Иннокентий Сергеевич Жуйков
На пороге
ЧП на режимном объекте
На проходной предприятия военизированная охрана задержала прибориста Нетунаева Владислава Григорьевича, двадцатидвухлетнего парня, выносящего коробочку с проводками, резисторами, транзисторами – мелочью, цену которой знают только радиолюбители. В комендатуре был составлен акт о хищении, а поскольку задержанный оказался комсомольцем, то поступок разбирался на комсомольском собрании.
Председатель собрания, маленькая, угловатая девушка, зачитала поступивший из комендатуры документ и пригласила Нетунаева для объяснения поступка на сцену. Парень поднялся, но на сцену не пошел.
– Я отсюда.
– Все, кого мы обсуждаем, выходят на сцену.
– А я не пойду.
Председательствующая переглянулась с членами президиума собрания и продолжила:
– Ну, хорошо. Так что же тебя заставило украсть радиодетали?
Маленькие белесые глаза парня заморгали, худая жилистая шея напряглась, длинные руки вцепились в спинку впереди стоящего кресла.
– Я не крал! Я взял! Я не крал! – придушенным, вздрагивающим голосом выкрикнул он.
– Где же это у нас радиодетали валяются? Подскажи. Может, кто еще сходит, коробочку наберет, – едко спросила председательствующая.
– Места надо знать!
– От многого немножко – не воровство, а дележка, – съехидничали из разных мест зала.
– Я не к-к-крал! Сходите, посмотрите в мусорных контейнерах за корпусом! – глотая слезы, заикаясь, прохрипел парень и стремительно пошел, почти побежал к выходу.
– Нетунаев, вернись! Вернись, Нетунаев! – Взывала председательствующая.
Нетунаев не вернулся. Собрание пришлось прервать.
Утром за корпусом в контейнерах для мусора комсомольцы действительно нашли груду совершенно новых радиодеталей, некоторые из них были чем-то порублены и помяты, здесь же валом лежали обломки радиоламп и ламп специального назначения. Чуть дальше, в куче мусора нашли бухты дорогостоящей, изрубленной на механических ножницах титановой проволоки, здесь же валялись новые электродвигатели с разбитыми кувалдой крышками подшипниковых узлов, насосы для перекачки масла.
– Об-б-братите внимание, это б-б-были генераторные лампы, – подняв цоколь с болтающимися дорогостоящими проводками, сказал Нетунаев. – Каждая из них стоила сотни рублей.
– …Я же не для себя, в дом п-п-пионеров нес, радиокружок там веду, – все еще переживая, продолжал оправдываться Нетунаев. Редкие ресницы его виновато моргали.
– Ребята, да за это ж давить надо! Пошли к Бакулеву! – Взорвался бригадир токарей, высокий широкоплечий парень Георгий Веселов.
– Может, это и угробили-то по его приказу! – произнес кто-то.
– Мужики, бросьте вы это дело! Скоро списки на квартальную премию составлять будут. Поорете – карманы тоньше будут, – сказал Сергей Васильев, молодой технолог прессового участка. – В стране везде бардак. От того, что вы к Бакулеву сбегаете, лучше не будет.
Кабинет начальника цеха окнами выходил на забор, за которым метрах в тридцати начинался старинный пруд, основанный еще наследниками заводчика Демидова, – единственное, что осталось в большом светлом городе от тех давних времен. Генрих Иванович с Никитой Павловичем, мастером по подготовке производства, завхозом, как его называли в цехе, стояли у окна и, пуская дым от сигарет в открытую форточку, наблюдали, как волны слизывали с берега какой-то мусор, щепки. Никита Павлович по совместительству являлся парторгом цеха, и разговор шел о работниках цеха, которых по разнарядке парткома завода предстояло отправить на уборку картофеля. Осень была дождливая, картофель на полях гнил, и по решению Обкома КПСС горожане были обязаны помочь колхозам.
Раздался стук в дверь, и в кабинет вплыла личный секретарь начальника, женщина упитанная и гладкая, а вслед за ней ввалился десяток молодых рабочих.
– К вам, – произнесла секретарь и выскользнула из кабинета.
Генрих Иванович, наклонив голову, исподлобья, обвел взглядом собравшихся, скользнул по грубым рабочим ботинкам, по вздувшимся коленям спецовок и, наконец, глаза его уперлись в тельняшку парня, стоящего впереди остальных.
– В чем дело, Веселов? – сухо и резко спросил он.
– Кто и по чьему приказу выбросил на свалку вот это? – Парень шагнул к столу, разжал кулак и выложил на стол горсть такой же мелочи, за которую был задержан Нетунаев.
– Это все списанное, оно нам не нужно.
– А электродвигатели, а генераторные лампы, а металл? – бесцветно, казалось, безучастно, спросил Веселов, но в голосе его было что-то такое, отчего Бакулев поднял глаза, на какой-то миг встретился с холодным прищуром бригадира, сел в кресло. Подвинул лежащую на столе пачку сигарет в сторону вошедших.
– Кто курит, закуривайте. В моем кабинете курят. И садитесь. Георгий Алексеевич, посади ребят.
Рабочие уселись на стулья, расставленные вдоль стен кабинета.
– Понимаете, мужики, на заводе скопилось много морально устаревшего оборудования, материалов, запчастей, – заговорил начальник цеха. – Продать это через Главк сложно, практически невозможно. Отдать просто так на сторону нам тоже никто не позволит: ни министерство, ни режимники: они бдят, с завода без пропуска ничего не вывезешь и не вынесешь. Вы в этом убедились. Кстати, с Нетунаевым еще не все решено: первый отдел настаивает, чтобы он был уволен с завода. Я пока возражаю: работник неплохой, да и нес не себе, а в Дом пионеров. Это уже точно установлено.
– Генрих Иванович, во вчерашней городской газете «Ленинский путь» написано, что для наших земляков в новый совхоз на целинные земли собрано…
Георгий достал из кармана газету и начал зачитывать:
– …«От пром комбината – две конных тележки, точило и пять тысяч кирпичей; артель «Производственник» выделила пять тумбочек, десять табуреток, двадцать килограммов гвоздей и тридцать малярных кистей». Об этом с гордостью газета объявляет на весь город! А мы здесь, за забором, исправные электродвигатели кувалдой разбиваем!
– Бухты проводов на ножницах рубим и как цвет мет сдаем, – поддержал бригадира электрик Азат Галиахметов, маленький щупленький татарин. – Непрабельно это. Нельзя так жить!
Это вывело Бакулева из себя.
– Ну, не тебе указывать, что правильно и что неправильно! В общем, так, ребята: время рабочее, марш все по местам! Как жить – без вас разберемся! А кому не нравится в моем цехе – пожалуйста, пишите заявление на увольнение. На каждое ваше рабочее место за воротами по десятку желающих. Держать не буду!
Веселов поднялся, внимательно посмотрел на начальника цеха и пошел к выходу. За ним, сгрудившись, стали выходить остальные.
– Учить, как жить, вздумали! Умники! Никита Павлович, ты вел разговор о рабочих на картошку – вот этих и забирай. Составь список, приказ я подпишу.
Секретарь партбюро в знак согласия кивнул.
Генрих Иванович закурил и снова подошел к окну.
Предприятие полностью работало на министерство обороны, и страна старалась удовлетворить все заявки завода на материалы и оборудование. Требовалось только одно: безусловное выполнение плана по количеству и качеству изделий. Иногда во время полигонных испытаний выявлялись недостатки изделий, проводились новые доработки, на что-то проводились и новые научно-конструкторские работы, новые испытания. На все это требовались дополнительные людские резервы и дополнительные материально-технические ресурсы. Поэтому годовые заявки на материалы и оборудование рассчитать было трудно: цеха, ориентируясь на план, в основном придерживались заявок прошлого года. Отдел снабжения, объединив заявки цехов и несколько сократив их, заявлял о годовых потребностях завода в Москву. Москва принимала меры, чтобы завод ни в чем не нуждался.
Но планы на изделия в течение года могли меняться, иногда в меньшую сторону. Внедрялись заводские изобретения и рационализаторские предложения, удешевляющие технологию. В результате на заводских складах скопилось годами не востребованных материалов на миллионы рублей.
ЦК КПСС на июньском пленуме принял решение «о рачительном отношении к народному добру». В соответствии с этим, по указанию председателя Совета министров СССР, министерства разослали по предприятиям приказы по наведению надлежащего учета и бережному расходованию материально-технических ресурсов.
И директор завода собрал совещание. Замдиректора по снабжению, доложив о количестве скопившихся неликвидов на складах, перечислил цеха, по чьим заявкам их было больше всего. Директор потребовал объяснений персонально от каждого из присутствующих начальников цехов.
Больше всего претензий было к Генриху Ивановичу. Заместитель директора по снабжению, достав из папки заявку цеха, зачитывал одну за другой отчеркнутые красным карандашом строчки: «…Вентиль 10х18 нтл – заявлено 240, выбрано 83; генераторные лампы – заявлено 363, выбрано 15; проволока титановая диаметром 6 миллиметров – заявлено 300 килограммов, выбрано 46». Отчеркнутые строчки заявки зачитывались и зачитывались. Бакулев, стоя с покрасневшим от напряжения лицом, пытался объяснить, что вентили заказывались для расширения гальванического участка, но расширение его в связи с сокращением заказа посчитали нецелесообразным. Сталь угловая, швеллеры – заказывались для реконструкции корпуса, но монтажники изготовили колонны из своего металла. Металл остался. Генераторные лампы получили устаревшей модификации. Они не подошли.
– А кто их заказывал – устаревшей модификации? Под заявкой ваша подпись, уважаемый! – потрясая бумагами, возглашал снабженец.
Директор внимательно, словно заново изучая, смотрел то на начальника цеха, то на своего зама по снабжению. Прервав препирательство, посадил обоих на место, обвел взглядом всех сидящих в кабинете и тяжело придавил кулаком стол.
– Цехам и службам все необходимое для производства с центрального склада вывезти в цеха. В цехах навести порядок по учету и хранению. И чтобы никаких сверх лимитов! Вам, Григорий Николаевич, – обратился он к своему заместителю, – составить докладную в Главк на все невостребованное и принять меры к реализации. Ответственность всех присутствующих – личная. Срок – месяц. Все свободны.
Не докурив сигарету, Генрих Иванович выбросил ее в приоткрытую форточку и повернулся к завхозу:
– Никита Павлович, я тебя еще раз прошу: лично проверь, чтобы в кладовых было только то, что соответствует заявкам и требованиям. Из заначек все списать. Что можно – сдать в металлолом, остальное – сбросить в траншею за корпусом. Водопроводные трубы строители там уже проложили, наполовину траншея засыпана. Договорись с прорабом, закажи за счет цеха бульдозер, и траншею вместе со всем, что цеху не нужно, сровнять с землей. Сделать это надо срочно. Мне звонил главбух из заводоуправления, Кротов Петр Николаевич, и по секрету сообщил, что директор создал серьезную комиссию из главных специалистов, снабженцев, бухгалтеров, комиссия будет ходить по цехам, предупредил, что, возможно, вскоре с ревизией нагрянут и к нам. Чтобы у нас все было чистенько!
– А этих, – Генрих Иванович кивнул головой на дверь, – которые нас «прабельно» жить учат, всех в колхоз! Пусть головы под дождичком остудят. И мозги проветрят.
– Может, все-таки их еще раз собрать, побеседовать, объяснить по-хорошему. Чтобы зла в душе не держали.
– Что ты им будешь объяснять, что? Что заявки составляли под копирку с прошлогодних заявок, а потом годное и негодное списывали и прятали в заначки – авось сгодится? Кто нас поймет? Иди. Бульдозер на завтра закажи. И с прорабом договорись.
– Все сделаю, Генрих Иванович, – мастер по подготовке производства, секретарь партбюро цеха по совместительству вышел. Бакулев долго еще стоял у окна и задумчиво глядел, как на волнах старого пруда колыхался у берега какой-то мусор: отмершие водоросли, остатки деревянных ящиков, щепки. Все это в ветреную погоду выносилось водою на берег. Берег был завален мусором.
А комсомольцы после смены собрались в красном уголке: предстояло решить, как все-таки наказать «несуна» Диму Нетунаева. Сам он на собрание не явился. Отсутствовало и больше половины состава комсомольской организации цеха: все знали, о чем будет речь, и кто-то посчитал вопрос мелочным, кому-то нужно было домой, кто-то спешил в детсад за ребенком. Но явились все, кто был в кабинете начальника цеха, и весь актив: члены бюро комсомольской организации и комсорги отделений. Веселов рассказал, что нашлось в мусорных баках, о несостоявшемся разговоре с начальником цеха, комсорги рассказали о заначках на своих участках, о том, как топором рубились списанные, не числящиеся в кладовых новые резиновые сапоги и кирзовые рабочие ботинки, рубился на куски залежавшийся медный, в свинцовой оболочке кабель. Вспомнили решения по экономному и рациональному использованию материальных ресурсов, призывы к развертыванию массового движения трудящихся за всемерную экономию, это должно стать неотъемлемой чертой современного экономического мышления. И решили написать о делах в цехе в Москву.
– В «Правду» надо писать, в «Правду!» – горячился Азат Галиахметов.
Письмо было написано, подписано всеми присутствующими и этим же вечером отправлено в Москву.
На следующий день в цехе был вывешен приказ: двенадцать молодых работников цеха, перечисленные поименно, командировались в колхоз «Заветы Ильича» на убору картофеля. За дни работы в колхозе полностью сохранялся среднемесячный заработок и кому положено – льготы. Старшим группы назначался технолог кузнечного участка Васильев Сергей Павлович. На него же возлагалась ответственность за технику безопасности при работе в колхозе. Всем отъезжающим выдали под роспись по два комплекта выстиранных рабочих спецовок, сапоги, новые байковые портянки, по три пары резиновых перчаток, телогрейки. Кроме этого выдали по матерчатому матрасу, наволочке, простыни, шерстяному одеялу. Каждый сложил все это добро в полиэтиленовый мешок, сверху – бумажку со своей фамилией.
В группу были зачислены две молодые женщины: кладовщица и рабочая гальваники. Они получили помимо спецодежды под роспись на всю группу три кастрюли, пятилитровый термос под чай, три больших сковороды, двенадцать эмалированных кружек, ножи, ложки, вилки и новую десятилитровую алюминиевую канистру – под колхозное молоко. Опытные женщины, не раз ездившие в колхоз, получили в кладовой еще ведро и кусок мешковины для уборки помещения.
Васильев пошел заказывать пропуска и машину для вывоза мешков с территории завода, рабочих отпустили по домам – переодеться, предупредить домашних и отоварить талон на банку свиной тушенки. Талон каждому вручили вместе со спецодеждой. После обеда, в два часа дня, все должны будут собраться у Дворца спорта: туда будет подан автобус.
Ехали по бездорожью, автобус мотало из стороны в сторону, дважды он застревал в грязи, приходилось выходить и подталкивать его, помогая шоферу выбраться из колеи.
Рабочих встретил сам председатель колхоза – молодой человек лет тридцати пяти, в кожаной, на меху, куртке. Назвался Михаилом Михайловичем. От здания правления колхоза он ехал в автобусе, показывая шоферу дорогу. Остановились у бывшей столовой Рай по. Районное потребительское общество развалилось, столовая была заброшена, и колхоз приспособил ее для приезжих: в обеденном зале были сооружены двадцать деревянных топчанов для ночлега, плита подремонтирована, возле нее сколочен стол из пятиметровых гладко обструганных досок, с обеих сторон стола стояли длинные деревянные лавки.
– Вот все, чем мы богаты, – смущенно произнес председатель. Пройдя к выключателям, включил одну за другой две электро лампочки: одну над топчанами, другую над плитой на кухне.
– Холодильник работает. Вода в колодце, колодец исправный. Дрова завезены – в сарайке. Правда, чурки не расколоты. Топор там же, у чурок. «Удобства» на улице. Над сарайчиком, на сеновале приготовлено свежее сено для матрасов и подушек. Завтра зарежем теленка, пусть кто-то придет к скотному двору – получит мясо: я подписал требование на тридцать шесть килограммов – по три килограмма на человека. Молоко на ферме можете брать по потребности. Приходите только пораньше, к утренней дойке. Картофель, морковь, свекла – на поле, наберете, сколь надо. Луку нет. Не уродился. Располагайтесь. Утром придет бригадир, уведет на поле. Вроде и все. Я живу неподалеку, если что, ваш старший найдет меня. Располагайтесь, – еще раз сказал председатель колхоза и вышел.
Женщины пошли в угол, заняли два топчана рядом, из мешка достали молоток, два больших гвоздя, отрез черной ткани и шнур.
– Кто поможет дамам ширму повесить?
К женщинам подошли сразу несколько мужчин:
– А как дамы рассчитываться будут? Лишний черпак каши плеснете?
– За нами не пропадет: рассчитаемся. Пошли на сеновал! – засмеялась белокурая кладовщица.
Гвозди были забиты, ширма, отгораживающая два топчана от общего зал, повешена. Толпой пошли к сеновалу – набивать подушки и матрасы сеном.
Рядом с Веселовым на топчанах устроился с одной стороны Сергей Васильев, с другой – Азат Галиахметов.
После того как места для ночлега были обустроены, Георгий наколол дров и охапку их принес к печке. Женщины к этому времени почистили и помыли плиту, поставили на нее в кастрюле воду для макарон. Затопили печь.
Васильев предложил все привезенные из города продукты объединить и питаться из одного котла. Возражений не было.
Из привезенных рюкзаков и сумок выложили на чисто вымытый и протертый до суха стол все, что было съестного: буханки хлеба, сахарный песок и кусковой сахар, соль, круги колбасы, банки тушенки, пакеты с крупой и макаронами, пачки с чаем и печеньем. Сюда же выставили все спиртное. Водку привезли не все, но Вадим Петрович, сын главбуха завода, достал из своей сумки целых три пол-литровых бутылки. Всего таких бутылок набралось восемь штук. Женщины, которым поручили кашеварить, все продукты рассортировали, часть убрали в холодильник, а четыре бутылки водки, хлеб, порезанную колбасу оставили на столе. Вскоре сварились брошенные в кипящую воду макароны, воду слили, добавили четыре банки тушенки и через несколько минут макароны «по-флотски» были готовы.
Разлили по кружкам водку, встал с поднятой кружкой Васильев и заговорил:
–Товарищи! Партия и правительство делают все, чтобы народу жилось лучше. И на переднем крае борьбы за достойную жизнь мы, молодежь. Комсомольцы едут работать в Сибирь, осваивают целину. Нам выпала честь помочь колхозу в уборке картофеля. Выпьем за то, чтобы достойно выполнить порученное нам дело!
– Какой базар, все сделаем! Выпьем! – не дожидаясь конца речи начальника, вскочил Вадим и начал чокаться кружкой с соседом. Выпили. В такой компании макароны с тушенкой показались удивительно вкусными, женщины подкладывали тем, у кого чашки пустели.
– «Забота у нас простая,
Забота наша такая -
Жила бы страна родная,
И нету других забот», – запел Сергей.
Песню подхватили:
– «И в снег, и в ветер,
И звезд ночной полет,
Меня мое сердце
В тревожную даль зовет»…
– Серега, давай допьем, что осталось! Люба, доставай из холодильника, что там еще есть! – скомандовал Вадим. Женщина вопросительно посмотрела на Васильева:
– Как, Сергей Павлович?
– Доставай, – послышалось с разных концов стола.
– Одну бутылку оставь. На всякий случай: вдруг кто-то простудится или еще что, – распорядился старший.
Под закуску из колбасы и макарон допили еще три бутылки водки. Возбужденные, долго не расходились из-за стола. Спели еще одну песню:
– «Седина в проводах от инея,
ЛЭП-500 не простая линия,
И ведем мы ее с ребятами
По таежным дебрям глухим»…
И в этот момент каждый сидящий за столом готов был ехать рубить таежные просеки, зимовать в передвижных вагончиках ради того, чтобы где-то зажегся «глазок вольфрамовый».
Женщины убрали и перемыли посуду и пошли в свой угол – устраиваться спать. Постепенно все разошлись по своим топчанам.
Улеглись на набитые сеном матрасы и Веселов, и Азат Галиахметов, и Сергей Васильев. Выключили свет.
– Жора, как думаешь, наше поколение доживет до коммунизма? Сможем мы перевоспитаться? Ну, через творческие бригады, через школы коммунистического труда, – спросил Васильев соседа.
Веселов лежал на спине, подложив сцепленные пальцы ладоней под затылок – подушка, набитая сеном была колючей – и смотрел в чернеющий над лицом потолок.
– Не знаю, – задумчиво ответил он. Коммунизм – это идеал, икона, на которую мы молимся. При коммунизме не должно быть всем одинаково – по горошку на ложку. Кому-то одной горошины будет мало, по заслугам ему, может быть, и ложку гороховой каши дать надо будет. Главное, чтобы были созданы одинаковые стартовые возможности: сыновья министра и дворника должны иметь равный доступ к воспитанию и образованию. Ты сын дворника, но ты талант – тебе путь наверх. Если ты сын важного лица, но тупой, как валенок, – тебе дорога на тот уровень, где обитают такие же, как и ты.
– Ну, ты, Жора, и загнул! А как же наследственность? А как же гены?
– Я читал, что на детях знатных часто природа отдыхает. Они порою вырастают зажравшимися лентяями. Число гениев не зависит от породы.
– Ты не прав, Жора. Самый хороший способ сделать карьеру – родиться в семье великих.
– «Надоело, говорить и спорить,
И любить усталые глаза,
В Флибустьерском, дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
…Пьем за яростных, за непокорных
За презревших грошевой уют», – запели возле топчана Вадима Кротова.
Оказалось, что помимо трех бутылок водки, выложенных в общий котел, у него была еще и фляжка со спиртом, которую он с ближайшими соседями по топчанам и опустошил.
– Флибустьеры, дайте поспать! Нам завтра рано вставать, вам же еду готовить! – послышался женский голос из-за ширмы.
Понемногу все успокоились и уснули.
Еще затемно Георгий вышел во двор, вытянул из колодца бадью воды, разделся до пояса, на русые волосы надел колпак и, ахая, нагнувшись, начал поливаться из ковша. Подошли женщины, одна из них взяла у него ковш и стала поливать со спины.
– Не простынешь?
– Нет, Люда. Это у меня еще с армии.
Облившись, он выпрямился и с удовольствием стал энергично растираться полотенцем. Женщины любовались мускулистым телом. На руках бугрились мышцы, на одном плече была наколка – раскрывшийся парашют и надпись: «Если не мы, то кто?». Георгий энергично по приседал, раз двенадцать подтянулся на ломе, кем-то пристроенном вместо турника в проеме двери сарайчика. Оделся.
– Давайте канистру, я сбегаю на ферму за молоком. Что думаете готовить на завтрак?
– Воду греть поставим. Рис варить начнем. Молоко принесешь – каша на молоке будет. Тушенка еще есть. Чай. Хлеб.
– К обеду мяса принесу. Сам схожу. Договорюсь, чтобы от задней части отрубили, мякоть, – Георгий взял канистру и трусцой побежал к логу, на склоне которого уже светились окошки фермы.
Бригадир повел всех на конный двор – там в одном из стойл для лошадей был сложен инвентарь – лопаты, ведра. Выдал десять ведер и пять лопат.
– Лопаты не ломайте, берегите. И ведра тоже не разбрасывайте. Один будет копать, другой собирать. Собирайте в два ведра: которая картошка покрупнее – в одно ведро, мелочь в другое. Кто старший? Распишись за получение инструмента. – Бригадир достал затертую тетрадь, Васильев расписался в ней за получение пяти лопат и десяти ведер.
До поля шли километра полтора.
Картошки было посажено пять гектаров. Ботва уже вся пожухла, листьев не было – одни черные хвостики указывали на картофельные гнезда. Рядки тянулись к лесу метров на пятьсот.
– На двоих берите два ряда. Вон конюх едет. Картошку покрупнее сыпьте ему на телегу, в короб. Он увезет. Мелочь сыпьте в кучу посреди поля. Потом соберете.
– Что считать мелочью? – спросил бригадира Васильев.
– С яичко-то в крупную кладите.
На кустике картошки «по яичку» и крупнее было по две штуки. Редко три. И штук по шесть – чуть крупнее виноградины. Все картофелины были облеплены сырой глинистой землей, и прежде чем бросить в ведра, их надо было очистить. Но короб телеги все-таки понемногу наполнялся. Росла и куча мелочи. Часов в одиннадцать возница повез первый короб картошки. С ним ушел и Георгий – за мясом для обеда.
К часу возчик на телеге, в сопровождении Веселова и женщин, привез кастрюлю с еще горячим густым борщом, в двух других кастрюлях были овсяная каша и гуляш из говядины. В термосе заваренный сладкий чай.
Георгий не забыл прихватить с фермы флягу с холодной водой для мытья рук и посуды после обеда.
В лесу на полянке разожгли костер, наломали пихтового лапника и устроились на обед возле костра.
По мере наполнения желудка улучшалось и настроение.
– Бабоньки, нам добавки, мы вам ширму вешали, – подошли с пустыми чашками два токаря -Захар и Кузьма.
– Первый и последний раз по блату даю, – наполняя чашки, засмеялась кладовщица Надежда Белых.
– «По блату, по блату,
Дала сестренка брату…
Коробку шоколаду
И синий карандаш», – промурлыкал Кузьма, с интересом поглядывая на круглое, розовощекое лицо молодой кладовщицы.
После обеда женщины помыли посуду и уехали.
День выдался не дождливым. Было не жарко. Мужчины, переваривая обед, сидели и лежали на лапнике у костра. Кто-то курил, а Георгий с Сергеем, лежа, с интересом следили за быстрым движением по небу низких темно– лиловых туч.
– Только бы дождя завтра не натянуло, – сказал Георгий.
– Может, еще раскачается, – ответил Сергей и поднялся. – Мужики, кончай перекур, пора на поле. Сейчас телега приедет. Нам еще раз заполнить ее надо.
Нехотя встали, разбросали головешки костра, затоптали угли и ушли на поле.
На третий день начался дождь, вначале мелкий, потом усилился. Все вымокли, но телегу картошки до обеда набрали. Решено было идти обедать в деревню. Возница сказал, что если дождь будет и дальше так лить, после обеда он на поле не приедет – нет смысла.
На веревках вдоль печи развесили сырую одежду, переоделись в сухое, пообедали. Сергей принял решение – на поле не выходить.
По столу начали стучать костяшками домино, Захар, Кузьма, Петр и Дима Нетунаев сели играть в карты. Георгий, покрутившись возле печи у прибирающихся женщин, натянул на себя клеенчатый плащ с капюшоном и пошел на ферму. «Может, дояркам помочь надо», – подумал.
На ферме было тепло и сухо. У входа, рядом с красным уголком, топился кормозапарник – сооружение в виде толстой, круглой двухметровой печки с вделанным в нее емким котлом для воды. Горячая вода отапливала красный уголок, был кран и для отбора воды на другие нужды: горячей водой заваривали пойло для скота, тепленькой мыли вымя коровам перед дойкой.
Коров еще не пригнали, и три доярки сидели за столом. Со всеми из них Георгий уже был знаком. В центре стола сидела Вера Князева, пожилая женщина в расстегнутой телогрейке. На голове зеленый, с большими, аляповатыми розами, платок, узлом завязанный на затылке. Она была старшей на ферме, и обычно она по утрам наполняла канистру Веселову молоком. Справа от нее сидела черненькая татарка Наиля. Напротив Наили – тощая, рослая, черноволосая Настя. Наиля и Настя были без телогреек, в шерстяных вязаных кофтах. На столе стояли большой, литра на четыре, эмалированный чайник и блюдце с кусочками наколотого сахара, тарелка с ломтями хлеба, нарезанными от деревенского каравая. Перед каждой женщиной стояла синяя эмалированная кружка с чаем.
– Садись с нами чаевничать, – пригласила Вера.
Наиля подвинулась на лавке, освобождая место, и, встав, достала с полки еще одну кружку. Георгий сел. Налил чаю. Под потолком вдоль стены на обратной стороне нешироких обоев был написан лозунг: «Обществу нужен новый человек – с коммунистическим мировоззрением».
– Ну, и как у вас с мировоззрением? Коммунизм проглядывается? – кивнув на плакат, улыбнулся Георгий.
– Проглядывается, особенно, если сзади заглядывать, – зло сказала Настя.
– Не болтай. Три дня знаешь человека, а уже мелешь при нем что попало, – приструнила подругу Князева.
– Да это парторг колхоза. С него Райком требует наглядную агитацию, вот он и развесил, где мог, – примирительно сказала Наиля.
– Что, я все время рот на замке держать должна? У меня три рта на полатях голодные! Привезла на телеге в город на колхозный рынок свинью продавать, подскочили – деньги давай, сбор с владельцев скота. «Какие, говорю, деньги? Не продала еще». Так ведь, гады, и крутились возле, пока после не содрали налог с продаж, сколь положено. У родственника три дня пожить решила: детям обувку купить надо было, да телогрейку себе приглядела, так на вторую ночь участковый прибежал, видно, соседи нажаловались: «Почему без прописки ночуете? Где паспорт?»
– Нет, говорю, у нас паспортов, беспаспортные, колхозники мы. Как рабы мы!
– Поговори у меня еще! На два года посажу!
Выписал квитанцию, сто рублей штрафа содрал за нахождение в городе без прописки. А ты спрашиваешь, проглядывается ли коммунизм.
Георгий смотрел на худую, озлобленную женщину, сидевшую напротив, и не знал, как утешить ее.
– Ну, ныне зерновые получше, может, на трудодни поболе дадут. Комбикорма вот для свиней привезли, партия решение приняла об увеличении скота в личном подворье. Полегче жить будет, – прервала затянувшееся молчание Вера.
– А корма-то где? На одну корову наскрести не могу, по ночам с сыном бегали, ложок обкашивали. И то в правлении пригрозили трудодни снять – за самовольное сенокошение.
Дверь в красный уголок распахнулась, и в него влетела рослая, молодая, лет двадцати, с рыжими, мокрыми, распущенными, до плеч волосами, еще одна доярка. Она скинула с себя прозрачный плащ, отряхнув, аккуратно повесила его на гвоздь в угол, оставшись в брюках и толстом свитере ручной вязки.
– Что-то ты быстро управилась. Хотела только к дойке подойти, – сказала Вера.
– Почуяла, что к нам ясный сокол залетел, вот и явилась раньше времени, – засмеялась девица, усаживаясь рядом с Настей. Роста были они одного, но рыжая была кругло лица, плотно сбита в плечах, под свитером угадывались полные груди. Она налила себе чаю и, поднеся к губам, беззастенчиво стала разглядывать гостя.
– Слушай, Георгий, сосватай меня, а? Я рыжая, ты почти рыжий, знаешь, какие у нас с тобой сыновья пойдут! Рослые, сильные, крепкие, как белые грибочки! – прихлебывая из кружки чай и не отрывая взгляда от глаз сидящего напротив парня, заговорила она.
– Галя, одумайся! Чо ты мелешь, бесстыжая! Прибежала и готова сразу на шею человеку броситься. У него, поди, жена и дети уже есть!
– Нет, Вера, у него жены. И детей нет. Чует мое сердечко. А среди вас пропаду я. Нарожаю молодцов от семи отцов и озлюсь, вон как Настя.
– А меня-то ты тут чо приплела? У моих есть отец. Пишет, может, под амнистию попадет. Выйдет, и мы заживем, как люди.
– Не обижайся, Настенька! Я тебя жалею. Это к слову, я, – обняла подругу Галя.