Инна Ивановна Фидянина
На стихи не навесишь замки
Это не революция, а усталость от жизни
Уход в Сибирь
Мужики и бабы.
Очень сильно надо!
– Говорят, в Сибири
всех царей убили,
без царей в Сибири
хорошо зажили.
– Мужики и бабы,
какого чёрта надо?
– Надо, ой как надо!
От барского уклада
болит у нас головушка,
и мёртвая коровушка
не доена, а съедена
боярскими медведями.
– Мужики и бабы
лежали б на полатях,
сидели б и смотрели,
как хлеба поспели.
Но не сидится мужикам,
не лежится бабам:
дали наши дёру
до самого бору,
до чащи, до леса!
Есть к жизни интереса:
– Избу срубим, будем жить,
на охотушку ходить.
Мост построим у реки,
чтобы наши рыбаки
наловили на уху
небывалую плотву!
А в корзинке у нас
петух с курицей – раз,
утки две и два гусёнка —
это три! А ты, девчонка,
шибко к нам не приставай.
Дед твой с Сибири? Внук наш, знай.
Мужики и просто дети
Жили-были на планете
мужики и просто дети.
Мужикам хотелось строить,
воеводить, мастерить.
Просто детям не хотелось
по-мужицки материть
лес, дорогу и друг друга.
Мужики сказали: «Худо,
надо, братцы, что-то делать,
ведь народ растёт несмелый.
Нужно просто детей
отобрать у матерей
и устроить в лесорубы.
Вот тогда будет не худо!»
Порешили, совершили:
просто деток отлучили
от грудастых матерей,
увезли с собой скорей.
Привезли в леса, в леса
и пустили в погреба,
одели в робу:
«А теперь попробуй
не покрыть нас матом
(мы, вроде, виноваты)».
Дети глянули устало,
матюкнулись, рядом встали
и валили лес, лес
под чей-то волчий интерес.
Быстро дети повзрослели,
просто так заматерели
и сказали себе:
– Материть будем уже
не отцов-дураков,
а у власти злобных псов!
Как вымолвили это, так и сгинули.
Их искала вся планета. Они двинули
по другим мирам да с пилами:
пилить, материть тех, кто вынули
жизнь из душ ни в чём неповинных.
Ты забыл о том? А было ведь.
Мой дом – моя семья
– Нашу семью за версту видно!
Домище у нас завидный
строится всей роднёй.
А комнат то, комнат в нём:
кухня, две спальни и зала.
Чего ещё не хватало?
Живи и рожай детей
да работай быстрей!
Ведь у нас на Руси как ведётся:
кто не спит, у того скотина пасётся,
кто на печке зад свой не греет,
у того Маши растут и Андреи.
Вот вы на меня поглядите:
плечи, морда … боритесь,
ни за что не завалите!
Потому как не грею завалинку,
а бревно на плечо и вперёд!
Глянь, как дом мой встаёт,
стены на солнце играют.
Аж до слёз пробирает!
От зависти плачут лентяи.
А я скоро стану батяней
(жинка сидит, еле дышит).
Не рожай, пока дом не вышел,
яко с картины лубочной.
Ну ладно, рожай, мой клубочек!
Детей нам красивых надо,
таких плечистых, как папа,
таких же шустрых, как мать,
и спесь, которую не отнять!
С такими думками и домище достроен:
– А фамилия наша Егоровы.
Кому не нравится, мимо ходите
да глядите,
счастье наше не сглазьте!
Добрым людям мы говорим: «Здрасьте»,
и кланяемся низко.
Но тем временем близко-близко
подходила к их домику революция.
Ну что ж, Егоровы, теперь сбудется
«счастье» трудового народа.
А вас раскулачат «уродов».
Щи варила стрелецкие
Говорила, говорила.
Говорилку не зашить!
Говорила, что любила
щи стрелецкие варить.
Щи варила стрелецкие,
речи вела повелецкие:
велела, повелевала,
чтобы каша в печи поспевала,
чтобы рос в огороде горох,
чтобы царь наш батька усох!
Палка была на скалку,
палка была на галку,
палка была на пса,
а на нашего короля
ни палки нет, ни оружия.
Щи варю безоружная
да капусту квашу,
хвалю Рассею нашу
и мужа жду безвестного,
всем (никому) неизвестного,
самого отважного
с жизнью не налаженной.
А речи веду повелецкие,
щи варю стрелецкие
и муженька жду расстрельного
всё сказавшего, пустомельного.
Умирай, дурак, на своей каторге.
А обидушка к твоим отцу, матушке
на шею кинется да повесится.
Я щи варю, во мне бесится
на тебя, башка дурья, злобушка:
и века пройдут, а власть в зазнобушках
у бога хаживать будет,
а ты жил иль нет – скоро забудут.
Видно вам нас, не видно
Речник, печник и старые мотивы.
Боже, как некрасиво
песню пел прохожий семьянин.
Мы в тылу, а он один.
Завидно, завидно, обидно:
мы сидим, а он поёт.
Господи, как он идёт!
Он идёт не падает,
а мы падалки.
Вот так и надо нам!
Подбери, Маруся
свою губу, не дуйся.
Раз взяла револьвер,
говори, что всем пример
только это дуло,
пока оно не вдуло
тебе, Маруся, в место,
где ты была невестой.
Речник, ручник и старые мотивы.
До чёрта, как некрасиво
песню пел семьянин прохожий!
До чего он на нас непохожий:
мы в тылу, а он на свободе
ходит, ходит и бродит,
эх, набродит большого леща!
Это не революция,
а усталость от жизни.
Видно вам нас, не видно?
Я и сила красная, белая
Раскраснелось небо ликом,
засмородилась земля,
раскричалась страшным криком
взбаламошена душа!
Накукарекался петух,
солнце село за кусты,
а по сёлам бродит слух:
– Деревенские мечты
кончились, какие есть,
больше незачем нам жить,
ведь по свету ходит смерть,
революция, блин ты!
Нехорошие дела
во дворах застыли,
бородаты мужики,
просятся в Батые:
один к белым,
другой к красным.
Я одна осталась,
как уселась на скамейку,
так в любви призналась
белому командиру,
красному комиссару,
а сама за пирожком и лесами!
Добежала до Сибири,
до самого Урала.
Осела в глухомани
и больше не мечтала
ни о левых, ни о правых.
Я девочка хорошая!
Лишь две косыночки с собой
лежат красиво сложены:
одна красная, другая белая.
Как придут большевики,
буду знать, что делать то!
Белые и красные
Красные, белые, красные,
подвиги ваши прекрасные,
подвиги ваши спелые,
сабли в руках, руки смелые!
Белые, красные, белые,
что же вы с нами сделали:
шашками, копьями, пулями!
Миллионы под вами уснули ли?
Красные, красные, белые,
что бы без вас мы делали:
искали б кто за народ
вот так пойдёт и умрёт.
Красные, белые, белые,
лица ваши сгорелые,
дети ваши пропащие,
жёны да мамки уставшие.
Красные, красные, красные,
войны ваши ужасные,
матерные слова
и оторви голова!
Белые, белые, белые,
деревни стоят угорелые,
но гордо растут города!
/Красно-белая я/
Бей в барабаны
Бей в барабаны, башмачник!
Играй на трубе, солдат.
Всё равно падёт смертью храбрых
не господин, а раб.
Шли полки Святополка,
кровью лилась река,
всё это было без толку,
победа на «вы» не шла.
Так бей в барабаны, башмачник!
Играй на трубе, солдат.
Самый маленький мальчик
знамя несёт и рад.
Играйте, дети, растите,
скоро пойдёте в полки,
кровь свою отдадите,
господину это с руки.
Бей молоточком, башмачник.
Играй на свирели, солдат.
Между войнами есть перемирие:
баба, рожай ребят.
Вера одна есть на свете:
придут времена времён,
когда боя не будет вовсе,
когда господ подомнём!
Капала, капала, капала,
капала кровью река.
Плакала, плакала, плакала
по пустякам весна.
Баба гуляла гулящая
по траве без цветов:
– Прости меня, мать, я пропащая
жизнью живу без снов.
Не бей в барабаны, башмачник.
Замри, не играй, актёр.
Слышишь, маленький мальчик
говорит уже миру: «Позор!»
Десять тысяч ребят (гражданская война)
А за мной стоят десять тысяч ребят,
а за мной стоят десять тысяч девчат.
А за мной страна молодая Русь —
за моей спиной, за неё дерусь!
За неё умру – умереть легко,
главное, чтоб жизнь неслась, как колесо!
Десять тысяч парней на ружьё идут,
десять тысяч девчат себя не берегут!
Не сберёг и я молодую жизнь
как пошел, так слёг. За меня держись
десять тысяч ребят, десять тысяч девчат.
А ну вставай-ка в ряд, солнечный отряд!
Счастье не придёт, счастье не видать,
черт с ним, за него будем умирать.
Под крестом лежат безверные сынки,
под крестами спят девки, не попы.
Только пыль столбом у дороги той,
где комсомол лежит самый молодой!
Тихо, не буди буйных тех парней
и не колыхай девичьих ноздрей.
Слышишь, счастье ждёт новые сердца,
новые тела: десять тысяч, я.
Изба читаленка
«Собирайся, народ,
литература к вам идет!
А литература —
это, брат, культура.
Знаете, что такое культура?
Это ты не дурак и ты не дура.
Видишь, штык – он боец молодец!
Но главный кузнец
пролетариата —
это книга. Не смейся, что маловата.
Она главное оружие наше!
Вот сын Пётр у тебя и дочь Даша,
а что они знают о буржуазии?
Ничего! Маркс и Энгельс нам говорили
(из этой книжицы маленькой):
загнивает капитализм, как ни старается.
А Ленина не читать вовсе стыдно!
Он из тьмы нас вывел. Обидно
нам, классу рабочему,
слушать как вы, крестьяне, хохочете!
Хватит поповского смрада!
Организуем читальню. Так надо.
Завтра же малышей приводите
и взрослые обязательно приходите.»
Как бы то ни было,
вся деревня в читаленку прибыла:
послушали тезисы и манифесты,
почитали рабоче-крестьянскую прессу.
И деток своих учиться оставили,
чтоб вырастали те
на Ильича похожими.
Путями сложными
приходило в дома просвещение.
Но твёрдо знали мы:
свет есть – учение!
Новый учитель
– Куда же вы, бабоньки?
– За водою!
– Ой ли за водою,
а меня возьмёте с собою?
– Не берём мы с собой
парней пришлых, неграмотных.
Мы правильных
кровей казачьих,
морд не любим цыплячьих!
– А вы бабоньки, на меня оглянитесь
да хорошо приглядитесь:
такого, как я, казака
поискать ещё долго придётся!
И коню моему неймётся.
Ну, покажите-ка ваших детишек:
казачат девчонок, мальчишек.
Буду делать из них грамотеев.
– А ты сам то кто?
– Андрей я Андреев,
ваш новый учитель,
до избы-читальни ведите!
Как хитро я замуж ходила
Ходила я, бродила, замуж не пошла:
пять женихов, три жениха, два.
Ходила, бродила, думала,
через десять лет замуж надумала,
надумала замуж, а женихов нема.
Я в сельсовет пошла:
– Замуж хочу, мочи нет,
но женихов простыл след;
посодействуйте, пожалуйста,
а то скоро стану я старая!
Председатель лицо своё морщит:
– Тридцать лет – возраст хороший.
Поди-ка, Любаша, домой,
будет жених тебе холостой!
Пришла я домой, села, жду:
бигуди, ресницы – всё как на вражду,
платье наглажено,
рот напомаженный.
Стук в дверь, председатель заходит:
– За меня, мадама, пойдете?
Будьте моей женой,
парень я холостой!
Что-то я даже зарделась
(не ожидала), разделась
и сказала: «Хочу ребёнка!»
Ребёнка мы делали долго.
Свадьбу сыграли в сельском совете.
Самой красивой на свете
была я невестой,
потому что брюхатая. Честно!
А потом хорошо мы жили
и никогда не тужили!
Я председателева жена,
председателев сын у меня,
и сама я – передовая доярка
Любовь Николаевна Славка.
И дом у нас полная чаша:
сын, муж председатель и каша!
Я девушка настойчивая
Ой, какая я девочка красивая,
какая я девочка милая!
Собралась и попёрлась в гости
к дружку хорошему,
никем не спрошенная.
Туки-туки, не ждали,
хороших девушек, может, звали?
Не ждали, а я пришла,
открывайте замки, ворота!
Стою, жду у ворот,
никто открывать не идёт.
Обиделась, через забор полезла,
я ведь девушка честная:
раз пришла, значит, пришла,
назад не вернусь никогда!
Открывайте, хоть и не ждали,
своей подруженьке Вали!
Тишина. Все вымерли что ли?
Я оконце быстренько вскрою:
вдруг там труп на трупе лежит,
иль дружок топорищем прибит?
В окошко влезла. Хата пустая.
До чего ж я дурная!
Все в сельсовете сегодня
на очень большущей сходни
решают вопрос:
– Когда на покос?
А я девчонка сознательная:
вставлю стекло старательно
и бегом в сельсовет!
– Где тебя носит сто бед?
– Да в уборную я ходила.
– Проходи, Валя, берут тебя бригадиром!
Дела на совхозной сходке
Собрался народ.
Дальше вместе пойдёт
наш «пароход»,
перёд и только вперёд!
Решили, постановили,
никто ни с кем – не согрешили!
И «паровоз» пошёл.
Дед Макар штаны не нашёл
на этом всеобщем собрании.
А бабки-язычницы партизанили
за общественным «паровозом».
Ну здравствуйте, люди, с совхозом!
Чукча не знает по-русски
Чукчи-читатели,
яранго-старатели
ждут своего геолога
с газетой «Труд» или с историей
о победе коммунистического труда:
Вот это да!
Чукчи-читатели,
чукотко-копатели
ждут новостей,
ждут не дождутся вестей
про начало социализма,
про крах капитализма,
про трамваи зелёные
и необъятные русские территории!
А когда новостей дожидаются,
то улыбается
полубеззубой улыбкой
каждый чукотский политик,
и тыча в газету пальцем:
– Это товарищ Сталин?
– Да, а это поезд быстрый! —
геолог, он не капризный,
расскажет, как к пятидесятому году
к Чукотке летать будут самолёты
с туристами на борту.
– А зачем?
– И сам не пойму!
Чукче-читателю сложно
даётся грамота, он осторожно
повторяет слова:
«Земля – круглый шар она».
Чукча – два глаза узких,
чукча не знает по-русски,
чукча читать пытается.
И у него, черт возьми, получается!
Терпение и мечта
Я не терпел ни божьего уклада
ни наглости воров,
ни хамства, ни отсутствия зарплаты,
даже священников. Ну что ж.
Я не терпел, как многие другие,
когда шериф плюёт тебе на грудь:
я мог и от шерифа в степи двинуть,
а там за мной уж точно не придут.
Я не терпел и женщин-проституток,
их гаденький, притворный смех,
я не терпел разгульных пошлых шуток.
Я не терпел почти что всех!
Я мог уйти не оглянувшись
и на «Прощайте» промолчать,
я мог, когда хотел, вернуться
и даже «Здрасьте» не сказать.
Я почти бог, и я свободен,
я точно знаю, как дышать,
когда в твой мир никто не входит.
И буду дальше так шагать.
Но однажды пришла какая-то сила
и меня под себя подвалила:
я должен был сдать оружие,
помыться, побриться (так нужно им),
да на завод шагать строем,
и даже с начальством не спорить.
Я терпел это долго:
может год, может два. А толку?
Меня превратили в раба!
Бежать? Но куда?
Я всё вспоминал о рае:
когда меня не хватали,
и я не плевался в ответ.
Нет больше счастья, нет!
Но как-то раз
я ушёл через лаз
в Канаду.
Говорил сам себе: «Так надо!»
Дошёл до самого севера,
поселился у берега
небольшого залива.
Сижу с удочкой, ожидая прилива,
а на спине ружьё-карабин.
Я на воле, и я один,
жду, когда шторм пригонит терпение,
которое скажет: «Без сопротивления,
парень, мы тебя снова достали!»
Индейская девушка
Брось свои пистолеты!
От твоих арбалетов
умирает последний медведь,
ступивший на эту твердь
на два миллиона лет раньше, чем ты.
Хохочешь? Ну хохочи.
Пистолеты всегда неправы.
А тебе до человеческих правил
не даст дожить новоземелец:
смотри, от его пуль умирает индеец,
тело, которого не индевеет,
а устремляется ввысь.
Ты за него держись!
И его кровь в тебя перельется.
Видишь, как он смеется,
размахивая арбалетом
в 2025 лето.
Зачем он делает это?
А ты
пистолет свой держи
покрепче,
с ним тебе будет легче,
с ним тебе будет надёжней!
Медведь свои кости сложит
и даст тебе силу.
Ведь нету тебя красивей
в этом мире невечном.
Лишь твоя душа, человечек!
Будущее мерещится
Мы – растворимая даль
Мы никогда не смотрели
в эти лица – нам всё равно,
и какие б мы песни ни пели,
нас нет тут уже давно.
Мы? Нет, мы не из прошлого,
мы – растворимая даль.
Наша жизнь простая и сложная,
а в глазах, как всегда, печаль.
Разочарованные планетой,
мы скоро уйдём навсегда:
полем уйдём и лесом,
не вернёмся сюда никогда.
Вы в наши глаза глядели
и с нас всегда брали пример,
и что б мы ни совершали,
возглашали вы: «Пионер!»
Народная пелась песня,
строились города,
полем ходили и лесом
могучие поезда,
разукрашивалась пустыня,
хлеба снимали жнецы.
И никому не хотелось
завтрашней пустоты.
Лихо, лихое лихо,
далёкая, дальняя даль —
это мы уходили. Тихо!
На планету пришла печаль.
Наша Вечность нам верна
Из-за неё города крушились,
из-за неё пропадали сны
о каких-то мечтах великих.
С её именем гибли мы.
А она присядет неспешно,
отдохнёт век, другой у болота.
Как твоё имя? «Вечность.
Всё пройдёт, даже это!» —
скажет и ветром подует.
Тина вдруг болото съест.
Где-то голубь воркует —
это призрака треск.
Ну вот и всё, дорогая,
ты вряд ли вспомнишь о нас,
как мы любили, страдали…
Другой Вечности нас отдашь.
Она вздохнёт безутешно:
«Я вряд ли вспомню о вас,
о ваших смешных надеждах.
Другой Вечности? Нет, не отдам!
Жаль мне терять ваши мысли,
глупости, моду, успех.
Ваши войны большим коромыслом
на меня навесили грех.
Жаль мне терять всё это —
не подарю никому!
Я сама бы канула в Лету,
да в страшной трясине тону».
Дети наших детей – у них всё просто
Да что они знают,
дети наших детей?
Они похоронки считают,
и фразу вечную «рот зашей»
заучивают наизусть.
Дети детей не обучены
почему-то строем шагать:
изобретают гаджеты —
их у них не отнять!
Кем-то история писана,
чей-то воюет солдат.
Детям детей на лысины
падает снегопад
то ли зимы новой ядерной,
то ли снег белый из туч.
Но дети детей не плакали,
у них нескончаемый Путч:
зима почти до обеда,
после обеда весна,
до полуночи где-то лето,
а ночь – это осень сама.
У наших внуков всё просто:
если есть пустой полуостров,
отдохнувший от ядерной пыли,
то там они что-то забыли,
им туда непременно надо,
давно там не было града,
который объявит войну
земному всему полотну!
Дети детей воркуют
и рисуют, рисуют, рисуют
геометрические объекты.
А я, доедая объедки,
со своего же стола:
«Скоро рожать – дочь у меня».
Апокалипсис, выбор, один остался
Тебе «смешно» – один остался,
в войну большую не ввязался,
а молча вылез из подвала.
Много земли или мало,
тебе выбирать себе место.
Бери палку, иди за невестой:
где-нибудь да найдётся.
Диверсант никогда не сдаётся.
Не потому, что так надо,
а просто немного нам надо:
ноги, чувство и время.
– Нет у вас смены!
– Нет у тех, кто сдаётся, —
разведчик за палку берётся,
но не идёт, а вырубает крест.
Перед глазами «прогресс» —
не восстановишь!
И прошлую жизнь не упомнишь.
Не упомнишь её и не надо.
Топор и пила из ада
дом деревянный сложат.
По людям любовь не гложет.
Значит, так легче природе.
Пообещай, вы её не взорвёте!
Я укрою мёртвых тёплым пледом
Душа древнее Вселенных
и знает тайны планид.
О Вечности вы мечтали?
Она во мне и скрипит
старостью очень глубокой,
морщинами всех времён.
Привыкаю я понемногу к
– Придёт время, тебя согнём!
Ах, ваши смерти! Пред мною
души мёртвых встают стеной.
Я их теплым пледом укрою:
– Лежите, а я домой! —
и полечу, как прежде,
в темноте искать светлый след,
он где-то есть, я знаю,
он машет хвостами комет!
Зима на землю опустилась
На землю тихо опустилась зима.
А за зимою пришла война,
непривычная война, неприличная,
без криков, без лиц, обезличенная,
всё смела на пути, в прах развеяла.
А ты жила, как во сне, и не верила,
что сегодня живёшь, а завтра нету
ни тебя, ни родных. Ищи по свету
белый день, тёмную ночь, добрую зиму.
А я душа, я никто, я дальше двину.
Ведь на планету зима опускалась
белым, белым, ледяным покрывалом.
Тихая зима пришла, тихая:
ни людей, ни машин, ни лиха. Я
кружила над землёй, кружить устала,
улетела душой, улетала.
А на почву то ли снег, то ли пепел.
Лишь у памятников лик остался светел.
Белым, белым, ледяным покрывалом
накрывало, накрывало и пропало.
Всё пропало, тишина одна осталась.
Ты, Природа, зря что ли старалась?
За зимою света белого не видно.
Деревце растёт. Сыны лежат. Обидно.
Экологический апокалипсис
Звери гуляли зверями,
люди были людями.
Но даже народные песни
имеют свойство заканчиваться.
А отмалчиваться
кому-то было не велено,
кто-то молчал намеренно.
Да гори оно огнём!
Вина на нем, на нем, на нем…
Звери дохнут, люди мрут.
Кто остался, тот не тут.
Не тут «свободная воля»,
не тут «один в поле воин»,
не тут «человечества ради»,
не тут «представлен к награде».
Лишь дома пустые и мыши,
заяц конченый волка рыщет,
а искусственный медведь
ищет место – дух согреть.
Все это было невесело,
пыль свои пакли развесила
на пороге грядущих лет.
И за что бы ты ни боролся,
Природа скажет: «Доверия нет!»
Никакой печали, лишь старики и собаки (прошел ещё миллион-другой лет)
Не было никакой печали,
старики как-то вяло вздыхали,
головами седыми качали
да говорили: «Нет беды на свете,
потому что проданы дети,
и умерли те, что остались;
все мужчины глупо передрались;
а женщины с панелей упали:
встав, ни честь, ни совесть не подняли».
Вот и остались на свете
старики да дряхлые собаки,
им, куда уж старым, не до драки!
И плакать они разучились —
зачерствели. Не вчера ж они родились.
Их память забыла о бедах,
о тридцать девятых победах.
Не помнить – это удобно:
душа сидит не голодной,
а очень умиротворённой —
в саму себя влюблённой.
Не было больше печали.
Старики головами качали
и вздыхали. Собаки скучали.
Ты в стариков вгляделся,
очень спокойно разделся
и лёг спать после боя-драки,
без детей, без жены, без собаки.
Ты лег умиротворенный,
в душу свою влюбленный,
и приснился сам себе стариком:
с собакой, клюкой и песком.
Мрачное будущее (Иди на работу, мистер)
Ходят, бродят чьи-то люди,
ходят, бродят лизоблюдят,
убивают города;
а во рту одна вода:
воду льют и воду пьют,
воде жизни не дают.
Жаждой вечною гонимы
съели дочь, продали сына;
а в итоге нищета
да в словах одна вода.
С рупором дома обходят
и приказывают: «Спать!»
Завтра рано всем вставать
и на фабрики лететь,
там работать, пить и есть
изо дня в день каждый день.
Накрывает век наш лень,
лень прокралась в города,
легла на пашни и поля,
укрывает одеялом.
Что же вам недоставало,
людям, людям человекам?
Век за веком, век за веком
разрушение мозгов!
Люди ищут берегов:
берег левый, берег правый.
Нет, не видно переправы.
Рвись не рвись, нет тут и леса,
только море интереса:
политического, стратегического,
оружия ядерного, биологического.
Падала, падала, падала печаль.
Капала, кровь, капала… капала – не жаль!
Не жаль было нам человечества,
оно гибло от жажды вечности.
И вода, вода, вода
утекала мимо рта.
А люди ходили, бродили,
о прошлых годах говорили
и мечтали, мечтали, мечтали
о сеновале в сарае,
синице в руках,
журавлях в небесах,
о воздухе свежем и чистом.
Эх, иди на работу, мистер.
Твоя жизнь
Твоя жизнь – неприступная крепость,
ты в ней закрылся, не влезть нам!
Твоя жизнь, в общем-то, прекрасна:
одинока, скупа – неважно.
Не так важна,
ведь в ней нет даже горя,
споров, дорог и моря.
Твоя жизнь – большое яйцо
и молодое лицо
не ведающее страха!
Ты, как герой Росомаха —
одинокий и волевой.
Слышь, скорлупу открой.
Не видишь, солнце стучится!
Не пора ли, дружок, влюбиться?
И босиком по снегу —
к белому, белому веку!
Светлое будущее апокалипсиса
Светлые времена наступали:
войн новых мы не начинали,
грозами не грозили,
мухи в саду не убили,
лишь слащавые песни пели
да в глаза друг другу глядели.
В глаза глядели и видели —
друг друга мы не обидели,
честно детей растили,
работали, ели и жили,
кучу добра нажили:
машины, дачи, квартиры…
В космос летели, пилили
звёздные, звёздные дали!
Инопланетян там встречали,
те с нами поговорили.
Они тоже дружненько жили:
слащавые песни пели
землян на завтрак не ели,
а кушали макароны.
И только чёрные вороны
ворчали на всех планетах.
Зато Счастье гуляло по свету!
Мы одевались и раздевались,
а Счастье вгрызалось и не сдавалось:
оно от восторга кричало!
Оно что-то у нас украло,
но что? Мы не знали точно,
а наши сыны и дочки
в песочнице дружно играли
и копали, копали, копали
то ли песок, то ли чувство.
Пусто в душе твоей, пусто!
Ты прыгнул в свою ракету
и полетел от белого света.
Ты летел в чёрный мрак и думал:
– Теперь то я самый умный! —
а самому было скучно,
в ухо мотив беззвучный
о чьих-то подвигах напевал.
Ты родных и друзей забывал.
Я из прошлого спросила тихонько,
плечо твоё тронув легонько:
«Слышишь меня, космонавт,
ты книжки читал про нас?»
Опустил пилот свои плечи:
– Все наши книжки в печах.
– В печах? Зачем, мой хороший?
– Не спрашивай, всё очень сложно,
зло вытравливали с планеты.
– Так у вас и Булгакова нету?
– Нет у нас никаких писателей,
у нас всё хорошо! – старательно
он мою голограмму убрал. —
Просто… жизнь я свою украл! —
и полетел в свою бездну
ни поэт, ни актёр, безызвестный.
Просто остров
Просто был такой остров,
а на дне острова кратер,
и каждый из нас там прятал
свою святую надежду.
Так было прежде.
А сегодня совсем уж просто:
стоит над остовом остров.
Пробраться туда непросто,
но кто в него попадет,
тот там и пропадет.
Пропало там много народу,
особенно в речке убогой,
на дне которой дыра,
а в этой дыре Война,
война без конца и края.
Война, ты Любовь не встречала?
Шумно в дыре и гулко,
пойду туда на прогулку.
Спустилась. Хожу и вижу:
каждый всё ещё дышит.
Ходят по дну реки люди,
они в это время будут
делать простое дело;
спать, есть или белой пеной
пачкать своё лицо.
Где рыба? Ушла на дно.
А на дне океана Вера
сидит и буянит: «За дело!»
Веру поднять бы со дна,
но как-то нога не шла.
А вот вам завтрашний остров:
остов без острова, просто
большая гора в океане,
пустая гора. Не с нами
безмятежные эти горы.
Мёртвые мы. На воле
лишь Надежда, Любовь да Вера
и плавающая фанера.
Сидим, вспоминаем войны.
Облака – не остров, не больно.
Будущее мерещится
Будущее мерещилось куполами,
ангелами с крылами,
искусственными ногами
и даже бабушками с клюками.
А больше всего оно снилось
ядерным, ядерным взрывом
и тарелкой летающей,
никогда не взлетающей.
И было всё в этом мире
очень, очень красиво:
красота церквей с куполами,
ангелов ляпота с крылами,
органы глянцевые искусственные;
бабки с клюками, капустами
закидывающие тарелки летающие,
да деды ни о чём не мечтающие.
И вот, пока будущее лишь мерещится,
кто-то в церквях наших крестится,
ангелы машут крылами,
ноги танцуют. И с нами
наше сегодняшнее неудачное.
Зато так тотально прозрачное!
Когда приходят они
Если ты не такой, как я,
то приходит она, королева Дождя
и мочит, и мочит, топит!
Безнадёжно поэт мёртвый смотрит
с небес на всё это дело.
Королева: «Я зла не хотела
своей дорогой планете».
Но топит она всё на свете!
Города, селения, дети
в какой-то липкой крови.
– Не смотри на них, не смотри! —
шепчут ангелы с неба.
– А мне бы
спуститься
и Воином вновь родиться,
а не дикаркой поэтом.
«Ну да, – глохнет небо. —
Смотри, вот ты вновь родилась не такой, как ты.
Но опять приходят они, королевы Дожди,
и мочат, и мочат, топят,
пеной ядерных взрывов кропят.
Тебя тоже всё это задело.
Опять воином стать не успела?
Ты не печалься, а подожди,
смоют дождем дожди
общеземное горе.
Земля планета не нова.
Таких планет ты видала немало.
Почему ты на них не скучала,
как я?» – безбрежное небо вздохнуло,
спать легло и уснуло.
А королева Дождя
Всё топит и топит меня.
Я пропала.
Жаль, я в игры кровавые не играла,
как ты.
«Подожди дожди, дожди!»
Камень, души, человечек и Вечность во всём правая
Каменные души, каменные сны,
каменная площадь, каменный и ты
камень к камню поставил,
когда город свой ставил.
Камень под камнем на суше,
когда сам его и разрушил.
Камень за камнем – река,
река Времени. И душа,
вспоминая каменные миры:
как же быстро они ушли,
даже память их помнить не хочет!
А Вечность о вечном хохочет:
«Камень я в твою душу
кину. Вот будет случай
в жизни моей бесконечной!
Жила душа. Сгинет навечно».
Господа Пурги
Где-то на севере диком
живёт господин Пурги.
Мы ему говорили:
«Пропадом пропади!»
Но он забирал, сметая,
души и наши тела.
Умирая, мы твёрдо знали:
на землю пришла Пурга.
Камень, брошенный в душу,
проскользнёт и кинется вниз.
Нет ушей, но я слышу:
«Это мы, господа Пурги!»
Зло старее планеты,
зло древнее времён.
Откуда оно взялось-то?
И кто его подомнёт!
Металась душа по Вселенным,
калеча господ Пурги.
А они, воскресая из мертвых:
«Пропадом пропади!»
И я пропадала. Пропало
куда-то и Время само.
Умирая и Время знало:
зло почему-то живо.
Где-то на севере диком
ходит голодный зверь,
это Пурга безликий,
вечности пионер.
Руки у нас опускались
и опустились б совсем,
но живя тоже долго, мы знали:
выстроим Пургам барьер!
Видишь, будущее мелькает
(прошли миллионы лет):
ты да я – мы тебе махаем,
дикость мира преодолев!
Время тихо искалечит
Время лечит, время лечит,
время правду говорит,
время душу искалечит,
но душа его простит.
И прощёнными умами
мы идём куда-то вдаль,
обелёнными сердцами
ничего уже не жаль.
– По-другому быть не может! —
Шепчем, идучи себе.
Все свои сомненья сложим.
Что ещё носить в душе?
Время тикает устало,
ему тикать же не лень!
Если б время злое знало,
какой в мире длинный день:
день без ночи, день сплошной.
Что за мир такой смешной?
День без края, без конца
и всего одна звезда
слепит ночью, как бельмо,
а вокруг темно, темно.
Тихо тикают часы.
Вам сюда и нет пути.
Время лечит, время лечит,
время тело искалечит.
Время знает: впереди
лишь часы, часы, часы…
Небо, вечность, человечки
Небо со звёздами спорило:
«Что-то да я проспорило,
то ли рай человечиков,
толь ответ перед вечностью?»
Но небо никто не слушал,
звёздам вообще было скучно,
они зевали, моргали:
– Нет, рая мы не видали.
А вечность, ей дела нету
до какой-то планеты
и даже до всей Вселенной.
Она, моргая нетленным
глазом своим, смеялась:
– В своём раю я купаюсь,
в таком безмятежном и долгом,
дела мне нет до Волги
и даже до Енисея,
до людей дела нет, алеет
лишь моё длинное жерло.
– И то, несомненно, верно! —
небо тихонько вздохнуло,
ангелам улыбнулось
и уснуло навечно.
А ты лети, человечек,
к своим маленьким звёздам,
живой лети или мёртвый,
науку делай, пиши
и в алое жерло спеши,
что-нибудь там да откроешь!
– Какое оно, какое?
Бессмертная я
Нет на свете круче звёздной вышины.
Разгоняю тучи, поди-ка собери!
Разгоняю лето, разгоняю в прах,
я сама летяга, видели размах?
Крылья не обрежешь, не облупишь мох,
я лечу не к свету, а лечу на зов:
не сирена плачет, не дитя кричит,
стонет мать-природа. Что у ней болит?
Что болит – не знаю, но лечу, лечу.
А сама в полёте, плачу и кричу:
«Я тебя спасаю! (знаю, не спасу)
Я тебя кохаю! (кохая, загублю)».
Лаская, загубила, спасая, не спасла.
Умерла Природа. Я одна жива.
И рассыпались альфа, омега,
расплескалось чёрное небо.
Я видела природы начало.
А конец? Пока не встречала.
Поздно о звёздах мечтать
«Поздно, – сказала ворона. —
Поздно о звёздах мечтать,
у нас уже всё готово
для того, чтобы мир ваш взорвать!»
– Ну да, наверное, поздно, —
пожала плечами и я. —
Так отпразднуем пиром почёстным
ещё один день бытия!
Страна и командиры
Какая миленькая страна
и милые в ней командиры!
Я думала, что спала.
Нет, это свет отключили.
А плохо в раю или сладко —
не в этом, не в этом суть.
Главное, все на свете
не дают мне уснуть!
Не нужны нам автоматы
В очень лёгком, светлом мире
мы друг другу говорили:
– Не нужны нам автоматы,
бомбы есть и хватит нам!
Как же весело, однако,
посидеть с пивком у речки,
зная, есть на свете счастье —
хата с краю и «лапша».
Пути перепутали
– Всё хорошо! – сказали пророки.
– Всё хорошо! – ответили мы
и то ли у чёрта, то ли у бога
перепутали пути.
Пути перепутали? Ну и ладно,
есть новых путей громадьё.
Я цветом раскрашу смелым
будущего полотно!
