Инна Метельская-Шереметьева
Рецепты еврейской мамы
Про санэпидемстанцию я тоже знала, мы ходили под это серое здание всем двором, и нам, детворе, добрые тетеньки из отдела ЭВМ отдавали красивые коричневые картонки с дырочками – перфокарты, из которых мы вырезали своих бумажных кукол и всякие прочие машинки и домики.
Обретя шоколадный загар и новые знания, похудев и вытянувшись, я возвращаюсь в наш двор, изнывая от желания поделиться страшными секретными знаниями «про еду» со своими подружками. Но они заняты обсуждением еще более интересной темы: старшая сестра Тани Уманской, Люба, рассказала им, откуда берутся на самом деле маленькие дети, и я, не получив ожидаемых восторгов, уныло плетусь к Беренштамам.
Там меня встречают с распростертыми объятьями.
– Вернулось наше солнышко! – впервые за все время отвлекается от чтения Борис Абрамович и крепко целует меня в щеку.
Старая такса по имени Плюмбум, которая терпеть не может никаких гостей, тычется носом в его кресло и утаскивает к себе на подстилку оставленную газету.
– Дядя Боря, дядя Боря, Плюшка вашу газету ест! – ябедничаю я.
– Да пусть ест! Она вчерашняя! – не отводит от меня восхищенных глаз супруг Анны Ароновны. – Ну что, как там Одесса?
– А мы не там были!
– Как не там? А где? Твоя мама сказала, что вы с бабушкой на море поехали?
Для дяди Бори существовал только один город, о котором он говорил «поехать на море», – Одесса. Я снисходительно улыбаюсь и рассудительно говорю:
– Ну как ребенок, честное слово! В августе надо отдыхать только в Крыму. Там сейчас никаких кусючих медуз нет, и вообще, там этот… вельветовый сезон!
Анна Ароновна всплескивает руками и смеется:
– Бархатный, Иннуля. Надо говорить «бархатный сезон». Давай быстренько за стол. Хорошо, что ты к нам в субботу зашла. Я вчера как раз чолент приготовила.
– Не чолент, а ханим, – поправляет ее дядя Боря.
– Это в вашем Киеве он ханим, а в моей Москве был и остается чолентом. Вы туда только гуся кладете, а я еще и говядинку. И вообще, Борах, у кого родители были повара?
– А у кого? – спрашиваю я, мгновенно вспоминая единственную известную мне повариху, тетю Лиду из нашей «домашней кухни». Она такая толстая, что даже моя «корпулентная» бабушка (как она сама себя называет) может поместиться в Лиде, по ее словам, аж три раза. Представить, что у маленькой и щуплой Анны Ароновны или у высокого и худющего дяди Бори были в родне такие «повара», я никак не могу.
– У меня, деточка. Арон Моисеевич и Софья Нахимовна, царство им небесное, мои папа и мама.
– А они во время войны погибли? Да?
Я знаю, что почти все умершие, о которых мне известно, кроме моего папы, погибли именно на войне. Эта война была каким-то общим и большим горем. В память о ней, почти сразу за нашим домом, был разбит маленький сквер с большим железным памятником красивому и печальному рыцарю, на плечах которого развевался железный рыцарский плащ, а склоненная голова смотрела в зажатый в руке рыцарский шлем. Бабушка Аня объяснила мне, что это памятник Неизвестному Солдату, который погиб, защищая мой родной город. Но я точно знаю, что этот солдат не погиб! Он живой и будет жить вечно. У меня есть книжка о нем. Его зовут Айвенго, он родился давным-давно, всегда всех побеждал, и хотя его много раз считали убитым, он все время выздоравливал, а в самом конце книжки даже женился на своей возлюбленной, прекрасной леди Ровене. Но это мой секрет. Я даже маме о нем не говорю, хотя и очень хочется, когда они с бабушкой смотрят кино про войну, а потом пьют валериановые капли и тихо плачут.
– Да, деточка. Можно считать, что мои родители погибли на войне, хотя эта их война началась много раньше.
Анна Ароновна смотрит на меня своими мудрыми грустными глазами, затем спохватывается, быстро и коротко несколько раз вздыхает, словно собака Плюшка, которой стало жарко, и пытается улыбнуться:
– А что, влетело Мирре от твоей бабушки?
– За кашрут? – уточняю я.
– Ага.
– Не, не влетело. Бабушка сказала, что Мирра бедная женщина и фантазерка, прямо как я. И что если бы не татарская мать Льва Валериановича, то он давно бы женился на Мирре.
– Бора, а что, у Левы мать татарка?
– Ну, она наша, только из казанских. Она вбила себе в голову, что у Левы должна быть жена одного с ней языка и с квартирой в Казани.
– Господи, но Лева уже совсем взрослый мальчик. Сколько ему? Сорок пять? Больше? Вполне может решить вопрос женитьбы сам.
– Ой, Анечка, я тебя умоляю. Я подожду, когда Лева рискнет сказать Розе Борисовне, что он в данный момент не хочет есть суп.
– А еще Мирра говорит, что он зануда, – зачем-то ябедничаю я.
– Ну а что ей еще говорить? – разводит руками Анна Ароновна и, нагнувшись к духовке, достает оттуда свою знаменитую зеленую чугунную гусятницу, покрытую толстым слоем эмали, отбитой чуть-чуть и всего в одном месте, у ручки. Я с любопытством сую нос под крышку. Там находится что-то удивительно ароматное, покрытое ломкой золотистой корочкой, с проглядывающими сквозь нее крупными бусинами красной и белой фасоли и перламутровыми жемчужинами разварившейся душистой перловки.
Я смотрю в комнату, на журнальный столик, и не вижу пишущей машинки.
– А разве мы не будем печатать маме рецепт этой… этого… чавулента?
– Чолента! Эту красоту зовут чолент. Запомни это слово, моя девочка. Когда-нибудь твой муж скажет мне спасибо за то, что его жена научилась ЭТО готовить.
– Ой, Аня, не заговаривай ребенку зубы. Понимаешь, солнышко, пока тебя не было, Аня приспособилась сама печатать рецепты и приготовила их уже целую папку.
– А как же я? – Слезы предательски подступают к глазам.
– А мы с тобой ничего маме пока не скажем, будем тюкать помаленьку новые. У Ани рецептов на всю ее и половину твоей жизни хватит, чтоб вам обеим до ста двадцати лет дожить. Тем более что про чолент Аня и не писала ничего.
Домой я прихожу с семью заветными копиями…
Чолент от Анны Ароновны
4 луковицы, разрезанные на четвертушки; 4 столовые ложки постного масла; 1 килограмм говядины, нарезанной мелко; половина или четвертушка гуся, разрезанная на куски; 1 стакан красной фасоли; 1 стакан белой фасоли; 4 большие картофелины, разрезанные на три части; 1 стакан хорошей перловки; 2 столовые ложки нарезанного чеснока; соль и перец по вкусу.
Фасоль и крупу замочить на ночь в соленой воде. Не варить! Обжарить до румяного цвета на сковороде лук с мясом и лук с гусем. Добавить к гусю белую сырую фасоль, к мясу – красную. Жарить, пока фасолины не сморщатся. Переложить все в гусятницу, чередуя слои мяса, перловки, картофеля, гуся, перловки. Залить кипятком, чтобы все было им закрыто. Добавить соль, чеснок и перец. Поставить в духовку на малый газ на всю ночь и даже утро. Ничего не мешать, только понемножку подливать кипяток, если вода будет исчезать. Есть в шаббат с удовольствием!
Я уже знаю, что шаббат на языке моих еврейских друзей – это суббота. Совсем-совсем выходной день, когда работать грешно… Но в моей русско-украинской семье все иначе. И субботы мне нравятся меньше, чем следующее за ними воскресенье. По субботам у нас дома генеральная уборка. Мама ходит с воткнутыми под пояс клеенчатого фартука несколькими тряпками. Одной она протирает мои игрушки, другой – окна, третьей – книги и пыль на подоконнике. А еще нужно вытряхнуть с балкона одежду, скопившуюся на стуле у ее кровати за неделю, потом проделать то же самое с моими платьями и кофточками, потом перейти в комнату бабушки Ани. У нас три больших платяных шкафа, но в них хранится только выстиранная и отглаженная одежда. Остальные вещи, надетые хоть единожды, до стирки в шкафы не попадают. После этого мама будет мыть полы, меняя в ведре воду в каждой комнате минимум по два раза. Она моет полы в нашей огромной, 120-метровой квартире, красиво наклоняясь до самого пола и сдувая на ходу повлажневшую от усердия челку. У нас есть швабра, но ею только шторы задергивают. Ну, и раз в месяц, обмотав швабру толстой ветошью, проходятся по потолку и углам. Я все время путаюсь у мамы под ногами, но не ухожу гулять. По субботам идет программа «В гостях у сказки» и добрая тетя Валя Леонтьева всегда показывает послушным детям самые-пресамые интересные фильмы. Конечно, мой любимый – «Варвара-краса длинная коса». У этой Варвары такие же большие глаза, как у моей Мирры, только голос какой-то писклявый, словно она маленькая девочка.
А вот воскресенье мне нравится значительно больше. Это у всего нашего двора – базарный день. Мама ходит на базар за продуктами и возвращается с тяжелыми авоськами, большинство же других, в том числе и я, просто «ходят на базар».
Наш базар, особенно летом, солнечный, гомонливый и яркий. Мясные ряды багровеют свежими, сочными отрубами мяса, которое можно и нужно трогать пальцами, а еще тыкать в них подожженной спичкой (не дай бог кнура – старого кабана – подсунут). Самый красивый – рыбный ряд. Он пахнет, как пеленгас, только что пожаренный Анной Ароновной на душистом постном масле. Он пахнет свежими скользкими бычками, выловленными рано утром в Азовском море: они еще лупят хвостами, но уже имеют аромат своих сушеных соленых сородичей, развешанных в соседней палатке тучными гроздьями под белоснежной марлей.
Молочные ряды пустеют раньше других. Тазики нежнейшего творога, трехлитровые банки сливок и сметаны, огромные бидоны с молоком нужно распродать быстро, пока не стало по-настоящему жарко.
Овощные ряды полны сладкой желто-зелено-рубиновой влаги, какой наполнены огромные херсонские арбузы, мясистые сладкие перцы, кабачки с восковой нежной кожицей и морщинистые, словно щека бабы Рэкуненчихи, дыни-колхозницы.
Мама ходит на базар дважды: ей тяжело за один раз донести все покупки. Меня она оставляет под крылом какой-нибудь из соседок. При всей любви к Анне Ароновне, я предпочитаю оставаться с Миррой или тетей Нелей Китайской. Потому что они, медленно переходя от ряда к ряду, прицениваясь и принюхиваясь, неукоснительно приближаются к самому концу базара, именуемому «тучей». Здесь продается все! И ношеные детские вещи, и цыганское золото, и дефицитная польская косметика, и «подписка» – тома новеньких книг, которые стоят почти как настоящее золото, которого тут, конечно же, нет. Мирра обязательно дает мне понюхать духи, которые нюхает сама, а тетя Неля перебирает отрезы красивых тканей, и если уж покупает какой-нибудь, то обязательно подарит мне потом от него «клаптик» – маленький кусочек ткани, оставшийся от сшитого платья, чтобы я тоже сшила своим пупсикам какую-нибудь одежку. Таких клаптиков у меня уже целая наволочка, потому что, кроме тети Нели, у нас во дворе шьют и моя бабуля, и вторая моя бабушка – Лида, и почти все остальные соседки, кроме Беренштамов, Котов, Уманских да, пожалуй, Сидоренок. Но у остальных (кроме моих бабушек) есть свои дети и внуки, у которых есть свои пупсы. А у тети Нели только сын Сашка, и ему разноцветные тряпочки не нужны вовсе.
Но в это воскресенье мне не до базара. Сегодня мы с моей подружкой (из сверстниц) Светочкой Дейдей, задумали ее побег. Наша дворовая собака Аза родила трех симпатичных щенят. Двух уже разобрали, а самого маленького, черного, лопоухого, которого мы всем двором назвали Кляксой, никто не взял. Почти у всех уже были свои коты и собаки, только у Светы совсем никого, кроме старшей сестры. Кляксу мы принесли к Дейдеям домой, искупали, накормили самым вкусным, что у каждого из нас нашлось дома, а вечером пришел с работы дядя Толя и вышвырнул Кляксу прямо из окна квартиры (хорошо хоть она на первом этаже была). Поэтому мы со Светой решили, что ей утром нужно убежать из дома, а когда все будут плакать из-за того, что такая замечательная девочка пропала, Света найдется. И ей, конечно же, на радостях разрешат взять Кляксу домой.
План был очень хорошим. Правда, я его подсмотрела в какой-то детской книжке…
Я выхожу с мамой рано утром на базар, потом она меня оставляет до «второго захода», а я мчусь обратно во двор, зная, что меня никто не будет искать часов до десяти, то есть до завтрака.
Аркашка Иванченко со своим ранцем и спрятанной в нем Кляксой и испуганная Светочка уже ждут меня возле горки, почти у выхода со двора.
Ключи от нашей дачи и медные трешки на трамвай лежат у меня в кармане, придавленные большим яблоком. Нам пришлось взять с собой Аркашку, потому что Клякса довольно тяжелая, а еще я не была уверена, что смогу открыть тугой замок на двери малюсенького (три на четыре) дачного домика. Дача принадлежит моей второй бабушке, но в нашем доме есть запасные ключи, чтобы мама могла, когда ей захочется, приехать и нарвать ребенку, то есть мне, свежих фруктов, ягод или каких-нибудь помидоров.
– А еду ты взяла? – спрашивает Аркаша.
– Нет. У меня дома бабушка. Но я днем пойду к Мирре или к Анне Ароновне и чего-нибудь возьму у них.
– Да я не про Светку спрашиваю. Я про еду для Кляксы. Ей мясо, наверное, нужно. Или колбасу.
– У Анны Ароновны всегда есть курица. Курица же подойдет?
– Ладно, – соглашается Аркашка, и мы бегом направляемся к остановке трамвая.
Десять остановок до мясокомбината, потом двести метров лесополосы, и начинаются «участки» дедушкиного завода, на одном из которых и стоит нужный нам домик.
Светку и Кляксу мы оставляем со спокойной душой. Поначалу моя подружка начала плакать, но потом, найдя подшивки журнала «Крокодил» и еще несколько моих кукол, быстро успокоилась и согласилась, что план мы придумали просто замечательный.
Домой я возвращаюсь почти ровно в тот момент, когда мама выходит на балкон, чтобы по общедворовой привычке громко позвать меня завтракать:
– Инна-а-а-а! Куша-а-а-ать! – разносится по двору.
Я, запыхавшись, влетаю в квартиру.
– Ты чего такая взмыленная? Опять с Аркашей дралась?
– Нет! Наоборот.
– Что «наоборот»? Обнималась, что ли? – смеется мама. – Мой руки – и за стол. И только попробуй не съесть всю кашу.
Я вздыхаю и с ненавистью сморю на тарелку манки. Если бы мама сейчас ушла с кухни, то манка отправилась бы по привычному маршруту – за окно. Трава под окнами густая, скрывает все мои преступления. Да и Аза, проведав про место дармового угощения, помогает сделать все, чтобы мою «схованку» не нашел даже дворник дядя Тарас. И мне на самом деле везет!
– Ты не хочешь со мной к бабушке Лиде? – спрашивает мама. – Она звонила, зовет меня на примерку.
– Не-а, не хочу.
– Тогда выгуляй Линду и будь во дворе. Я вернусь к обеду.
– Хорошо, мамуль.
– И со двора ни ногой! Никаких сквериков, никакого дяди Левы, никаких мороженых.
– А к Анне Ароновне можно?
– Да! Только ничего у них не есть. А то мне уже стыдно перед людьми, как будто тебя дома не кормят.
– Я только рецептики напечатаю и сразу домой.
– Вот же, нашла себе развлечение…
Мама бурчит, но я точно знаю, что она мной страшно гордится. Я сама слышала, как она хвасталась кому-то по телефону: «Представляешь, ребенку только пять лет исполнилось, а она вовсю строчит на машинке и уже все наше СКБ своими рецептами снабдила!»
Мама уходит, я опустошаю за окно тарелку, кладу ее в раковину и открываю холодильник. Мне даже не придется искать по соседям еду для Кляксы и Светы: котлеты, отварная курица, вчерашние пирожки с яйцом и луком и даже кусок колбасы перекочевывают в симпатичную тряпичную торбочку, которую бабушка Лида сшила маме из болоньевого плаща вместо авоськи для магазина.
Аркашке мой набор нравится, он даже съедает «случайно» два пирожка, пока мы доставляем провиант нашим беглянкам.
Через три часа, вдоволь наигравшись с Кляксой, которая полностью освоилась на даче, я возвращаюсь во двор и спешу к Анне Ароновне. У меня совсем не остается времени на то, чтобы «натюкать» хотя бы один рецепт, поэтому я, повздыхав для приличия, выпрашиваю у Беренштамов сразу три рецепта из тех, что хозяйка напечатала самостоятельно. На этот раз я приношу домой описание орехового форшмака, просто форшмака и супа с клецками из сушек. Все это я много раз пробовала, а кое-что даже видела, как готовить.
Ореховый форшмак от Анны Ароновны
4 спинки сельди (или 2 целые рыбы), 2 сваренных вкрутую яйца, 1 луковица, 1 зеленое кислое яблоко, 2 вареные картофелины, 100 граммов чищеных грецких орехов, 2 столовые ложки майонеза, укроп по вкусу.
Пропустить через мясорубку филе сельди, 1 яйцо, яблоко, вареный картофель, лук и ядра грецких орехов. Все ингредиенты перемешать и заправить майонезом. Посыпать рубленым яйцом и украсить мелко нарезанным укропом. Подавать с горячим свежим хлебом и сливочным маслом.
