Инна Тронина
Четвёртая четверть
– Андрюша, я поняла, что ты совершенно исключаешь возможность брака с Олимпиадой? Ведь пропадёт девочка, да ещё и младенца погубит…
– У неё два хлопца на выбор, плюс шикарная квартира. С такими бонусами пропасть трудно, разве только если очень постараться. Я не отказываюсь платить на сына, но жену найду себе сам. И Липка мне здесь – не указ. Всё, хватит этих разговоров, Татьяна, хоть действуешь ты из лучших побуждений…
– Не буду больше, Андрюша.
Мать стала вытирать полотенцем посуду. Стрижка-каре волнуется, когда она головой встряхивает. А мне так хочется зарыться пальцами в эти золотые волосы! А потом поцеловать розовую, в румянах, щёку…
– Как внук твой, Данечка?
– Ничего, растёт. Пошли, Божок, хватит резину тянуть.
Очень мило! Резину тянут они с матерью, а виноват я. От обиды снова нашёл приступ чихания.
– Будь здоров! – Андрей привел передо мной на корточки. – Татка, вызывай завтра врача. Пусть Русланыч отдохнёт. Ему долго и много придётся работать.
– Вызову.
Мать драила губкой тот столик, за которым мы ужинали. И другой – под навесным шкафчиком. Я заметил, как трясутся её тонкие длинные пальцы, унизанные колечками.
– Всё никак не могу успокоиться из-за Франсуазы! Это ужасно! Самые молодые, самые красивые погибают! Солнышко ясное, светящаяся женщина! Мать двоих малышей… Так помогла нам в случае с Борисом Добиным. В те страшные дни* она одна согревала наши сердца, внушала надежду, – бормотала мать. – Я тогда вообще чуть таблеток не наглоталась. Только мысль о Русике остановила… А Франсуаза подвиг совершила. Ей должно быть всё равно, что будет с Москвой, попадёт ли яд в водопровод… Уехать и забыть! Не её страна, не её столица. Нет, она всегда на амбразуру кидалась. Тридцать лет всего! Как мало отпущено жить на земле светлым людям, и как долго здравствуют негодяи! Кто так делает, кто?!
– И моя вторая жена скончалась от диабета на тридцать первом году жизни, – кивнул Озирский. – Она была медсестрой, тоже облегчала людские страдания. Вполне может быть, я не решусь жениться в четвёртый раз. Слишком страшные судьбы у женщин, которые становятся моими спутницами. Жребий таков, что в жёны я могу взять лишь заклятого врага, чтобы погубить его.
Озирский налил воды в стакан, поднёс матери. Я взял её за руку.
. – Всё, мальчики, идите. Задержала я вас. Но такие новости кошмарные каждый день…
– Согласен. Поменьше бы таких новостей, – сказал Озирский.
– Может быть, останешься. Андрюша? – спросила мать. – Я тебе в гостиной постелю. Не доедешь ведь. Да и отсюда тебе в офис ближе.
– Ладно, только Олимпиаде позвоню. Чтобы не ревела всю ночь…
Значит, в койку с Андреем мать не собирается. Впрочем, может отдельно стелить и для отвода глаз. Хотят дождаться, когда я усну.
Андрей взял свою «трубу», набрал номер:
– Липка? Да, я. В Тёплом Стане. Мне не с руки сегодня к тебе ехать, так что здесь заночую. Ты что, очумела?! Глянь на определитель. Какая баба? Это номер Величко. Останусь у них, а потом – на Каширку. Можешь не верить – мне всё равно. Не ори – ребёнка испугаешь. Лучше поцелуй его – за меня. Оксана не звонила? Нет пока? Ничего, найдётся. Её же скоро нужно будет встречать. Никто меня на Пресне не искал? Если объявится Генриетта Ронина, скажешь, что по её делу работаю. Слушай, тебе в дурдом пора! Я не у неё, а у Татьяны Васильевны. Для чего я тебе сервер ставил? Чтобы видно было, откуда звонят. Всё, пока. Приятных снов!
Озирский вытер рукавом пот со лба, будто грузил мешки. Потом тупо уставился на нас.
– Знаете, из-за пижонства или боли я во время соревнований по карате никогда не орал. Хотя удар «абчаги» трудно молча перенести. А тут хоть вой! Все три жены стоят перед глазами – Наталья, Елена, Франсуаза. И ещё – мать, Власта Сорец – одноклассница моя и боевой товарищ. Она в девяносто втором наш отход прикрывала. Знаете, как в заключительной сцене фильма «А зори здесь тихие…» Как раз пять женщин. Вот, шеренгой стоят, и молча смотрят мне в глаза. А я ничего не могу сделать. Понимаю, что ни в чём не виноват, а всё равно стыдно. Ведь все, все жить могли! Матери только в конце этого года исполнилось бы шестьдесят. Остальные намного моложе. Права ты, Татьяна. Всякая мразь долго живёт. Вот сейчас пойдём с Русланычем обсуждать одно дело. Тебе говорить не буду – расстроишься. Но если мы не будем работать, ещё кого-то в землю зароют. А с меня уже тех жертв достаточно. Надо сделать всё для того, чтобы спасти других…
– Спасём! – хрипло сказал я.
В носу у меня защипало – то ли плакать хотелось, то ли насморк мучил. В большой комнате гулко забили часы.
– Андрей, скажи, кого брать-то будем?
Луны в окне уже не было. Наверное, она ушла за громадный корпус напротив.
– Идём, Божок, расскажу, – печально сказал Андрей.
Шеф пропустил меня вперёд, прикрыл дверь на кухню. Мать осталась поливать фиалки. У нас их пятнадцать горшочков, все разноцветные, и даже жёлтая есть. Отвернулась, чтобы мы её слёз не видели. Жалко мать до ужаса, а что делать? Всё давным-давно решено. И выбора, если подумать, нет.
Я работаю или на охранно-розыскное агентство Андрея Озирского, или на мафиозную группу Темира Махмиева. Тот хоть сейчас и воюет в Чечне, а здесь дела его крутятся. Больше нигде халтурить мне не дадут, да я и сам не захочу.
– Не бойся, не помрёшь, Божок. – На всякий случай шеф постучал по дереву. – Но у тебя никакой ангины нет. ОРЗ средней тяжести.
Андрей дотянулся до бока моего шкафа, сел в кресло бен-биг. Оно лежит на полу, как мешок. Садиться на него взрослым людям трудно, если у них пузо и одышка. Но таких я к себе не приглашаю. К Андрею это не относится – ему раз плюнуть.
– Ты откуда знаешь? Ведь и горло не посмотрел.
Я залез в постель, завернулся в одеяло, чтобы не дрожать и не кашлять.
– При ангине не чихают – это первое. Кроме того, там нет насморка. А боль в горле такая, что есть невозможно. И вообще, на еду смотреть противно. Я в детстве неоднократно болел ангинами. И мои многочисленные дети тоже заражались. Так что могу отличить одну болезнь от другой. Вот, держи градусник.
Озирский знает, где что у нас лежит. Он полез в антресоль моего секретера, стряхнул термометр. Я сунул его под мышку. Потом Андрей принёс шарф и лично замотал мне горло. Такой качок, как он, и задушить может. Ему нужно каждое движение соизмерять. Но сейчас получилось у него тепло, нежно.
Рядом со мной, на тумбочке, светит ночник. Окно зашторено. Озирский проверил, плотно ли. Я снял только джинсы, а носки оставил. И другую одежду тоже навертел, чтобы согреться.
Моя комната небольшая, поэтому мы купили компактную мебель. Кровать выставляется из стенки, в которой есть шкаф, полки с антресолями – верхними и нижними, секретер. Ещё – отдельный письменный стол, на котором стоит музыкальный центр. Там я забыл одновременно кассету с «Пионерскими блатными» песнями и компакт-диск «Калинова моста».
– Слушай, Божок…
За спиной шефа – шведская стенка, турник, маленькие тренажёры. До обычных снарядов я пока не дорос. Этот комплект мне Озирский и подарил – четырнадцатого декабря, на десятилетие.
– Как твои друзья себя чувствуют? В смысле, ничего страшного с ними не случалось?
Странный вопрос какой-то. Никогда мои приятели его не интересовали.
– Да с ними много чего случается! – Я поправил градусник под мышкой.
– Я имею в виду серьёзные дела.
Озирский говорил, позёвывая, с закрытыми глазами. Похоже, он очень хотел спать, но пока не мог себе это позволить.
– Ну, Вадик Облеухов на днях погиб. Он в восьмой квартире жил. Его мать, тётя Нина, в чёрном платке плакала на лестнице. Он в здешнюю школу ходил, а я-то езжу на Ленинградку. Но во дворе вместе болтались…
– И что с ним случилось? – Озирский взял у меня градусник, сунул в футляр. – Тридцать семь и девять. Я слегка ошибся. Или с тех пор жар немного усилился. Но всё равно это – не ангина, так что держи хвост пистолетом. Так от чего умер парень?
– С шестнадцатого этажа упал.
– Самоубийство? – предположил Андрей, даже не моргнув. – Сколько ему лет было?
– Двенадцать. А свалился он нечаянно. На спор полез с одной лоджии на другую, а руки разжались.
– Это при тебе было?
– Нет, рассказали. Сразу умер, на месте.
– А других несчастных случаев не было? Вспомни получше.
– Какие тебе нужны? Убийства, что ли? – уточнил я.
– Все, о которых тебе известно. Я потом сам разберусь, – строго сказал Андрей.
Мне так вдруг противно стало – сил нет! Из носа течёт, горло болит, рту гадость какая-то. И плеваться не могу – стыдно. Во лбу боль не острая, а тягучая. Она как будто изнутри голову щекочет.
– К Лёхе Ермилову, который через улицу живёт, вор забрался в квартиру. Мы оба – собачники, гуляем вместе. У него – такса Лира. Так она вцепилась вору в ногу и держала его до тех пор, пока опергруппа не приехала. Квартира на сигнализации стояла. Их один раз уже обчистили.
– А ещё?
Шеф темнит пока. И я не понимаю, что ему нужно. Если я про ребят из школы вспоминать начну, то ночи не хватит – про всех рассказать. В доме тихо-тихо, и на улице тоже. Всех псов уже увели по квартирам. Даже машины перестали ездить. Одни мы торчим, как дураки.
– Женька Распопов с лифтом баловался, вовремя не отскочил. Так его ещё зимой похоронили. В закрытом гробу. – Я потёр переносицу.
– Несчастные случаи меня не интересуют, – наконец-то сообщил шеф. – Нападения на приятелей были? Слышал о чём-нибудь подобном? Вот в таком плане…
– Так бы и говорил!
Значит, надо вспоминать криминальные истории с детьми – если на них нападали, к примеру.
– Гарька Петров, тоже собачник. У него английский бульдог Тори. На Востряковское кладбище отвезли сразу после Нового года.
– Убили? – вскинулся шеф. – Кто? Чем он занимался? – Озирский достал электронный блокнот. – Сколько лет ему было?
– Четырнадцать. Он наркотой торговал в нашей школе, на Ленинградке. А учился здесь, между прочим. У них крутая компания была. С ними даже взрослые связываться боялись. Но, в конце концов, Петрова при разборке нунчаками забили. Ещё – ногами в живот. Не спасли – поздно было.
– Понятно. Что ещё можешь вспомнить?
– А если охранника связали, и всю технику из гимназии вынесли, это насилие? Или у школьного кассира сумку с зарплатой из рук вырвали?
– Я имею в виду сексуальное насилие, – наконец-то разродился шеф. – Не слышал?
– Одну пэтэушницу «на хор» поставили, но она выжила. Тебе с убийством нужно? А если просто так, то неинтересно?
– Божок, у вас охрана в школе есть? Амбалы у порога тусуются?
Андрей развалился в кресле-мешке, раскинув руки и ноги. Электронный блокнот лежал у него на животе.
– Есть, а что толку? Пропуска ввели, все проходят. Потом в тубзике* клей «Момент» нюхают. Один даже гранату принёс, и его не обыскали! Я про наркоту уже говорил. Везде так, а учителя боятся. Потихоньку крестятся, когда заходят в класс. Одну училку отличник за «пару» ножом пырнул…
– Вот и Гета про то же самое говорит!
Шеф вскочил с бен-бига, прошёлся по комнате. Ростом он не очень большой, и седина с затылка не так заметна. Особенно любит так перед женщинами расхаживать, когда водолазка мускулатуру обтягивает. Мне кажется, что он влюбился в Генриетту, потому и работает даром. Конечно, и про отца её помнит. Чувствует вину, долг. Хочет поддержать в беде. Но всё равно главное – любовь.
– В моё время учителю грубо ответишь – и по педсоветам затаскают, – вспомнил Озирский. – А сейчас что делается? Зарплата крохотная, труд адский. Кроме того, шантаж, запугивания, даже, представь себе, побои! А дети уже ничему не удивляются…
– Бьют? – Я чуть не свалился с постели. – Гетку? Она же…
– Нет, с ней пока ничего не было, – Андрей постучал по косяку двери. – Но подругу Генриетты избили. Они вместе в Педагогическом учились. Сначала этой Насте все завидовали. Она попала в лицей преподавать, по знакомству. Не то, что Гета – в обычную развалюху, где дети пьяниц учатся. Антон Ронин принципиально не ходил в генеральской форме по инстанциям, пристраивая чадо на тёплое место. Говорит, пусть сама всего добивается. А Настя преподавала в шестом классе. Приструнила сыночка одного нувориша*. Сначала телохранители парня обматерили её по-всякому. А когда Настя извинений потребовала, нанесли тяжёлые травмы. Вторую подругу Генриетта таким образом теряет. Первую, Надю Прорешную, искалечили во время октябрьских событий. Настю – пять месяцев назад. «Новые русские» так рассуждают: я плачу деньги школе, и учителя должны мне зад лизать. И моему отпрыску – тоже. Если учитель пулю в лоб получит, никто в обморок не упадёт. Вот так страну и шарахает. То ножкой перед педагогом надо шаркать, то и замочить его не грех!
– У Геты неприятности, что ли?
Я уселся в постели по-турецки. Внезапно стало жарко. Хотелось куда-то бежать и что-то делать. С Гетой шеф нас познакомил в зимние каникулы, на Кремлёвской ёлке. Мы не знали, как развлечь Гету, чтобы она хоть раз улыбнулась. А она только и думала про отца, который никого не узнаёт.
– Генриетта, в случае чего, надейся на Божка! – сказал её тогда шеф. – Всё то, что я говорил о нём, правда.
Гета серьёзно на меня взглянула, церемонно кивнула. Но до конца, видно, не поверила. Я пожалел, что не надел свой орден. Но потом решил, что только спровоцировал бы скандал. Никто не верит, что я заслужил эту награду своей кровью. Думают, что купил её на Арбате. Надоело базарить, и я спрятал орден в ящик стола. Но теперь пусть Гета убедится, чего стоит Божок!
– Неприятностей у неё воз. Сначала дети ртуть разлили в классе, чтобы уроков не было. Первоклассники, а туда же! И пойми теперь, чья идея!
Озирский отогнул штору, долго смотрел в темноту. Ночью всегда кажется, что летишь в космическом корабле. По сравнению с Ленинградкой, тут воздух чище, не так шумно. А там от грохота можно было свихнуться.
– Демеркуризация, то есть сбор ртути, влетает в такую копеечку, что проводят её кое-как. Теперь Гета с учениками дышат всякой гадостью. Неприятная получается ситуация. А сегодня, то есть уже вчера, Гета получила ещё один удар. И какой! Погибла её ученица, первоклассница Ксения Колчанова. И не одна, а со старшим братом. Ему было двенадцать лет. Я тебя потому про всякие происшествия спрашивал, чтобы узнать, не было ли чего-то подобного здесь и на Ленинградке. Ты сходу не припомнил ничего похожего. Отсюда я делаю вывод, что эти маньяки не орудуют там, где ты бываешь. Я мог бы через друзей с Петровки запросить статистику происшествий, схожих по главным признакам. И я сделаю это уже сегодня. После чего мы начнём работать. Согласен?
– Конечно, согласен. А где убили Ксюшу? Её уже нашли?
– Нашли. – Озирский взял свою сумку, достал оттуда бумажник. – Гета попросила у родителей погибших детей их фотографии. Мальчика звали Родионом…
Я взял цветные снимки, закусил губу. Страшно смотреть на них. Я ведь знаю, что ребята мёртвые. Ксенька улыбается. Карие глаза так и смотрят на меня. Кажется, что губы дрожат. У нас в школе таких девчонок много, ничего в них особенно. Прямые светлые волосы, стянутые резиночками. На лбу – чёлка. Сразу видно, что девчонка не драчливая, тихая. Может только наябедничать, если её обидят.
А брат совсем другой. Лицо круглое, щёки толстые. Он смотрел в упор, выпятив подбородок. Вот он часто драться должен. Наверное, в секцию ходил. А толку что? Конечно, с маньяком ему не справиться. А в классе учителя от него не в восторге были – на что угодно готов спорить.
Мальчишка снимался летом. Надел майку-тельник, бриджи. Уши у него оттопырены, а у Ксюши прижаты к голове. И губы у них совсем разные. Наверное, Ксения на мать была похожа, а Родион – на отца. Или наоборот, не знаю. Глаза у братишки почти прозрачные, а чёлка – густая и тёмная, вроде моей…
– Как всё было? – просипел я, закашлявшись.
Я отдал снимки Андрею и сунул руки под мышки.
– Они жили в Лефортово, на Авиамоторной улице. Третьего апреля поехали к бабушке, в Новогиреево, на Федеративный проспект. Родион и Ксения её часто навещали. Я уже побывал дома у этой бабушки и узнал, как было дело. Зовут её Елена Владимировна Грантынь. Это – мать матери погибших детей. Раньше работала во ВНИИхиммаше. Уже пять лет на пенсии. Дама разумная, резковатая, образованная. Конечно, сейчас в трансе, но вопросы отвечает толково, всё помнит. Ксюша позвонила бабушке с Авиамоторной и сказала: «Мы приедем, когда у Роди кончатся уроки». Чтобы та никуда не ушла. Елена Владимировна ждала внуков к четырём, максимум – к пяти. Но не дождалась. Хотела перезвонить, уточнить, не поменялись ли планы. Но когда подошла к телефону, раздался звонок. Её дочь Екатерина, мать Родина и Ксении, взволнованно спросила, где дети. Они ведь собирались к бабушке, и дома их нет. Одну Ксюшу ни за что не отпустили бы, а на брата надеялись. Елена Владимировна заведовала лабораторией в институте. Научилась быстро принимать решения. Она тут же уселась обзванивать детские больницы. Когда там Колчановых не оказалось, принялась за морги. Тоже мимо. Бабушка с матерью знали детей. Их побег из дома исключали начисто, равно как и совместные прогулки с беспризорниками. Родион никогда не обманул бы бабушку, не ввязался бы в драку, не устроил какую-либо авантюру. Тем более что рядом была младшая сестрёнка…
Озирский остановился, чтобы передохнуть. Я слушал очень внимательно. Надо знать, с чем потом будешь работать.
– Самое главное, что Ксюша – из класса Геты. А учитель отвечает на вверенных ему детей. Правда, девочка уже из школы ушла, и бабушке звонила из дома. Но всё равно – если будут искать виноватого, всё повесят на учительницу. Этого ей ещё не хватало! Генриетта мне один раз говорила, что хочет покончить с собой. Ей невыносимо жить. Но мать не может оставить, когда отец в коме, и потому старается взять себя в руки. И не деревянная же она… Совсем девчонка – двадцать два года! Надо вытащить её из кризиса, Русланыч. Я очень на тебя надеюсь. Ты был диверсантом и оперативником. Теперь я предлагаю тебе стать следователем. Точнее, помощником следователя, его правой рукой. Сам будешь думать над хитросплетениями уголовного дела, а не только выполнять мои указания. Хочешь попробовать себя в новой роли?
– Конечно, хочу! – Идея мне понравилась. – А у меня получится?
Озирский посмотрел на меня очень внимательно.
– Должно получиться, Божок, ты же профи экстра-класса. Твои подвиги говорят сами за себя. Кроме того, без твоего участия мне просто не обойтись. Ещё бы одного человечка мне в компанию, желательно девицу. Но Липку я не могу отрывать от ребёнка. Гетка не подходит, да и не может она – по многим причинам. Чужую, со стороны привлекать – рискованно. Я должен быть в ней уверен. Но сходу трудно понять, можно ли посвятить того или иного человека в наши дела. Ведь я вырабатываю стратегию операции, а тактику отдаю вам в руки. В самый ответственный момент меня может не оказаться рядом. Решение нужно будет принимать в считанные секунды. Но подбор кадров – не твоя забота, Божок. Ты должен обдумать линию собственного поведения. Пока ты болеешь, я подыщу человечка. Кроме того, выберу направление главного удара. С милицией я буду контачить на неофициальном уровне, чтобы исключить утечку информации. Чёрт знает, кто убил этих детей! А вдруг он имеет доступ к информации, связанной с оперативно-розыскной деятельностью? И будет узнавать о намечаемых мероприятиях практически одновременно с нами? А уж проникновения сомнительных личностей в наш тесный круг я не допущу. Слушаешь меня, Русланыч?
– А то!
Я взбил подушку, улёгся, натянул лоскутное одеяло на нос.
– Госпожа Грантынь разработала такой план. Она знала, какой дорогой ездили к ней внуки. Они спускались в метро. Мать с бабушкой считали, что так безопаснее. Там одна линия. Они садились на «Авиамоторной», на третьей остановке выходили. Никаких оживлённых трасс по пути не было. Правилам поведения в метрополитене Родя и Ксюша были обучены. До третьего апреля этого года всё было в порядке.
Андрей немного помолчал, посмотрел в окно. Наверное, ему хотелось курить. А мне – нет. Значит, действительно заболел.
– Бабушка побежала к станции метро «Новогиреево» с фотографиями внуков. С теми, что я тебе показал. А Екатерина, её дочка, отправилась с аналогичными снимками на «Авиамоторную». Они объяснили дежурным по станциям суть дела. Спросили, не было ли в метро несчастных случаев с детьми. Дежурные ответили, что не было. На «Авиамоторной» дети проскочили незамеченными. А вот в Новогиреево пожилая служащая метрополитена запомнила мальчика в дутой куртке стального цвета и девочку в дублёнке с капюшоном. Ничего подозрительного в их поведении не было. Шли нормально, головы между створами вагонных дверей не совали, из одного вагона в другой не перебегали. Короче, полный порядок в войсках. Дети проследовали к выходу, и дежурная потеряла их из виду. Сказала, что зря без взрослых они были. Ей ещё тогда показалось, что беда случится.
– Она что, провидица? – спросил я и закашлялся.
– Елена Владимировна спросила, всех ли детей дежурная запоминает. Та ответила, что не всех. Но у девочки точно такая же дублёнка, как у её внучки. Таким образом, стало ясно, что дети пропали по дороге от метро к дому бабушки. Это совсем небольшой отрезок. Поспрашивали продавцов около павильона метро, не было ли поблизости подозрительных людей. Кстати, этих детей кое-кто тоже напомнил. А из подозрительных была только стайка цыганят, на которых все продавцы и отвлеклись. Тут вообще без товара можно было остаться.
– А дальше что? – Я сунул руку под голову.
– Что? Дети как в воду канули. Их ждали и в Новогиреево, и в Лефортово. Мать и бабушка тешили себя безумными надеждами. Ведь дорожно-транспортных происшествий в тот вечер тоже не было. В десятом часу вечера Екатерина приехала к матери. Муж её регулирует подводные лодки, сейчас находится в Североморске. Страшно даже подумать, какова будет его реакция. Бабушка с матерью отправились в милицию, чтобы заявить о пропаже детей. Дежурный как раз говорил по телефону. Речь шла о двух детских трупах, найденных в водоёме за улицей Сталеваров. Убийство совершено совсем недавно – тела ещё не успели остыть. Похоже, что орудовал маньяк. Бедные женщины едва не упали в обморок, сразу всё поняв. Дежурный связался со «скорой», выезжавшей на улицу Сталеваров. Там врачи констатировали смерть детей. К месту происшествия как раз отправлялась оперативно-следственная группа, и женщин прихватили с собой – для опознания.
– Это были они? – прошептал я онемевшими губами.
– Да. Девочка была задушена, а мальчик убит ножом в живот. Оба ребёнка изнасилованы, руки у них связаны, лица замотаны мешковиной. Куртка Родиона и дублёнка Ксении спрятаны в пакет и утоплены неподалёку. Как чувствовали себя мать с бабушкой, объяснять не нужно. Возбудили уголовное дело по соответствующей статье, и этим пока ограничились. Преступление попало во все компьютеры, о нём говорили даже на Петровке. Неизвестно, новый маньяк объявился, или старый орудует. Пока ничего существенного не предприняли. Кто-то договорился до того, что детей могли убить дома, а потом разыграть сцену с пропажей. Вообще-то и этот вариант нельзя отметать сходу – всякое бывает. Но чутьё подсказывает мне, что здесь дело обстояло не так. Пусть милиция делает, что хочет, а мы пойдём другим путём. Никому ничего докладывать не станем. Русланыч, ты очень хочешь спать, или послушаешь мои прикидки?
Озирский заботливо меня укрыл, а я уже и спать не мог. Закрываю глаза и вижу их – утопленных, с замотанными лицами.
– Очнись! – сказал Андрей. – Ты плачешь, что ли?
– А разве нельзя?
Я закусил мякоть ладони. Только глянул на фотки, а уже кажется, что знал Колчановых. И хотя многих пацанов из моих знакомых убили, девчонку-первоклассницу никто пока не трогал.
– Жалко!
– И мне жалко, – шумно вздохнул шеф. – Но нам не реветь, а работать надо. Послушай ещё минутку, и я ухожу. Потом будешь переживать – сейчас некогда. Время у тебя будет – с недельку полежишь. Хвалю, что не зачерствел, не стал холодным циником. Но эмоции не должны мешать делу. Итак?…
– Я слушаю.
Да, надо с собой бороться! Или я из-за жара такой нежный сегодня?…
– Самое лучшее, что мы можем сделать, – поймать преступника. Или преступников. Вполне возможно, что их было двое. Больше – вряд ли…
– А почему ты думаешь, что двое? Маньяки обычно в одиночку шляются.
– Я только предполагаю. Вполне возможно, что маньяк был один. Свидетели в таких делах не нужны. За исключением тех случаев, когда один человек находится в полном подчинении у другого. Дети изнасилованы – значит, должен быть мужик. Но я заезжал в отделение, видел фотографии. На горле девочки заметны отпечатки пальцев. По всему видно, что душил Ксюшу человек с маленькими руками. Кроме того, кожа потерпевшей поцарапана. Я имею в виду горло. Как правило, мужики не носят длинные ногти. Хотя, конечно, и такое бывает. Так что будем искать, Божок…
Шеф вскочил с бен-бига, расправил кресло. Оно снова стало похоже на мешок.
– Мы имеем дело с маньяками, а они всегда ненормальные. Могут отрастить длинные ногти, иметь маленькие руки. В противном случае, следует допустить, что преступников было двое – мужчина и женщина.
– Ни фига себе! – Я разом вспотел. – Женщина девчонку задушила?
– А чему ты удивляешься, Русланыч? – Шеф смотрел грустно, и водолазка на нём обвисла. – Значит, первая твоя задача состоит в следующем. Как мне удалось выяснить в ОВД «Новогиреево», тела брата и сестры Колчановых нашли по сообщению экипажа ДПС. К гаишникам подошёл мальчишка. По виду – житель свалки. Маленький, тощий, грязный, вонючий. Он пытался поймать утку на ужин, когда заметил в водоёме два тела. Утку достать не сумел – лёд был слабый. Даже его мощи не выдерживал. А когда увидел трупы, вообще струхнул. Решил поскорее смыться оттуда. По дороге увидел автомобиль…
– Ах, вот как оно было! – Именно об этом я и хотел спросить.
– Упомянутый шкет, скорее всего, наведывается туда часто. Не только на уток с голыми руками охотится, но и бутылки собирает. Может, ещё какие-то дела у него там есть. Так что надо его подловить, Русланыч, и ненавязчиво выспросить, что он видел, что знает. Такой много он не скажет ни ментам, ни мне. Мальчишка с мальчишкой всегда будет более искренним, чем с взрослыми. Хотя бы для того, чтобы похвастаться, шикануть. Он может рассказать даже немножко больше, чем сообщил гаишникам. Имени они у парня не спросили. Остаётся только надеяться, что он вернётся в те края. Ты умеешь с людьми сходиться, располагать их к себе. А потом вытягивать из них всё, что нужно. Если получится, передашь мне весь разговор в точности. Заодно выясни, как звать этого ханурика, где он обитает – если вдруг опять потребуется. Желательно затянуть твой бюллетень подольше. Ведь придётся подолгу караулить мальчишку у водоёма. Но, в то же время, ты должен прийти в норму через неделю максимум. Дольше раскачиваться мы не можем. Надо брать инициативу в свои руки. По крайней мере, необходимо получить приблизительное описание убийц – ведь пацан мог их видеть. Экспертиза установила, что дети погибли примерно в семь часов вечера. Может быть, в начале восьмого. И буквально через десять минут там появился этот паренёк. Я не утверждаю, что он кого-то видел. Конечно же, убийцы или убийца не хотели никому попадаться на глаза. Но вдруг?… Короче, ты меня понимаешь.
– Понимаю.
Я очень хотел спать и радовался, что в школу идти не нужно. Задача мне поставлена. А завтра, на свежую голову, обдумаю всё, как следует.
– Всё будет нормалёк! – пообещал я шефу.
– Взгрел бы тебя за понты, да сам грешу, – признался Озирский. Ладно, спи.
– И ты иди, ложись. Мать давно постелила.
Я вдруг сел в постели, как лунатик. Шеф встревожено посмотрел на меня.
– Они к пяти должны были приехать? А погибли в семь?
– Судя по всему, да.
Озирский треснул кулаком о кулак, чтобы разрядиться. В то же время, он не хотел никого пугать посреди ночи.
– Два часа над детьми издевались, но никто не пришёл им на помощь. И дело ведь не в лесу происходило. То ли, как всегда, не видели и не слышали, то ли не захотели вписываться. Но есть ещё один вариант. Их изнасиловали и убили в другом месте. Например, в квартире. Домов вокруг уйма. И, дождавшись сумерек, скинули тела в пруд. Что-то я сомневаюсь в милицейской версии, что всё проделывали прямо на берегу. Солнце сейчас заходит около восьми, так что всё прекрасно видно. Очень большой шанс попасться.
– А как, ты думаешь, было? – спросил я. Спать уже совсем не хотелось.
– Думаю, что заманили их в чью-то квартиру. Не знаю, что делали сначала, но кончилось всё ужасно. Два часа мерзавцы вполне могли потратить на удовольствия. Чёрт, я всё время говорю «они», хотя преступник мог быть один. Они, они… Чую я, что всё-таки двое их было. Но доказать пока не могу. Можно было бы проверить дома, расположенные на улицах Сталеваров, Молостовых и Саянской. Но, если орудовал не полный идиот, он уничтожил следы сразу же. Не стал дожидаться милицию с кровавой лужей на полу. Теперь такая облава вряд ли даст результаты. Проводить её нужно было немедленно после случившегося. И, если не вышло, от подобного шага следует отказаться. Я и сам не стану наталкивать ментов на подобную мысль, и отговорю, если они захотят это сделать. Только спугнут насильника, но ничего не добьются.
В дверь постучали. На пороге появилась мать – растрёпанная, в шелковистой полосатой пижаме.
– С ума сошли – четверть третьего уже! Русик больной. Андрей, ты мне ребёнка угробишь! Совесть надо иметь. Я постелила тебе, полотенце приготовила для душа, халат. Думала, что ты уже десятый сон видишь…
– Всё, Таточка, всё, ластонька!
Андрей подхватил мать на руки, закружил по комнате. Она тоненько взвизгнула. Но я знал, что шеф мать не уронит, синяков ей не насажает.
– Утром звонишь в поликлинику, вызываешь сыну врача. О финансах не думай. Все расходы беру на себя.
– Андрей, меня со службы попрут за этот больничный!
Мать на Озирского долго злиться не может. И вон, пожалуйста, уже обнимает его за шею.
– Кто попрёт, будет иметь дело со мной.
Озирский зря не говорит, даже если шутит. Да какие могут быть претензии? Заболел я, встать не могу. А кому ухаживать, кроме матери? Андрей наконец-то поставил её на ковёр, опустился перед ней на колени.
– Татка, прости поганца! Но без Русланыча я не могу отстоять свою честь сыскаря. Ты – мать. А тут погибли дети. Русланыч всё знает. Если хочешь, расскажет. Без крайней нужды я никогда бы не стал вас беспокоить. Может, мы сумеем заловить московского Чикатило, пока он совершил не пятьдесят два убийства, а только два…
– Ой, кошмар! – Мать побледнела, как мел. – Русик будет его ловить?…
