Инга Максимовская
Залетные, или две полоски это ж…
Глава 4
Две недели спустя
Стелла
– К сожалению, по медицинским показателям, мы не можем провести операцию в данный момент, – равнодушно произнёс врач, рассматривая документы лежащие перед ним на столе.
– Как это? Это шутка, да? – глупо улыбнулась я, чувствуя себя персонажем театра абсурда. – Слушайте, если это шутка-то не смешная. Я деньги чуть нашла, перевела их клинике. Для меня эта сумма фантастическая и вообще… Я может быть у тети любимой ее мечту отобрала, чтобы здесь оказаться. Она на Мальдивы мечтала съездить, а вместо этого собранные «кровные» мне на операцию подарила. А вы мне отказываете. Это какой-то абсурд.
– Деньги мы вернем. Тетю вашу жаль, но это ее выбор. Удержим только за обследования, мы же тратили реактивы, – поморщился хирург, даже не подняв на меня глаза, – Стелла, в ваших анализах огромное количество ХГЧ. Ни один уважающий себя врач не станет проводить вмешательства и давать вам анестезию. Тем более, операция, о которой мы говорим не является жизненно необходимой.
– Я умираю, – осенило меня. Тело вдруг обмякло, превратившись в непослушное кукольное. – Скажите честно, это рак, да? Только ничего не скрывайте.
– Стелла, вам сколько лет? Нет, я знаю конечно, прочитал в истории болезни, просто пытаюсь понять, как вы умудрились сохранить настолько незамутненную наивность, в вашем возрасте. Повышенное содержание хорионического гонадотропина в организме человека может говорить только о двух причинах, одна из которых не угрожает жизни. И в вашем случае это именно счастливое событие, а не трагическое, – наконец посмотрел на мою персону с интересом доктор. А он молодой ещё, симпатичный, портит впечатление только желчное выражение лица и скука в серых глазах. Я для него просто кошелек с ногами. На мои деньги он купит себе путевку в теплые страны, или диван в гостиную. Точнее деньги то даже не мои, и мне за них еще придется отчитаться и долг вернуть. А этот коновал смотрит на меня, как на моль, и даже с жалостью, как мне кажется. Да и губастая медсестричка печатает на компьютере мне приговор и презрительно фыркает дорогими губами.
– А если я не при смерти, тогда мне пофигу что там у меня с анализами. Исправьте мне чертовы уши, – вякнула я, хлюпнув при этом носом. – Хотя, даже если я вот-вот отдуплюсь, то по крайней мере моя голова поместится в гроб полностью. Так что плевать я хотела на этот ваш ХГЧ. Я плачу деньги.
– Ваша операция не срочная. Мы можем провести её и через девять месяцев. Вы же понимаете, что врачебная этика и данная мною клятва Гиппократа не позволяют мне пойти на преступление.
– Странный какой-то промежуток времени, а почему не через полгода, например? Или не завтра? Или эта ваша клятва Гиппопотаму перестанет действовать после зимнего солнцестояния, или кому вы там поклоняетесь? Я не знаю.
– Потому что беременность у человека длится около сорока недель. Это примерно девять месяцев. Плюс после родов организм женщины должен восстановиться. Да вы правы, девять месяцев это примерный срок, через который мы сможем вас прооперировать. Я бы годик подождал, – хмыкнул чертов Пилюлькин. Боже, а говорили клиника одна из лучших в стране. Куда катится наша медицина, если сумасшедшие дядьки считаются высококлассными профи. Да он же мог меня зарезать на операционном столе. И ему бы за это ничего не было. Доктор то похоже со справкой.
– Ааааа, – наконец до меня начало доходить, – это розыгрыш. Скрытая камера, да? Куда нужно ручкой помахать? Смешно, смешно.
Вот совсем мне не смешно было, если честно. Хотелось плакать, съесть с полкило «Коровок» с маком, «со смаком», как моя тетя Матильда говорит, и опять плакать. А ещё хотелось прямо сейчас сбежать из этого роскошного кабинета, спасаясь от взглядов полных жалости и презрения, которыми меня одаривали хирург и его помощница. Только вот тётя Мотя и Горыч, презентовавшие мне на уши последние свои сбережения, ждут меня сейчас с результатом. И я не могу их разочаровать.
– Стелла, вы беременны, срок примерно шесть – семь недель. Слышите? Я врач, а не клоун, – словно сквозь вату донеслись до меня слова врача. Если бы сейчас у меня отвалились уши и свалились к моим ногам обутым в туфельки на картонной подметке запакованные в кокетливые синие бахилы, я бы наверное испытала меньший шок. А теперь мне казалось, что кто-то оглоушил меня по глупой башке каменной дубиной.
– Это невозможно, – прохрипела я, – я же почти девственница. То есть, господи. Что я несу… Простите. Мы предохранялись.
– Человечество пока еще не изобрело стопроцентного средства, – хмыкнул эскулап. – Даже у презерватива степень зашиты всего девяносто восемь процентов. Это много, но оставшиеся два процента все же существуют. Так что…
– Об этом должны писать на упаковке, крупными буквами, – всхлипнула я.
– Там пишут, уж поверьте. Я проверял, – хохотнул гонец, принесший дурные вести. – Стелла, мой рабочий день закончен на сегодня. Деньги можете получить завтра в нашем финансовом отделе. А сейчас до свидания.
Из кабинета врача выскочила, как ошпаренная, загибая на руке пальцы, в попытке подсчитать дни моего цикла. Привалилась спиной к двери, чувствуя, что – вот-вот и просто свалюсь в обморок. На голову словно упало тяжелое ватное одеяло моей тетушки.
– Даже таких трахают, – донесся из-за двери насмешливый голос «губастой».
– Заканчивай и пойдем. Твоя философия отвратительна, так что держи ее при себе, детка. Не всем же быть красотками. В таком случае мы сдохнем с голода, лишившись работы. А девчонку жаль, с такими ушами, да еще судя по всему будущая мать одиночка. Только посочувствовать остается. Беспросвет полнейший. Да бог с ней. Устал я что – то, – ухмыльнулся врач, медсестричка игриво хихикнула. И я наконец смогла отлепиться от деревянной створки. Очень уж не хотелось, чтобы меня еще на подслушивании поймали.
Стелла
Это катастрофа вселенского масштаба. Я выскочила из клиники, словно черт бегущий от ладана. Слетела по ступенькам, хотя ноги не очень то слушались. И случилось закономерное. Свалилась. Просто кулем грохнулась на асфальт, содрав ладони в кровь. Прекрасное завершение чудесного дня.
– Ты уши резать собираешься, или жизнь самоубийством кончать? – услышала насмешливый голос лучшего друга. Гор протянул мне руку, и я с сожалением отметила, что маникюр у него лучше ва сто раз, чем у меня. Вру, я вообще не помню, когда в последний раз делала хоть что – то, чтобы улучшить свою внешность. Восковая эпиляция интимного места не считается. Я сбежала с воплями через минуту после начала экзекуции. И мой, похожий на взлетную полосу среди густых зарослей, в которых заблудился и одичал не один Индиана Джонс, лобок видел чертов мистер «меня не зовут, я сам прихожу» ровно через два дня после процедуры. И не только видел, но и по хозяйски права свои заявлял. Черт, вспомнила прикосновения горячих пальцев к «аэродрому» и чуть не сошла с ума от дикого возбуждения.
Могу себе представить, как он ржал в душе над ушастой идиоткой, которая позволила воспользоваться собой в его дьявольских целях.
– Я подумал, что нужен тебе, – глупо улыбнулся Горыч.
Если бы он только знал, насколько. С Горычем я познакомилась еще в детском саду. И мы с ним даже не друзья. Закадычные подружки. Именно мне первой он рассказал о своей мечте стать изаестным модельером. А я мечтала о принце, о семье о счастье. А теперь все эти грезы мои просто накрылись недоэпилированной… И что делать, я не представляю, даже примерно. Полный и бесконечный бесперспективняк.
– Стелка, назначили дату операции?
– Горыч, помнишь, когда твои родители оставляли тебя ночевать у Моти, что она говорила, бросая нам, едва проснувшимся, колготки? Ну, когда мы в «сад» собирались? Помнишь? Холодно, мы сидим на кроватях, и тут врывается тетя мотя, кидает мне красные колготки, тебе коричневые. И она говорила…
– Она говорила, дети запомните – две полоски – это жопа – хохотнул Горыныч, зачем-то поддернув джинсы на тощем заду. – Мотя огонь. Прикинь, она купила себе «сникерсы». Когда нибудь я стану таким же, как наша старушка. Слушай, а при чем тут колготки?
– Ни при чем. Горыч, ты знал, что уровень защиты у презеравативов девяносто восемь процентов?
– Да, – кивнул мой старинный друг. – Еще подумал, что жаль с людьми такая система не прокатывает. Человек может быть гондоном на любое количество процентов.
– Горыч, я беременна, – выдохнула я и зажмурилась. И. Ничего не произощло. Земля не взорвалась, мир не рухнул, сине – зеленый шарик не перестал вертеться вокруг своей оси. Только Горыныч как то странно всхлипнул, и разжал свои пальцы, выпустив из них мои ладони.
До дома меня довез Горыныч на своей дурацкой маленькой машинке, метко прозванной народом «шмаровоз». Довез в гробовой тишине. Да мне и не хотелось общаться. Я думала о том, что не смогу выраститбь ребенка. У меня нет работы. Тетя Мотя уже не девочка. А еще я просто боюсь рожать. И знаете почему? Я боюсь, что мой ребенок получит от меня чертово проклятье. Мое проклятье, с которым я живу двадцать пять лет.
– Я решил. Мы поженимся, – наконец отвис мой друг, и я едва подавила нервный смех. – Наш малыш будет расти в полной семье.
– Горыч, ты нормальный? – не сдержавшись заржала я, чувствуя себя персонажем театра абсурда. – Какие из нас родители получатся? Ты – хреновый бьюти – блогер и я – баклавр идиотизма. Милый, я тебя очень люблю, но этого ребенка не будет. Не бу – дет, – выдохнула я, поперхнувшись последней фразой.
– Ты «бич» – хрюкнул Гор, паркуясь возле уютного подъезда. Тут пахло детством, и Мотиными рогаликами, и литрами зеленки, которыми она заливала наши колени. Я люблю дом, ставший мне родным. Но сегодня мне не хватает детского драйва.
– Горыч, можно я сама? – спросила тихо, и он молча подчинился. Я знаю, что он меня понимает даже без слов.
Поднялась на этаж, вошла в любимую квартиру. Маленькую, но такую уютную, пахнущую моим детством. Моти дома не было, и сегодня меня это даже обрадовало. Прошла в свою комнату, детскую, как говорит тетя.
Джинсы сняла с наслаждением. Не может быть, конечно, чтобы я уже раздалась в талии, но пояс американских брючат, буквально впился в бока. Мотя всегда говорила, что женщине. Чтобы почувствовать себя счастливой, достаточно снять лифчик и каблуки. Мудрая женщина. Мудрая и лучшая. Я натянула растянутые треники, худи, вооружилась ложкой и двинула к холодильнику, предвкушая полкило пломбира.
– Две полоски – это жопа, – пропела я, замерла на месте, как годзилла, а потом ломанулась к двери. Черт, почему я так сразу и безоговорочно поверила Пилюлькину? Почему я такая дура?
На ходу прихватила кошелек. Все же так просто. Я сейчас добегу до аптеки, куплю тесты и все мои проблемы рассеются как дым. Я не могу быть беременна. Хорошо помню как дикарь натягивал на свой… На своего… Черт, об этом нельзя мечтать. Да, именно мечтать, а не думать. Иначе можно сойти с ума. Статьт чокнутой теткой, поклоняющейся фаллическим идолам. Девяносто восемь процентов – это офигеть как много. Это больше чем пятьдесят, уж точно.
Добежать я смогла только до перекрестка, сжимая в ладошке мятую купюру. Наверное я выглядела безумно – растрепанная тетка, в уродской пижамке и в тапках, которые просто забыла сменить на кроссовки.
Светофор мигнул желтым, я глупо улыбнулась и сделала шаг. Мир перевернулся, тапки с ног сорвала непреодолимая сила, я кувыркнулась в разреженном воздухе и уставилась в безоблачное небо.
– Не успеем к шведам, – хмыкнул в моем сознании очень знакомый голос. – Вы как?
– Две полоски – это жопа, – вякнула я, пытаясь сфокусироваться и при этом лихорадочно вспоминая, приклеила я чертовы уши или нет. Почему то именно это казалось мне сейчас невероятно важным.
Вадим
– Вадим, звони Лильке, – проорал Гриша, появляясь на пороге кабинета. Когда-нибудь я его убью, порешу не задумываясь. Я поморщился, пытаясь побороть звенящую боль в тяжелой голове, и схватил со стола каменное пресс – папье. – Сдвинулось дело, наконец то. Свеи нам приглашение прислали. Сегодня в посольстве прием.
– Я не пойду, – хмыкнул, с удовольствием глядя на озадаченное лицо своего зама. – И при чем тут моя зажравшаяся невестушка?
– Ты приглашен со спутницей. У шведов институт брака на первом месте. Если придешь один, могут не понять. А нам сейчас не нужны эти рамсы. Корф, ну хоть раз в жизни, будь человеком. На кону огромные деньги. Ну что тебе стоит?
– Мне хватает всего, – я достал из стола чистый стакан и потянулся за графином с бренди. – Я не пойду. Почему я должен делать то, чего не желаю?
– А мне не хватает, черт тебя побери, – заклокотал Гриня. – Вадим, что с тобой происходит? Мы этот проект полгода готовили. Столько сил вложено. Ты какого хрена творишь?
– Ладно, – сделав приличный глоток огненной воды, отудобел я и достал мобильник. – Знаешь чего я хочу? Самолет. Куплю себе чертову стальную птицу на бабки полученные от чухонцев. И еще, Гриша, я терпеть не могу, когда подчиненные со мной говорят в таком тоне. Уясни это. И не рискуй больше.
Лилька ответила не сразу. После того как я пьяный ввалился в нашу спальню, в обнимку с похабным медведем, собранным из «вечных цветов», делать ей предложение, разговаривает со мной она исключительно, как с бородатым парнокопытным. Проклятые розы воняли химией, я исколол все руки, медведь разлагался прямо на глазах. Короче, это было фиаско. Апофеозом стало то, что я уснул стоя на одном колене и позорно проснулся утром на ковре, в обнимку с трупом топтыгина. Но на пальце Лильки красовалось кольцо, и я понял, что пропал. Точнее попал.
– Чего тебе, дорогой? Надеюсь ты все еще трезв? Или в конце концов доехал до дома, и теперь рвешь и мечешь от бессилия? – противно поинтересовалась Лилька, и на заднем плане я услышал противный смех ее заклятой подружки. – Вадик, сегодня я вне зоны доступа. Точнее, для тебя теперь всегда.
– Ты мне сегодня нужна. При параде и во всем блеске, – приказал я, даже и тени сомнения не имея, что Лилька с удовольствием выгуляет одно из миллиона своих новых нарядов.
– Иди ты в пень, Корф. Ты когда дома в последний раз был?
– Какое сейчас это имеет значение? Ты моя невеста, так что изволь соответствовать, кольцо же ты носиш с удовольствием. Шведы хотят видеть своего партнера в компании любимой. Так что не кривляйся, куколка. Ты же давно мечтала меня окольцевать. Сегодня будет повод похвалиться достижениями. А я тебе за это куплю тот кабриолет. О котором ты мне прожужжала мне все уши.
– Корф, я уехала из твоего дома неделю назад. Ключ оставила на столе. Кольцо оставила себе на память, так сказать в качестве моральной компенсации. Вадим, очнись. На тебе свет не сошелся клином. Мне надоело разговаривать с твоим нукером. Ты всегда слишком занят, слишком устал, слишком пьян. У тебя не бывает полутонов. Всегда все слишком. Я думала моя беременность тебя немного охладит. Смешно. Расслабься Корф, я тебя обманула, выродка не будет. Неужели ты думал, что я рискну свободой и фигурой только ради того, чтобы окольцевать необузданного жеребца? Это было бы слишком неблагоразумно с моей стороны. А я девочка умная, – тихо засмеялась Лилька. А я вдруг остро почувствовал сожаление. Нет, мне было пофигу, что эта зажравшаяся сука меня кинула. Я даже испытал мини-оргазм от осознания, что больше она не будет шляться у меня перед глазами, корча кислые физиономии и дуя гелевые губища и ноя о свадьбе, как майская муха. Я остро осознал, что не стану отцом, и это меня опустошило.
– Я так понимаю Лильки не будет, – вякнул Гриша, когда я нажал кнопку сброса вызова, повертел мобильник в руках, собираясь расхерачить его об стену. Но передумал, и положил трубку на стол. – Придется заказывать экскортницу. Корф, ты каких предпочитаешь? Блонди, брюнеток, или может рыженьких?
– Я предпочитаю чтобы ты исчез, – рыкнул я, наливая себе еще порцию алкоголя. – Мы с тобой десять лет вместе, Ухов, а ты так и не понял, что я не трахаю дешевых шлюх, не играю в азартные игры, и терпеть не могу тупых советов.
– Они отнюдь не дешевы. Ценник заоблачный, – хмыкнул Гриня. – И они не шлюхи. Это оптимальный вариант. Девки воспитанные, начитанные и могут поддержать разговор на любую тему. Мане от Моне отличают.
– Если свинью обозвать цветком, она не станет благоухать как майская роза, – поморщился я, делая большой глоток бренди. – Продажные девки – бляди, как их не назови. Но ты прав. Сегодня мне надо расслабиться.
– Ты бы хоть закусывал. Прием вечером, а ты приползешь на него на рогах.
– Поехали, отвезешь меня домой. Заодно выберем бабу для сопровождения, – устало вздохнул я. – Отдохнуть мне надо, тут не поспоришь.
– Останови тут, – приказал я шоферу, увидев вывеску дорогой кофейни. Голова болела нещадно, во рту поселился привкус клопов и жженой резины. В животе кишка кишке била по башке. – Я хочу кофе. Гриша, ты слышал? Кофе. С молоком, кучей сахара и вонючей шоколадкой. Латте хочу, или нет, мокачино, только не в уродской бумажной чашке. А в стакане с двойным стеклом.
– Совсем очумел. Это наш Кузенька с жиру бесится, – буркнул мой зам., выбираясь из машины. Я уже начал задремывать, когда мне в руки Гриша сунул стакан, исходящий паром. И морда у него при этом была такая, словно он наступил в собачье дерьмо своими лаковыми ботинками.
Машина двинулась, я успел с наслаждением втянуть ноздрями горько – молочный аромат.
– Твою мать. Вот идиотка, откуда она взялась? – выругался Петя и дал по тормозам. Огненный кофе вылился мне на ширинку. Я взвыл, дернул на себя дверцу и вывалился на улицу ревя как стадо бизонов в период спаривания, на ходу спасая своего «змея» от ожогов первой степени, сдирая брюки.
Она сидела на земле, широко раздвинув ноги, затянутые в широкие трикотажные спортивные штаны. Черт, интересно, какие у нее эти ноги? Наверное стройные. Девка отталкивалась от асфальта маленькими розовыми, трогательно – колсолапыми ступнями, и отползала от меня на попке, и мне было страшно, что она раздерет ее в кровь. Дурочка смотрела на меня безумным взглядом, рот был открыт, но она молчала. Как в немом кино. Я вдруг осознал, что стою напротив испуганной девки в одних трусах залитых коричневым кофе. И выгляжу, скорее всего как маньяк. Странно, но у меня было чувство, что я уже где-то встречал эту малышку. Стойкое такое ощущение, от которого в улитых латте трусах, началось предательское шевеление.
– Только попробуй приблизиться, – пропыхтела взлохмаченная девка, выставив вперед чайную ложку, – порешу.
Я ей поверил. Судя по плещущемуся в ее глазах безумию, этой ложечкой она бы могла положить роту вражеских солдат, посягнувших на ее добродетель.
– Я нагнулся, поднял с земли розовую тапку украшенную цветными помпонами, сделал шаг к малышке, запутался в спущенных до щиколоток, мокрых брюках и…
* * *
Оказывается падать – это невероятно приятно. Это головокружительно и охрененно бесподобно. Этло как с головой, в глубины пахнкщего жжеными яблоками ада. Страшно, но блин огненно гоорячо. Я уткнулся носом между ног этой глупой дурочки, бросившейся под колеса моего лимузина, и втянул ноздрями острый волнующий аромат женщины. В голове загудела реактивная турбина, а в трусах, облитых остывшим кофе пробудился первобытный зверь. Я даже испугался за сохранность недавно положенного асфальта. Еще чуть-чуть, и я бы его взрыхлил одуревшим от возбуждения «плугом».
– Две полоски – это жопа – всхлипнула глупышка, и остервенело замахала чертовой ложкой.
– Вадим, ты живой? У чертовой дуры заточка. Вадь, я вызову полицию. Это покушение. Фанатичка гребаная – наконец смог расслышать я испуганный голос, суетящегося вокруг меня Гриши. До этого он был мне недоступен по причине того, что в моих ушах дудели горны и звенели чертовы литавры. Запах самки сводил с ума.
– Нет блин, сдох от стояка, простите мадам, – пробухтел я в промежность одуревшей куколки, пропустив между ушей идиотизм моего зама. Сейчас мне не до него было. Я почти ощущал шеей смертоносное прикосновение столового прибора, Ледяное прикосновение сладкой смерти. Черт, после того, что я носом вспахал… Да я жениться сейчас был готов, не то что павлиний хвост из задницы выпустить. – Мы с вами не встречались? Что-то я не узнаю вас в гриме.
– Гад и хамло, – констатировала девка, юркой змейкой пытаясь вывернуться из моего захвата. Сука, я чуть не заорал от горького разочарования. Жертва вдруг стала самой наглой паскудой, избежавшей моей охоты.
– Как тебя зовут? – спросил в промежность, словно в волшебный микрофон, потому что остальные части тела красотки были мне недоступны. Она засопела, и отползла в сторону. Явно ей тоже был неприятен мой монолог с ее вагиной. «Меня зовут, Катя» например – паноптикум, бляхаа муха. Ее аромат сводил с ума: сладкий, как патока, волнующий, солоноватый. Черт. Это же просто песня похоти. Я затрясся в беззвучном смехе, и подумал, что наверное стоит посетить караоке. Захотелось. Навеяло.
– Меня не зовут, я сама прихожу, – хмыкнула эта нахалка, сдвигая «Трикотажные колени».
Мне повезло. Как раз в этот момент Петя, под предводительством моего зама, поднял меня за шкирку, как блудливого пса, и заботливо начал стряхивать с меня пылинки. В противном случае асфальт, положенный криворукими работягами рисковал обзавестись дырой размером с марианскую впадину. А это могло бы быть расценено, как вредительство. Идиотка тоже поднялась на ноги, и замерла на месте, оглядываясь по сторонам, как попавшая в сказочную страну Элли, в поисках своего неугомонного Тотошки. И, черт меня раздери, я хотел быть сейчас на месте глупой, виляющей хвостом псинки. И лизнуть малышку в шею, а потом ниже, ниже, еще немного ниже…
Ну не могут бабы, которых я вижу впервые, действовать на мой организм настолько убийственно. Это же абсурд.
– Шеф, может в аптечку? Ну там раны обработать. Ожоги, – зачастил Петюня, рассматривая пятно от кофе на гульфике моих «боксеров». И слава богу, что он отвлек меня от горячечных фантазий. Ух и хорош же я был сейчас, с пятном на белоснежных трусах и чертовым «змеем» воспрявшим и нацелившимся на мадам.
«Меня не зовут, я сама прихожу». Кстати, откуда только эта овца узнала мою коронную фразу? Додумать я не успел. Куколка шарахнулась от меня, как черт от ладана. Снова ломанулась через дорогу, невзирая на горящий красный свет. Чертова самоубийца. Мне всегда нравились сумасшедшие бабы. Я услышал визг тормозов, мат, несущийся из открытых окон машин и вдруг почувствовал, как на глаза мне опускается кровавая пелена. Девку обидели, и это привело меня в неописуемую ярость. Хотелось убивать всех и вся. Оттолкнул Гриню, хлопочущего вокруг меня и не разбирая дороги кинулся за беглянкой. И не дай бог сейчас, встал бы у меня кто на пути. Я нагнал ее возле стеклянной аптечной двери, и вдруг понял, что стою посреди улицы в грязных трусах, расхристанной рубашке и ботинках. Интересно, когда я успел снять носки?
– Маньяк, – выдохнула она, когда я ухватился за двреную ручку. – Если не отстанешь, буду орать. Знаешь, как я орать умею? Хочешь проверить?
– Могу себе представить. А если еще ложкой будешь размахивать, на коне прискачет рыцарь и выкосит всех вокруг столовым ножом. Вы же в стаи сбиваетесь, да? Слушай, если я велю водителю купить мне новые трусы, ты меня воспримешь более благосклонно? – поднял я руки, сдаваясь на милость сладкого врага, от которого кружилась бедовая башка даже больше чем от поллитра вискаря.
– Только если ты не станешь переодевать их прямо тут, – облизнула губки странная мышка. – Я не вынесу этого зрелища.
– Я думал ты мне поможешь. Подержишь, так сказать, и поддержишь, – хмыкнул я, глядя, как ее щеки заливает горячая краснота. Именно с этой же скоростью у меня отливала кровь от бедовой башки, устремляясь вниз. – Слушай, у меня к тебе предложение, – прохрипел, едва справляясь с желанием трахнуть ее прямо на тротуаре.
– Только не туалет, – простонала девка. Странная. О чем это она? Туалет. Уши. Господи. Но у этой куклы они совсем не торчат, и этот фетиш сейчас мне все портит. Она не моя зайка. Я просто в очередной раз нажрался и словил белку.
– Мне нужна спутница. Один вечер, шведское посольство, платье, маникюр прическа и охрененный мужик на один вечер, – идиотски улыбнулся, став похожим на гуимплена. – Я заплачу сколько скажешь. Любые деньги. Срук на ответ до вечера.
У девки дернулась щека. Ложка в руках блеснула в сете заходящего солнца, как меч ниндзя.
– Надеюсь – охрененный мужик этосне ты?
– Именно, – расправил я волосатую грудь, которая всегда раздражала своей мохнатостью наглую Лильку. – Я конечно.
– Иди ты в пень, чертов маньячило, – простонала она, принимая из моих рук смятую визитку. – Господи, за что?
Последнюю фразу я не понял. Меня отвлек Гришка, накинувший мне на плечи какой-то идиотский плед, и квохчащий как наседка. Девчонка исчезла. Была и нет. О ней напоминала только сиротливо лежащая на асфальте понпончатая тапка. И сейчас я готов был загрызть эту паскуду Гришку, из-за которого я упустил свою жертву, И который считает себя моим другом.
