бродячих продавцов лентами и прочими милыми дамскому сердцу пустячками: в Риме было полно воров, а за утерю самой малости ей могло изрядно достаться от суровой Домиции Лепиды. Другой рукой служанка держала зонт над головой своей госпожи, стараясь, чтобы ни один лучик солнца не упал не белоснежную кожу молодящейся матроны.
Перед знатными римлянками вышагивали два дюжих херуска, бесцеремонно расталкивая толпу, чтобы освободить дорогу для внучатой племянницы покойного императора Августа и ее прелестной дочери. Мессалина засмотрелась на спину левого раба – красивого блондина по имени Квинт – решая, насколько правдива сплетня, будто он помогает матери коротать одинокие ночи, но та, проследив за взглядом дочери, одернула ее вторично:
– Ты что, не слышишь, что я тебе сказала? Сколько можно пялиться на мужчин? Ты больше похожа на девицу из лупанара, чем на девушку из благородной семьи.
– Но, мама!.. – Привычно заныла Мессалина, начиная набивший оскомину от частых повторений диалог, но тут же осеклась, потому что толпа забурлила, пропуская огромные носилки с полуопущенными занавесками, которые несли восемь дюжих чернокожих рабов. Спины носильщиков блестели от пота, а они сами едва держались на ногах, сгибаясь под тяжестью огромного портшеза, украшенного затейливой резьбой, по сторонам которого шествовали суровые ликторы, неся знаки профессионального отличия – фасции. Из-под волчьих шкур, покрывавших их головы, на толпу глядели равнодушные холодные глаза людей, готовых убить родную мать по приказу своего господина.
Торговый люд и зеваки благоговейно расступались перед эскортом префекта претория, этруска Сеяна – второго человека в Империи, правой руки самого императора Тиберия, несколько лет назад удалившегося на далекий Капри. В городе поговаривали, что Сеян унаследует верховную власть после смерти приемного сына божественного Августа. Конкуренцию ему могли составить только дети любимого всеми Германика, убитого несколько лет назад в Сирии, из которых живыми и на свободе оставались три дочери – Агриппина Младшая, Ливилла, Юлия Друзилла – и придурковатый сын Гай Юлий Цезарь Август Германик по прозвищу Калигула, который, как шептались в Риме, не пропускал ни одной юбки, в том числе и юбки родных сестер.
Носилки поравнялись с презрительно прищурившейся Лепидой и остановились, повинуясь тихому приказу из-за полуопущенного полога. Занавеска еще сильнее отодвинулась, и дамы почтительно поздоровались с всемогущим префектом претория, чьи холодные голубые глаза, скользнув по Лепиде, остановились на теле Мессалины, отмечая его прельстительные изгибы. Девушка передернула плечами: она почти физически ощущала взгляд Сеяна, словно голая рабыня на невольничьем рынке.
С видимым усилием отведя прищуренные глаза от крутых бедер Мессалины, Сеян, еще больше выдвинул и без того выступающий подбородок и, растянув губы в подобии любезной улыбки, нехотя поглядел на ее мать, которая, по сообщениям доносчиков, не раз говорила о нем в оскорбительном тоне.
– Добродетельная Домиция Лепида, рад нашей нечаянной встрече. Что-то давно не видел я тебя на своих празднествах. Тебе они кажутся скучными, или появились дела, не позволяющие внучатой племяннице божественного Августа посетить пирушки, устраиваемые скромным префектом претория? А может тебе не интересно наше общество?
Мессалина скосила глаза на мать, сохранявшую любезное выражение лица, хотя ее сильная рука, державшая за предплечье дочь, сжалась так, что девушка чуть не взвизгнула от боли.
– Ты ошибаешься, Сеян, – низкий голос Лепиды предательски дрогнул. – Я всегда с радостью принимаю присланные тобой приглашения. Разве можно пропустить роскошные пиры, устраиваемые префектом претория, которые по праву считаются лучшими в городе? Буду счастлива в любой момент посетить твой дом, когда у тебя появится желание меня видеть.
– Оно у меня уже появилось, – холодно улыбнулся этруск, обнажив крепкие белые зубы. – Жду тебя завтра после полудня. Будет небольшое застолье для узкого круга. И обязательно приведи с собой дочь. Это непростительно таить от нас такой прелестный цветок… Посмотри на меня, Мессалина…
Девушка подняла фиалковые глаза, прятавшиеся за густым опахалом длинных ресниц, и содрогнулась от выражения плотоядного удовольствия на лице стареющего мужчины.
– Ты слышала, что я сказал твоей матери: завтра жду вас обеих в гости. Ты поняла?
Пухлые губы юной красавицы чуть дрогнули в печальной усмешке. Тринадцать лет в Риме – тот возраст, когда девочке не надо объяснять, что хочет от нее мужчина.
– Я давно мечтала посетить дом могущественного префекта претория и уверена, что наш визит запомнится мне надолго.
– Ну, вот и славно! – Ухмыльнулся, оценив услышанную двусмысленность, этруск.
Унизанные кольцами пальцы опустили занавеску, и по этому сигналу рабы, подхватив носилки, снова дружно двинулись вперед, унося с площади господина.
Продолжать прогулку уже не хотелось, и хмурая Лепида в сопровождении своей «фамилии» повернула домой. Что думают по поводу услышанного разговора рабы никого не интересовало, но Мессалине было приятно, когда проходивший мимо Квинт вдруг улыбнулся и по-мальчишечьи озорно подмигнул ей. О да, ты прав, Квинт, от этого никто еще не умирал, но почему же тогда так противно на душе?
Всю дорогу домой Лепида молчала, сосредоточенно обдумывая состоявшийся разговор с всесильным этруском. Могущественный префект претория ясно дал понять, чего требует от женщин из дома Мессалы в качестве подтверждения их лояльности. Не то, чтобы римлянка была возмущена тем, что пятидесятилетний старик хочет обесчестить ее тринадцатилетнюю дочь – это в Риме было в порядке вещей; но то, что выскочка-этруск посмел позариться на внучатую племянницу самого божественного Августа, приводило ее в бешенство. Да как он смел, забери Танат его душу!
Лепида так ушла в свои мысли, что не замечала ни приветствий добрых знакомых, ни недоуменных взглядов собственной дочери, озадаченной тем, что всегда придирчивая мать не сказала ей ни слова осуждения за разговор с доверенным лицом императора. Если говорить по чести, то внешность ее поклонника не произвела на девушку большого впечатления: хоть богатейший человек империи и делал все возможное, чтобы остановить время, но оно брало свое, и морщины частой сеткой легли на его лицо. Гораздо больше ей понравились носилки из черного дерева, украшенные слоновой костью. О, за то, чтобы в них прокатиться, она была готова отдать все на свете!
Едва придя домой, Мессалина поспешила к себе в комнату, чтобы обсудить со служанкой Порцией завтрашний визит к префекту, но едва она начала описывать парчовые подушки, на которые облокачивался префект, как появился сопровождавший их на прогулке херуск Квинт, и сообщил, что домина Лепида желает немедленно видеть свою дочь. Строптиво передернув плечами, кокетка спрыгнула с постели, лежа на которой предавалась мечтам, и, поправив платье, поспешила за гонцом, удивляясь, зачем она понадобилась матери. Между ними не было особо теплых отношений, и вызов на глаза суровой родительнице не сулил ничего хорошего.
Удивление девушки возросло еще больше, когда Квинт вместо того, чтобы провести ее в атриум, свернул в коридор, ведущий в хозяйскую спальню и, приподняв занавеску, заменявшую в Риме внутренние двери, пропустил Мессалину, зайдя следом.
В освещенной масляными светильниками комнате удушливо пахло розовым маслом. Лепида сидела на шатком треножнике, привезенном отцом из Африки, и внимательно разглядывала себя в медном зеркале. При появлении дочери она отложила дорогую игрушку и, поднявшись, сделала жест, приглашая дочь подойти поближе.
Мессалина повиновалась, исподтишка поглядывая по сторонам. Мать не любила, когда ее тревожили в личных покоях, и девушка несколько лет не заходила к ней в спальню. За это время мало что изменилось. Разве только горшочков с разными притираниями стало больше на стоявшем у окна столике, да поубавилось светильников, словно Лепида не хотела, чтобы избранные, допущенные в спальню, видели следы ее увядания. Впрочем, опасения хозяйки дома были напрасными: она выглядела старшей сестрой своей дочери, но все мы относимся слишком критично к своим недостаткам, не правда ли?
Все также молча, Лепида обошла вокруг Мессалины, придирчиво оглядывая ее, словно впервые увидела эту вполне сформировавшуюся черноволосую девушку, чья высокая грудь, узкая талия, широкие бедра и длинные ноги могли свести с ума любого мужчину. М-да, похоже, что дочь уже созрела до замужества. Порция уже полгода назад доложила, что у Мессалины начались месячные, но матери было все как-то недосуг поговорить с наследницей о будущем.
– Сними платье.
Мессалина тревожно оглянулась на стоящего позади Квинта, но без возражений скинула легкое одеяние на пол, открыв тонкую нежную кожу, которую изо всех сил прятала от лучей южного солнца. Загар – это для рабынь. Кожа представительницы римской аристократии должна сиять молочной белизной, и кожа Мессалины отливала голубизной, словно драгоценный лунный камень.
При виде такой красоты мужчина присвистнул и откровенно уставился на девушку, пожирая ее глазами. Ко все возраставшему удивлению Мессалины, мать не только не одернула обнаглевшего раба, но даже чуть усмехнулась, словно радовалась результату.
– Послушай меня внимательно, дочка, – наконец вымолвила она таким тоном, словно обсуждала с поваром меню обеда. – Как ты слышала, нам завтра предстоит визит к префекту претория, который упрекнул меня в непочтительности к его персоне. Такое обвинение грозит нам всем большими неприятностями, невзирая на нашу родословную и положение в обществе. Принцепс далеко, и все новости он получает от префекта, так что, в случае чего, мы моргнуть не успеем, как наши бездыханные тела окажутся на Гемониях, поскольку нас обвинят в оскорблении величия или еще чем-нибудь столь же опасном. Таким образом, не пойти завтра мы не сможем и, более того, нам придется быть предельно любезными с этим человеком.
Лепида хотела сказать «старым козлом», но вовремя остановилась. Как известно, и стены имеют уши, даже стены ее спальни. Мессалина, стоя босиком на холодном полу, переступила с ноги на ногу и кивнула головой, подтверждая, что прекрасно все помнит и понимает.
– Так вот, – посуровел голос матери, – даже слепому ясно, что Сеян млеет, глядя на твои прелести, и завтра попытается тобой овладеть. Не знаю, получиться у него это или нет, но в сложившихся обстоятельствах, мы… ты… не можешь строить из себя недотрогу. Более того, он должен быть доволен свиданием с тобой, чтобы оставить наш дом в покое. Но я не желаю, чтобы этот выскочка осквернил твою девственность – много чести!.. Если уж тебе суждено потерять главное сокровище добропорядочной девушки не на супружеском ложе, то пусть это будет кто угодно, но только не этруск! Квинт, – она поманила пальцем молодого херуска, – я хочу, чтобы этим мужчиной был ты. Сеян получит мою дочь, но только после моего раба! О, это сладкая месть!
Глаза римлянки полыхнули огнем торжества. Сейчас она меньше всего походила на добродетельную матрону, которую привыкли видеть горожане. Алые губы гордой римлянки искривила усмешка, обнажая белый ряд зубов, согнувшиеся пальцы напоминали когти хищной птицы.
Не ожидавшая такого поворота, Мессалина ахнула, прижав к голой груди руки, и покосилась на мужчину, который шагнул к ней, скидывая на ходу одежду. Под его набедренной повязкой явственно проступали последствия созерцания ее обнаженного тела.
– Но, мама, он же раб! От такого позора отец восстанет из мертвых!
– Если бы твой папаша не помер, все было бы по-другому. Так что это его вина, и нечего пугать оставшуюся в живых семью! Никто не будет знать, кто лишил тебя девственности, только мы трое. Квинт не дурак и будет молчать, я тоже не намерена распространяться на эту тему, и если ты не будешь настолько глупа, чтобы распустить язык, твоя репутация останется при тебе.
– Но зачем тогда это нужно? – Девушка почувствовала, как ее тело сжали сильные мужские руки.
– Это будет большая неожиданность для Сеяна и славная месть! Представляю, как он обозлится… Что ты стоишь столбом, Квинт? Я не за этим тебя позвала!.. Не бойся, дорогая, он умелый любовник, тебе понравится.
С этими словами Лепида стремительно вышла из комнаты, уверенная, что ни дочь, ни раб не осмелятся не подчиниться ее жесткому приказу.
– Не бойся, госпожа, – услышала Мессалина хриплый шепот, ощущая, как к ее коже прижимается горячее мужское тело. – Я не сделаю тебе больно. Расслабься и доверься мне. Все будет хорошо.
– А я и не боюсь, – откликнулась осмелевшая девушка, поворачиваясь к Квинту лицом. – Ты мне нравишься, херуск. Научи меня, как надо любить мужчину, чтобы он стонал от наслаждения, и я буду любить тебя так, чтобы ты навсегда запомнил эту ночь. Я хочу, чтобы не моя мать, а я сама занимала твои мысли. Ты сделаешь то, о чем я тебя прошу?
Чуть наклонившись, мужчина подхватил девушку на руки и понес к раскрытой постели.
– Я научу тебя, как подчинить себе любого мужчину, – пообещал он Мессалине перед тем, как опустить ее на мягкое ложе, на котором еженощно ублажал ее мать. – Ты будешь царить в римских спальнях, и сама Венера будет брать у тебя уроки любви. Я тебе это обещаю.
Квинт действительно оказался умелым любовником, и когда на следующий день Лепида вместе с дочерью отправились во дворец Сеяна, щеки девушки были покрыты легким румянцем, глаза сияли умиротворенным светом, а движения приобрели грацию сытой кошки.
Мерно покачиваясь на носилках, которые несли восемь мускулистых рабов, Лепида задумчиво посматривала на мечтательно глядящую на мир Мессалину. Похоже, что у ее дочери есть все шансы сделать прекрасную партию, если, конечно, она не окажется гусыней и не влюбится в какого-нибудь нищего проходимца или вольноотпущенника неизвестного роду-племени. Но что-то говорило повидавшей многое римлянке, что ее дитя не рождено для сидения за прялкой и бесед с поваром о расходе сельдерея. Отнюдь! Как с утра доложил измученный Квинт, это весьма страстная натура, с которой будет еще много проблем… Жаль, конечно, что теперь придется продать красавца куда-нибудь в подальше, чтобы избежать нечаянной огласки…
Лепида тяжело вздохнула, вспомнив, как быстро пролетали ночи в объятиях Квинта. А Мессалине надо будет присмотреть подходящего мужа из достойной семьи, а то как бы она, действительно, чего не натворила.
– Ой, мам, смотри, гладиаторы идут! – Оживилась вдруг девушка, указывая тонким пальчиком на группу мужчин, которую сопровождала большая толпа поклонников гладиаторского искусства. – Я совсем забыла, что завтра в Септе пройдут бои. Посмотри, какой красавчик ретиарий идет, с ума сойти можно! Уверена, что половина женщин, которые будут завтра смотреть на его бой, захотят потом провести с ним ночь!
Впервые в душе Лепиды шевельнулось нехорошее предчувствие, что она, кажется, перестаралась, желая с одной стороны угодить префекту претория, а с другой стороны напакостить выскочке-этруску. И Квинт тоже перестарался, разбудив в девочке дремавшую доселе женскую сущность. Или ей только так кажется?
А сопровождавшая гладиаторов толпа уже валила мимо, расталкивая попадавшихся навстречу прохожих. Хорошо еще, что привыкшие к подобным эксцессам носильщики сами, без предупреждения, уступили дорогу любимцам кровавых зрелищ, продолжившим традиционный проход по улицам Рима, случавшийся накануне боев. Несколько десятков мужчин, вопя от восторга, сопровождали своих кумиров, многим из которых было суждено погибнуть завтра на арене. Тут же в толпе шло обсуждение преимуществ мирмиллонов перед фракийцами, или надо или не надо дозволять ретиариям надевать поножи или эффектнее будет выпускать их в бой, лишив ноги всяческой защиты.
Понемногу над городом собирались тучи, предвещая ливень. Как всегда, перед грозой было душно, и мать с дочерью боялись, что от выступившего на лице пота потечет краска, но им повезло: они успели сойти с носилок и спрятаться под портиком дворца Сеяна прежде, чем упали первые крупные капли дождя.
Не успел раб-именователь сообщить об их прибытии, как навстречу гостьям вышел сам префект в сопровождении красавицы Ливиллы, или, официально – Ливии Юлии, чей наряд мало походил на вдовье одеяние по случаю кончины ее мужа Друза, единственного сына императора Тиберия, которого принцепс прочил себе в наследники. В городе ходили упорные слухи, что она сама отравила своего супруга, чтобы расчистить любовнику путь к трону. Так или иначе, но теперь Сеян, специально для этого разведшийся с женой Апикатой, тщетно просил у Тиберия разрешения жениться на вдове его сына. Сидевший на Капри хитрый старик не говорил ни да, ни нет, чем изрядно раздражал властного префекта претория.
За отцом, не поднимая от пола глаз, тихо семенила дочь. Девочка была чуть младше Мессалины и смотрела на гостей с робким выражением лица, ясно говорившим о том, что она побаивается и отца, и капризную Ливиллу, чувствовавшую себя уже хозяйкой великолепного дворца.
Закутанный в роскошную тогу императорский любимец протянул Лепиде унизанные перстнями руки:
– А вот и долгожданная гостья! Клянусь Аполлоном, я уже не чаял, что ты почтишь нас своим визитом. Боялся, что дождь в очередной раз помешает тебе добраться до моего скромного жилища. – Приподняв брови, он выдержал небольшую паузу, значительно посмотрев на Лепиду. – Только что прибежал гонец от городского префекта: тот пишет, что у него вот-вот родит жена, и он не может покинуть ее в столь важный момент. Впрочем, мы будем не одни. Здесь еще наш милый Гай со своими сестрами. Девицы сегодня, как обычно резвы и, как всегда, обожают своего брата. С Ливиллой вы знакомы. Моя дочь, Прима… Обычно я ее не выпускаю к гостям – мала еще, но сегодня она так просила позволения познакомиться с Мессалиной, которая обещает стать первой красавицей Рима, что я не смог ей отказать…
– Как же я могла не принять столь любезное приглашение от самого Луция Элия Сеяна? Как поживает Тиберий, да продлят боги его жизнь! надеюсь, он скоро покинет свое уединение на Капри? Рим соскучился без своего принцепса.
– Слава Юпитеру, у него все хорошо. От него только вчера пришло письмо. Я собираюсь зачитать выдержки из него, как только наступит подходящий момент… А теперь прошу к столу! Мой повар уже поседел от ужаса, боясь, что приготовленные им с таким старанием блюда остынут, и гости не смогут в полной мере насладиться их дивным вкусом. Я вам не говорил, что взял к себе на работу одного вольноотпущенника, который учился благородному искусству кулинарии у повара самого Лукулла? Недавно этот искусник побаловал нас пирогом из соловьиных язычков, а сегодня приготовил фаршированную раками мурену, цукаты из апельсинов и… Не буду раскрывать все тайны, иначе будет не интересно.
Они перешли в просторный триклиний, где их уже ждали, привольно расположившись на ложах вокруг стола, Калигула, красивое лицо которого портило насторожено-злое выражение, и три его рыжие сестры Агриппина Младшая, Юлия Друзилла и ровесница Мессалины Юлия Ливилла. Судя по тому, как отпрянула от брата Друзилла, молодые люди не скучали в отсутствии хозяев.
Мессалина недолюбливала будущего преемника ныне здравствующего принцепса. При всей кажущейся доброте и открытости в поступках и словах у Гая проскальзывало нечто трудно объяснимое, но вызывающее подозрение в искренности его намерений и слов. Может быть, это было связано с тем, что, будучи еще совсем юным мальчишкой, он, копируя поведение взрослых мужчин, не раз задирал ей юбку, заливаясь громким смехом? Или девушку шокировали его отношения с сестрами, а, может, ей просто был неприятен его смех – громкий, резко начинающийся и так же резко обрывающийся, словно не человек смеялся, а лаяла злая собака?
При виде Мессалины девушки громко защебетали и, вскочив на ноги, подбежали к юной гостье, тормоша и расспрашивая о последних новостях. Мессалине показался странным такой прием: она не очень хорошо знала детей Германика и Агриппины Старшей, да и не жаждала знакомиться с ними поближе. После того, как Тиберий отправил их мать и двух братьев практически на смерть, знакомство с этой четверкой было небезопасно, а, кроме того, потомки Цезаря всегда недолюбливали потомков Августа, которые платили им той же монетой.
Но, наконец, все успокоились и, расположившись вокруг стола, приготовились к трапезе. По знаку хозяина слуги начали выносить блюда, на которых громоздились деликатесы как местного производства, так и привезенные издалека. Самое большое впечатление на Мессалину произвела запеченная страусятина. Незадолго до этого дня она видела на арене выступление венаторов, убивавших мечущихся в ужасе огромных птиц, чьи великолепные перья, напоминавшие плывущие по небу легкие облака, привели девушку в восторг. На следующий день она выпросила у матери сделанный из них веер и демонстрировала подарок всем желающим, гордясь его красотой. И вот теперь, поедая мясо страусов, напоминавшее обыкновенную курятину, Мессалина чувствовала, как меркнет окружавший их ореол экзотической красоты.
Правда, в остальном дворец всесильного временщика оказался даже роскошнее, чем она ожидала: везде золото, серебро, драгоценные камни, слоновая кость, каррарский мрамор и великолепная мозаика. Изысканные фрески местных мастеров соседствовали с вывезенными из Греции бронзовыми фигурами атлетов и богинь, а легкие занавеси были сделаны из тончайшего виссона, один локоть которого стоил баснословные деньги. Даже обстановка императорского дворца уступала по великолепию дому префекта претория, не говоря уже о ее родном доме, хотя родители Мессалины были далеко не бедными людьми.
Особенно понравилась девушке фреска на дальней стене триклиния, изображавшая буйство вакханок, возглавляемых вечно юным богом, шествующим во главе процессии в окружении сатиров. Вакх сильно напоминал хозяина дома, и Мессалине вдруг пришло в голову, что неизвестный художник изобразил не пьяную свиту жуликоватого бога виноделия и пьянства, а жителей Рима, следующих за этрусским выскочкой, которого они принимают в пьяном угаре за самого бога. Мессалина внутренне усмехнулась дерзкой идее, но тут же попыталась выкинуть ее из головы – вдруг Сеян умеет читать мысли? Не зря же в народе шепчутся, что этруск якшается с магами и чародеями.
Как всегда в подобных случаях, присутствующие вели ничего не значащий разговор, обсуждая последние римские сплетни: кто из матрон завел роман с гладиатором или актером, кто женился, кто развелся, кто умер и какую сумму завещал императору. Мессалина вполуха слушала светскую болтовню, от которой сводило скулы от скуки. Из-под ресниц она внимательно изучала Сеяна, сравнивая его с Квинтом. Преимуществом первого были невероятные деньги и безграничная власть. Второй был молод, красив и силен. Венера Родоначальница, что это была за дивная ночь! Она ни на мгновение не сомкнула глаз, наслаждаясь каждой секундой, проведенной в объятиях херуска. Его губы и руки ласкали ее так, что, казалось, она не выдержит наслаждения и умрет прямо в его объятиях, а последняя близость заставила девушку кричать от восторга, так что Квинту пришлось заткнуть ей рот рукой, чтобы не сбежались все домочадцы. Мессалина чувствовала, что ее сердце тает, при воспоминании о красавце из неведомых ей германских земель. Если это была не любовь, то что-то очень на нее похожее. Лицо юной красавицы приняло мечтательное выражение, но она быстро очнулась, вспомнив, через что ей предстояло пройти. Если она будет и дальше так думать о Квинте, то вряд ли выдержит свидание с хозяином этих хором.
Мессалина совсем другими глазами осмотрела зал, который, в отличие от скромно обставленных римских жилищ, был заставлен роскошной резной мебелью из черного и красного дерева, а пол украшали привезенные с Востока роскошные ковры. Оставь свои глупости, девочка, что такое нищий раб по сравнению с всесильным префектом претория? Меньше, чем ничто. Ну, когда же префект попытается сделать то, ради чего он ее пригласил?
Словно прочитав ее мысли, Сеян лениво поднялся с пиршественного ложа, вытирая о платок испачканные в жире руки.
– Предлагаю сделать в трапезе небольшой перерыв, чтобы, так сказать, освободить немного места для продолжения застолья. Дорогая (это он Ливилле), проводи, пожалуйста, гостей в сад, и скажи Марку, что мы там продолжим трапезу… Калигула, разбавь, пожалуйста, дамское общество своим присутствием… А тебе, Мессалина, я хочу показать великолепный образчик греческой скульптуры, который по случаю купил у одного знакомого легата. Тот клялся и божился, что это работа самого Фидия.
Внезапно застеснявшись, девушка склонила голову, соглашаясь с каждым его словом. Вот оно, то, о чем предупреждала ее мать! Она послушно поднялась и, расправляя складки одежды, услышала позади себя громкий шепот Калигулы:
– Можешь сегодня идти с этим жирным боровом, но когда я стану императором, то ты будешь ублажать меня и только меня.
Следуя за хозяином дома, порозовевшая от смущения девушка покосилась на Ливиллу – такое пренебрежительное отношение Сеяна к чувствам невесты было слишком даже для Рима, жители которого не отличались сентиментальностью – и была потрясена, насколько равнодушно восприняла та вызывающее поведение жениха. Проводив глазами вставшего из-за стола любовника, она потянулась за вареными в меду орехами, продолжая рассказывать Лепиде о последней моде на прически.
Разумеется, ни для кого не было тайной, что Сеян не отличался добродетельным поведением в роли мужа. История его женитьбы и развода с Апикатой ясно показали, чего стоит этруск. Но до недавнего времени он всячески пытался доказать окружающим, и Тиберию в особенности, что их с Ливиллой связывает великая любовь, основанная на общем горе по дорогому Друзу. Или он решил, что мнение принцепса ему уже не важно?
И почему только она не родилась где-нибудь подальше от Рима, среди засеянных пшеницей равнин, виноградников или лесных полян, в стороне от всей этой мерзости?
Мессалина не раз слышала дома обрывки разговоров, которые могли навлечь на ее семью большие неприятности. Лепида не выносила Сеяна, стараясь, по возможности, избегать с ним общения, а если уж приходилось вести с префектом разговор, то мать становилась подчеркнуто вежливой, что было не менее оскорбительно, чем откровенная дерзость. И вот теперь дочери приходится расплачиваться за материнский снобизм. Веселенькое дело, ничего не скажешь.
Лепида оказалась как всегда права. Не успела следовавшая за хозяином дома Мессалина скрыться в глубине коридора, как сильные мужские руки рванули с нее платье с такой силой, что сломали фибулу, скреплявшую на плече ткань, так что когда, спустя почти час они вернулись в пиршественный зал, вместо красивой застежки левое плечо девушки украшал грубый узел. Увидев его сестры Калигулы захихикали и принялись шушукаться между собой, а он сам с таким выражением лица облизнул свои узкие губы, что Мессалину начало подташнивать от омерзения. Славившаяся злоязычием Агриппина что-то прошептала, склонившись к уху брата, и тот расхохотался лающим смехом, бесцеремонно разглядывая жертву Сеяновского сладострастия. «Ну, погоди, Агриппина, я тебе еще отомщу!», – мелькнуло в голове Мессалины. С тех пор непримиримая вражда разделила этих двух незаурядных женщин, повлияв на судьбу Рима.
Посидев для приличия еще несколько минут, Лепида величественно поднялась, поманив за собой дочь.
– Благодарю тебя за приглашение, префект. Вечер был просто чудесный. Надеюсь теперь видеть тебя с Ливиллой и дочерью у себя в гостях. Мой дом, конечно, не столь роскошен, как твой, но я постараюсь, чтобы ваш визит тоже запомнился всем надолго. – Она чуть склонила голову, не обращая внимания на бесцеремонный смех Калигулы.
