Иннокентий Анненский
Неизвестный Анненский

Полная версия

Не то теперь, не то еще недавно. Мы мало культурны в смысле старины <…>

Для Бунина старина жива, чтобы теперь пугать и волновать его ночью в разоренном доме своим гробом^[24] – это цинизм. Сам Чехов изображает господ, точно слушает их из передней. Это у него чудаки, неврастеничные уроды, придаток к старому вишневому саду^[25] <…>

Величайшая культура в мире держалась на скромности и на сознательности. <…>

Какая книга Достоевского наиболее привлекает критиков? «Бесы». Почему? Своей цинической маской. Надо было иметь измученность и злобу Достоевского <чтобы> себе дозволить и Кармазинова^[26], и страшные карикатуры нечаевцев^[27] <…>

Цинизм Анны Карениной, Крейцеровой Сонаты, Холстомера^[28]. Цинизм Толстовского Евангелия^[29] <…>

Как сказать, может быть, самая яркость, безусловность, сверхжизненная глубина этих двух писателей, демоничность их проникновений подстрекают нас на это часто неосторожное желание удивить, припечатать, озарить, встревожить, напугать, измучить. Легкое совершенство!.. <…>

Вяч. Иванов очарователен, высокомерен. Он призрачен и прост, даже элементарен среди пугающей громоздскости своих славянизмов. Он улыбается простодушно и даже чуть-чуть растерянно среди метафорических бездн или славя трофеи. В нем есть что-то глубоко наше, русское, необъяснимо, почти волшебно <…>

А Брюсов – этот пытливый, застегнутый, темный, этот сумасшедший техник; человек поражающий нас красотой своих достижений, но еще больше небрежностью, с которой он готов их оставить. Это не строитель, это скорее динамитчик своих же замыслов, божественный фокусник, который готовит универсальную колоду, чтобы одурачить весь мир и лишь немногим дать полюбоваться своей высокой, своей диковинной игрой. <…>

Для Вяч. Иванова слова – враги и великолепно воздвигаемые им трофеи. Брюсов видит в них ряды загадок. Он ищет шифра <…>.

Не торопитесь объяснять, давать советы – думайте, думайте – бога ради, думайте. Забудьте о поэтах, царях, пророках^[30].

Будьте этим моллюском в раковине, который видит сон и которому не стыдно, что он ничего не знает о лежащем на нем океане.

Стыдливость – вот новый ресурс поэзии, искусства вообще. Мне кажется, о нем пора вспомнить. Что необходимо, чтобы достигнуть ее наибольшей меры? Находить новое, менять теперешнее, воскрешать старое. Мне кажется, что поворот уже есть, его можно найти в этой среде Чулкова, Гумилева, Кузмина^[31].

Если не умеете писать так, чтобы было видно, что вы не все сказали, то лучше не писать совсем. Оставляйте в мысли.

Предвижу недоумение поэтов. Что Вы нам рекомендуете?

О стыдливость, тоже стыдливость. Особенно недоконченность. Недоуменное неудержимое наивное желание слиться с необъятным.

Я проснулся. Там за стеклами окна:
Вся в движении немая белизна.
Все, что ночью было тускло и черно,
Белизною торжествующей полно.
Шум шагов, щегольских шапок быстрый бег
Только шорох… О, прекрасный юный снег
Я иду к тебе, с тобою… дай же мне
Утонуть в твоей бездонной белизне^[32]

Все это простые обесцвеченные слова. Притушенные хореи – пляска первых снежинок <…>

Я не зову Вас разбивать ваши кифары, обрывать струны… Но не смейтесь и над прекрасным юным снегом, хотя нет, смейтесь, пожалуй, он все же останется прекрасным и новым^[33] <…>

24. В данном случае Анненский имеет в виду не конкретный рассказ Бунина, а типичные мотивы, образы, ситуации его ранней прозы, например, рассказы «В поле», «Поздней ночью», «Золотое дно», «У истока дней» и др.

25. Имеется в виду комедия А. П. Чехова «Вишневый сад» (1903).

26. Кармазинов – герой романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Одним из ближайших прототипов образа писателя Кармазинова называют И. С. Тургенева.

27. Толчком к написанию романа Ф. М. Достоевского «Бесы» послужил события связанные с деятельностью подпольной революционной террористической организации «Народная расправа», возглавляемой С. Г. Нечаевым.

28. Имеются в виду герои и произведения Л. Н. Толстого: роман «Анна Каренина» (1873–1877), «Крейцерова соната» (1887–1889), «Холстомер» (1861–1885).

29. По поводу Толстовского Евангелия еще в 1905 году, в статье «Власть тьмы», вошедшей в состав первой «Книги отражений» Анненский писал: «А между тем у каждого из нас есть в душе слитый с нашим существом и дорогой для нас символ Христа, символ оправдавшего нас чуда. Евангелие, или возможность всегда оживить этот символ, существует, – и с нас этого довольно. А делить две стихии, которые слились в Евангелии, как они были слиты в Христе, т. е. любовь и чудо, мне, по крайней мере, претит. Великому человеку бывает и много позволено, и вот Толстой горделиво пожелал собственного Евангелия. Он нашел способ разделить две евангельские стихии <…> Природу и жизнь человека не всегда подчинишь выдумке. Евангелие создало христианство, т. е. целый мир. Толстой создал толстовщину, которая безусловно ниже даже его выдумки…» (КО, 68).

30. Намек на символистский идеала поэта-пророка и властелина-царя, избранного. Непосредственным источником этой фразы, мог послужить как призыв А. Белого, цитирующего Пушкина в статье-лекции «Настоящее и будущее русской литературы» (см. также сноску 49): «Ты царь – живи один», так и строки из стихотворения К. Д. Бальмонта «Я люблю далекий след – от весла», вошедшего в состав книги стихов «Горящие здания» (1900): «О мой брат, поэт и царь, сжегший Рим <…>».

31. В автографе эта фраза вычеркнута, была ли она озвучена в докладе неизвестно. Об этих авторах (Г. Чулкове, Н. Гумилеве, М. Кузмине) см. статью И. Ф. Анненского «О современном лиризме» (КО, 364–366, 374, 378)

32. Вероятно, эти поэтические строки принадлежат самому И. Ф. Анненскому.

33. Доклад Анненского завершался цитированием «французского примера», стих. «Au Luxemburg».

<< предыдущий лист

следующий лист >>

1 2 3 4 5 6 7 8 9